|
|
ОглавлениеУголовно-правовые взгляды Н.Д.Сергеевского. Глава I. Н. Д. Сергеевский: служение Отечеству Глава II. Уголовно-правовые взгляды. Предварительные замечания Вина (элементы субъективной виновности) Предварительная преступная деятельность 2. История науки уголовного права II. Источники действующего права. 1. Уголовное законодательство Часть общая. Отдел I. Основание и предмет карательной деятельности. I. Уголовный закон II. Преступное деяние как объект карательной деятельности III. Право наказания (jus puniendi) Отдел II. Наказание (содержание карательной деятельности). Глава I. Общее учение Глава III. Система наказаний действующего права Глава I. Субъект преступного деяния Глава II. Объект преступного деяния Глава III. Преступное действие. Отделение первое. Внутренняя сторона Отделение второе. Внешняя сторона Отдел IV. Приложение наказания к преступному деянию. Глава I. Применение уголовного закона к деянию Глава II. Определение размеров наказания Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгуГлава II. Карательные мерыПодробное изложение законодательной постановки и теории см. у Goldschmidt'а и Негг‘а в Vergl. Darst., Allg. Т., том IV. — Познышев. Учение о карательных мерах и мере наказания, 1905. I. Лишение жизниКистяковский. О смертной казни. Сергеевский. 1) Лишение жизни как уголовное наказание. Юрид. вестник, 1879. 1; 2) Смертная казнь в России в XVII и первой половине XVIII в. Журн. гр. и угол. пр., 1884. 9; 3) Смертная казнь при императрице Елизавете Петровне. Журн. гр. и угол. пр., 1890. I. Бернер. О смертной казни (Abschaffung der Todesstrafe). Миттермайер. Смертная казнь (Ueber die Todesstrafe). Geyer. Die Todesstrafe. Guizot. De la peine de mort en matiere politique. Hetzel. Die Todesstrafe in ihrer cultnrgeschichtlichen Entwickelung. Пионтковский. Смертная казнь в Европе, 1909. Лишение жизни гражданина по приговору уголовного суда за совершенное им преступное деяние, мы называем смертной казнью. Смертная казнь по своему содержанию различается на простую и квалифицированную, т. е. соединенную с какими-либо дополнениями, обрядовыми или мучительными, или мучительную по самому способу лишения жизни. Простые ее формы суть: повешение, отсечение головы — мечом, топором, гильотиной — расстреляние, удавление железным кольцом, утопление. Квалифицированные формы были в старое время весьма разнообразны, в особенности в Западной Европе. Русскому праву принадлежат: посажение на кол, четвертование, колесование, повешение на крюк за ребро, сожжение живым, окопание в землю по плечи, залитие горла расплавленным металлом. В Западной Европе употреблялись те же формы и сверх того: содрание кожи, вытягивание кишок, разорвание лошадьми, закопание живого в землю, позорное утопление; затем, увеличение страданий посредством предварительного вырывания зубов, вырезывания ремней из спины, ущемления раскаленными щипцами и т. д. Квалификации обрядовые или предшествовали смертной казни, или совершались над трупом казненного. К первым принадлежат: позорное шествие к месту казни, влачение на свиной шкуре, на доске, выставка у позорного столба. К последним — положение тела колесованного на колесо, сожжение трупа, втыкание головы и отсеченных рук и ног на колья, оставление трупа на виселице, иногда покрытого смолой для прочности. Русскому праву специально принадлежит особая квалификация: торжественно-позорный въезд в город еще не осужденного преступника, совершившего особо тяжкие преступные деяния, неизбежно подлежащие смертной казни. Такой порядок применялся в XVII веке к важнейшим политическим преступникам. 1. Смертная казнь с точки зрения современного праваСмертная казнь в ряду уголовных наказаний несомненно представляется самой дешевой и самой несложной карой, не требующей никаких затрат и никаких особых усилий со стороны государства. Но этим и ограничиваются все ее достоинства. Она не индивидуальна, так как вырывает работника из семьи и ложится тяжелым гнетом на лиц, близких преступнику; она не постепенна и не обладает свойством делимости; она не может служить никаким целям, кроме устрашения и обеспечения общества от преступника, да и с этой стороны, как увидим ниже, она недействительна; смертная казнь безусловно невознаградима. Кроме того, она не соответствует положению личности в современном государстве. В государствах Древнего мира значение личности человека самого по себе не сознавалось, там уважался гражданин в силу его политических прав, его политического status; человек же сам по себе, вне этих условий, был предметом права собственности, был вещью, домашним скотом — его живое тело можно было употребить на откармливанье рыбы; его можно было вывести на арену с мечом в руке, чтобы он для потехи праздной толпы зарезал себе подобного… С ужасом отвращается мысль современного человека от этих картин; но в свое время они были совершенно естественны и нормальны. Не было мотивов беречь жизнь и личность человека, а следовательно, не могло существовать и тех соображений или чувств, которыми руководствуемся мы ныне. Смертная казнь поэтому в государствах классического мира была вполне правомерна и уместна. То же самое должны мы сказать о теократиях и деспотиях всех времен: здесь личность человека не имеет и не может иметь никакого значения; она представляет собой лишь низшую служебную силу, материал для достижения тех или других целей. Такое же положение вещей создается и во всех тех случаях, когда государство молодое, только что сложившееся, напрягает все усилия к упрочению своего строя и, тратя все свои силы на служение государственным в тесном смысле интересам, не обращает да и не может обращать большого внимания на счастье или несчастье отдельной личности. В новом государстве, основанном на идее личности человека, дело ставится обратно. Государство существует для людей, а не люди для государства. Поэтому общим и основным принципом для нового государства является охранение жизни граждан. На этом основании мы должны прямо признать, что если в старом государстве смертная казнь была, по общему правилу, допустима и, следовательно, могла применяться беспрепятственно, хотя бы ради ее дешевизны, то в новом, наоборот, она, по общему правилу, недопустима, и, следовательно, для применения ее в отдельных случаях нужно доказать ее необходимость. Независимо от этого особое этическое значение смертной казни должно всемерно воздерживать современное государство от ее применения. Первое, на что обращается внимание наше с этой стороны, — это неизбежное обилие страшных, душу возмущающих сцен при исполнении смертной казни, сцен, которые, может быть, для человека старой эпохи проходили незаметно, может быть, доставляли ему лишь небольшое раздражение нервов, но на человека нового времени производят или растлевающее, или поражающее