История политических и правовых учений. 3-е издание. Учебник

Под ред. Мартышина О.В.

Возрастное ограничение: 0+ Жанр: Юридическая Издательство: Проспект Дата размещения: 17.03.2016 ISBN: 9785392205615 Язык: Объем текста: 971 стр. Формат: epub

Оглавление

История политических и правовых учений как наука и как учебная дисциплина

Часть первая. Древний мир. Средние века. Эпоха Возрождения и Реформации

Часть вторая. Эпохи буржуазных революций и свободной конкуренции

Раздел I. Эпоха буржуазных революций

Раздел II. Эпоха свободной конкуренции

Раздел III. Политическая и правовая мысль России второй половины XVII — второй трети XIX в.

Часть третья. Эпоха монополистического капитала, мпериализма, социалистических революций, противостояния двух систем, освобождения колоний, кризиса «реального социализма», трансформации капитализма и формирования на западе «социального государства»

Раздел I. Политическая и правовая мысль стран Запада

Раздел II. Политическая и правовая мысль России

Раздел III. Политическая мысль стран Востока

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

Раздел II
ПОЛИТИЧЕСКАЯ И ПРАВОВАЯ МЫСЛЬ РОССИИ

Глава 29. Консерватизм

§ 1. Общая характеристика

Для русского консерватизма пореформенного периода характерно сближение идейного наследия славянофильства с государственной идеологией (теория официальной народности). В какой-то мере это сближение, имевшее солидную базу в принципах самодержавия, православия и народности, было взаимным. Осуществив реформы 60-х гг., Александр II удовлетворил многие либеральные пожелания основоположников славянофильства, пошел им навстречу. Но гораздо более существенным было движение в противоположном направлении. У людей, считавшихся последователями А. С. Хомякова, выветрился дух либерализма и оппозиционности по отношению к существующему режиму, столь характерный для раннего, или подлинного, славянофильства.

Идеи национальной самобытности, особого пути России полностью сохранялись. Их новым выражением стало так называемое почвенничество, призыв не отрываться от родной земли, ее традиций, народного духа. Сохранялись и враждебность к революционному радикализму, и осуждение опыта Европы. Но возникло стремление сблизить все течения, признающие уникальность исторического пути России. В «русском духе» или «русской идее» особо подчеркивались религиозное чувство смирения, самоотречение, готовность пострадать ради жизни вечной. Стремление отгородиться от Европы сочеталось с представлениями об особой миссии русского народа, который «призван спасти человечество». В связи с этим особое внимание уделялось национальному вопросу, месту России среди славянских народов, в Европе и мире. Большое распространение получает панславизм — идея объединения славян (у большинства панславистов — под властью русского царя), которая не занимала основоположников славянофильства. Панславизм и почвенничество составили главное содержание консервативной мысли. Иногда их подают как самостоятельные направления. Но между ними существовала столь тесная связь, что подчас затруднительно отнести того или иного мыслителя к какой-то одной школе.

Не менее сложно и выявить различия между правительственной идеологией и общественными движениями — почвенничеством и панславизмом, хотя они и существовали. Одно дело — наставник царя К. П. Победоносцев, близкие к правительственным кругам К. Н. Леонтьев и Л. А. Тихомиров, другое — независимый ученый Н. Я. Данилевский или свободный художник Ф. М. Достоевский. Порой между ними возникала полемика. Но всех их объединяли православие, самодержавие и народность, а также (за исключением художественного творчества Достоевского) отсутствие принципиальной критики основ русской государственности.

При сходстве философско-исторической базы почвенничество и панславизм представляют собой общественные движения и идейные течения последовательно консервативные, антилиберальные, тогда как славянофильство 40–50-х гг., несмотря на отрицание конституции, было движением в немалой мере либеральным, что сближало его с западничеством вопреки всем их различиям.

Рубежом в развитии консерватизма стал 1881 г. Со смертью Александра II закончилась эпоха реформ. Новый царь Александр III решительно отбрасывает либеральные поползновения своего отца, берет курс на укрепление самодержавия и получает полную поддержку всего консервативного лагеря.

§ 2. К. П. Победоносцев

Константин Петрович Победоносцев (1827–1907) — последний представитель старых государственных воззрений, банкротство которых стало совершенно очевидным 17 октября 1905 г. Архаичный политический курс не помешал ему быть, по словам С. Ю. Витте, «редким государственным человеком по своему уму, по своей культуре и по своей личной незаинтересованности во благах мира сего, которые приобрели такое преимущественное влияние на решение дел в последние годы».

Победоносцев — внук сельского священника и сын заурядного преподавателя словесности в Московском университете. С немалым трудом устраивает отец своего младшего сына Константина (в семье было одиннадцать детей) в привилегированное Петербургское училище правоведения. Окончив его, молодой юрист возвращается в Москву и начинает работу в восьмом департаменте Сената. Одновременно он собирает архивные материалы по истории судопроизводства в России, некоторые из них публикует и комментирует в официальных журналах. Вскоре работу в Сенате и архиве Победоносцев начинает совмещать с чтением курса гражданского права в университете. Здесь на него обращает внимание куратор — граф Строганов — и рекомендует Александру II в качестве преподавателя правовых дисциплин цесаревичу Николаю Александровичу; а в 1866 г., после его смерти, Победоносцев начинает занятия с его братом Александром и другими молодыми членами царской семьи.

Цесаревичу Александру читали лекции такие прославленные ученые и достойные люди, как Ф. И. Буслаев и С. М. Соловьев, но именно Константин Петрович становится его наставником и конфидентом. Александр III всегда оставался учеником Победоносцева, но и последний на всю жизнь сохранил заботу о своем воспитаннике, любовь к нему.

В 1868 г. Победоносцев становится сенатором, в январе 1872 г. — членом Государственного совета и, наконец, в 1880 г., по рекомендации Лорис-Меликова, — обер-прокурором Святейшего Синода. На этом посту Победоносцев оставался четверть века. 1 марта 1881 г. учитель наследника превращается в ближайшего советника молодого императора. Оппозиция видела в нем «главного виновника всяких стеснений, мешающих свободе и прогрессу».

Строгий, аскетичный, трудолюбивый, не оказывающий никому протекции «по знакомству», но только за деловые и нравственные качества, Победоносцев не был любим высшим светом, являлся объектом многих сплетен и эпиграмм. Умер он на восьмидесятом году жизни от воспаления легких.

Перу Победоносцева принадлежит «Курс гражданского права» в трех томах (1896), представляющий собой отнюдь не только узкоотраслевое исследование, как принято в наши дни. По сути, это юридическое кредо правоведа-гражданина.

Кроме «Курса», Победоносцев опубликовал «Московский сборник» (1896), где западная демократия объявляется «великой ложью нашего времени». Представляют интерес его ранние «Исторические исследования и статьи» (1876), где дан анализ крепостного права в России, а также ряд юридических монографий, в том числе: «Историко-юридические акты переходной эпохи XVII–XVIII вв.» (1886); «Материалы для истории приказного судопроизводства в России» (1890).

