Биографии и Мемуары Толстой Ю.К. Из пережитого. 8-е издание

Из пережитого. 8-е издание

Возрастное ограничение: 0+
Жанр: Биографии и Мемуары
Издательство: Проспект
Дата размещения: 14.11.2018
ISBN: 9785392289998
Язык:
Объем текста: 588 стр.
Формат:
epub

Оглавление

Вместо предисловия

Страницы жизни. Вхождение во власть. Заметки об Анатолии Собчаке и событиях, с ним связанных

Август 1991 года

Исповедь на незаданную тему. I. Корни

II. Детство

III. Война

IV. Университет

V. Информация к размышлению

VI. Эпилог

VII. Послесловие

Фальсификация истории

Чем кумушек считать, трудиться

Проблемы совершенствования гражданского законодательства и пути их решения

Прерванный полет

Страницы воспоминаний. С. М. Корнеев, В. А. Дозорцев, М. И. Пискотин

Страницы воспоминаний. Б. Б. Черепахин, О. С. Иоффе. Уроки Б. Б. Черепахина

Очерки о научной деятельности О. С. Иоффе

Борис Немцов — власть и судьба

Спор о наследстве А. А. Ахматовой

Потаенные строки



Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу



Очерки о научной деятельности О. С. Иоффе


Жизнь и деятельность О. С. Иоффе более тридцати лет была связана с юридическим факультетом Ленинградского университета, а если приплюсовать к этому и время его обучения в Ленинградском юридическом институте (с перерывом на участие в Великой Отечественной войне), то этот период составит без малого сорок лет. Так уж сложились обстоятельства, что почти тридцать лет из этого периода мы довольно тесно соприкасались друг с другом, работая на одной кафедре гражданского права, которой поначалу руководил А. В. Венедиктов, затем — Б. Б. Черепахин, а в последний период (с 1966 по 1979 год) — О. С. Иоффе. Наши контакты не ограничивались чисто деловыми отношениями. Мы нередко бывали друг у друга, ожесточенно спорили, пропускали рюмку-другую (что греха таить!), сопереживали события, которые сотрясали нашу страну, а то и весь мир в это страшное неповторимое время. Контакты наши оборвались в конце 1976 года, когда вследствие острого конфликта, возникшего на кафедре, я вынужден был перейти на кафедру государственного права, на которой проработал немногим более трех лет. На кафедру гражданского права вернулся в 1980 году, когда О. С. Иоффе ввиду предстоящего отъезда за рубеж (это произошло в 1981 году) из университета уволился.


Обдумывая план своих заметок, довольно долго размышлаял над тем, как определить их границы: рассказать ли читателям об их персонаже не только как об ученом, но и как о человеке или ограничиться характеристикой пройденного О. С. Иоффе пути в науке? Вначале меня так и подмывало рассказать о нем все, что я знаю, выставить напоказ его человеческие качества (разумеется, мне известные), которые не могут оцениваться однозначно. Затем, однако, по ряду причин решил от этого отказаться.


Во-первых, как личность он представляет интерес для сравнительно узкого круга знавших его людей. Поступков, оставивших след в истории, он не совершил, да и в силу условий, в которые был поставлен, а также свойств своего характера не мог совершить.


Во-вторых, вследствие того, что я был тесно связан с ним несколько десятилетий, причем наши отношения пережили ряд этапов — от духовной близости до полного разрыва, мне едва ли удалось бы сохранить объективность и беспристрастность, характеризуя Иоффе как личность.


По этим причинам я и отказался от первоначально намеченного замысла представить Иоффе не только как ученого, но и как человека, хотя вполне возможно, что впоследствии, когда время все расставит по своим местам, к этому и вернусь.


Однако и с характеристикой Иоффе как ученого не все обстоит благополучно. Начать с того, что даже в бытность его в Советском Союзе он свои взгляды по основным теоретическим проблемам, которыми занимался, не один раз кардинально менял, зачастую не ставя об этом в известность читателя. Это относится к таким проблемам, как содержание субъективного права, в том числе и права собственности, объект права, критерии вычленения отрасли права, соотношение имущественных и производственных отношений, вина и причинная связь, подход к непреодолимой силе и другим. Об этом подробнее речь пойдет дальше.