ужасом и страхом впечатление. На страницы судебных хроник занесены сотни случаев этого рода; литература смертной казни полна ими. Зрелище смертной казни заставляет разыгрываться в человеке самые дурные страсти, те именно страсти, уничтожение которых есть главная задача всей культуры человечества. С вопросом о смертной казни не должен быть смешиваем и иначе должен быть разрешен вопрос о лишении жизни гражданина государственной властью, когда оно является в данном конкретном случае делом политической необходимости. Возможно в государственной жизни такое стечение обстоятельств, когда лишением жизни одного гражданина, независимо от большей или меньшей виновности его, большей или меньшей преступности совершенного им деяния, спасаются важнейшие интересы государства, иногда даже существование самого государства. Таково, например, лишение жизни труса, отступающего на войне; смертная казнь шпионов и разведчиков; наконец, лишение жизни заложников. Тому подобных случаев может быть множество. Здесь виновность лица, обреченного на смерть, не имеет никакого значения; субъективная виновность труса, бегущего перед неприятелем, весьма невелика — поступок его в большинстве случаев объясняется слабостью нервов; заложник, очевидно, тоже не виновен ни в чем и т. д. С другой стороны, ясно, что такое лишение жизни невиновных людей сделалось общим обычаем в истории всех государств и вполне примиряется с тем чувством, которое называется чувством справедливости. Никто не назовет убийцей офицера, пустившего пулю в лоб обратившемуся в бегство солдату и тем удержавшего весь отряд от отступления. Рассматривать такое лишение жизни как акт уголовного правосудия мы не можем — субъективная виновность здесь не имеет никакого значения, да и с объективной стороны, лишаемый жизни очень часто не совершает ничего противозаконного. А если так, то мы должны рассматривать его как всякий другой вред, который может быть причиняем лицу не в виде наказания, а единственно ради охранения благ и интересов того субъекта, который прибегает к таким мерам. Таким образом, меняется сама постановка вопроса: признавая лишение жизни как уголовное наказание, мы имеем в виду необходимость и правомерность приложения его к преступникам; признавая право на лишение жизни как на акт политической необходимости, мы имеем в виду лишь допустимость его. Уголовное право всех народов давно уже определило те условия, при наличности которых человеку не вменяется вред, причиненный им другому лицу ради спасения своих интересов. Условий таких два: состояние крайней необходимости, когда вред причиняется лицу невиновному, и необходимая оборона, когда вред причиняется тому именно лицу, от которого исходит опасность, когда, говоря иначе, вред наносится лицу при защите от его противозаконного нападения. При крайней необходимости вред причиняется лицу вовсе невиновному; при необходимой обороне, хотя и виновному, но соразмеряется не с его субъективной виновностью и не с объективным значением грозящего от него правонарушения, а исключительно с энергией нападения. Те же самые положения могут быть приложены и к занимающему нас вопросу. Государственная власть и ее органы могут прибегать к лишению жизни граждан как к мере политической необходимости только тогда, когда имеются в наличности условия необходимой обороны или крайней необходимости, а именно: во-первых, тогда, когда гражданин совершает посягательство на право государства и правопорядок с такой энергией, что его посягательство может быть отражено только посредством лишения его жизни. Таковы случаи бунта и восстаний, сопротивления пограничной, таможенной и иной тому подобной страже, вторжения в места, охраняемые часовыми, вход в которые запрещен, и т. д. Во-вторых, тогда, когда обстоятельства складываются таким образом, что возникает опасность для жизни многих граждан или для существования всего государства, которая может быть устранена исключительно принесением в жертву жизни одного гражданина. Таковы: лишение жизни бегущего труса в сражении, казнь заложников, меры карантинного оцепления во время эпидемий и т. д. Вопрос о смертной казни, как известно, представляется в литературе спорным. Мало того, за последние годы число защитников этого наказания, можно сказать, даже увеличилось. Но нельзя не признать, что все доводы как за, так и против смертной казни представляются весьма относительными, — в особенности доводы, предъявляемые в защиту смертной казни. Первый довод защитников смертной казни есть тот, что смертная казнь служит средством обеспечения общества от преступников. Действительно, казненный преступник во второй раз очевидно не может совершить преступного деяния; общество от него обеспечено несомненно. Но ведь пожизненное заключение тоже есть средство обеспечения; долгосрочное — в значительной степени точно так же, так как едва ли можно предположить, чтобы преступник, вышедший из тюрьмы после долгих лет заключения стариком, не изменился, по крайней мере, настолько, чтобы не совершать новых преступных деяний. Второй довод — она есть единственное справедливое воздаяние за некоторые преступные деяния. Очень часто приходится слышать, что смертной казни требует чувство справедливости, присущее народу; что в народе живет убеждение, что кровь требует крови. Против этого можно сказать, что наказание вообще, как мы уже видели выше, не есть что-либо равное преступному деянию; требовать, чтобы каждое наказание равнялось преступному деянию, невозможно. Третий довод защитников смертной казни состоит в том, что она есть средство устрашающее. Довод этот сам по себе есть относительный; ни доказать, ни опровергнуть его нет возможности. Мы должны признать, что в некоторых случаях смертная казнь действительно является средством устрашающим; но в других — она такого значения вовсе не имеет; в применении же к политическим преступникам она нередко создает для них ореол мученичества. Один из противников смертной казни, Гетцель, оканчивает свое сочинение словами: «смертная казнь несправедлива и нецелесообразна, неразумна и бесчеловечна, безнравственна и несовременна». Другой, Газе, говорит: «наступит некогда время, когда с ужасом будут раcсказывать о старом варварстве, которое видело едва ли не заслугу перед Богом в том, что законы проливали кровь людей и хриcтиан» (Hase, Vom Justiz-Morde). Мы скажем: весь вопрос здесь в «современности» или «несовременности», — другими словами, решение вопроса о смертной казни зависит от народной этики. Для того чтобы признать, что пролитие крови человека, совершаемое по повелению закона и предписанию суда, т. е. смертная казнь, есть варварство, необходимо, чтобы люди сознали, что пролитие крови ими самими, в том числе и политические убийства, есть варварство. А пока этого сознания нет, нельзя требовать, чтобы государство