|
|
ОглавлениеРаздел I Введение в философию. Глава 1 Предмет философии Раздел II История философии. Глава 1 Античная философия Глава 2 Средневековая философия Глава 3 Возраждение и реформация Глава 4 Философия нового времени Глава 5 Немецкая классическая философия Раздел III Философия XX века. Глава 1 Прагматизм Раздел IV Философия как система идей. Глава 1 Становление онтологии как учение о бытие Глава 2 Понятие бытия и варианты онтологии Глава 3 Фундаментальные свойства и диалектика бытия Глава 4 Познавательное отношение человека к миру Раздел V Сферы философского знания. Глава 1 Социальная философия Глава 4 Философская антропология Глава 6 Философия техники. Ссылки Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгуГлава 3 Эстетика1. Эстетическая ценность«Эстетическое», судя по множеству толкований, одно из трудно уяснимых понятий. Пространство его проявления совпадает с пространством психофизического бытия человека, что дает основание считать эстетическое, наряду с этическим и религиозным, исходной мерой антропологического измерения общества. Младенец, только явившись на свет божий, судя по улыбке и слезам, уже чувствует, что ему хорошо, а что плохо. Наполнением того и другого являются прекрасное и безобразное, которые он видит излучаемыми формой и цветом. Игрушки потому такие яркие и забавные, чтобы нравиться, а не пугать. Если ему как-то и ведомо добро и зло, то только через жест, мимику, интонацию, т. е. через ту же форму. Похоже, что этическое входит для него в это самое «хорошо» и «плохо» прежде всего через эстетическое. Дает ли это основание сказать, что «эстетика — мать этики» — вопрос спорный. Однако примечательно, что именно так сказал Иосиф Бродский в своей «Нобелевской лекции»1. Младенец, считает поэт, совершает «выбор эстетический, а не нравственный». Естественное для поэта пристрастие к эстетическому объясняет, если не оправдывает категоричность этой мысли. Так или иначеродство этики и эстетики общепризнанно издревле.Не случайно добро и красота составляли ядро калокагатии. Религиозно-мистические представления, наряду с нравственными^ и эстетическими, определяли тот круг ценностей, которые лежали в основе духовной жизни нашего далекого предка. Что же касается исторического первенства одного из них, в научной литературе суждения на этот счет самые противоречивые и вряд ли вопрос этот когда-нибудь перестанет быть дискуссионным. С уверенностью можно констатировать: изначальная природа искусства, морали, религии остается всегда неизменной; неизменны причины их востребованности и соответствующие им основополагающие критерии как форм общественного сознания. В противном случае в этом качестве они перестали бы существовать. Здесь, возможно, нелишним будет пояснить. Скажем, любое искусство во все времена, во всех культурах является ценностью постольку, поскольку отличается качеством эстетического. Другое дело формы проявления этого качества. Они бесконечно многообразны, как, естественно, и критерии их оценки в каждом конкретном случае. А это эпоха, культура, традиция, отдельное произведение и, конечно же, субъект оценки. Н^йсенс по одним и тем же критериям оценивать русских передвижников и французских импрессионистов, МХАТ или Малый театр с Кабуки или Но. То же самое можно сказать в отношении различных конфессий, обрядов, ритуалов в рамках религии в целом. Также и в морали: ценности добра и зла у всех народов в любые времена универсальны, между тем есть моральный критерий вендетты и христианской заповеди «не убий». Все это, условно говоря, «частные» ценности и их критерии весьма изменчивы и подчас крайне противоречивы, однако они не отменяют постоянства и универсальности фундаментальных ценностей и их инвариантных критериев. Они-то, собственно, и являются подлинно общечеловеческими. В этом контексте представляется наиболее целесообразным рассмотрение проблематики эстетической ценности, которая при всей своей специфичности, вряде случаев имеет общие характеристики с ценностями этическими