Конечно, нельзя запретить иметь в загашнике развернутый ассортимент мнений по одному и тому же вопросу, дабы в зависимости от обстоятельств выдвигать на авансцену то одно из них, то другое. Не уверен, однако, в том, что такой подход соответствует требованиям, которые должны предъявляться к ученому. Слов нет, ученый может, а иногда и должен изменить свое мнение, и если это не продиктовано конъюнктурными соображениями, то ничего зазорного в этом нет. Но он морально обязан оповестить об этом своих слушателей и читателей, а еще лучше — объяснить им, почему он это сделал. Только тогда его позиция не заслуживает упрека.


Положение О. С. Иоффе в этом аспекте становится еще более уязвимым, если работы, опубликованные в Советском Союзе, сопоставить с тем, что он опубликовал после отъезда за рубеж. Можно понять, что, поскольку он был советским ученым, да еще и активным членом ВКП(б) и КПСС с многолетним стажем, далеко не все, что он публиковал, соответствовало его внутренним убеждениям. Сейчас, однако, читатель его работ оказывается перед нелегким выбором — как определить в его творческом наследии то, что выдержало испытание временем и что подверг­лось девальвации и должно быть отнесено к числу пле́вел.


Этот выбор тем более нелегок, что многие работы в покинутом им Отечестве переиздаются с благословения автора без каких бы то ни было купюр и ремарок с его стороны.


Истории науки известно немало примеров, когда исследователи не одно столетие бьются над тем, что в творческом наследии того или иного мыслителя соответствовало его подлинному мировоззрению, а что было продиктовано конъюнктурой, желанием обезопасить себя и близких (например, от мести инквизиции), обеспечить приток дивидендов и т. д. Так именно обстоит дело с изучением научного наследия Т. Кампанеллы.


Этот пример я привел, разумеется, не для того, чтобы поставить Иоффе в один ряд с Кампанеллой, а чтобы наглядно показать, как не просто в наследии ученого выделить то, что действительно может быть отнесено к приращению знаний. Если бы развитие юридической науки в послереволюционный период шло по нормальному руслу, то едва ли Иоффе стал бы знаковой фигурой среди университетской профессуры, которой до революции в России было предостаточно. После же революции многие выдающиеся ученые эмигрировали или были депортированы, многие подверглись репрессиям в Богом данном Отечестве, многие ушли в тень и умерли в заброшенности и нищете.


Деятельность Иоффе началась в период, когда в науке развелось немало так называемых выдвиженцев, которых на пушечный выстрел нельзя было к ней подпускать. Ученые же, успевшие до революции получить университетское образование, после репрессий и чисток, которые с октября 1917 года, по существу, не прекращались, хотя и сопровождались приливами и отливами, вынуждены были вести борьбу не просто за существование, а за жизнь. Далеко не всем из них в полной мере удалось сохранить себя как личностей. На этом фоне молодому Иоффе, не лишенному способностей от природы и не попавшему под жернова репрессий, не составило большого труда заявить о себе.


К тому же Иоффе повезло. Его учителями были выдающиеся ученые — чудом уцелевший Я. М. Магазинер и С. И. Аскназий. Кроме того, он находился в творческом общении с такими не менее крупными учеными, как А. В. Венедиктов, В. К. Райхер, М. Д. Шаргородский, И. И. Яковкин.


На безусых юнцов, пришедших в университет со школьной скамьи, как, впрочем, и на молодых людей, опаленных дорогами войны, Иоффе как лектор производил сильное впечатление. По-видимому, это обстоятельство сказывается на оценках Иоффе и по сию пору. Он, несомненно, отличался от лекторов, не способных увлечь аудиторию, которые либо бубнили заранее заученный текст, либо постоянно заглядывали в конспекты, боясь сбиться и потерять нить изложения. Соперничать с Иоффе на лекторском поприще, пожалуй, могли В. К. Райхер, М. Д. Шаргородский, И. И. Яковкин, у которых содержательность лекций сочеталась с доходчивостью подачи материала. К сожалению, даже их лекции, как и лекции О. С. Иоффе, отличались идеологической зашоренностью, которую мы принимали тогда за чистую монету. Но иного в то время и не могло быть.