безусловно отказалось от смертной казни. Мы можем произносить какие угодно красивые речи против смертной казни, но это будут одни ламентации, очень часто служащие лишь для показания собственной добродетели авторов, а смертная казнь будет оставаться, и если законодатель, не справляясь с состоянием народной этики, ее отменит, то она возродится в форме самосуда, суда Линча и т. п., или отмена ее принята будет за признак слабости государственной власти, что будет еще хуже. 2. Смертная казнь в историиа) Эпоха господства смертной казни Смертная казнь в Древнем мире является не только уголовным наказанием, но и простым средством истребления опасных людей; так было в Египте, Риме, Греции. Отличным примером служит закон фараона Амазиса, по которому всякий египтянин, который не мог указать источника, дающего ему средства к жизни, мог быть подвергнут смертной казни. Лишь в европейских государствах смертная казнь получает значение наказания в строгом смысле, но наказания, употребляемого в самых широких размерах, как самого обыкновенного. В трудах Гетцеля, Кистяковского и других мы находим поражающие по своим размерам цифры казненных. Герцог Альба в Нидерландах казнил более 18 000 человек; в течение XVI века одних ведьм и колдунов в Германии казнено было до 100 000; в Англии с 1509 по 1547 год при Генрихе VIII — 72 000 человек; при Елизавете, с 1558 по 1603 год, — более 89 000; во Франции, в городе Руане, с 1800 по 1825 год, казнен 231 человек; в Англии, с 1821 по 1830 год, за одно конокрадство — 46 человек, за кражу из лавок — более 50 человек и т. д. Виды смертной казни, определявшиеся различного рода квалификациями, отличались поразительной утонченностью и бесконечным разнообразием. Достаточно обратить внимание на перечень видов смертной казни в приложениях к Constitutio Criminalis Theresiana, памятнику, принадлежащему сравнительно более мягкой эпохе, чтобы составить себе верную картину этой стороны государственной жизни европейских государств, — такую картину, многим чертам которой с трудом может поверить современный человек. В России смертная казнь как уголовное, законом определенное наказание, развивалась параллельно с развитием государственной власти. Судебники Ивана III и Ивана Грозного собрали разбросанные по отдельным законам и применявшиеся по обычаю случаи смертной казни и дали им окончательную законодательную санкцию. В первом из них упоминается о десяти видах преступных деяний, подлежащих смертной казни. Во втором Судебнике содержится таковых деяний тринадцать. Затем применение смертной казни постоянно расширяется. В Уложении Алексея Михайловича более 60 статей имеют в своей санкции смертную казнь. Сепаративные указы XVII века, а за ними Воинские Артикулы 1716 года и, наконец, ряд указов первой половины XVIII века расширяют назначение смертной казни почти до бесконечности. Кроме преступных деяний высшей важности, каковы измена, убийство и проч., смертной казнью облагается масса деяний незначительных с нашей точки зрения: неосторожное причинение пожара, бывшее последствием несоблюдения предписанных законом правил осторожности, разного рода злоупотребления по сбору податей, преступные деяния по службе, укрывательство беглых людей воинского звания, корчемство, лжесвидетельство, многие случаи кражи и т. д. Цифры казненных громадны. Не говоря уже о кровавой эпохе царя Ивана Грозного, казни XVII и первой половины XVIII века своим количеством поражают историка. Так, например, по делу о бунте 1662 года казнено разными казнями до 2000 человек; за подделку медных денег — за «воровское денежное дело» — казнено при Алексее Михайловиче, в течение немногих лет, «в те годы, как те деньги ходили», по выражению Котошихина, более 7000 человек; за Стрелецкий бунт 1698 года казнено около 2000 человек и т. д. Сколь ни широко было практическое применение смертной казни в древней России, оно во всяком случае не имело того объема, в котором применялась смертная казнь в Западной Европе в соответствующие и даже позднейшие эпохи. Мало того, простой обзор русских законодательных определений о смертной казни несомненно удостоверяет нас в том, что практика в этом отношении отставала от буквы закона. Цифры казненных были громадны; но они должны были бы увеличиться в десятки раз, если бы всякая угроза смертью, данная в законе, осуществлялась в действительности. Законодатель нередко прибегал к угрозе смертной казнью, не имея сам намерения приводить свою угрозу в исполнение: до нас дошло несколько указов, в которых выставленная в начале смертная санкция безусловно устраняется дальнейшими определениями. Несомненно, что выражение закона о смертной казни очень часто имело значение лишь простой общей угрозы, так сказать, привычной формулы о наказании — учинить заказ «под смертной казнью», говорил законодатель, но вовсе не имел намерения применять неуклонно смертную казнь во всех случаях нарушения этого заказа. К сожалению, изданные до сих пор памятники не дают возможности решить, как велико было число тех случаев, в которых назначенная в законе смертная казнь в действительности не применялась; но несомненно, что буква закона была в этом отношении строже его применения. Заметим в заключение, что наше отечество, уступая Западной Европе в количестве смертных казней, уступало ей и в качестве их; грубы и жестоки были формы смертной казни в древней России, но до такого разнообразия и утонченности способов лишения жизни преступников, до таких сложных приспособлений, направленных к увеличению страдания преступника, какие мы находим в Западной Европе, наше отечество никогда не доходило. б) Реакция против смертной казни С половины XVIII века начинается реакция против смертной казни, сначала со стороны судебной практики, затем со стороны законодательства и доктрины. Реакция судебной практики выразилась в оправдательных приговорах, в нежелании свидетелей показывать в таких делах, которые влекли за собой смертную казнь, и т. д. Реакция со стороны законодательства проявилась в ограничении числа тех преступных деяній, за которые назначалась смертная казнь, в уничтожении квалифицированных видов смертной казни или, по крайней мере, в смягчении их прямыми и косвенными мерами (например, предписывалось иногда лишить преступника жизни немедленно и производить квалифицирующие действия над трупом), в ограничении публичной казни и замене ее казнью intra muros. Наконец, наиболее гуманные государи прилагают в широких размерах право помилования. В России резкий поворот в истории смертной казни совершился в половине XVIII века, в царствование императрицы Елизаветы Петровны. Вскоре по вступлении ее на престол, именно в 1743 году, сделано было частное ограничение смертной казни в войсках, стоявших в Финляндии, а в 1744 году состоялось общее по всей империи распоряжение