|
|
ОглавлениеГлава 1. Семейное право: возвращение «блудного сына» или «жив курилка»? 1.2. О контрапунктах суверенности 1.3. Частное и публичное: центростремительная энергетика 1.4. О комплексе неполноценности или комплексе полноценного? Глава 2. Семейно-правовые нормы: включенность в иные социальные контексты, или об «агентах влияния» 3.2. Неопределенность как благо Глава 4. Семейный кодекс, или «золушка» дефиниций. 4.1. Несколько вводных замечаний 4.2. Предположение первое: дефиниция брака 4.3. Предположение второе: семья как дефиниция и конструкция 4.4. Предположение третье: о дефиниции ребенка Глава 5. Семейно-правовые нормы: гендерные вопросы и гендерные ответы 6.2. Конкретизация: единство доктрины и практики 6.3. Толкование как личностный феномен 6.4. Аналогия — технология усмотренческой деятельности 6.5. Субсидиарное применение норм: «вкрапления» усмотрения 6.6. Коллизии норм: коэффициенты трения Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу6.3. Толкование как личностный феноменС первой же строки следует заметить, что толкование является важнейшей составляющей деятельности по конкретизации правовой нормы и в ее команде — предпосылкой конкретизации правоотношения. В этом плане отделение толкования от конкретизации является условным, осуществляется в исследовательских целях. В итоге же наших размышлений в качестве последней строки неизбежно явится и утверждение о том, что грань между толкованием и созданием нормативной композиции (прецедента, доктринально-нормативного положения) нередко почти или вовсе не различима, ибо количество фрагментов уяснения содержания «старого» правила может перерасти в качество правила нового. В нашем случае, разумеется, речь идет только о судебном толковании (хотя оно иерархично и уже от того различно), и только о наиболее актуальных и интересных аспектах — в рамках тематической цели, максимально векторной. Избегнуть, однако, общих мест и сентенций не удастся. Так, К. М. Коркунов констатировал несколько вполне очевидных для современной теории идей: 1) чтобы применить нормы, надо прежде всего уяснить их смысл — это и составляет задачу толкования; 2) законодатель по неумелости или недосмотру может неточно выразить свою волю, но поскольку «ошибка или неправильность языка не может служить источником права», ближайшей задачей толкования является выяснение воли законодателя; 3) толкование непосредственно связано с правом данной страны и данного времени, поэтому применение иностранного закона «или хотя бы и нашего, туземного, но вновь изданного», весьма затруднено; 4) юридическая конструкция, как и иные, идеальна, но есть копия действительности (конструкции астрономии, кристаллографии и т. п. — относительно таковы же), главное, чтобы она отвечала известным условиям для юридических конструкций, т. е. была общей, полной, последовательной, простой и составляла элемент системы. Возможная степень ясности нормы, как всякого изображения, подчеркивал Н. А. Гредескул, зависит от свойств изображаемого предмета, средств изображения и от «достоинства процесса изображения»; первое в исследуемой области отличается большой сложностью, вторые — чрезвычайной гибкостью, с коей надо умело обращаться, третье составляет характеристику законодателя и правоприменителя, чьи «руки» могут оказаться «неискусными», комкающими и уродующими «нежную материю... внутреннего смысла» предоставленных им средств выражения и познания правовой воли. Во всех сферах опыта, замечает Г. Л. А. Харт, в том числе и среди нормативных правил (сообщаемых нам как посредством авторитетного примера, прецедентом, так и посредством общего языка — законодательством), «существует предел, заложенный в природе языка», ясные, но часто и неясные случаи; каноны «интерпретации» не могут до конца элиминировать эти неопределенности (хотя могут их уменьшить), ибо «эти каноны сами являются общими правилами по использованию языка и пользуются общими терминами, которые также требуют интерпретации». Конечно, каждый раз этот «круг» так или иначе размыкается, но поскольку этих «кругов» бесконечно много, интерпретационная деятельность (как часть правоприменения) весьма напоминает «хождение по лужам под дождем», когда, вступая в одну из них, видишь перспективу намочить ноги, если не в ней, то в последующих. Одним из центральных в толковании (герменевтике), отмечает В. Н. Карташов, является понятийная конструкция так называемого «герменевтического круга»: интерпретатор должен иметь в виду взаимосвязь целого и частей, когда целое познается через его части, и наоборот; идея этого «круга» связывает процессы понимания и объяснения: чтобы понять необходимо объяснить, но чтобы объяснить, нужно понять. Важное значение в герменевтике в процессе хождения по этому «кругу» и нахождения выходов и переходов в перекрещивающиеся пространства придается идее о понимании и объяснении как реконструкции текста и его логическом преобразовании (это позволяет использовать и современные информационные технологии). Следует, впрочем, заметить, что герменевтика, по гораздо более давнему замечанию Н. А. Гредескула, «одновозрастна» с теорией формальных доказательств в суде и «сродни ей по своему внутреннему существу; за то она и потерпела с ней одну и ту же участь»: абсолютно твердые правила вряд ли возможны в толковании и правоприменении в целом — отыскание истины везде есть процесс свободный и творческий, а творчество не поддается человеческому учету, оно есть следствие ничем не заменимого дара, хотя и существенно развиваемого трудом своего обладателя. В то же время Г. Ф. Шершеневич отмечал, что техника толкования под именем юридической герменевтики как род искусства со значительным схоластическим оттенком, усвоенным от Средних веков, в XIX в. потеряла свой престиж, что, однако, не должно говорить против его возможности и целесообразности, — утрачено доверие не к задаче, а способу ее разрешения. Не все уничтожено, продолжал автор, в некогда сложном здании юридической герменевтики; оставшееся по-прежнему облегчает уяснение смысла нормы права — при условии его согласования с материалом новейшего законодательства и доктрины. В начале XX в. к юридической герменевтике если и не вернулась былая слава, то, по крайней мере, к ней вновь обратились с надеждой на технологическое «вспомоществование». Более того, некоторые авторы усмотрели в этом не возврат к традиции, а шаг вперед — к интеллектуальным инвестициям в виде новейших технологий исследования, среди которых и юридическая герменевтика, «омолодившаяся» вследствие неведомой нам «пластической» операции. Отличие ее от иных разновидностей герменевтики состоит, отмечает В. А. Суслов, во-первых, в коллизии законодателя и правоприменителя (первый стремится к максимальной однозначности текста, второй — к его интерпретации в свою пользу). Во-вторых, в специфичности объекта — самого текста, который для юридической герменевтики часто представляет собой результат коллективного разума со стертой индивидуальностью. При этом основным тезисом обоснованности актуальности герменевтики, продолжает автор, служит предположение о единственной мотивационной тенденции правоприменителя — стремлении к поиску и реализации смысла правовой нормы. Далее автор излагает основы введения в данную технологию — от тезиса о тексте закона как средстве передачи правовой информации от законодателя к реализатору права и речи как втором носителе этой информации (например, в судебном процессе) — к предположению о двусмысленности обоих носителей и далее к способам дешифрации информации сообразно юридической ситуации, что обнаруживает классическое открытие по типу «не знали, что говорим прозой», ибо доктринальные размышления о языке закона, способах его уяснения и интерпретации, в том числе и без использования «вывески» о герменевтике, не прерывались, а актуализация этой деятельности объективным образом проявилась в ходе преобразования и нарастания массива современного законодательства. Вернемся, однако, к «безгерменевтическому» изложению материала. О задачах, сущности, видах и приемах толкования размышляли многие видные правоведы, в том числе и цивилистические процессуалисты (от Е. В. Васьковского до А. Т. Боннера и далее бесконечно), поэтому одно только перечисление, а тем более — аналитика взглядов, «толстых и тонких» различий между авторскими позициями, не только занимает много места и времени (это еще можно преодолеть), но и уведет нас в «дебри юридической амазонки» (там мы и сгинем). Ограничимся лишь некоторыми фамилиями и констатациями. Так, Е. В. Васьковский писал: «При отсутствии обязательного разъяснения юристу приходится самостоятельно заняться исследованием смысла нормы, подвергнув ее толкованию, которое в отличие от легального именуется научным (доктринальным) или судебным, потому что его применяют юристы-теоретики при изучении права и судебные учреждения при разрешении дела». А. Ф. Черданцев подчеркивает, что толкование правовых установлений является неизбежным спутником правового регулирования, обслуживая не только языковую функцию нормативного сообщения, но и все правовые связи людей, в том числе и индивидуализированные, т. е. «почти весь механизм правового регулирования». Под толкованием автор понимает и мыслительный процесс, «направленный на объяснение знаковой системы», и «результат этого процесса, выраженный в совокупности высказываний естественного языка, придающих указанной системе определенное значение (смысл)». В содержание этого процесса входят: объяснение спектра значений законодательных слов и их сочетаний, реконструкция содержания норм на основе лексических единиц языка, конкретизация смысла текста, доказательства и опровержение соответствующих тезисов других специалистов и госучреждений (как «коллективных» толкователей), итоговые оценки. Ученый формулирует 11 правил только языкового толкования текста закона, к коим мы и адресуем читателя; констатирует причины интерпретации в праве: 1) необходимость конкретизации содержательных элементов норм, перевода абстрактности права в конкретику индивидуальной ситуации; 2) объективная потребность любого языка в интерпретации, несводимость логических норм к грамматическим; богатство, полисемичность его красок; 3) неодинаковость прочтения смысла словесных конструкций разными людьми; 4) использование оценочных правовых понятий, требующих более трудоемкой расшифровки; 5) разноплановость и повествовательность законодательного стиля; 6) системная связанность содержания норм; и др. Внимание! Авторские права на книгу "Семейное право: в "оркестровке" суверенности и судебного усмотрения. Монография" (Тарусина Н.Н.) охраняются законодательством! |
||||||||||||||||||||||