Построения Победоносцева выводятся из библейского мифа о грехопадении, приведшем к порче природы человека. С утратой веры в Бога и усилением интереса к «миру сему» дефадация ускоряется. Человек возомнил себя «мерилом всех вещей», высшим авторитетом, он забыл, что «всякая истинная сила есть у нас от Бога». Людям нужно заботиться не «столько об улучшении быта, сколько об улучшении духа».

Победоносцев связывает типы организации власти со степенью падения духовности общества. Он выделяет три формы власти: древнее народовластие, монархия, вторичное народовластие (современная демократия). Древнее народовластие, когда каждый делал то, что ему казалось справедливым, известное в истории Израиля как эпоха судей и сохранившееся в мифах и легендах других народов, требовало высокой духовности общинников. Ведь чтобы подчиняться добровольно судье и пророку, имевшему весьма ограниченные возможности для принуждения, каждому члену общины нужно ясно видеть присутствие в судье «Духа Истины» и силы Божьей. Победоносцев отмечает, что уже в близкие к нам времена в отечественной истории элементы такого «сакрального народоправства» проявились в вечевых порядках Новгорода и Пскова. Но как только внутренний закон совести перестает твердо звучать в каждом члене общины, он утверждается извне, мечом царя.

Монархия — более стабильная форма правления, ее деградация, замена «вторичным народовластием» возможна только при утрате царской властью своих основных качеств: «Власть может впасть в состояние нравственного помрачения, в коем она представляется сама по себе и сама для себя существующею. Это уже будет начало разложения власти».

Для Победоносцева истинная царская власть не рациональна, но «таинственна» и основана на вере и жертве. У него не юридическое, а религиозно-мистическое отношение к самодержавию как к выражению абсолютной Правды, на которой строится мир.

Вторичное народовластие возникает в государстве на обломках монархической системы. Победоносцев — ярый противник этой формы правления: «Одно из самых лживых политических начал есть начало народовластия, та, к сожалению, утвердившаяся со времени французской революции идея, что всякая власть исходит от народа и имеет основание в воле народной». В первичных народовластиях не было и следа идей о главенстве в государстве «воли народной». Новгородцы при любом мало-мальски значительном выборе стремились прежде «сыскать воли Божьей», а потом уже действовать.

Вторичное народовластие, по Победоносцеву, является как бы антитезой народовластия первичного, его «обезьяньим лицом». Оно существует только там, где религиозное переживание мира утрачено и человек, каков он есть, а не каким должен стать, превращается в последнюю инстанцию истины. «Глас народный» рассматривается как «глас Божий». Вторичное народовластие — следствие обожествления человека. «Много зла наделали человечеству философы школы Ж. Ж. Руссо. Философия их завладела умами, а между тем вся она построена на одном ложном представлении о совершенстве человеческой природы и о полнейшей способности всех и каждого уразуметь и осуществить те начала общественного устройства, которые эта философия проповедовала», — писал Победоносцев.

Вся парламентская система (выборы, партии, их агитация, ответственное министерство и т. д.) проникнута ложью. В избирательной процедуре ему претит, что «честолюбивый искатель сам выступает перед согражданами и старается всячески уверить их, что он более, чем всякий иной, достоин их доверия». Может ли человек, изолгавшись в «похоти власти» на выборах, вдруг стать потом честным и бескорыстным представителем своего округа?

Правосознание, «разумный смысл народный» — столь же необходимый элемент здорового государства, как жертвенная власть, но идея контроля над властью из-за постоянного недоверия к ней представляется народу дикой и абсурдной. Он готов многим пожертвовать ради «твердости законной власти», а не ради контроля над ней.

Как и другие русские консерваторы, Победоносцев с большой симпатией относился к политическим институтам Великобритании, но считал, что они не могут быть перенесены на российскую почву.

В конце XIX в., по Победоносцеву, «представительные учреждения вступают в критическую эпоху своей истории». Это происходит из-за изменения принципа делегирования депутатов.

«Это уже не представитель от страны или народа, но делегат, связанный инструкцией от своей партии». Так извращается духовный смысл народовластия. Вторичное народовластие безличностно и строится не на единстве, а на разделении на партии и фракции, не на мире, а на соперничестве. «Здравый смысл народный» не может вынести такой лжи. Он или отбрасывает изолгавшиеся формы, или же сам окончательно развращается и приходит в упадок.

Победоносцев убежден, что российское государство полностью соответствует духу россиян и что для него чрезвычайно важно сохранить и развернуть «зиждительные начала народной и государственной жизни».

Русскому народу свойственна как бы первобытная детскость, это «основное условие природы русского человека». Как ребенок доверяет во всем матери и полагается на нее при всех обстоятельствах, так истинно мудрый «отлагает свое попечение» и предает себя промыслу Божьему. Только такое, «возвращенное в духе детство» является гарантией от «праздного слова самообольщения, от себя сказанного», т. е. от гордости и себялюбия, «наглости и спеси», на которых, по убеждению Победоносцева, воздвигается здание европейской цивилизации.

Русский дух сначала формируется в семье. Семья — гарант стабильности любого общества, так как она предвосхищает и напоминает Царство Божие. Родительская власть, «единственная установленная Богом в Десяти Заповедях, — это власть наивысшая», «добровольное подчинение — единственная добродетель ребенка». Верности, любви, жертвенности и повиновению государю будущий гражданин должен быть научен в семье.

Русское государство должно быть большой российской семьей с абсолютным отеческим авторитетом и отеческой заботой, с одной стороны, и невопрошающим подчинением и любовью — с другой.

Одна из задач русского государства — правильное воспитание народа. Победоносцев был инициатором создания системы церковноприходских школ, которые должны не отрывать детей от своей социальной среды ненужной избыточной информацией, но воспитывать их в вере, любви к отечеству, честном отношении к труду и семье. В этих школах, двух- и четырехлетних, преподавалось немного предметов — русский и церковно-славянский языки, Закон Божий, церковное пение, арифметика, немного отечественной истории и географии. Считалось, что для человека, трудящегося на земле, этого достаточно, а знания, которые он никогда не сможет применить на практике, или вскоре забудутся, или развратят его душу неудовлетворенностью нынешним состоянием. Только для наиболее способных должен быть открыт путь к продолжению образования.

Однако со всех сторон Победоносцев видел наступление сил, враждебных этим замыслам. В Европе и в интеллигентской части русского общества крепли антицерковные и атеистические настроения, рос интерес к внешней материальной и рациональной жизни. Советник Александра III был убежден, что «народ-дитя» следовало уберечь от этих влияний, в том числе с помощью цензуры. Борьба с расколом, сектами, которую вел Синод, также подавалась как стремление ограничить влияние вредных учений на православный народ, создать ему более благоприятные условия для духовного роста.

