|
|
ОглавлениеГлава 2. Зарубежное россиеведение и российское отечествоведение: пути взаимодействия Глава 3. Источниковедение российской эмиграции Глава 2. Революция в России и СССР, 1917-1991 гг.: ключевая проблема в западной советологии Глава 3. Россиеведение русской эмиграции Глава 4. Западное экспертное сообщество: проблемы институализации Глава 2. История России ХХ в. в США: темы и парадигмы Глава 3. Современная Россия и национальная безопасность Соединенных Штатов Америки Глава 2. Французкая историческая мысль о развитии России ХХ — начала XXI в. Раздел V. Польский опыт россиеведения. Особенности развития россиеведения в Польше Раздел VI. Россиеведение в Китае и Турции. Глава 1. Россиеведение в Китае Глава 2. Пролегомены к истории россиеведения в Турции Политические партии против царизма Новая революционная партия Ленина Октябрьская революция: захват власти большевиками Путь к единоличному господству большевиков Гражданская война и военный коммунизм Ленинская новая экономическая политика Глава 2. Западное университетское россиеведение на рубеже столетий Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгуО. В. Большакова (ИНИОН PAH) Глава 2. История России ХХ в. в США: темы и парадигмыПрофессиональное изучение истории России XX в. в США началось сравнительно поздно, да и сама американская русистика, которую обычно называют собирательным термином Russian Studies, - дисциплина молодая, однако крайне динамично развивающаяся. Она характеризуется резкой сменой исследовательских парадигм и, соответственно, подходов и интерпретаций. Концепции истории России XX в., сложившиеся в американской историографии в 1950-60-е гг., уже через 20 лет представлялись безнадежно устаревшими и были пересмотрены, а в 90-е гг. подоспела новая волна исследований. И потому изучение русской истории в США следует рассматривать в континууме, как логически разворачивающийся процесс углубления профессионального исторического знания, зачастую болезненный и не лишенный драматизма. При этом не следует упускать из виду такие факторы, как профессиональное долголетие исследователя-историка и научная инерция (хотя она и сведена к минимуму при общем динамичном характере русских исследований в США). В силу этих обстоятельств американская историография России представляет собой сегодня своего рода слоеный пирог, в котором сосуществуют работы, основанные как на концепциях полувековой давности, так и на самых современных теориях социальных и гуманитарных наук. Принято считать, что свое начало американская русистика ведет с 1890-х гг., когда профессор Гарвардского университета Арчибальд Кэри Кулидж включил в программу своих лекций «Курс русской истории» и на страницах журнала «Америкэн хисторикэл ревью» (“American Historical Review”) призвал коллег к изучению России. Однако вплоть до окончания Второй мировой войны она развивалась крайне медленно и была представлена всего несколькими именами и немногочисленными публикациями. До этого времени оценки России и ее истории в американской историографии сильно зависели от стереотипов и обыденных представлений, сложившихся под влиянием западноевропейской традиции. Россия понималась как страна, резко контрастирующая с Европой, в особенности в том, что касалось системы правления: уже А. Кулидж указывал на то, что она являла собой пример «восточного деспотизма». Наиболее характерными чертами России при сравнении ее с Европой выступали отсталость, всесильное самодержавие и пассивность населения. Главенствующая роль отводилась национальному характеру, который, как считалось, формировался под влиянием тяжелых климатических и географических условий и оказывал определяющее воздействие на политику, культуру и историю страны. Интересно, что в зависимости от международной ситуации на первый план в западном общественном сознании выдвигались либо отрицательные характеристики России, такие как извечная российская косность и варварство, либо положительные, например творческий потенциал знаменитой «русской души». Образ России как страны со своим особым путем развития почти не претерпевал серьезных изменений — революции 1917 г., а затем строительство социализма в СССР являлись для большинства западных наблюдателей лишь еще одним подтверждением ее самобытности. Борьба с устоявшимися стереотипами и историографическими клише стала важнейшей чертой профессиональных исторических исследований России, которые начали бурно развиваться в США в 1940-50-е гг. Именно к этому времени относится фактическое создание американской русистики