о том, чтобы все смертные приговоры представлялись на Высочайшее усмотрение. Таким образом, исполнение смертных казней было приостановлено во всем государстве; но судьба приговоренных оставалась нерешенной, так как никаких общих правил о замене смертной казни другими наказаниями издано не было, императрица же оставляла все представляемые на ее усмотрение приговоры без рассмотрения — не утверждала их и никакой иной конфирмации не полагала. Так продолжалось дело до 1751 года. В этом году Сенат, побуждаемый теми затруднениями, которые порождались от накопления в тюрьмах преступников, осужденных к смертной казни, сделал временное распоряжение: впредь «до будущего рассмотрения», всех приговоренных, а равно и тех, кои имеют быть приговорены к смертной казни, отсылать в Рогервик (и другие места) для употребления на тяжкие работы, в кандалах. В 1753 году 29 марта Сенат представил императрице доклад, в котором просил утвердить эту меру на будущее время с присоединением наказания кнутом, рвания ноздрей и клеймления литерами В.О.Р. На этом докладе, в тот же день 29 марта, последовала Высочайшая резолюция «быть по сему». Эта Высочайшая резолюция, однако, была приведена Сенатом в исполнение лишь через полтора года: 30 сентября 1754 г. последовал знаменитый Сенатский Указ, завершивший, в указанном смысле, дело отмены смертной казни в нашем отечестве и сохранявший свою силу вплоть до издания Свода Законов, за исключением отдельных случаев тягчайших преступлений, а равно случаев применения смертной казни военными судами, по законам воинским. Так, в 1764 году казнен Мирович; в 1771 году казнены убийцы московского архиепископа Амвросия во время волнений, вызванных моровой язвой; в 1775 году — Пугачев и Перфильев и множество их соучастников, при самом усмирении бунта. В 1825 году преданы смертной казни 5 человек декабристов. Вероятно, были и другие случаи. Основываясь, с одной стороны, на этих примерах, а с другой — находя, что Указ 1754 года касался лишь смертных приговоров, апробация которых в прежнее время принадлежала местному начальству, Государственный совет при обсуждении в 1824 году проекта Уголовного Уложения 1813 года пришел к заключению, что этот Указ 1754 года отменил смертную казнь не за все преступления, а лишь за те, которые подсудны общим губернским судам, и что сообразно этому она должна считаться сохраненной в законе для преступлений высших политических и преступлений, подсудных судам воинским. Так смотрели на дело составители Свода Законов и Уложения 1845 года (см. Объясн. Зап. к Проекту 1844 года, стр. LI); они присоединили лишь к этим двум категориям еще и преступления карантинные, по силе нового закона, Карантинного Устава 1832 года . Восемнадцатый век был эпохой, в которой и в доктрине уголовного права совершился поворот по вопросу о смертной казни. В восемнадцатом веке едва ли не впервые возник в умах людей и поставлен был в науке открыто вопрос: должно ли лишение жизни занимать место в лестнице уголовных наказаний? С того времени начала работать над этим вопросом критическая мысль человека, начался ряд доводов за и против, идущий непрерывно до наших дней. Институт смертной казни сделался предметом самого горячего литературного спора и борьбы. Соответственно направлению тогдашней науки мыслители XVIII и начала XIX века поставили все дело на философско-метафизическую почву. Вместо того, чтобы начать работу с исследования положительных, они задавались разрешением чисто метафизических вопросов: имеет ли государство право на отнятие жизни гражданина вообще; имеет ли право сам человек отказываться от жизни (вопрос основной с точки зрения теории общественного договора); соответствует ли смертная казнь христианской религии; справедлива ли смертная казнь, соответствует ли она вечному мировому закону справедливости или врожденной человеку идее справедливости? и т. д. Выдвинуты были соображения вроде того, что смертная казнь есть институт, установленный самим Богом; что он основывается на Библии и на Евангелии; что для спасения души может и должна быть допущена погибель тела; что кровь требует крови; что голос народа требует жизни за жизнь, и т. п. Нетрудно видеть всю бесплодность сделанной философами постановки. Очевидно, что на темы, подобные вопросу о том, справедлива ли смертная казнь, или имеет ли право человек лишать себя жизни, можно вести спор без конца и все-таки не придти ни к какому результату. С одной стороны, здесь невозможен никакой безусловный ответ; с другой — делать предметом обсуждения, например, право лишать себя жизни по меньшей мере странно. Не менее странно говорить и о ненарушимости жизни; «нужно совершенно забыть целые тысячи лет жизни народов, чтобы решиться утверждать, что жизнь человеческая свята и ненарушима», — замечает по этому поводу Кистяковский. Ссылаются далее на голос народа, требующий будто бы крови за кровь, жизни за жизнь; здесь, равным образом, мы можем говорить сколько угодно и точно так же не придем ни к чему. С одной стороны, голос народа далеко не есть доказательство — «не придет же никому в голову руководствоваться народными воззрениями в вопросах о налогах, о кредите, о вращении солнца, о ведьмах, о колдунах» и пр. (Кистяковский, Смертная казнь). С другой — если бы мы и доказали, что народ вовсе не требует крови за кровь, то этим не прибавили бы ни единой песчинки к доказательствам против смертной казни. Наказание, говорят далее философы, есть воздаяние равным за равное, поэтому за убийство должна быть назначена смертная казнь. Стоит только просмотреть судебную хронику, чтобы убедиться, что ни одно убийство никогда не бывает равно другому. Но и смертная казнь не представляет равенства: для одного человека она является источником мучений, далеко превышающих всякие представления; для другого — торжеством мученического венца. Однако и это соображение не решает вопроса: как мы видели в своем месте, никакое наказание не равно преступному деянию, и всякое наказание, не только смертная казнь, получает различную тяжесть, смотря по личности наказываемого, но мы, тем не менее, не отказываемся на этом основании от всех наказаний. Таковы же и все прочие доводы за и против, выдвинутые философско-метафизическим направлением. Целое столетие длился однообразный, бесплодный, схоластический спор вне всяких позитивных исследований. Несмотря на всю свою бесплодность, философско-метафизическая постановка вопроса не сошла со сцены и до наших дней. В сочинениях новейшего времени мы встречаемся нередко с теми же рассуждениями о ненарушимости человеческой жизни, о том, допускает ли смертную казнь христианская религия и т. д. Бесплодность такого отношения к предмету давно сознана была лучшими умами; уже Беккариа в 1764 году, стоявший вполне на философско-метафизической почве, нашел, тем