Последние годы и месяцы царствования Александра II Победоносцев воспринимал как «роковое падение в какую-то бездну».

Только что назначенный обер-прокурор Синода со страхом наблюдал, как самодержавная монархия готова сама выпустить власть из рук своих. Гибель императора тяжко поразила Победоносцева: дети убили отца, пусть далеко не лучшего, но отцов не выбирают. Однако случившееся — не только горе и позор, это еще и наказ Божий. И наказ этот надо понять, чтобы спасти Россию. «Неужели все пойдет по-прежнему? — т. е. опять будут разговоры о парламентском «громоотводе», о либерализации, конституции», — восклицает Победоносцев.

В сложившихся обстоятельствах он видел только один путь к спасению страны — укрепление самодержавной власти. «Дьявольским словом соблазна звучало предложение ослабить ответственность, разделить власть, отказаться от жертвенного пути и забыться в «блеске правления» монарха, «царствующего, но не управляющего»», — полагал Победоносцев. Но в мае 1882 г. эта идея готова была войти в плоть государственной политики с подачи графа Игнатьева, министра внутренних дел, подготовившего проект манифеста о созыве Земского собора для «великого единения царя и земли: единения в любви, уже не только властной и покорной, но и советной». Собор рассматривался многими либералами как первый шаг к конституционной монархии в России.

Александр III передал проект манифеста своему наставнику, и тот, «прочитав эти бумаги… пришел в ужас при одной мысли о том, что могло бы последовать, когда бы предложение графа Игнатьева было приведено в исполнение». Для Победоносцева Земский собор — исторически отживший, анахронический институт.

Он считал, что по мере упадка духовности русский народ утрачивает даже элементарные способности к самоуправлению, о чем свидетельствует упадок общины: «Местное крестьянское управление или самоуправление до того расстроено, что повсюду иссякает правда. Власти, разумно действующей, нет, слабые не находят защиты от сильных, а силу захватили в свои руки местные капиталисты, т. е. деревенские кулаки-крестьяне и купцы, кабатчики и сельские чиновники, т. е. невежественные и развратные волостные писари». Крестьяне в таких условиях потеряли интерес к самоуправлению и начали стихийно отказываться от него. Они не имели никакого уважения к тем, кого сами выбирали и наделяли властью, уважая только ту власть, которая от них не зависела.

Упадок самоуправления — видимое проявление духовной деградации русского народа, с которой власти, сознающей правильные начала общественного бытия, необходимо бороться всеми силами. А как раз эту власть и стремятся ослабить, ограничить в возможностях энтузиасты созыва Земского собора. Причем ограничить волей того самого народа и образованных людей (интеллигенции), которые сами тяжело духовно больны и не могут самоуправляться даже в малых коллективах.

Победоносцев оказался хорошим педагогом. Его царственный ученик, «воссев на престоле Отцов Своих», решительно повернул руль государственного корабля. Наступило время контрреформ, главным вдохновителем которых и явился Победоносцев. Успех обер-прокурора Синода в борьбе со сторонниками продолжения реформ на четверть века отодвинул в России создание конституционной монархии, политических партий, законодательной ассамблеи и всех иных институтов, на которых могла бы строиться демократическая Россия. Либералы видят в этом главную вину Победоносцева. Они полагают, что революция 1905 г. не произошла бы в России, если бы курс реформ был продолжен. Почитатели Победоносцева, наоборот, оценивают его курс как попытку спасти Россию от катастрофы, уберечь от чуждых ее духу поспешных преобразований. Они разделяют мысли Победоносцева о характере и перспективах изменения формы власти: «Мы хотим механически раскрыть и расправить лепестки грубою рукою, и раскрытые нами лепестки засыхают без здорового цветения, без надежды на плод здоровый! Не безумное ли это дело?»

§ 3. Н. Я. Данилевский

Николай Яковлевич Данилевский (1822–1885) родился в селе Оберец Орловской губернии в дворянской семье. С 1837 по 1842 г. он обучался в Царскосельском лицее, затем стал вольнослушателем Петербургского университета, в 1847 г. получил степень кандидата и в 1849 г. — магистра ботаники. В университетские годы он увлекся модными в то время идеями утопического социализма, сблизился с членами кружка М. В. Петрашевского, по делу которого в 1850 г. был арестован и более трех месяцев провел в каземате Петропавловской крепости. После процесса он был сослан в Вологду, где приступил к научной работе. Диапазон ее был довольно широк: от статистики, этнографии, политической экономии до истории, политики.

В естественных науках Данилевский был убежденным сторонником идеализма и провиденциализма, непримиримым противником дарвинизма. В 1885 г. вышел в свет его труд «Дарвинизм. Критическое исследование» (второй том был опубликован Страховым в 1889 г., уже после кончины автора), в котором он ставил задачу опровергнуть теорию Дарвина, отстоять идею божественной предопределенности и целесообразности в природе. Книга Данилевского подвергалась резкой критике со стороны большинства русских естествоиспытателей, в том числе К. А. Тимирязева.

В историю консервативной мысли Данилевский вошел благодаря работе «Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому». В 1871 г. было осуществлено ее первое издание, встреченное публикой весьма прохладно. Однако последующие ее издания разошлись почти сразу.

Особый вклад в теорию государства Данилевский сделал своей концепцией культурно-исторических типов народов и государств. Он фактически стоит у истоков цивилизационного подхода к их типологии, получившего дальнейшее развитие в XX в. у О. Шпенглера, А Тойнби, П. А. Сорокина.

Главная цель этой концепции — развенчание европоцентристских теорий, опирающихся на идею политического, экономического и культурного превосходства европейцев над другими народами мира. Данилевский считает, что Европа стремится предписывать зависимым от нее народам не свойственные им цели и задачи и расценивает любые проявления самобытного развития как исторический пережиток, нечто «гигантски лишнее», мешающее осуществлению общечеловеческих идеалов. Подчинившиеся ее политическому нажиму государства обречены на духовное банкротство.

Россия, и эту идею Данилевский делает основополагающей в своих построениях, ни по корням своим, ни по истории и традициям, ни по духовно-культурным связям не принадлежит «ни европейскому добру, ни европейскому злу». Но далекоидущие замыслы европейских правящих династий заключаются в том, чтобы навязать ей распространение на Востоке европейской цивилизации в качестве «священной исторической миссии» и тем самым обречь ее на утрату своей самобытности и использовать россиян как орудие для решения проблем европейских государств. Однако славянский мир, несмотря на внешнюю податливость и подверженность влияниям, имеет силу и притязание жить самостоятельной, суверенной жизнью. Этим обусловлено недоверчивое отношение Европы к России. Нашей стране приписывается агрессивный, завоевательный характер, она оценивается по меркам европейской цивилизации как отсталая, неразвитая.

