|
|
ОглавлениеГлава I. «Тело власти», или corpus. 1. Господство социального 3. Секты и «воображаемые общества»: частный случай солидарности 4. «Право солидарности» (Ф. Теннис) 5. Солидарность: пространство, центр и периферия 2. Политическая целостность и «орденская» форма объединения 3. Суверенитет и политическая власть 4. Юридическое лицо и юридическая солидарность (Л. Дюги) 5. «Основная (базовая) норма» (Г. Кельзен) 6. «Естественное право» и порядок Глава III. Социальные (политические) институты и власть. 1. Две модели организации 2. Институты, процедуры и рационализация 3. Система сдержек и противовесов («правильно устроенная конституция») 4. Персонификация власти: «государственный абсолютизм» 5. Структуры и функции (организация как «вещь») 6. Разделение властей и функций: роль институтов 2. Анонимное (воображаемое) господство 3. «Деривации» и подчинение закону (В. Парето) 4. «Воля народа» как политическая мотивация единства 6. Эмоции солидарности: страх и тревога 2. Право для государства: нормативистская локализация 3. Право без границ: солидаристская локализация 5. «Номос» «больших пространств» Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу2. Право для государства: нормативистская локализацияВ «Языческом империализме» Юлиус Эволя дал определение «империи» по аналогии с телом, ставшим единым в силу господствующего над ним синтеза души. Это — существо, переставшее быть только одной из многих сил в сложной динамической системе, которую представляет собой социальная действительность. Она, «империя», становится настоящим установителем законов самой этой действительности, одновременно свободным от действия этих законов и являющимся законом и авторитетом для всех остальных. И если современное государство уже с XV века остается автономным по отношению к другим социальным реальностям и образованиям (автохтонным и автократичным), то лишь потому, что оно качественно опустилось от универсального и метафизического принципа «империи» до «плюралистического и плебейского принципа нации», забыв, что по-настоящему означает царская власть в ее традиционном понимании, и продемонстрировав, как настоящие политические проблемы, в действительности неотделимые от религиозных, вдруг превратились в чисто светскую временную власть. Для христианской империи Средневековья определяющим понятием ее идейного постоянства и ее действенной исторической силы было понятие «катехон» или понятие сдерживающей мощи: «империя» означала тогда прежде всего силу, способную сдерживать и предотвращать «явление антихриста и конца света». Поэтому и сам статус императора не означал только бюрократического института абсолютной власти, который вбирал бы в себя и поглощал все прочие административные институты: здесь к конкретной королевской власти, т. е. господству над определенной христианской страной, добавлялась также и некая сила, чудесным образом осуществлявшая эту самую функцию «катехона». Она оказывалась неизмеримо выше власти и прерогатив короны и представляла собой некое поручение, исходящее уже из иной, более высокой метафизической сферы, и подобный порядок исчезнет только в конструкциях европейских юристов XIV — XV вв., доверчиво воспринявших основные положения Corpus juris. Закрепившийся в Европе с этого времени нормативистский подход к определению права надолго отдаст приоритет исключительно позитивному и писаному праву как основному носителю и источнику норм. Право, которое прежде черпало свою силу в божественном источнике, будучи полностью секуляризованном, стало восприниматься как простой набор актов и предписаний, обладающих силой принуждения. Нормативистское восприятие действительности оказалось стесненным априорными и догматическими предпосылками, из которых, однако, оно впитало беспредельный волюнтаризм. Предполагалось, что рационально выверенное нормативное регулирование в состоянии решить любую социальную и политическую (и даже природную) проблему. Нормативистский волюнтаризм неразрывным образом оказался связанным с субъективизмом: персонифицированный субъект (Code civi заимствовал у римского права приоритетное представление о физическом лице как основном факторе правового пространства) из этой системы права становится настоящим господином мира. Индивидуальный властитель или олицетворенное государство выступает в качестве главных персон как в области частного, так и публичного (в том числе международного) права. Целостность как базовая категория солидарности вытесняется нормативизмом, презюмируемое единство заменяется договором, «империя» как субъект — государством. Нормативистская теория представляет право как исключительно организованную силу и механизм государственного принуждения, однако опыт показывает, что за всякой принудительной и поэтому внешней силой всегда присутствует нечто более глубинное и «метафизическое». Очевидно, что и правовые предписания заимствуют свою обязательность и свой авторитет отнюдь не из голого произвола отдельного индивида или социальной группы, а непосредственно из субстанции социального целого, поскольку право и социальная действительность оказываются неразрывно связанными между собой и не могут даже мыслиться порознь (спор о том, что первично — право или государство, не окончен до сих пор). Правовая действительность по своему существу коллективная и основывается на коллективном же признании. Более того, из истории известно, что право может само по себе существовать и помимо государства. Ошибкой философии Нового времени стал неоправданный перенос условий возникновения и существования права в его современных формах на иные исторические эпохи (подобную ошибку Шмитт приписывал и акту переноса самого понятия «государство»). Поэтому и утверждение о том, что непременным условием существования права является обязательное наличие рационально организованного аппарата государства, также основано на ложной посылке. Здесь из априорной предпосылки о необходимости единства и иерархической системы права делается неожиданный вывод о том, что в связи с этим должен существовать точно так же и один единственный источник права, будь то «государство», «природа», «разум» и т. п. Такой юридический монизм уже чреват однолинейным детерминизмом: право формируется одним единственным фактором, действующим через длинную цепь причинно-следственных связей. Нормативизм здесь очень близко смыкается с метафизикой, от которой он постоянно отмежевывался. Обозначив государство в качестве единственного творца права, этатистский позитивизм превращает его в загадочную персону, внутренняя сущность которой не раскрывается, оставаясь «черным ящиком». Но сам акт олицетворения властвующего государства имеет вполне конкретную цель: в персоне легче концентрировать власть и мощь, чем делать это в аморфном конгломерате составляющих его частей. Абсолютизм не терпит плюралистичности. Само право представляется однозначным и монистическим созданием, когда его многообразность сводится к образу «одноклеточного» существа — набору норм. Но, как выясняется, право вовсе не есть ни однозначная воля законодателя, ни единственный «естественный» закон, ни предельная идеальная форма, ни единичный социальный факт, ни изолированный психологический феномен — право включает в себя сразу все эти многообразные аспекты и всегда представляет собой нечто большее, чем простая их совокупность. Внимание! Авторские права на книгу "Солидарность как воображаемое политико-правовое состояние" (Исаев И.А.) охраняются законодательством! |
||||||||||||||||||||||