не менее, необходимым выдвинуть для оценки смертной казни и соображения иного рода, именно, соображения целесообразности и полезности. Новое начало не осталось без дальнейшего развития. Мало-помалу эта новая точка начинает привлекать к себе все большее и большее число исследователей, и, таким образом, рядом с философско-метафизическими рассуждениями о смертной казни развивается литература другого направления: полезность смертной казни, пригодность ее для достижения той или другой цели наказания; одним словом, соображения интереса и целесообразности — вот тот критерий, который принимается для оценки смертной казни как уголовного наказания. Такое направление приняла сначала литература английская, а затем оно перешло и в Германию, главнейшим образом благодаря трудам Миттермайера. Эта новая постановка вопроса, очевидно, вполне противоположна постановке философско-метафизической. Вместо того, чтобы задаваться неразрешимыми по своей содержательности задачами; вместо того, чтобы спорить о том, о чем нельзя спорить в виду отсутствия каких бы то ни было точек опоры, это направление обращается к опыту, к практике. От опытных наблюдений ждет оно ответа и стремится поставить все разрешение вопроса в зависимости от несомненных данных, добытых опытными наблюдениями. Стремясь к оценке института смертной казни с точки зрения ее полезности и целесообразности, писатели обратились к разрешению вопросов: устрашает ли смертная казнь или не устрашает; уменьшает ли она число преступных деяний или не уменьшает или, может быть, увеличивает; способна ли она подавить тот вид преступных деяний, за который назначается или не способна, или, может быть, способна увеличить? — Защитники смертной казни основывались на утвердительных ответах; противники ее — на отрицательных. Те и другие ответы добывались или предполагались добытыми посредством опытных наблюдений. Сверх того, в защиту смертной казни выведены были соображения, не подлежавшие спору; защитники смертной казни указывали, что она есть лучшее средство обеспечения для общества и что она дешевле всех других наказаний. Такова в общих чертах постановка, приданная вопросу о смертной казни писателями опытного направления. Она не только сохранила свое значение до наших дней, но и является в настоящее время, за весьма немногими исключениями, господствующей в литературе уголовного права. Однако при внимательном анализе нельзя не придти к выводу, что и эта постановка не имеет существенного значения для уголовного нрава, так как такого рода оценка смертной казни не может дать нам прямого ответа на вопрос о том, должна ли смертная казнь занимать место в лестнице наказаний. Сам путь, которым направились к разрешению вопроса писатели опытного направления, неверен и по существу своему не может привести ни к каким положительным выводам, так как оценка той или другой карательной меры, с точки зрения ее целесообразности, не решает еще вопроса о ее пригодности или непригодности в уголовном правосудии, иначе говоря, о ее допустимости или недопустимости в лестнице наказаний. Мы знаем, что сущность наказания, или конечная цель всего уголовного правосудия в целом, не находится вовсе в зависимости от достижения специальных целей наказания. Если бы даже и было доказано, что смертная казнь не достигает ни одной из тех целей, к которым предназначается ее защитниками (обеспечения она во всяком случае достигает — об этом спорить невозможно), то и тогда, основываясь исключительно только на этом, мы не могли бы еще требовать отмены смертной казни. Мы видели, что существовали эпохи в истории, когда господствующей целью всех почти карательных мер признавалось нечто такое, что никогда не достигалось, именно устрашение; что существовали и существуют государства, в которых из целой массы специальных целей наказания не достигалась на практике ни одна; что, наконец, существовали и существуют такие наказания, которые не имеют никаких специальных целей. Тем не менее, все эти наказания могут отлично служить основной цели уголовного правосудия, — поддержанию авторитета закона, — и законодатель не имеет никакого основания отказываться от них, если, по условиям места и времени они представляются для него удобнейшими. Поэтому, если бы мы вздумали требовать отмены смертной казни только на основании ее нецелесообразности и бесцельности, то, оставаясь последовательными, мы должны были бы «уничтожить и тюрьму и изобрести такое гомеопатическое наказание, которое заменило бы эшафот и все прочее» (Кистяковский, Смертн. казнь). Равным образом, если бы было вне всяких сомнений доказано, что смертная казнь наилучшим образом достигает той или другой специальной цели, то это не служило бы еще доказательством необходимости ее в лестнице наказаний, так как целесообразность наказания, то есть достижение им какой-либо специальной цели, не есть, как мы видели, единственный критерий, на основании которого решается законодателем вопрос о достоинствах той или другой карательной меры. Итак, мы приходим к выводу, что исследования опытного направления остались столь же безрезультатными относительно занимающего нас вопроса, как и рассуждения философско-метафизические. Они дали нам массу выводов, относящихся к анализу института смертной казни с точки зрения социологической, но не для разрешения юридического вопроса: должна ли смертная казнь занимать место в лестнице уголовных наказаний? Сколь ни велика разница в методе и постановке вопроса между исследователями опытного направления, с одной стороны, и криминалистами философско-метафизического направления, с другой, однако при внимательном сопоставлении нельзя не заметить, что в приемах их представляется одна поразительно сходная черта: и те, и другие рассматривают смертную казнь, выделив ее от всех прочих видов наказаний; и те, и другие рассматривают смертную казнь не как одну из целого ряда карательных мер, а как нечто совершенно особое, не имеющее с остальным ничего общего и, следовательно, подлежащее оценке по другим правилам, с приложением других критериев. В самом деле, ученые задавали себе вопрос о том, имеет ли государство право лишать жизни граждан. Но почему же они не задавали себе вопроса: имеет ли государство право лишать свободы граждан или стеснять ее? Отсекать человеку руку и ногу или отрезать язык давно признали невозможным; но почему же считают возможным отрезать язык вместе с головой? Казалось бы, если допускается отрезать голову, то должна быть допущена и меньшая казнь как смягчение, отрезание языка, отсечение рук, ног. Что тюремное заключение не равно, например, оскорблению чести, а отсечение руки — краже, признают все, так как это очевидно; но почему же налегают так сильно на то обстоятельство, что смертная казнь равна будто бы убийству? По наблюдениям бристольского священника