Сохранению этого давно сложившегося стереотипа способствуют современные политические теории (истоки которых восходят к французским просветителям и классикам немецкой философии — Гегелю и др.), ориентированные на поиск эталона общечеловеческого развития, «государства разума», на понятие прогресса. Прямое или косвенное признание того, что история есть неуклонное шествие вперед, где одни государства обгоняют другие, связано с делением наций на совершенные и несовершенные. Для того чтобы уничтожить этот предрассудок, необходимо отрешиться в первую очередь от общепринятой группировки политических явлений и событий по принципу отнесения их к периодам древней, средневековой и новой истории. Такая группировка изменяет реальный смысл истории, ибо оставляет в тени как якобы не стоящие внимания целые регионы планеты — Индию, Китай, Египет. Они «выпадают» из прогрессистской схемы, нарушают стройность искусственной системы, превратившей Европу в некий идеальный образец, достойный подражания и поклонения.

Данилевский уверен, что подобная периодизация связана с нарушением основных принципов классификации, поскольку в основу ее положена идея синхронизма, или одновременного сравнения государств и регионов, с целью выявления общих, характерных для данного периода тенденций и особенностей развития. Сопоставляются не одинаковые, а различные ступени развития народов, ибо зарождаются, расцветают и дряхлеют они не одновременно, и делается не имеющий ничего общего с реальностью вывод о превосходстве одних народов и неразвитости других. Традиционное деление истории на периоды содержит в себе ошибочное смешение ступеней и типов развития. Гораздо целесообразнее было бы выделять реальности культурно-исторических типов, т. е. «самостоятельных, своеобразных планов религиозного, социального, бытового, промышленного, политического, научного, художественного, одним словом, исторического развития». Как для сохранения естественной гармонии одинаково важны разнообразные виды растительного и животного мира, так же равноправны и самоценны всевозможные проявления человеческого духа, формы искусства, языки, порожденные тем или иным народом.

Ядром культурно-исторического типа является национальное, а не интернациональное (космополитическое) начало, обладающее определенным запасом энергии и способностью к саморазвитию, вызванное к жизни божественной «креативностью». Связывая появление наций и народностей мира с действием сверхъестественной мистической силы, Данилевский тем не менее дает им научное определение: «…что такое национальность, как не накопившаяся через наследственность сумма физических, умственных и нравственных особенностей, составляющих характеристические черты народных групп — особенностей, которые кладут свой отпечаток на их политическую, промышленную, художественную и научную деятельность и тем вносят элемент разнообразия в общую жизнь человечества и, в сущности, обусловливают возможность продолжительного прогресса?» Данилевский подчеркивает значение единых традиций, быта, социально-экономического уклада жизни, языка, являющихся для него признаками национальной целостности, видит, что консолидации нации способствует развитие торговли, транспорта, но все же в качестве основного фактора национального единства он выделяет национальное самосознание. Нация должна быть способна постигать самое себя как целое, подобно личности, осознающей себя таковой в сравнении с другими личностями.

По мнению Данилевского, человечество — это абстрактное понятие, в истории же действуют отдельные народности. Поэтому историю он интерпретировал как циклический процесс возникновения, расцвета и упадка поочередно сменяющих друг друга национальных государств и их культур, чередование локальных, мало связанных друг с другом культурно-исторических типов: египетского, китайского, ассирийско-финикийского, халдейского, или древнесемитического, индийского, иранского, еврейского, греческого, римского, новосемитического, или аравийского, романо-германского. С небольшими оговорками Данилевский включал в число мировых цивилизаций мексиканскую и перуанскую культуры, разрушенные в результате испанского вторжения раньше, чем они смогли окончательно сформироваться. Продолжение этой цепи он видел в создании восточнославянского культурно-исторического типа, обосновывая тем самым свои панславистские мечтания (идеи об объединении всего славянского мира, вовсе не связываемые им, впрочем, с какими бы то ни было гегемонистскими притязаниями славян или мыслями о территориальном расширении этого мира за счет европейцев или мусульман) философией истории.

Кроме народов, составляющих культурно-исторические типы, существуют народы, которым не суждено «ни положительной, ни отрицательной исторической роли», они (как, например, финские племена) составляют так называемый этнографический материал; кроме них, в истории действуют народы — «бичи Божьи» — гунны, монголы, турки, которые помогают гибнуть умирающим цивилизациям, затем «скрываются в прежнее ничтожество».

Данилевский сформулировал основные законы функционирования культурно-исторических типов. Для развития самобытной цивилизации народ и входящие в его состав дробные национальные единицы должны обладать политической независимостью, иметь государственный суверенитет. Каждый тип вырабатывает самостоятельные и передаваемые другим начала цивилизации; влияние других культур на него очень ограничено. «Цивилизация, свойственная каждому культурно-историческому типу, только тогда достигает полноты, разнообразия и богатства, когда разнообразны этнографические элементы, его составляющие, — когда они, не будучи поглощены одним политическим целым, пользуясь независимостью, составляют федерацию или политическую систему государств». Культурно-исторические типы в своем развитии проходят стадии, аналогичные жизненному циклу организма, — рост, цветение и увядание.

Каждый исторический народ проходит несколько стадий развития: длительный этнографический период, когда формируется духовный облик народа; государственный; наконец, период цивилизации, в котором народ становится культурно-историческим типом. «Период цивилизации каждого типа сравнительно очень короток, истощает силы его и вторично не возвращается».

На стадии цивилизации развиваются те стороны духовной деятельности народов, «для которых есть залог в их духовной природе». После этого народ, истратив все силы, возвращается в этнографическое состояние. Уровень той или иной цивилизации определяется степенью развития сфер культурно-исторической деятельности, «общих категорий»: религии, культуры (включающей науку и искусство), государства и права, социально-экономических отношений. Некоторые народы сосредоточивали свои силы на одной из этих сфер (евреи — на религии, греки — на культуре). Другие — проявляли себя в деятельности двух или трех «общих категорий».

Данилевский пытается наметить особенности культурно-исторических типов. Древнейшие цивилизации — египетскую, китайскую, вавилонскую, индийскую и иранскую — он характеризует как первичные, автохтонные; в них «общие категории» были не развиты и не обособлены друг от друга.

Последующие цивилизации достигли более высокого уровня во всех сферах деятельности, но каждая из них добивается наивысшего развития, недоступного другим народам, в какой-либо одной сфере. Так, еврейская цивилизация выработала идею единого бога, греческая — создала непревзойденные шедевры искусства, римская — развила государство, политику, право. Эти цивилизации, по определению Данилевского, «одноосновные», европейская же культура, которая развила политическую организацию и достигла блестящих достижений в науке, — «двухосновная».

Наивысшего развития достигли греческая и европейская цивилизации. Европа находится в «апогее своего цивилизационного периода», но ее расцвет — предвестник близкого заката. Отсюда делается вывод, что на смену Европе идет славянская цивилизация с самобытными политико-правовыми институтами и культурой.