и оформление ее как научной дисциплины. С началом Второй мировой и Великой Отечественной войн русские исследования в США пережили настоящий взлет. В массовом порядке стали открываться центры изучения России, в частности Русский институт в Колумбийском университете (1945) и Русский исследовательский центр в Гарварде (1948). К1948 г. уже в 140 университетах и колледжах преподавали русский язык и литературу. Тогда же была создана Американская ассоциация содействия славянским исследованиям (American Association for Advancement Slavic Studies — AAASS), первые научные журналы «Славик ревю» и «Рашн ревю», выходившие еще до войны, получили новый импульс для своего развития. Большую финансовую поддержку наряду с Конгрессом США оказывали неправительственные организации — Фонды Форда, Рокфеллера, Корпорация Карнеги и т. д. Русистика в послевоенные годы развивалась в русле так называемых «региональных исследований» (Агеа Studies), междисциплинарных по своему характеру. Комплексным изучением России и Советского Союза занимались не только историки, но и экономисты, социологи, политологи. Структура учебных центров, задуманных в 1943-1944 гг., была ориентирована на взаимодействие с союзником, однако наступившая вскоре эпоха холодной войны наложила свой отпечаток на развитие дисциплины, придав ей ярко выраженный конфронтационный характер. Тем не менее связанное с национальными интересами США значительное увеличение финансирования способствовало стремительному становлению русских исследований, причем история довольно быстро выделилась в отдельную отрасль, в которой культивировался высокий профессионализм и отторгалось все, что связано с «политикой». Общую траекторию развития американской историографии России обычно подразделяют на три периода, которые ассоциируются с деятельностью трех поколений историков и сменой господствующих исследовательских парадигм. Считается, что для первого периода (конец 1940-х — 1960-е гг.) характерно главенство традиционной политической истории с ее вниманием к «высокой» политике и деяниям выдающихся личностей (взгляд «сверху»). Закладывая основы фундаментального изучения истории России и СССР, первое послевоенное поколение «отцов» находилось под сильным воздействием политологии и опиралось на теорию тоталитаризма. «Среднее» поколение американских историков, придерживавшихся более левых взглядов, вышло на сцену в бурные 60-е, когда историческая профессия в США и во всем мире претерпела значительные изменения. Это период господства теории модернизации, возвышения социальной истории и оформления так называемого ревизионизма в изучении СССР (взгляд «снизу»). Третье поколение пришло в науку в эпоху политических потрясений конца 1980-х — начала 1990-х гг., когда завершилось идеологическое противостояние двух сверхдержав. Под влиянием постмодернизма на первый план в исторических исследованиях выдвинулась в эти годы «новая культурная история». Первое послевоенное поколение американских историков-русистов, самыми известными из которых были М. Малиа, Р. Пайпс, М. Раев, X. Роггерс, Н. Рязановский, Д. Тредголд, Л. Хеймсон, формировалось во враждебной атмосфере холодной войны. Для многих из них была характерна приверженность либеральной системе ценностей, с одной стороны, и антикоммунизм — с другой. Важную роль в их профессиональном становлении сыграло интеллектуальное влияние русских историков-эмигрантов, в первую очередь М. М. Карповича, Г. В. Вернадского, М. Т. Флоринского, под руководством которых в 40-50-е гг. в американских университетах были защищены многие диссертации. Вслед за своими русскими учителями американские историки старшего поколения считали революцию 1917 г. величайшей трагедией, «разрывом» в истории России и основное внимание уделяли изучению дореволюционного периода. Главной исследовательской задачей американской историографии России в 1950-60-е гг. было понять истоки и сущность русской революции и советской системы, причем на первый план в соответствии с представлениями того времени выдвигались идеология и политика. Поэтому ведущее положение занимала тогда интеллектуальная и политическая история, самое большое внимание уделялось изучению мировоззрения русской интеллигенции и истории революционного движения. Историей Советского Союза занимались главным образом политологи (так называемые советологи), а большинство профессиональных историков редко переступали грань 1917 г. В соответствии со своими убеждениями большевистскую революцию либеральные историки старшего поколения трактовали как