|
|
ОглавлениеГлава I. Светотени закона: пространство мифа («Пещера»). 1. «Платонова пещера»: свет и тень 3. Рождение Закона из мифа: судьба и «искусство» 5. Театр Закона: греческая трагедия 6. Восток на Западе: Рим и мистерии 7. Восток на Западе: Империя и религиозный синкретизм 8. Господство или «телесность» Закона 9. «Телесность» и формализм права 10. «О противоречиях у стоиков»: «неживое право» и фикция 11. «О противоречиях у стоиков»: «естественное» право и справедливость 12. «Свет» и «тьма» у гностиков: второе рождение нигилизма 13. Антиномии Закона (юридическая мистика апостола Павла) 14. Грех и закон: тайные связи Глава II. «Зеркала и отражения»: мистические аспекты закона («Зеркало»). 1. «Свет» и отражения 2. Символ и аллегория: зеркальный мир Закона 3. Материя и форма: мистика Закона 4. Природа и Закон в зеркале мистики 5. Природа и зло: зеркальное искажение 6. Грех и преступление: два кривых зеркала 7. «Предварительное наказание»: Чистилище между Адом и Раем 8. У первоистоков вечного Закона: благодать и миропорядок 9. Закон и свобода воли: единство и множественность 10. Право «естественное» и право государственное: «зеркало в зеркале» 11. Два отображения «лестницы чинов»: ангелы и монахи 12. Блуждающий Град и его отражения 13. Отражение во времени: две империи 14. Взаимопроникновение «светил»: два града 15. «Свет с Востока»: раскол Небесного града 2. Наследие римской идеи и Макиавелли 3. «Зеркало» как самоощущение закона 4. Угроза «Ничто» и приход барокко 5. За гранью закона: демоны и монстры 6. «Корабль уплывает...»: безумие и исключение как политическая реальность 7. Государственный интерес и чрезвычайное положение: диктатура как искусство управления 8. Суверенитет и аномия, насилие, право и исключение 9. Магический язык права: легализм и статуарность 11. Антиномии «естественного» закона и синдром «естественной» религии 12. Иррациональное в рациональном: приход «современного» права 13. Два разделенных мира: закон внешний и закон внутренний Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу8. Суверенитет и аномия, насилие, право и исключениеДиктатура была политическим изобретением римской республики. Определенные различия, конечно же, имели место между республиканской и цезаристской диктатурами. Ренессансное абсолютистское государство использовало диктатуру как орудие в борьбе с сословиями, и этот тип власти уже не нуждался в народном одобрении, как это некогда происходило в Риме. Макиавелли был убежден в том, что диктатор — это не тиран, а диктатура — не форма абсолютного господства, но естественно присущее республиканскому уложению наиболее эффективное средство защиты свободы, ведь диктатор не вправе менять существующие законы и конституцию и не может издавать новых фундаментальных законов: диктатор представлялся ему экстраординарным, но вполне конституционным органом республики. Диктатура, которая беспорядочна, поскольку чужда всякой устойчивой форме и всякому органическому, в силу своей механистичности отвечает духу свободы от форм, и в этом заключается та невидимая связь, которая сближает ее с анархией. Во всяком случае эта последняя всегда порождает первую. Для диктатуры уже не имеют значения фактические обстоятельства и источник ее возникновения — наследственная или назначенная диктатура одинаково легитимна. Значение имел только объем ее власти: диктатура идеальна, если она в состоянии самостоятельно порождать и номинировать новые отношения, институции и юридические лица. Аспект символической учреждающей власти здесь наиболее актуален. Власть поименовывает, а следовательно, создает и легализует целые секторы политической и частной жизни. «Существуют нормы, которые не могут быть написаны, или же их фиксация оказывается неуместной, существуют и иные правила, определение которых возможно лишь тогда, когда возникает случай, к которому должно применять». (На память приходит Антигона, которая противопоставила писаному праву неписаные законы.) Так, революция является движением, организованным и управляемым собственным правом, выступая как юридически организованное насилие. Здесь внеправовые действия становятся правом, а юридические нормы, напротив, превращаются в голые факты: реальность и право кажутся неразличимыми. К. Шмиттт поддерживает мысль Романо о том, что право отнюдь не исчерпывается законом: «из факта возникает право», но идет дальше, утверждая в чрезвычайном положении (когда право уходит, а государство остается) крайнюю форму диктатуры. А. Кожев подчеркивает: по своей сущности власть продолжает спонтанное порождение, ведь какой бы ни была передача власти, в качестве дополнительного акта она всегда уменьшает самою власть, снижает ее эффект. Из всех известных способов передачи власти — наследственного, выборного назначения — пожалуй, именно последний является наиболее приемлемым и эффективным. В случае назначения назначающий передает часть своей власти назначаемому, как ему кажется, без какого-либо значительного уменьшения собственной власти; здесь назначаемый выступает как некая часть его собственного «тела», как некая «подпорка» власти, по видимости остающейся той же самой (на преимущество такого рода репрезентации указывал и