Чтобы у читателей не сложилось превратного представления о том, как я оцениваю личность Иоффе, расскажу об одном эпизоде почти пятидесятилетней давности.


В 1959 году я опубликовал книгу «К теории правоотношения». Ей предшествовал ряд публикаций, в которых затрагивались такие вопросы, как понятие правоотношения, содержание и объект правоотношения и другие, составившие стержень упомянутой книги. С докладом о правоотношении выступил на философском семинаре юридического факультета Ленинградского университета. Отчет о докладе и развернувшихся по нему прениях, в которых приняли участие видные ученые, и в их числе О. С. Иоффе, опубликован в журнале «Правоведение» (1958. № 2). Отклик на это далеко не знаковое событие можно найти в получившей широкую известность монографии О. С. Иоффе и М. Д. Шаргородского «Вопросы теории права» (1961 г.).


Если говорить откровенно, то с книгой о правоотношении, плохо изданной и крайне невзрачной, я связывал по молодости большие надежды.


Рассматривал ее как своего рода общую часть теории правоотношения, за которой надеялся опубликовать особенную часть, проверив в ней на примере таких отраслей права, как государственное, уголовное, процессуальное и международное, жизнеспособность положений общей части. Почему я называю именно эти отрасли? Да потому, что именно в них, даже с помощью абстракции самого высокого порядка, трудно расчленить фактическое общественное отношение и правоотношение как его юридическую форму. Ведь они вроде бы слиты воедино, и если их и можно разъединить, то лишь как сиамских близнецов. На последующем этапе рассчитывал систематизировать эти «несвое­временные мысли» и представить их в виде докторской диссертации.


Этим неокрепшим надеждам не суждено было сбыться. Вскоре после появления моей скромной книжки в журнале «Советское государство и право» публикуется статья В. Лапутина о задачах юридической науки, в которой этот opus приводится в качестве примера формализма и догматизма. К тому же мне инкриминируется то, что я не учел материалы очередного съезда КПСС (кажется, XXI). Все бы ничего, но автор статьи занимал пост заместителя заведующего отделом административных органов ЦК КПСС.


Ясно, что после публикации Лапутина нечего было и мечтать о защите диссертации по указанной проблематике. Как у нас принято, многие коллеги — одни втайне, другие открыто — злорадствовали по поводу афронта, который я потерпел.


И вот здесь я получил письмо от Иоффе. Во избежание кривотолков и дабы показать, что Иоффе, особенно на ранних этапах его творческой деятельности, не был лишен чистых побудительных мотивов, приведу его полностью. Вот это письмо:


Ленинград
16.IV.60


Дорогой Юрий Кириллович!


К сожалению, обстоятельства у меня сложились так, что я лишен возможности Вас посетить, а написать смог только после того, как узнал от Наталии Николаевны, что, вопреки моим предположениям, Вы еще не переехали на новую квартиру.


Пишу для того, чтобы, во-первых, выразить Вам искреннее дружеское сочувствие по поводу демагогического выпада некоего Лапутина. (Что сие за птица?) Надеюсь, однако, что Вы отнесетесь к этому по-мужски, спокойно. Позвольте без риска быть обвиненным в самовосхвалении сослаться на мой собственный пример: как и где меня только не поливали, но… ничего, «жив курилка». Только с годами уясняешь ту истину, что нужно различать вещи преходящие (все равно, приятные или неприятные) и стойкие, постоянные. Надеюсь, Вы понимаете, что с точки зрения постоянных факторов, плевать Вам на Лапутина.


Во-вторых, если Вам нужна моя поддержка и помощь, выражающаяся в любых (подчеркнуто Иоффе. — Ю. Т.) конкретных действиях, я сделаю это с чувством большого удовлетворения. Хотя Вы и квалифицируете как глупые мои «боевые акции», но пусть это останется одним из наших многочисленных разногласий. Согласитесь, однако, что именно «непротивление» является наиболее опасной питательной почвой для Лапутиных и им подобных.


Евгения Лазаревна разделяет мои возмущения и шлет Вам самые лучшие пожелания.