и религиозными, а нередко и пересекается с ними. Все они в равной мере и сегодня составляют ядро духовной культуры. Распространенное мнение (не только в обыденном сознании, но и в философском дискурсе) о том, что «эстетическое» смыкается, а то и отождествляется с «прекрасным», слабо согласуется с реальным опытом эстетического отношения, суждения и оценки. Симптоматично в подобных случаях исключение из категориального аппарата эстетики и вообще из ее поля зрения всего безобразного, низменного, негативного. Между тем, история взаимоотношений человека с внешним миром свидетельствует о том, что нет такого явления, предмета, который не мог бы стать объектом эстетического восприятия. Это прекрасное и безобразное, возвышенное и низменное, гармоничное и дисгармоничное, трагическое и комическое. Все дело в условиях восприятия, нормативных и психологических установках, субъективных вкусах и предпочтениях, и даже в настроении, душевном состоянии. К тому же, известно, что все эти факторы очень изменчивы. Поэтому одно и то же явление при разных обстоятельствах, временных и пространственных измерениях, переменах может оказаться или нет в ракурсе эстетического интереса. Страшно ^>ходиться вблизи разбушевавшегося океана или низвергающего огненную лаву вулкана, но как они прекрасны и возвышенны на расстоянии. Не хотелось бы множить хрестоматийные примеры, ясно одно — выделить некие универсальные объективные свойства как эстетически значимые не представляется возможным. Цветы прекрасны, но не менее прекрасны звезды на бархате ночного неба. А разве не прекрасна навозная корзина, — иронизировал Сократ в беседе с Гип-пием Большим. А чем подкупают нас картины Босха, чудища, венчающие Нотр-Дам де Пари, «Герника» Пикассо, атональная музыка Шенберга, гоголевский «Нос», комедии Аристофана — это величайшее наследие мировой культуры, бесспорные, общепризнанные эстетические ценности? И почему, кстати, при всей своей непохожести они нравятся всем или почти всем? Впрочем, это самое «почти» не так уж немаловажно,чтобы пройти мимо, оставить без внимания. Ведь ни кто-нибудь, а сам Толстой не почитал Шекспира, не любил Блока Бунин, не нравился Чехов Цветаевой. Кто дерзнет усомниться в их способности увидеть и понять, что совершенно очевидно для многих и многих. Невольно задумаешься о возможностях теоретического осмысления природы эстетических качеств, о риске упрощения и вульгаризации чрезмерными обобщениями бесконечного многообразия метаморфоз, порой в одночасье превращающих вещь в ценность. Здесь очень важно избежать соблазна законотворчества, установления жестких причинно-следственных связей. Речь может идти о поиске закономерностей, тенденций, типологических моделей, о мотивированной интерпретации культурных парадигм, национальной ментальности. Претензии на истины в данном случае довольно иллюзорны. Они здесь более чем относительны. Притягательна в этой связи мысль Хайдеггера об особенности гуманитарного знания, которое, по его суждению, «чтобы быть точным, должно быть нестрогим». В том же духе высказался Макс Вебер, полагая, что не существует «совершенно объективного» научного анализа культурной жизни, независимого от «особых точек зрения». Слишком бесконечен и подвижен предмет исследования. Поэтому познается только его «конечная часть».Культурные значения и их причины не могут быть познаны с помощью системы законов и понятий, ибо соотнесены с идеями ценности.