конец, а не начало социального и политического прогресса в Российском государстве. Согласно либерально-консервативным интерпретациям, Россия пережила чрезвычайно краткий период демократического развития, который начался в 1905 г. созданием Первой Государственной думы и другими либеральными реформами, а завершился крахом Временного правительства в 1917 г. и большевистским переворотом, который вверг страну в царство «античного ужаса». Труды американских историков-русистов старшего поколения основывались на опубликованных источниках и устных воспоминаниях очевидцев — русских эмигрантов. Следует заметить, что обширная эмигрантская литература создала достаточно разработанную либеральную концепцию революции, в центре которой находилось Временное правительство, ставшее жертвой экономического кризиса, социальной анархии и жестокости большевиков. В работах эмигрантов большевики представали циничными заговорщиками, одурачившими массы, «настоящей» революцией признавалась Февральская, а Октябрьская считалась классическим государственным переворотом, заговором «кучки авантюристов», которые, воспользовавшись тяжелой ситуацией войны и разрухи, захватили власть и подвергли жестокой эксплуатации собственный народ. Опиравшаяся на эту традицию либерально-консервативная американская историография сосредоточивалась на изучении выдающихся личностей, «большой» политики, партий и элит, особое внимание уделяя случайному характеру революции, поиску возможных альтернатив и личностным особенностям ее лидеров. Центральным вопросом для нее была легитимность нового режима. Как часто отмечается исследователями, во многом она представляла собой зеркальное отражение официальной советской историографии с изменением оценок на прямо противоположные. Центральное место в либерально-консервативной историографии русской революции занимала крайне демонизированная фигура Ленина; не оставляли своим вниманием американские историки и других выдающихся революционеров. Классические труды этого жанра включают в себя историю КПСС Леонарда Шапиро, книги Адама Улама, посвященные большевистским лидерам, биографическое исследование о Ленине, Троцком и Сталине Бертрама Вольфа и др. Все эти работы подчеркивают сущностную связь между ленинизмом как идеологическим основанием Советского государства и сталинизмом как логическим и экстремальным продолжением этой идеологии на практике'". Наиболее полное выражение либерально-консервативная точка зрения нашла в недавних работах Р. Пайпса, который полагает, что главное содержание 1917 года — это захват власти большевиками. Большевистские лидеры, считает он, действовали отнюдь не в интересах нации, а реализовали свое неудержимое стремление к власти. Советское государство в прочтении Пайпса являлось историческим анахронизмом (в первую очередь потому, что в 1922 г. был создан Советский Союз, который представлял собой откат от «прогрессивного» национального государства к «многонациональному империализму XIX века») и, соответственно, было обречено на провал. Конечно, историки, писавшие в рамках либеральной традиции, были далеко не во всем единодушны. Например, Мартин Малиа всегда подчеркивал значение идеологии для понимания действий большевистских лидеров, а Теодор фон Лауэ не уделял ей внимания, интерпретируя революцию и весь советский проект как исключительно националистическую и антизападную форму модернизации. Разделялись историки старшего поколения и на так называемых оптимистов и пессимистов. Революция, считали оптимисты, явилась результатом рокового стечения обстоятельств. Так, А. Гершенкрон, указывая на слабое развитие внутреннего рынка и другие аномалии в экономике страны, тем не менее не считал, что они должны были спровоцировать неразрешимые социальные конфликты: «Если бы не война, — полагал он, — Россия продолжала бы идти по пути прогрессивной “вестернизации”». Глупость и неспособность царя, мировая война, разразившаяся в такой неподходящий для России момент, наивность либералов-идеалистов во Временном правительстве и, наконец, создание партии большевиков, в которую вошли наиболее жестокие и властолюбивые представители революционной интеллигенции, — все эти факторы и привели к революции. Если бы не цепь роковых случайностей, считали оптимисты, история России пошла бы иным путем, и не было бы «трагедии русской революции». Ответственность за нее возлагалась исключительно на большевиков. Внимание! Авторские права на книгу "Зарубежное Россиеведение" (Безбородов А.Б.) охраняются законодательством! |
||||||||||||||||||||||