К. Шмитт, имея в неубывающую и репрезентативную виду власть римской церкви). (Чем в большей мере и объеме власть вождя передается, тем больше роль акта назначения: глава государства, власть которого реальна, т. е. признана, назначает своих сотрудников и может назначить своего преемника. Власть переходит тогда к названному без всякого вмешательства собрания — власть функционера и преемника главы государства не зависит от собрания.) Диктатура обычно предназначена для достижения конкретного результата, поэтому диктатор вынужден прямо вмешиваться в причинноследственный ход событий, он представляет собой настоящую исполнительную власть «в отличие от инстанций, всего лишь принимающих решения», поэтому когда речь идет о каком-то крайнем случае, чрезвычайном положении, он может и не соблюдать общепринятых норм: здесь превалирует цель, полное освобождение от правовых препятствий и ограничений. Приостановка действия законов или их отмена создают ситуацию аномии. Она возникает в условиях революции, государственного переворота или чрезвычайного положения. (Ф. Бэкон в работе «О мятежах и волнениях» рассуждает о конкретных причинах этих событий.) Персонифицированной формой этого состояния становится диктатура. В этой ситуации власть учитывает не установление законов, но положение вещей. В ситуации правовой аномии легко происходит переворачивание человеческого в нечеловеческое, культурного в природное, смешение космоса и хаоса: чувства боли и растерянности присущи человеческой природе и чаще всего проявляются в чрезвычайных обстоятельствах или предельных ситуациях. Аномийная природа власти, понимающей суверена как «воплощение закона», возникает еще в неопифагорейской среде в Риме, когда утверждается принципат. Формула «царь — воплощение закона» предполагает, что он более всего подвержен закону, что справедливость возможна и без закона и что «справедливое — законно, и суверен, ставший причиной справедливости, есть живое воплощение закона». Суверен полагает себя как аномнийное воплощение правопорядка. (В трактате Псевдо-Архита «О законе и справедливости» делается попытка под прикрытием платонических и пифагорейских категорий обосновать концепцию суверенной власти, неподвластной законам и в то же время выступающей источником всякой легитимности. Закон называется «буквой», и как у ап. Павла, позволяет аномии проникать в жизнь полиса через самого суверена.) Тройное, слагающееся из рационализма, техницизма и приоритета исполнительной власти, отношение к диктатуре, определило всю политическую технику, связанную с конкретными ситуациями. Отсюда рождается представление о государстве как «произведении искусства» с его приоритетным государственным интересом, стоящим над противоположностью права и бесправия и питаемого только необходимостью удержания и расширения политической власти. «С конца XV века, когда теология уже исчерпала свои силы и патриархальное представление о происхождении королевской власти перестало удовлетворять людей в научном плане, политика стала развиваться как наука, разрабатывающая своего рода тайное учение вокруг почти мистического понятия «государственный интерес». Библейская установка для власти, делаемая на ее ответственность за благо подчиненных ей, со временем приобретает сильный публично-правовой оттенок, акцент на служебной короля, на «общей пользе» как цели используемого королем права «общей охраны» и принципе неотчуждаемости власти. Ее функции принуждения и протекции возрастают в связи с формирующимся представлением о необходимости защищать «государственный интерес». Свойственный Возрождению чисто технический подход и целесообразность ставили своей задачей прежде всего достижение политического результата — будь это абсолютное господство или демократия — при этом предполагались в качестве социально-психологических предпосылок природное злонравие человека и приоритеты государственного интереса. Поэтому в «Государе» речь идет не о моральном или юридическом обосновании политического абсолютизма, а только о его рациональной технике: «Рациональность этого технического подхода проявляется прежде всего в том, что искусный государственный деятель рассматривает человеческую толпу, которую надлежит организовать в государство, как облекаемый в форму материал, как объект». В этом «пестром и многоголовом звере» (Платон) гуманисты увидели нечто иррациональное, чем нужно овладеть и руководить посредством разума. С таким народом принципиально нельзя заключать какой-либо договор, им нужно овладевать хитростью или силой. Рассудок здесь не рассуждает, он диктует: сама иррациональность становится инструментом рационального. Участвующий в выборах своего властителя народ ничего не решает, и акт избрания мало чем отличается от лотереи: поскольку избиратель не обладает никакой властью, то и его выбор не имеет никакой ценности для других, и это ничем не лучше, чем жребий («если избиратель обладает “негативным авторитетом”, то жребий даже лучше, поскольку лучше уж получить случайного судью, чем доверить его выбор бандитам»). Внимание! Авторские права на книгу "Теневая сторона закона. Иррациональное в праве" (Исаев И.А.) охраняются законодательством! |
||||||||||||||||||||||