Ваш О. Иоффе


Это письмо в то время было для меня большой моральной поддержкой. Хочу подчеркнуть, что оно свидетельствует и о четкой гражданской позиции Иоффе, поскольку он, несомненно, знал, какой пост занимал Лапутин. Не исключено, что письмо могло быть перлюстрировано, в результате чего Иоффе попал бы на крючок. Что же касается «боевых акций», о которых он упоминает, то я никогда не выступал в роли «камышового кота» (ее нередко предпочитают представители более младших поколений), но был за то, чтобы если и наносить удар, то не растопыренными пальцами, а наверняка. Этой позиции придерживаюсь и по сию пору. Совет Иоффе относительно того, как я должен реагировать (а точнее, не реагировать) на критику Лапутина, явно ему подсказанную, оказался оправданным: статья Лапутина давно забыта, а ссылки на мою книжку, вызвавшую начальственный гнев, до сих пор не так уж редки.


Какой же подход к работам О. С. Иоффе избран в заметках, предлагаемых вниманию читателей? С учетом только что изложенных обстоятельств нет необходимости подробно пересказывать его взгляды. После того как в связи с отъездом Иоффе за рубеж в течение нескольких лет на его работы было наложено табу и на них нельлзя было ссылаться (даже на работы, написанные в соавторстве), ссылки на них вновь появились и в издаваемых монографиях, и в журнальных статьях, и в диссертациях. К тому же основные его работы, как уже отмечалось, к настоящему времени переизданы.


Гораздо важнее обратить внимание читателей на многочисленные противоречия в этих работах, зачастую так и не снятые автором, дабы тот, кто обратится к ним, смог сделать свой осознанный выбор, то есть либо разделить взгляды О. С. Иоффе по тем или иным вопросам, либо отвергнуть их. Это особенно важно для научной молодежи, чтобы она была правильно ориентирована в том, насколько извилистым и противоречивым нередко является путь ученого в науке, сумела извлечь уроки не только из его побед, но и из его поражений. Ученый, в отличие от поэта, должен отличать поражения от побед и извлекать уроки, подчас и горькие, как из тех, так и из других.



Бум вокруг О. С. Иоффе, который искусственно подогревается некоторыми его почитателями, столь же неуместен, как и замалчивание его работ, которое имело место в прошлом (правда, сравнительно недолго). Впрочем, он продиктован не столько пиететом по отношению к Иоффе, сколько желанием лишний раз заявить о себе, напомнить, что они еще существуют. Как это ни прискорбно, они готовы озвучивать любую кассету, которая в них будет вставлена.


В качестве примера завышенной оценки вклада Иоффе в юридическую науку можно привести заметку, посвященную его памяти, в «Цивилистических исследованиях» под редакцией Б. Л. Хаскельберга и Д. О. Тузова. По-видимому, вследствие мемориального характера указанной публикации в ней ни слова не говорится о многочисленных противоречиях в работах О. С. Иоффе, который не однажды менял свои взгляды по кардинальным проблемам юридической науки, в том числе и цивилистической, о постоянных попытках едва ли не под каждое теоретическое положение подвести фундамент марксистско-ленинской идеологии, оснастить его ссылками на решения партийных органов, выступления руководителей Коммунистической партии и Советского государства. В письме ко мне от 9 апреля 2006 года одного известного цивилиста, репутация которого ни у кого не вызывает сомнений, содержится очень меткое наблюдение: «О. С. (Иоффе. — Ю. Т.) всегда производил на меня впечатление ученого, стремящегося в области цивилистики говорить, так сказать, “от лица марксизма-ленинизма”. Нет смысла упрекать его в стремлении к своего рода монополизму. Это идеологическое учение по своей сущности и было монополией на истину».


Если сопоставить основные работы Иоффе с трудами отечественных юристов досоветского периода, то легко убедиться в том, что своим предшественникам в юридической науке Иоффе явно уступает уже потому, что на их трудах не лежит налет конъюнктуры и идеологического заказа, который присущ многим работам Иоффе. Конечно, это не столько вина, сколько беда Иоффе, как и всех нас, кому выпало жить и работать в страшное время, которое можно сравнить с самыми черными страницами в истории человечества. Не нужно, однако, творческое наследие, оставленное Иоффе, далеко не равноценное и противоречивое, подавать как нечто монолитное, которое может быть взято на вооружение без каких бы то ни было поправок, порой очень существенных. Да и сам Иоффе отнюдь не был рыцарем без страха и упрека. В нем вполне уживались самые противоположные, на первый взгляд, черты.


