|
|
ОглавлениеГлава I. «Тело власти», или corpus. 1. Господство социального 3. Секты и «воображаемые общества»: частный случай солидарности 4. «Право солидарности» (Ф. Теннис) 5. Солидарность: пространство, центр и периферия 2. Политическая целостность и «орденская» форма объединения 3. Суверенитет и политическая власть 4. Юридическое лицо и юридическая солидарность (Л. Дюги) 5. «Основная (базовая) норма» (Г. Кельзен) 6. «Естественное право» и порядок Глава III. Социальные (политические) институты и власть. 1. Две модели организации 2. Институты, процедуры и рационализация 3. Система сдержек и противовесов («правильно устроенная конституция») 4. Персонификация власти: «государственный абсолютизм» 5. Структуры и функции (организация как «вещь») 6. Разделение властей и функций: роль институтов 2. Анонимное (воображаемое) господство 3. «Деривации» и подчинение закону (В. Парето) 4. «Воля народа» как политическая мотивация единства 6. Эмоции солидарности: страх и тревога 2. Право для государства: нормативистская локализация 3. Право без границ: солидаристская локализация 5. «Номос» «больших пространств» Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу3. Право без границ: солидаристская локализацияНо подобная удача для территориального государства отнюдь не была связана с самой специфической природой государства как блока включенных в него локальных групп, также обладающих монополией на безусловное принуждение, это было всего-навсего историческим стечением обстоятельств. Государственный суверенитет нередко смешивали с собственно нормативным порядком, и, как заметил Георгий Гурвич, это вело далее к смешению понятий о независимости одного государства относительно других (относительный суверенитет) с понятиями о независимости государства по отношению к праву, которое не основано на собственной воле данного государства и является для него «внешним» (абсолютный суверенитет). Таким образом, политический суверенитет государства, т. е. монополию на безусловное принуждение, часто путали с «правовым суверенитетом», т. е. превосходством одного правопорядка над другим. Разрешение этих понятийных противоречий Дюги, а вслед за ним Гурвич увидели во введении в правовой оборот и правовой лексикон нового вида и новой категории права — «социального права». Окончательный «правовой суверенитет», или приоритет определенного правопорядка, разрешающий конфликт со всеми остальными правопорядками, с этой точки зрения, «может принадлежать только неорганизованному социальному праву, интегрирующему сверхфункциональные общности и в конечном счете создающему международное сообщество». В таком контексте «социальное право» могло быть социологически описано как «автономное право всеединства, объективно интегрирующего в себя действительную тотальность, которая воплощает вневременную позитивную ценность». Такое право и возникает непосредственно из самого социального целого: ориентированное на интеграцию как базовый принцип, оно затем создает социальную власть, по сути не связанную с принуждением, поскольку в своей первичной основе она предшествует всякой организованной форме, вырабатываемой социальным сообществом. Свое организованное выражение социальное право приобретает, однако, лишь в том случае, если само социальное единство зиждется на праве лежащей в его основе общности, т. е. «если эта общность представляет собой равноправную организацию, основанную на сотрудничестве, а не на долженствовании». Общую функцию «социального права» тем самым составляет объективная интеграция некоей тотальности, совершаемая посредством устроения единства общения его членов. При этом само право одновременно и порождается такой тотальностью, и интегрирует ее. При таком понимании права государство представляется правовой по преимуществу сферой, вписанной в другую, более широкую сферу «внегосударственного права», представляющего собой некий конгломерат правопорядков (церковное право, международное право, корпоративное право и т. п.). Тем самым обязывающая сила «социального права» основывается не на государственном приказе и писаном источнике, а непосредственно на «нормативном факте» уже существующей в действительности тотальности (или «эмпирически данном единении в идее»). Социальность (Гурвич говорит «социабельность») выражается в этом виде права именно через признаки единения и взаимного проникновения. Столь значимые проявления тотальности в правопорядке социального права, как интеграция и единство, непосредственное участие целого в правоотношении, акт установления социальной власти (сначала возникает социальное право, затем — социальная власть), формирование «сложной коллективной личности» и т. п. в равной степени вытекают из того факта, что обязывающая сила социального права основывается преимущественно на «нормативных фактах» единства. Целое, с этой точки зрения, оказывается имманентным, а не трансцендентным по отношению к членам такого единства, и поэтому весь комплекс их взаимосвязей, взаимозависимостей и взаимодействий может быть выражен через местоимение «мы». В рамках такого «нормативного факта», как существующий союз, социальная связь может реализоваться только благодаря достижению определенной степени слияния (в составе «нормативных фактов» социального единства Гурвич различал неорганизованную (объективную) общность и организованную, являющуюся производной от первой, коллективистскую и партикулярную, глобальную, сверхфункциональную (нация, международное сообщество) и функциональную. Учитывая, что «внегосударственное право» практически не имеет границ, поскольку сама социальная жизнь непрерывно порождает все новые и новые «нормативные факты», то «государственное» право в этой ситуации также растворяется, утрачивает свои строгие формальные очертания. Внимание! Авторские права на книгу "Солидарность как воображаемое политико-правовое состояние" (Исаев И.А.) охраняются законодательством! |
||||||||||||||||||||||