Поскольку каждый культурно-исторический тип развивается независимо от других народов, на основе заложенных природой начал, попытки перенять европейскую цивилизацию не только не плодотворны, но и вредны, потому что задерживают естественный ход развития. Поэтому «Европа не только нечто нам чуждое, но даже враждебное».

Данилевский выступает против «европейничания», заимствования таких «вредных» и чуждых» русскому духу явлений, как материализм, нигилизм и т. п. Русский народ в его изображении «мягок, покорен, почтителен к власть имущим, одарен в высшей степени консервативными инстинктами». Это является причиной того, что «Россия есть едва ли не единственное государство, которое никогда не имело (и, по всей вероятности, никогда не будет иметь) политической революции».

Данилевский характеризует славянский культурно-исторический тип как высший, «четырехосновный», в котором все «общие категории» достигают полного развития. Он отводит особую роль России и славянству в защите православия; в духе провиденциализма говорит о миссии России и славянства быть «главным хранителем живого предания религиозной истины», «быть народами богоизбранными». Оригинальную черту славянского типа Данилевский видит в общинном землевладении.

Из теории культурно-исторических типов Данилевский делает вывод о политической миссии России по отношению к славянским народам, о необходимости освобождения славян и создания единого государства на основе федерации с центром в Константинополе.

Его теория, обосновывающая мессианскую роль России в славянском мире, служила оправданием экспансионистских стремлений.

§ 4. К. Н. Леонтьев

Выходец из дворян Калужской губернии Константин Николаевич Леонтьев (1831–1891) получил образование на медицинском факультете Московского университета (окончил в 1854 г.). В качестве врача Леонтьев принимал участие в Крымской войне, в 1861–1874 гг. находился на дипломатической службе. Выйдя в отставку, он сотрудничал в консервативных изданиях того времени — «Русском вестнике» М. Н. Каткова и «Гражданине» В. П. Мещерского. В 1880–1887 гг. был цензором, в 1887 г. поселился в монастыре Оптина пустынь, где принял монашеский сан.

Концепция Леонтьева изложена прежде всего в книге «Восток, Россия и славянство», которую он писал, еще находясь на дипломатической работе. Но старые славянофилы встретили ее прохладно, отказались опубликовать книгу из-за крайних выводов Леонтьева, его скептицизма по отношению к судьбе России. В свою очередь, деятельность славянофилов казалась Леонтьеву «буржуазным либеральничаньем», что в его понимании было последней степенью падения.

Политические взгляды Леонтьева сформировались под влиянием теории культурно-исторических типов Данилевского, «учеником и ревностным последователем» которого Леонтьев себя считал. Книга «Россия и Европа» стала для него настольной. В центре его построений, как и у Данилевского, — жизнь национальности, народа. Каждый народ, по аналогии с жизнью отдельного человека, проходит три стадии: 1)»первоначальной простоты», детство народа, когда набираются силы и закладываются основы социальной и культурной жизни; 2)»положительного расчленения», «цветущей сложности» и многообразного гармонического творчества, соответствующих периоду расцвета человеческого организма; 3)»вторичного смесительного упрощения», когда народ дряхлеет, клонится к естественному концу, т. е. к превращению в этнографическое состояние.

Вместе с тем из чтения книги Данилевского он делает свои собственные выводы, нередко входящие в противоречие с тем, что утверждалось в «России и Европе». Леонтьев принимает существование «славянского типа», но не как историческую реальность, а только как отвлеченный политический идеал. Действительность, с его точки зрения, не подтверждала этих представлений, славянский мир был разобщен, и его народы, мало похожие друг на друга обычаями, традициями, государственным устройством, переживали тяжелые времена. В то время, когда болгары боролись за независимость, чехи спокойно, без особых волнений, онемечивались, русские горячо обсуждали грядущие реформы, пугавшие многих своей неопределенностью. Леонтьев принимал идеи Данилевского в виде некоторой перспективы создания «славянского типа», которое потребует больших политических усилий. Сам по себе этот тип не существует и без целенаправленной работы не образуется.

В поисках политической формы реализации «славянского типа» Леонтьев обращается к идее «византизма», которая и создала ему репутацию оригинального мыслителя. История России, рассуждает Леонтьев, своим началом и основополагающими политико-правовыми принципами неразрывно связана с Византией. Основание России составляют три исходных начала: византийское православие, византийское самодержавие и византийские нравы. Византийский дух образует сложную ткань нервной системы, пронизывающую весь организм страны.

Леонтьев утверждает, что Византия дала России национальный характер и культурную идею, что византийский православный дух с его разочарованием в земной жизни определенно отразился в пассивно-трагическом миросозерцании русского народа, ибо византизм «отвергает всякую надежду на всеобщее благоденствие народов», является антитезой «идее всечеловечества в смысле земного всеравенства, земной всесвободы, земного всесовершенства и вседовольства».

Византизм для Леонтьева — это реальный исторический символ «принудительного начала» в общественной жизни, самодержавной охранительной политики. Важным достоинством российского государства Леонтьев считает «порядок», который обеспечивается «самодержавным деспотизмом и централизмом».

Если П. Я. Чаадаев назвал византизм коренной причиной русского застоя, то Леонтьев считает его якорем спасения. Во внутренней политике эта концепция требует устойчивости форм, обрядности, предпочтения государственных интересов личным, семейным, корпоративным; а во внешней политике — лукавства. Ядро византизма — государство, а в государстве главное — насилие: «Без насилия — нельзя. Неправда, что можно жить без насилия. Насилие не только побеждает, оно и убеждает многих, когда за ним, за этим насилием, есть идея… надо уметь властвовать беззастенчиво!»

В государстве нет и никогда не будет свободы, потому что государство, по Леонтьеву, — это идея, неизбежно подчиняющая себе людей с помощью насилия. Государство нельзя рассматривать как дело рук человеческих, оно полностью принадлежит природе, слепой и безличной стихии. Почему мы не спорим и не возмущаемся, что нет свободы в природе? Почему мы, например, не возражаем против смерти от старости? Будь у нас свобода, мы вполне могли бы продлить бесконечно собственную жизнь. Относя государство к сфере природных явлений, Леонтьев подчеркивает, что оно существует в соответствии с законами природы, неумолимыми, неотвратимыми и непреодолимыми. Попытка изменить природные свойства государства ведет его к развалу и уничтожению.

В государстве, утверждает Леонтьев, может господствовать лишь одна воля; сложение многих воль как следствие свободы и демократии разрушает государство, ведет к анархии и беспорядкам. Он предупреждает, что народ, тысячелетия живший при деспотизме, поколениями впитывавший в плоть и кровь страх, ненависть, скорбь, такой народ без принудительного начала опасен для всех, в том числе и для самого себя. «Если бы монархическая власть, — пишет Леонтьев, — утратила свое безусловное значение и если бы народ понял, что теперь уже правит им не сам государь, а какими-то неизвестными путями набранные и для него ничего не значащие депутаты, то, может быть, скорее простолюдина всякой другой национальности русский рабочий человек дошел бы до мысли о том, что нет больше поводов повиноваться».