Оценивая результаты научной деятельности Иоффе, нельзя забывать о том, что, оказавшись за рубежом, он распял едва ли не все методологические положения, которые истово исповедовал, находясь в пределах тогдашнего своего Отечества. Поэтому юношам, обдумывающим житье, да и не только им, дабы не попасть впросак, стоило бы задуматься над тем, что из наследия Иоффе можно приписывать ему, а что нельзя, поскольку он сам от него отказался. Ощутимое влияние Иоффе оказывал и на подготовку первой и второй частей ГК в девяностые годы, причем оно далеко не всегда было конструктивным. Критически нужно подходить и к воспоминаниям Иоффе, опубликованным в Казахстане. Особенно огорчительна оценка, которая дана в них двум видным ученым — историку-античнику Сергею Ивановичу Ковалеву и юристу Борису Сергеевичу Мартынову. Оба они пострадали в годы репрессий. Мартынова сажали несколько раз, а Ковалев просидел девятнадцать месяцев. Иоффе обвиняет их в том, что они заложили своих коллег: Ковалев — своего ученика, историка Ракова, в годы блокады Ленинграда директора Публичной библиотеки, который впоследствии проходил по ленинградскому делу и вновь был арестован, а Мартынов — Я. М. Магазинера. Что можно сказать по поводу этих обвинений? Если Ковалев и Мартынов и сказали нечто такое, что могло бросить тень на их коллег, то нужно помнить, какой ценой выбивались в те годы нужные их мучителям показания. Обвинить Ковалева и Мартынова в невольном прегрешении, если оно и было, мог бы лишь тот, кто сам прошел застенки Дзержинского — Ягоды — Ежова — Берии и остался чист. Иоффе эта участь, к счастью, миновала. Хорошо зная Иоффе несколько десятилетий, далеко не уверен в том, что он с честью прошел бы те испытания, которые выпали на долю С. И. Ковалева и Б. С. Мартынова. Особенно огорчителен пассаж Иоффе в отношении С. И. Ковалева, который был близким другом А. В. Венедиктова. Ковалев хорошо знал Иоффе, причем относился к Иоффе с неподдельной теплотой. Что же касается Б. С. Мартынова, то нелишне напомнить, что он выступал первым официальным оппонентом по кандидатской диссертации Иоффе, защищенной в 1947 году.


С моей точки зрения, куда более удачно обрисован творческий путь академика А. В. Венедиктова в монографическом очерке А. А. Иванова «Ученый и власть», который открывает двухтомник избранных трудов А. В. Венедиктова. Отдавая должное весомому вкладу А. В. Венедиктова — юриста, экономиста, историка в отрасли знаний, которые привлекли его внимание, А. А. Иванов вместе с тем подчеркивает, что если бы творчество Венедиктова протекало в более благоприятных условиях, если бы ученому не приходилось наступать на горло собственной песне, постоянно действуя с оглядкой на власть, которая становилась все более нетерпимой к какой бы то ни было самобытности ученых, его вклад в развитие науки был бы еще более впечатлялющим. Нельзя сбрасывать со счетов и то, что А. В. Венедиктов, который в юности находился под влиянием левых взглядов и в годы Первой русской революции был членом Уфимской организации РСДРП, впоследствии, по-видимому, испытал горькое разочарование и, вполне возможно, не делясь ни с кем, что было опасно, корил себя за опрометчивые увлечения молодости. Думаю, что не открою большого секрета, если скажу, что первоначально А. А. Иванов хотел назвать свой очерк «Идейный коммунист или лояльный технократ», чему я решительно воспротивился, так как считал, что такое название могло бы быть воспринято как известная недооценка высоких моральных и профессиональных качеств ученого, как скрытый упрек в излишнем конформизме, что мне казалось неприемлемым, особенно в отношении ученого, которого вот уже несколько десятилетий нет в живых.


Я благодарен А. А. Иванову за то, что он после известных колебаний согласился с названием, которое я ему предложил: «Ученый и власть», проявив должное уважение и к памяти А. В. Венедиктова, и ко мне, который одновременно выступал в двух лицах — и как ученик А. В. Венедиктова, и как один из наставников А. А. Иванова. Хорошо, что он не проявил здесь ненужной «упертости», которая иногда свойственна представителям следующих за нами поколений.