Роберта оказалось, что из 167 человек, которых он напутствовал на смертную казнь, 151 бывали прежде зрителями при исполнении публичной смертной казни. Из этого сделали заключение, что смертная казнь не только не устрашает, но прямо влечет к совершению преступных деяний. Это очень может быть; но, и не делая специальных наблюдений, мы можем с большой вероятностью сказать, что из этих 167, если не все, то, конечно, 165 бывали прежде в тюрьме; почему же никто не требует на этом основании уничтожения тюремного заключения? Таких параллелей можно привести множество. Смертная казнь постоянно рассматривается как нечто совершенно особое, не имеющее с другими видами наказаний ничего общего. В этом заключается основная методологическая ошибка всей постановки вопроса у писателей обоих направлений. Отрешаясь от всяких предвзятых мнений и предрассудков и становясь на почву положительной науки, мы должны неуклонно исходить из того положения, что смертная казнь — лишение жизни преступника — есть одна из карательных мер уголовного правосудия и подлежит поэтому одинаковой с ними оценке по одним общим правилам и на основании одних и тех же критериев. 3. Смертная казнь в действующем правеПри составлении Свода Законов 1832 года смертная казнь была сохранена только за политические преступные деяния. В том же году издан был Устав карантинный, по которому целый ряд карантинных преступных деяний обложен смертной казнью, каковы: поджог карантинных зданий, сопротивление карантинным властям и т. д. В проекте Уложения о наказания 1845 года предполагалось распространить смертную казнь на умышленное убийство отца или матери (проект, ст. 1854); но Государственный совет не согласился на это. Таким образом, по Уложению о наказаниях смертная казнь назначалась за тягчайшие государственные преступления (ст. 241, 242, 243, 244, 2441, 249, 253 и 254) и важнейшие карантинные. В настоящее время, с введением в действие законом от 7 июня 1904 года статей Уголовного Уложения, предусматривающих государственные преступления, по Уложению о наказаниях смертной казнью караются только упомянутые выше некоторые карантинные преступления (см. ст. 831, 833, 834, ч. 1, 835, п. 1 Улож. наказ.), но практического значения эти постановления не имеют, ибо уже давно при появлении эпидемий не учреждают «карантинов» в тесном смысле карантинного устава, а, следовательно, стали фактически невозможны и обложенные смертной казнью карантинные преступления. В Уголовном Уложении 1903 года смертная казнь назначается только за важнейшие государственные преступления, а именно: за посягательство на жизнь, здоровье, свободу или вообще неприкосновенность Императора, Императрицы или Наследника престола, на низвержение Императора с престола и на лишение или ограничение Его верховной власти (ст. 99), а равно и за покушение на эти посягательства или приготовление к ним (ст. 105, ч. 1), за бунт (ст. 100, ч. 1) и за некоторые виды государственной измены (ст. 108, ч. 3). Смертная казнь не применяется к несовершеннолетним, не достигшим 21 года (ст. 55, п. 1 и 2, ст. 57 Уг. Ул.), к престарелым, достигшим 70 лет, и к женщинам, за исключением, впрочем, преступления, предусмотренного 99 статьей (ст. 58 Уг. Ул.) . Совершается смертная казнь через повешение, непублично (ст. 15 Уг. Ул. и 963 Уст. Угол. Суд.). Кроме указанных случаев применения смертной казни, особыми специальными законами смертная казнь распространена при известных условиях и на некоторые другие преступные деяния. Так, в законе 17 апреля 1863 года, отменившем в армии и флоте кошки и шпицрутены, было сказано: «с установлением такого смягчения для случаев обыкновенных повелевается виновных в важных нарушениях дисциплины или общественной безопасности, вызывающих необходимость более строгого и немедленного наказания, подвергать и в мирное время суду по полевым военным законам». Это своеобразное правило применения в мирное время законов военного времени, расширяющее случаи присуждения к смертной казни без соответствующего изменения общих норм уголовного законодательства, нашло дальнейшее развитие в последующих законодательных актах, направленных к усилению власти в борьбе с колеблющими государственный строй террористическими выступлениями крайних политических организаций. По действующему законодательству, при объявлении какой-либо местности на военном положении (приложение к ст. 23 Общ. Губ. Учрежд. т. II Св. Зак. изд. 1892 г.) лица гражданского ведомства подлежат военному суду и наказанию по законам военного времени : 1) за бунт и государственную измену, 2) за поджог и умышленное истребление или приведение в негодность предметов воинского снаряжения и вооружения и вообще всего принадлежащего к средствам нападения или защиты, припасов продовольствия и фуража, 3) за умышленное истребление или важное повреждение водопроводов, мостов, плотин, колодцев и других средств сообщения, предупреждения наводнения или снабжения водой, 4) за умышленное истребление или важное повреждение служащих для правительственного пользования телеграфного, телефонного или иного снаряда, употребляемого для передачи известий, железнодорожного пути, подвижного состава или предостерегательных железнодорожных либо судоходных знаков, и 5) за нападение на часового или военный караул, за вооруженное сопротивление им или вообще чинам военной и гражданской полиции, а равно за убийство часового или чинов караула и полиции. Kpoме этой категории дел, в силу закона подлежащих ведению военного суда, сему последнему генерал-губернаторы, главноначальствующие и облеченные их властью лица могут передавать отдельные дела о всяких преступлениях, общими уголовными законами предусмотренных, и исключать из общей подсудности целые категории дел об общих преступлениях. Bсе перечисленные дела рассматриваются в военных судах по законам военного времени, причем за вооруженное сопротивление властям или нападение на чинов войска и полиции и на всех должностных лиц, при исполнении или же вследствие исполнения ими служебных обязанностей, коль скоро преступления эти сопровождались убийством или покушением на убийство, нанесением ран, увечий, тяжких побоев или поджогом, — виновные в том подлежат наказанию по статье 279 Воинск. уст. нак., т. е. смертной казни. Далее, Высочайшим указом 9 августа 1878 г. в виде временной меры, и при отсутствии военного положения, были обложены смертной казнью только что перечисленные наиболее тяжкие виды вооруженного сопротивления власти и нападения на должностных лиц или чинов войска. Правило это вошло засим в изданное 4 сентября 1881 года Положение о мерах к охранению государственного и общественного порядка (инкорпорировано ныне в Свод Зак. в качестве приложения I к ст. 1 Уст. пред. и пресеч. прест, т. XIV Св. Зак., изд. 1890 г.). По сему закону различаются