Не стройте радужных демократических надежд, взывал он к русскому обществу, не заимствуйте идей с Запада, посмотрите на свою историю и поймите, что вся ваша свобода — это свобода принять свой единственный удел, каким бы убогим и суровым он ни казался. Буржуазный либерализм только расшатывает устои общества. Провозглашение равных возможностей для всех, кто имел счастье родиться человеком, совсем не гарантирует того, что эти возможности реализуются. Они с самого начала будут ограничены притязаниями других, точно таких же людей.

Либералы полагают, что цель общественного развития и наилучшего политического устройства — обеспечить каждому человеку свободу распоряжаться собой. Такая свобода индивида является мнимой и отрицательной.

Леонтьев предлагает другой критерий свободы. Нужно добиваться свободы не для индивида, а для всего общественного организма. Свободна, по его мнению, может быть только тотальность через свободу верховной власти в монархии.

В реализации охранительных задач Леонтьев существенное место отводил православной церкви. Именно она сплотила Русь в единое и «огромное целое», дала силу противостоять многочисленным врагам в бесконечных войнах, прекратить внутренние распри в «смутные времена». Православие придавало монархическому началу отеческий, душевный, сокровенно-интимный характер, освящая его религиозной верой.

Образованным людям Леонтьев говорит о необходимости «сближения с народом». Русский народ, считал он, не любит интеллигенцию. В деле национального творчества она оказалась бесплодной. Он предлагает интеллигенции быть схожей с народом «в основах» и настаивает на стихийном монархизме русского народа: идея царя — единственная государственная мысль у простого русского человека.

Леонтьев полагал, что национальное единство России должно строиться не на навязывании силой русских обычаев и языка, а на основе православия, общего религиозного опыта. Он считал, что всем народам России необходимо сохранять в неприкосновенности национальные традиции, обычаи, уклад жизни, согласовав их, насколько это возможно, с православием. По отношению к нему народы России должны находиться в подчиненном положении.

§ 5. Ф. М. Достоевский

Сфера интересов великого русского писателя Федора Михайловича Достоевского (1821–1881) не ограничивалась художественным творчеством. Он стремился к непосредственному участию в идейной борьбе и внес существенный вклад в развитие политической мысли в России.

Достоевский родился в Москве в семье лекаря Мариинской больницы для бедных, что, без сомнения, наложило отпечаток на все его творчество. В 1838 г. он поступает в Петербургское военно-инженерное училище. Окончив его в 1843 г., был зачислен на службу в чертежную инженерного департамента, но через год вышел в отставку, убежденный, что его призвание — литература.

Живя в Петербурге, Достоевский познал участь «умственного пролетария», состояние постоянного бедствования, не покидавшее его до конца жизни; он наблюдал судьбы мелких чиновников, проституцию, контрасты богатства и нищеты, характерные для столицы.

Первое произведение Достоевского — повесть «Бедные люди» (1845) — сразу выдвинуло его в ряд писателей, поднимавших острые социальные вопросы. Его волновала трагедия «маленького человека», бесправной и забитой личности.

Во второй половине 40-х гг. у Достоевского возник обостренный интерес к идеям социализма и справедливого переустройства государства. Он испытывает воздействие идей В. Г. Белинского и французских утопических социалистов, особенно Ш. Фурье. С трудами последних Достоевский познакомился, став членом оппозиционного кружка М. В. Петрашевского. В этот же период Достоевский был представлен Герцену, идеи которого также повлияли на него.

Арестованный по делу петрашевцев, заключенный в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, он был приговорен к расстрелу, выведен на Семеновский плац 22 декабря 1849 г. для исполнения приговора и только тогда услышал о помиловании. Расстрел был заменен четырехлетней каторгой. Затем последовала служба в солдатах в течение шести лет.

В 1865–1871 гг. Достоевский вынужден подолгу жить за границей, спасаясь от тюрьмы за неуплату долгов — своих и брата. В этот период увидели свет его лучшие романы: «Преступление и наказание» (1866), «Идиот» (1868), «Бесы» (1870), «Подросток» (1871). В 1867 г. Достоевский женится во второй раз — на А. Г. Сниткиной — и обретает в ней преданного друга.

Последний период жизни писателя — с 1872 по 1881 г. — возвращение на родину и широкое признание читающей публики. Начиная с 1873 г. и с перерывами до самой смерти Достоевский издает «Дневник писателя», где он чаще всего излагает свои политические взгляды.

Самый идейно насыщенный и лучший из своих романов — «Братья Карамазовы» — он опубликовал в 1879–1880 гг. В нем в художественной форме затронуты почти все проблемы политического развития пореформенной России. К 1880 г. относится знаменитая Пушкинская речь, произнесенная за шесть месяцев до смерти. Речь оценивалась друзьями и противниками писателя как пророческое описание будущего нашей страны. К этому же периоду относится дружба с Вл. Соловьевым, который произвел на Достоевского глубочайшее впечатление. В 1879 г. Достоевский и Соловьев посетили Оптину пустынь, один из центров русского православия и монашества, демонстрируя тем самым свою приверженность к учению православной церкви. При жизни Достоевского творчество его было практически неизвестно за пределами России, всемирная слава пришла к нему только в XX в.

Зрелый Достоевский — не радикал, а консерватор, активно развивавший почвенническое течение охранительной мысли. Более того, все его творчество — это непрерывная полемика с радикальными представлениями своей молодости, а также с той молодежью, которая в пореформенной России сохраняла верность радикализму в форме русского социализма — народничества. После каторги Достоевский стал принципиальным противником всяких утопий, программ и теорий, предусматривающих на основе разума и науки установление рая на земле. Для него любовь к человечеству, лежащая в основе фантастических проектов преобразований, сопряжена с непониманием действительности, пренебрежением живым человеком, нравственностью. Радикализм проникнут макиавеллизмом, высокой целью оправдываются насильственные, антихристианские средства.

Достоевский отвергал бесплодное теоретизирование (своих противников он называл «теоретиками» и «доктринерами») и призывал встать на твердую почву. «Почва вообще есть то, за что все держатся, и на чем все держится, и на чем все укрепляются». В нее включаются «народные начала» — традиции, понятия, верования, стремления — все то, что в целом составляет «народную правду».

Специфика почвенничества заключается в утверждении «своеисторичности» развития России, обусловленной ее особенностями: «народными началами», «народным духом». Эти начала исключают сословную вражду и способны привести к решению социально-политических вопросов «миром и согласием»: «Всякий русский — прежде всего русский, а потом уже принадлежит к какому-нибудь сословию», «цивилизация не развила у нас сословий, напротив, замечательно стремится к сглаживанию и к соединению их воедино».