Одна из коллег, которая относилась ко мне недоброжелательно, как-то в сердцах бросила в мой адрес: «Вы беспартийный большевик!» Воспринял это как комплимент. То, что никогда не вступал в партию, доказывает, что за счет членства в партии не искал никаких преимуществ. А то, что был отнесен к большевикам, свидетельствует о том, что не утратил веру в идеалы, которые партия (к сожалению, главным образом на словах) проповедовала. Та же коллега на одном из своих доперестроечных юбилеев призналась, что у нее в жизни есть три символа веры: Родина, партия и наука. По-видимому, партия отпала, а наука вполне могла бы обойтись и без нее. Какой смысл вкладывается ею теперь в понятие «Родина», мне неизвестно.


Напрашивается параллель с Евгением Евтушенко. В первоначальной редакции стихотворения «Наследникам Сталина», опубликованного в «Правде» 21 октября 1962 г., можно было прочесть:


Велела не быть успокоенным Партия мне.
Пусть кто-то твердит: «Успокойся!» —
спокойным я быть не сумею.
Покуда наследники Сталина есть на земле,
мне будет казаться, что Сталин еще в Мавзолее.


В более поздних изданиях ссылка на партию заменена ссылкой на Родину (выходит, что партия и Родина для поэта — это одно и то же?). Интересно, какова окончательная судьба этого стихотворения в связи с предложениями вынести и тело Ленина из Мавзолея и предать его земле?


Приступим теперь к выполнению основной задачи — критической оценке научного наследия О. С. Иоффе.


Начнем с его кандидатской диссертации «Правоотношение по советскому гражданскому праву», защищенной в 1947 году и изданной, хотя и в сокращенном виде, под тем же названием в 1949 году.


Диссертация написана под несомненным влиянием двух выдающихся отечественных ученых — Самуила Исааковича Аскназия и Якова Мироновича Магазинера, оказавших значительное влияние на формирование научных взглядов О. С. Иоффе. Особую роль в становлении молодого ученого сыграли такие труды, как «Общая теория права на основе советского законодательства» Я. М. Магазинера и «Основные вопросы теории социалистического гражданского права» С. И. Аскназия. Примечательна судьба этих работ. Труд Я. М. Магазинера был написан в 1925 году. Фрагменты из него опубликованы в «Вестнике юстиции Узбекистана» в 1925 году под названием «Заметки о праве». Второй фрагмент, «Объект права», увидел свет в 1957 году в «Очерках по гражданскому праву» — коллективном сборнике, посвященном 70-летию А. В. Венедиктова. И лишь более чем через 70 лет после написания труд Я. М. Магазинера был опубликован полностью в журнале «Правоведение» начиная с № 3 за 1997 год и кончая № 6 за 2000 год.




Из пережитого. 8-е издание

Автор книги, ученый-юрист рассказывает о событиях, которые в ХХ веке и в наши дни потрясают весь мир, выражает свое отношение к ним, делает прогнозы на будущее. Отражены ключевые моменты жизни автора, его встречи с государственными и общественными деятелями, учеными, литераторами, товарищами школьных и студенческих лет, с теми, у кого он учился и кто учился у него. Не впадая в крайности, автор стремился донести до читателей неповторимые черты того времени, которое выпало на долю нескольких поколений.

369
 Толстой Ю.К. Из пережитого. 8-е издание

Толстой Ю.К. Из пережитого. 8-е издание

Толстой Ю.К. Из пережитого. 8-е издание

Автор книги, ученый-юрист рассказывает о событиях, которые в ХХ веке и в наши дни потрясают весь мир, выражает свое отношение к ним, делает прогнозы на будущее. Отражены ключевые моменты жизни автора, его встречи с государственными и общественными деятелями, учеными, литераторами, товарищами школьных и студенческих лет, с теми, у кого он учился и кто учился у него. Не впадая в крайности, автор стремился донести до читателей неповторимые черты того времени, которое выпало на долю нескольких поколений.

Внимание! Авторские права на книгу "Из пережитого. 8-е издание" ( Толстой Ю.К. ) охраняются законодательством!