местности, объявленные на положении усиленной охраны и на положении чрезвычайной охраны. В местностях первой категории генерал-губернаторам, а где их нет — министру внутренних дел предоставляется, в видах ограждения общественного порядка и спокойствия передавать на рассмотрение военного суда для суждения по законам военного времени отдельные дела о совершенных преступлениях (ст. 17 Полож. охр.). В местностях же, объявленных на положении чрезвычайной охраны, генерал-губернаторам или главноначальствующим, кроме того, присвоено право передавать на рассмотрение военного суда заранее указываемые ими категории дел об известного рода преступлениях (п. 3 ст. 26 Полож. охр.). При этом, кроме преступлений, обложенных смертной казнью по законам военного времени, военные суды при рассмотрении дел, передаваемых им как по Положению об усиленной, так и чрезвычайной охраны, обязаны применять наказание, установленное в 279 ст. Воин. уст. о нак. (т. е. смерную казнь), в тех же случаях, как и в местностях, объявленных на военном положении, т. е. к виновным в вооруженном сопротивлении властям или нападении на чинов войска и полиции и на всех вообще должностных лиц, коль скоро преступления эти сопровождались убийством или покушением на убийство, нанесением ран, увечий, тяжких побоев или поджогом. Независимо от этого, одновременно с объявлением какой-либо местности на исключительном положении министру внутренних дел может быть предоставлено право передавать по соглашению с министром юстиции на рассмотрение военных судов, с применением ст. 279 Воин. уст. наказ., на всей территории государства отдельные дела о только что перечисленных случаях сопротивления властям или нападения на должостных лиц или чинов войска, а равно и о преступлениях государственных. Наконец, в силу ст. 2261 Уст. Угол. Суд., в полосе отчуждения железной дороги, к которой применены чрезвычайные меры охраны, лица гражданского ведомства подлежат военному суду и наказанию по законам военного времени за еще более обширный ряд общих преступлений, опасных для государственного порядка или для непрерывности железнодорожного движения. В заключение надлежит упомянуть, что рядом со смертной казнью Уложение о нак. в ст. 71 и Устав Угол. Суд. в п. 8 статьи 963 знают особый обряд символической казни, именуемой «политической смертью», которой по особому Высочайшему повелению может быть заменена смертная казнь. Обряд этот заключается в возведении осужденного на эшафот и в преломлении над ним шпаги, если он дворянского происхождения. Эта символическая казнь сопровождается последующей ссылкой в каторжные работы без срока или на определенное время. II. Телесные наказанияMittermaier. Die körperliche Züchtigung als Strafart. Archiv des Criminalrechts. 1830 (XII). Шишкин. О телесных наказаниях. Юрид. вестник Калачева. Яневич-Яневский. Об указных знаках. Юрид. записки, т. III. Тимофеев. История телесных наказаний в русском праве. Телесные наказания распадаются на две группы: телесные наказания изувечивающие и телесные наказания, состоящие только в причинении физической боли и страданий (телесные наказания в тесном смысле). В истории телесных наказаний вообще мы усматриваем полное соответствие со смертной казнью. Соответствие это заключается в постепенном вымирании телесных наказаний под влиянием, во-первых, идеи личности гражданина и, во-вторых, возвышения культурно-этического уровня вообще. С половины XVIII века, когда стала выдвигаться на первый план идея личности человека, наказания изувечивающие, бывшие в весьма большом употреблении, сокращаются и исчезают мало-помалу. Влияние идеи личности на историю телесных наказаний сказалось даже резче, чем в истории смертной казни: прежде всего освобождены от телесных наказаний высшие классы общества — те, к которым государство прежде других отнеслось с уважением, за которыми прежде других были признаны права личности. В наше время в культурных государствах сохранились лишь телесные наказания в тесном смысле, притом почти исключительно как специальное наказание для известных сфер, нуждающихся в особо быстром энергичном исполнении наказаний, каковы: преступные деяния, совершаемые лицами, принадлежащими к составу войск, и в особенности, лицами, отбывающими наказания за деяния, ранее совершенные. 1. Изувечивающие наказанияИзувечивающие телесные наказания заключались или в отнятии у преступника какого-либо члена его тела, или в лишении какого-либо органа способности отправлять его функции. Разнообразие их в старом праве было так же велико, как щедро их применение. Изувечивающие наказания были самым обыкновенным атрибутом смертной казни, образуя собой ее квалификацию; изувечивающие наказания очень часто соединялись с другими наказаниями и, сверх того, назначались отдельно. Предметом увечья были все члены человеческого тела: руки, пальцы, нос, зубы, язык и т. д. Для каждой операции существовал в Западной Европе особый обряд, особые инструменты, соблюдались особые церемонии; в приговорах судебных почти всегда заключалось определение: отрубить так-то; выдернуть зубов столько-то, начав с такого-то, и т. п. Оценка изувечивающих наказаний с точки зрения современного права не представляет затруднений. Изувечивающие наказания не менее смертной казни противоречат положению личности в современном государстве и еще более оскорбляют этическое чувство народа. Они должны производить в высшей степени вредное влияние на личность преступника, не говоря уже о тех случаях, когда преступник лишается чрез то возможности добывать средства к жизни путем честного труда. Затем, очевидно, что изувечивающие наказания не могут производить хорошего влияния на общество: едва ли при существовании их можно говорить о смягчении нравов. В старое время полагали, что ни одно наказание так не устрашает, как изувечивающее; но доказать этого невозможно, равно как невозможно и опровергнуть. Очевидно, бывали случаи, когда они производили устрашающее действие; но также очевидно, что устрашение это не всегда имело место, и утверждать поэтому, что они имеют по преимуществу устрашающее значение, — нельзя. В настоящее время институт изувечивающих наказаний исчез совершенно из действующих законодательств культурных государств и принадлежит истории; в литературе, если мы и находим защитников телесных наказаний, то исключительно телесных наказаний в тесном смысле, но отнюдь не изувечивающих. 