Однако художественное творчество восставало против провозглашенного им единства сословий. «Записки из Мертвого дома» пронизаны мыслью о разъединении высших и низших слоев русского общества, сохраняющих полярность даже в тюрьме. Роман «Униженные и оскорбленные» стал символом бедственного положения народных масс.

В программной статье «Два лагеря теоретиков» Достоевский обосновывает требование «облегчить общественное положение нашего мужика уничтожением сословных перегородок, которые заграждают для него доступ во многие места». В отличие от консерваторов и либералов, выдвигавших тезис о всесословности при ведущей роли дворянства, Достоевский защищал антисословный, народный принцип.

Достоевский порицал славянофилов за отсутствие политического реализма, за неподвижность мысли. В их позициях он усмотрел отрыв от живой жизни и от почвы. Признавая славянофильский идеал близким себе, писатель доказывал необходимость слить его с реализмом западничества, с достижениями науки и цивилизации. Сознавая, как и славянофилы, насильственный характер реформ Петра I и их подражательность, Достоевский не ставит под сомнение их разумность и необходимость, так как они расширили поле деятельности русского государства по защите национальных интересов.

Не закрывая глаза на темные стороны народной жизни, он считает их легкоустранимыми, но подчеркивает, что народу ничего нельзя навязывать — ни образа жизни, ни идеи, ни науки, народ должен сам ощутить потребность в том, чтобы его просветили. Попытки социалистов пробудить народное сознание, открыть народу глаза на его положение воспринимались Достоевским как посягательство на «самостоятельность жизни национальности». Необходимо ждать, когда народ сам «дозреет» до уяснения своих нужд.

Залогом «своеисторичности», «народной правды» у Достоевского выступает общинный уклад жизни, в котором писатель видит реальное преимущество России перед Европой. Западные мыслители еще только остановились на ассоциации, «видя в ней спасение труда от деспотизма капитала». В России «народ удержал до сих пор, при всех неблагоприятных обстоятельствах, общинный быт, и, не зная начал западной ассоциации, он имел уже артель». Коллективные формы народного бытия стоят на реальной основе — общинном землевладении.

Иная картина на Западе, где бал правит разъединяющий дух скептицизма и эгоизма в лице буржуазного государства и права. Европейцы заняты исключительно своими меркантильными интересами, материальным благополучием, что делает невозможным осуществление справедливости. Лозунги свободы, равенства и братства оказались химерой. Острейшие противоречия между бедностью и богатством демонстрируют лицемерный характер этих лозунгов: «Человек без миллиона есть не тот, который делает все что угодно, а тот, с которым делают все что угодно».

Достоевский не согласен с марксистским тезисом, что пролетариат Запада — та сила, которая способна свергнуть власть капитала, освободить себя и всех угнетенных. По его наблюдениям, «работники тоже все в душе собственники: ведь идеал их в том, чтобы быть собственниками и накопить как можно больше вещей».

Достоевский убежден, что Европе не удастся спастись от краха собственными силами. Причиной тому, по его мнению, являются два великих, но глубоко порочных духовных течения, веками оспаривавших право владычествовать в европейской политике: клерикальный католицизм, представленный властными структурами Ватикана, основанный на повиновении и дисциплине, и немецкое протестантство с духом стяжательства и индивидуализма.

Задача спасения Европы по плечу лишь русскому народу, душа и гений которого «может быть, наиболее способны из всех народов вместить в себя идею всечеловеческого единения».

Вселенская отзывчивость русского народа коренится в отсутствии страха перед страданиями. Русские не боятся страдать, поскольку страдания, обладая очистительным смыслом, рассматриваются ими как залог становления и полноценного развития личности. Русские способны даже любить страдания и испытывать в них потребность. Потребность в страданиях, готовность принять их на себя наряду со смирением и осознанием зависимости человека от воли Божией — эти черты русского народа, согласно Достоевскому, и позволяют ему сплотить все народы планеты в единое братство и повести их к устроению подлинно христианского миропорядка.

Достоевский различает два понятия — социализм политический (иначе — практический) и социализм теоретический (собственно утопический). Политический социализм — это реальная и грозная для всей Европы сила, знамя четвертого сословия, пролетариата, обманутого ранними буржуазными революциями, превращенного победившими капиталистами в эксплуатируемую рабочую силу. Факт классовой борьбы пролетариата и буржуазии очевиден. Революция и социализм в Западной Европе — дело ближайших лет. «Работники» создали «Интернационалку». Такое объединение в сплоченной организации «всех нищих мира сего» фактически уже означает начало установления социализма неслыханной еще всемирной революцией. Парижская коммуна — ее первая ласточка.

Видя неизбежность социалистических революций, Достоевский с негодованием отвергает их насильственные цели и средства. По его мнению, программы насильственного единения человечества без Христа — роковое, страшное последствие католической идеи и практики политического устройства. Католическое духовенство изменило истинному учению Христа, приняло советы-искушения дьявола, обратилось к демосу и сомкнулось с политическим социализмом. Социализм может воспользоваться любыми методами, даже самыми деспотическими, в том числе и средствами, выработанными опытом католического движения, во имя насильственного государственного объединения людей.

Потребность вселенского объединения людей — объективная закономерность человеческого бытия. Древний Рим первый провозгласил эту идею и попытался ее осуществить в виде всемирной монархии. Рим, однако, пал перед христианством. Идея же продолжала жить в «европейском человечестве», но уже в форме нравственного «всемирного единения во Христе». В дальнейшем идеал раздвоился на восточный (греко-православный), сохранивший нравственные основы первоначального христианства и духовное братство людей, и западноевропейский, римско-католический, папский, замешанный на антихристианских ценностях.

Цель единения людей во имя их счастья достигается католической церковью при помощи чуда, тайны и авторитета. Однако эти средства ведут к порабощению живого духа человека насилием или авторитетом, властью или тайной, чудом или хлебом насущным и противоречат евангельским истинам.

Политический социализм — это логическое следствие католичества, также ведет к утрате людьми свободы. Он замышляет перестройку человечества не с того конца, не с вопросов нравственных и духовных, а с материальных, с организации фаланстера, перераспределения собственности, с организации труда и быта, с ломки социально-экономических отношений. Но «зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекаря-социалисты» — не в устройстве общества, а в душе человека. Вся «формула политического социализма», полагает Достоевский, состоит «в желании повсеместного грабежа всех собственников классами неимущими», а затем «будь что будет». Ибо пока «по-настоящему ничего еще не решено, чем будущее общество заменится, а решено лишь только, чтобы настоящее провалилось…».