Вебер говорит о конструировании связей, которые представляются нашей фантазии достаточно мотивированными, а значит «объективно» возможными. Но они не носят характер долженствования, образца. В качестве обобщенной, точнее было бы сказать, инвариантной конструкции реальных феноменов культуры называется «идеальный тип». Он — средство соотнесения с этими бесконечно разнообразными в реальности феноменами. Идеальный тип — абстракция, но не закон, в чем-то совпадает и нет с реальностью; он полезен как средство ориентации в ней. В сущности, его вполне можно трактовать как ценностный критерий. Расчет на целенаправленную фантазию и доступность нам лишь «конечной части» процесса образования, в данном случае, эстетической ценности, часто совершенно непредсказуемой, подводит к выводу об определяющей в этом процессе роли субъективного. В тот момент, когда нечто переходит в разряд ценности, оно наполняется смыслом. Становясь объектом отношения, вещь теряет свойство объективности. Любое явление потенциально несет в себе возможность обрести эстетический модус. Некие атрибутивные свойства предметов могут трансформироваться в эстетические, но только при определенном и непосредственном участии субъекта их восприятия. И хотя широко известный и весьма знаменательный спор между «природниками» и «общественниками» так и остался в 50-е годы неразрешенным, прошедшие с тех пор полвека эпохи постмодернизма — великого пересмешника XX века, — склоняют к мысли об абсолютной доминанте субъективного в образовании именно эстетических ценностей. Компромиссы здесь неуместны, ибо нет объективно существующих эстетических свойств. Иначе физики стали бы союзниками лириков. Расхожей, как известно, особенно в нашей научной литературе, до последнего времени была противоположная точка зрения. Причина этого, надо полагать, в подмене аксиологии гносеологией. Длительное время господствующее положение гносеологической методологии (традиция, восходящая к гегелевской философии, включая его эстетику) усугублялось вульгарным пониманием диалектики объектно-субъектных отношений. Подводя теоретическую платформу под реализм в искусстве, первенство всегда отводилось объекту. В соотношении этих категорий другие варианты не мыслились. Иначе, что же в искусстве отражать и откуда взяться художественной правде, этой ипостаси истины? Автору этих строк пришлось в свое время (вслед за академиком П.К. Анохиным — в нейрофизиологии) вводить в свои исследования понятие «обратного отражения» и таким своего рода эзоповым языком оправдать идею самовыражения художника. Порой достаточно было магического слова «отражение», чтобы, минуя философско-идеологический догматизм, сказать, в частности, и о том, что в искусстве много такого, чего даже по вероятности нет и не может быть в действительности. Если в природе есть совершенство и гармония, то сотворены они либо богом, либо явились результатом эволюции. Из этого следует, что в природе нет ничего несовершенного. Серая мышь и навозный жук в своем роде так же совершенны, как и цветы — в своем. Пчелы, муравьи, летучие мыши... Человек, стоит ему очень «захотеть», повсюду найдет красоту и гармонию. Не поэтому ли в детских сказках и мультфильмах полчища мышей и прочих милых зверюшек. Женщины, чтобы украсить себя, носят броши в виде жуков, мужчины — перстни с изображением черепа. А сколько фаллосов изображено на восточных миниатюрах и фресках, сколько их в виде символических стел возведено на Северном Кавказе, в восточно-азиатских странах. Сфинксы, кентавры, драконы — все это в равной мере эстетические ценности, несмотря на малопривлекательные их оригиналы, если вообще они есть. Ромашка при всех своих природных данных занимает и фармацевта, и влюбленного, дерево от корней до кроны — предмет занятий и лесоруба, и живописца. Лепестками розы заваривают чай... В этот момент в королеве цветов ни грана эстетической ценности, хотя она, как думают все, так прекрасна. Стереотипы, привычки, общепринятые представления естественны и в чем-то полезны в повседневной жизни, и, видимо, поэтому так трудно бывает отойти от них, отвлечься, чтобы от обыденного сознания перейти к научному мышлению. Именно этим можно объяснить часто произносимый'в вопросительной форме и совершенно не корректный контраргумент: если нет объективных причин, почему тогда эстетически значимым чаще становится один класс явлений и реже — другой (цветы — чаще, мыши — реже)? Внимание! Авторские права на книгу "Философия. Учебник. 6-е издание" (Зотов А.Ф., Миронов В.В., Разин А.В.) охраняются законодательством! |
||||||||||||||||||||||