2. Наказания телесные в тесном смыслеНаказания телесные в тесном смысле, то есть причиняющие физическую боль и страдания преступнику, распадаются на два вида: наказания телесные болезненные, в которых на первом плане стоит физическая боль, и наказания телесные осрамительные или позорящие, в которых физическая боль является делом второстепенным, а на первый план выдвигаются страдания моральные. По внешности они различаются тем, что последние заключают в себе меньшую долю болевых впечатлений и имеют в виду моральную сторону человека, чувство стыда и гордости. Наказания телесные болезненные различаются по орудиям причинения боли, каковы: кнут, батоги, плети, розги и проч. Наказания телесные осрамительные заключаются или в применении телесного наказания болезненного в малом размере, например, 5–10 ударов розгами; или в так называемом клеймлении, то есть в наложении клейма с известным изображением на лоб, щеки, плечи, руки и проч. Это последнее получало в то же время характер изувечивающего наказания в тех случаях, когда клеймо влекло за собой неизгладимое обезображение. Телесные наказания, направляющиеся на моральную сторону человека, отличаются крайней неравномерностью по субъективному, внутреннему моменту: чем нравственнее лицо, тем тяжелее для него наказание, и наоборот. Вместе с тем наказания этого последнего рода имеют крайне вредное влияние на личность преступника, убивая в нем совершенно чувство стыда и нравственного достоинства. Обращаясь к оценке телесных болезненных наказаний, мы прежде всего замечаем полнейшую делимость их; от одного, например, удара розгами мы можем дойти до скольких угодно. Даже лишение свободы не обладает такой делимостью. Второе несомненное качество — это полнейшая индивидуальность их. Лишение свободы очень часто отзывается на лицах невиновных, отвлекая рабочие руки от семьи, тогда как телесное наказание всецело падает только на личность преступника. Но против института телесных наказаний говорит тот же принцип уважения личности, который изгнал или почти изгнал смертную казнь; против него говорит также деморализующее влияние этих наказаний на преступника. Далее, телесное наказание страдает полным отсутствием равномерности. Тяжесть телесных наказаний зависит, очевидно, от физической комплекции наказываемого: сильный может перенести больше, чем слабый человек; сила ударов зависит не от числа их, даже не от рода орудий, а от желания и уменья того, кто производит экзекуцию. Гуманитарное настроение XIX века определило собой не только отрицательное отношение юридической науки к телесным наказаниям, но и особое, страстно-враждебное к ним отношение; в течение многих лет все писатели единогласно признают телесное наказание ничем иным, как чудовищным и позорным остатком старого варварства. В нашей литературе дело доходит до того, что само появление и развитие телесных наказаний в России приписывается (совершенно бездоказательно) влиянию татарского ига, между тем как нет ни одного народа, который не знал бы этих наказаний в столь же широком объеме в своей истории, очевидно, без всяких татарских влияний. Эта страстность, допустимая в период борьбы с существующим фактом, должна уступить ныне место спокойному обсуждению: применяя к телесному наказанию общие критерии оценки, мы просто скажем, что оно отжило свой век и в современных государствах в составе общей карательной системы безусловно неуместно. Впрочем, в самое новейшее время, в наши дни, замечается в литературе уголовного права некоторый поворот по вопросу о телесных наказаниях. Несомненные качества телесного наказания: его полная индивидуальность, дешевизна, краткосрочность и целесообразность — в смысле воздействий устрашительных и даже исправительных — побуждают некоторых писателей высказывать мысль о возвращении современных государств к системе телесных наказаний, по крайней мере, в известном небольшом объеме. Укажем на Миттельштедта, который в телесных наказаниях видит наилучшее воплощение и выражение энергии государственной власти и авторитета закона. Свое воззрение на телесное наказание он формулирует в оригинальном афоризме: Nicht dass und wie viel wirklich geprügelt wird, sondern dass überhaupt geprügelt werden kann, ist die Hauptsache (Mittelstadt, Gegen die Freiheitsstrafen). Далее, как мы видели выше, Лист признает целесообразность и необходимость телесных наказаний в известном объеме; затем представители антропологической школы и др. 3. История телесных наказаний в РоссииТе же условия быта, те же социальные силы, которые вызвали и умножили применение смертных казней, повлияли и на развитие в древней России телесных наказаний, изувечивающих или членовредительных и болезненных. Эти наказания в различных формах, можно сказать, господствуют в уголовном праве древней России, начиная с XVI века; они налагаются и отдельно, и в соединении с другими наказаниями, в особенности с лишением свободы. Подобно тому, как виды смертной казни, не уступая в жестокости западно-европейским, являются в нашем отечестве более простыми и менее сложными, так точно и телесные наказания, может быть, даже превышая западные формы своей жестокостью, вовсе не отличаются той хитроумной утонченностью, которая характеризировала все наказания на Западе в эту эпоху. а) Наказания изувечивающие Изувечивающие наказания слагались под влиянием трех идей. Во-первых, они подчиняются идее возмездия или в форме воздаяния равным за равное, по принципу материального талиона, или в форме поражения того органа тела, посредством которого совершается преступное деяние, каково, например, отрезание языка за «неистовые речи». Во-вторых, они направляются к тому, чтобы сделать преступника безвредным на будущее время — таковы прежде всего отсечение рук, ног и нескольких пальцев на руках, лишающее человека возможности совершать татьбу, разбои, подлоги. Наконец, в-третьих, изувечивающие наказания могут иметь своей целью только отметить лихого человека, чтобы он был «до веку признатен», чтобы каждый гражданин и каждый орган власти знал, с кем встречается и с кем имеет дело, — таковы отрезание ушей, отсечение одного или части пальца на руках и на ногах, а также урезание носа или вырывание ноздрей. Идея возмездия, как указано выше, была слабо развита в русском праве, так что изувечивающие наказания развивались почти исключительно под господством двух последних начал. Изувечивающие наказания, налагаемые ради обеспечения (сделания безвредным) и налагаемые в качестве неизгладимых признаков преступности, служа одним и тем же полицейским целям безопасности, легко заменяются одно другим и представляют поэтому в своем историческом развитии постоянное движение. Семнадцатый век и первая часть восемнадцатого были эпохой наибольшего распространения изувечивающих наказаний разных видов. В конце XVII века сокращается отсечение рук, ног и пальцев; в течение XVIII века, отчасти по закону, отчасти по обычаю, сокращается применение прочих изувечивающих наказаний, и в XIX они исчезают совершенно. Последнее из сих наказаний — рвание ноздрей — отменено в 1817 г. Внимание! Авторские права на книгу "Уголовно-правовые взгляды Н.Д.Сергеевского" (Чучаев А.И.) охраняются законодательством! |
||||||||||||||||||||||