Под «политическим социализмом» Достоевский понимает чаще всего бакунинский анархизм, находившийся в поле его зрения. Социализм в «русской переделке» он отождествлял с нигилизмом, с учением о необходимости «встряхнуть все». Похоже, марксистский социализм ему не был известен, хотя у него и встречаются упоминания об Интернационале и о Марксе. Насильственная суть политического социализма коренится в западноевропейской буржуазности, в торжестве ненавистного Достоевскому капитализма, который похоронил под камнями священные идеи свободы, променяв их на Наполеона и Ротшильда. Достоевскому казалось, что вся западная цивилизация после 1789 г. — тяжкое заблуждение и ложь.

В противовес Западу «русское решение вопроса» связано с «теоретическим или утопическим, мечтательным социализмом». Это была гуманизированная религия, аполитичная в своей основе, где «символом веры» назван образ Христа, в котором писатель видел «идеал человечества вековечный» и «высочайшую красоту Божию», слившиеся воедино.

Образ Христа, по мнению Достоевского, сохранился во всей чистоте лишь в православном христианстве. Хранителем Христовой истины объявляется русский народ, который слился с православием и вне его не может быть понят. Пусть он плохо знает Евангелие и совсем не знает «правил веры». Но народ русский носит Христа в своем сердце. Это иррациональное, «сердечное знание» Христа противостоит рационалистическому католицизму и особенно драгоценно с точки зрения движения людей к своему конечному идеалу. Народ призван разъяснить миру неведомого ему русского Христа. В этом и состоит его историческая цивилизаторская миссия по отношению к Европе. На этом основаны представления Достоевского о «русском социализме», который понимается как «всенародная и вселенская Церковь, осуществленная на земле».

Свое понимание «мужицкого православия» и исторической миссии русского народа Достоевский обосновывает фактами отмены крепостного права и политического развития России. На Западе трудящиеся были освобождены на «пролетарских началах», т. е. без земли. И «освобождение» это произошло «восстанием и бунтом, огнем и мечом и реками крови». В России же освобождение крестьянства совершилось без крови, под главенством царя и во имя «народных начал» — народ был освобожден с землею. В силу этого в России уцелел «нормальный закон» человеческого бытия — жизнь землею. Поэтому в России удержалась и община. Правда, Достоевский не мог не заметить, особенно на закате своего творчества, что община все более становится звеном в административной системе. Но он лелеял надежду, что самоуправление крестьян все-таки уцелеет и явится заслоном от надвигающейся западной бюрократии, от «язвы пролетариатства», от классовой борьбы и взаимной вражды, от политического социализма и русского нигилизма.

Другой краеугольный камень теоретического социализма Достоевского — церковь, понимаемая как будущее свободное нравственное единение всего человечества на основе добровольного признания истины Христа. Это будет неполитическая, духовная организация во имя Христово, идущая на смену обезумевшему от зла обществу и несправедливому государству. Ее конкретные организационные и структурные формы прогнозировать невозможно, они будут продуктом нравственного совершенствования людей.

Политическая программа Достоевского представляет собой консервативную утопию, не лишенную критики официальной идеологии. Критический подтекст этого социализма хорошо выявил К. Н. Леонтьев в статье «Наши новые христиане». Он писал, что любовь к человечеству наших «новых христиан» (Достоевского и Толстого) может привести к «бездне», к отказу от христианства, к отрицанию покорности и смирения, страха и воздержания, т. е. к «кровавому нигилизму», к «антихристианским результатам». К. Н. Леонтьев напоминает, что Христос «не обещал нам в будущем воцарения любви и правды на этой земле, нет!». Достоевский, к огорчению Леонтьева, трактует христианство как инструмент пересоздания мира и человека в духе чаяний русского мужика, широких народных масс, а не в русле православной ортодоксии.

Некоторые расхождения с официальными установками заметны и в идеях Достоевского о лучшей форме правления для России. Критерием для ее оценки служило благо народа. Цель государства — защитить народ от наступающего капитализма, сохранить живущие в нем идеалы добра и справедливости, «народной правды», способной противостоять натиску «золотого мешка».

Монархия рассматривается как многовековой продукт народного творчества: «Царь для народа — не внешняя сила, а всенародная, все единяющая сила, которую сам народ восхотел, которую выстрадал в сердцах своих». В России истинная монархия может быть только в виде «патриархальной народной монархии», где царь как отец заботится о народе. Но конкретные предложения Достоевского по реформированию государственного строя империи свидетельствуют об определенных отклонениях от правительственного курса. Предлагалось «увенчать здание снизу» путем всенародного опроса на базе институтов прямой демократии. В таком подходе Достоевский видит залог получения политической истины для России, способ нанести удар по «лжеевропеизму», различным либеральным и радикальным планам введения конституции, парламентаризма, республики. Прямой совет с царем даст новое течение русской политике в традиционном духе, от которого страна отстранилась в пореформенное время.

Главная забота Достоевского, несмотря на обращение к мнению народа, — утвердить альтернативу западным формам государства. Это своего рода призыв к власти, стать такой, какой ее хочет видеть народ.

Во взглядах Достоевского слабовыраженная демократическая тенденция зажата в тиски общей системы. Выступив сторонником реформ в интересах «униженных и оскорбленных», «бедных людей», Достоевский ожидал осуществления их сверху, хотя и с участием низов. В его представлении социально-политические преобразования — дело всех сословий России, выступающих в едином дружном порыве.

Ставка на мирное изменение русской жизни, произведенное совместными усилиями сословий, сплотившихся на религиозно-нравственной и национальной почве, нетерпимость к политической борьбе способствовали сохранению устоев самодержавной, полуфеодальной России.

Особая часть наследия Достоевского — критика вседозволенности, имморализма, макиавеллизма во внешней политике (Наполеон) и во внутренней (экстремизм правого и левого толка). Ее отличают этическая убедительность и художественная выразительность («Преступление и наказание», «Бесы»). Но это подход моралиста, религиозного мыслителя, психолога, а не политика. Социально-политические взгляды Достоевского постигла судьба всех утопий. Они привлекают благородством идеалов, силой критики существующих порядков и страдают неспособностью указать реальные пути преобразований. Ими пользуются не только борцы за справедливость, но и защитники существующего порядка вещей. Подобные идеи имеют в большей мере культурное и этическое, чем социально-политическое, значение.

§ 6. Л. А. Тихомиров

Заметной попыткой обновить монархические идеи стали сочинения Льва Александровича Тихомирова (1852–1923), в которых выдвигается концепция прогрессивной эволюции самодержавия.

Он родился в Геленджике в семье военного врача. Еще в гимназические годы у него сложились революционные убеждения. В 1870 г. Тихомиров поступил в Московский университет на юридический факультет, а затем перешел на медицинский. В университете и началась его общественно-политическая деятельность.

В ноябре 1873 г. Тихомиров был арестован, обвинялся по «процессу 193-х» — суд над участниками «хождения в народ» — в особом присутствии Правительствующего Сената в Петербурге. С лета 1878 г. — член Исполнительного комитета, распорядительной комиссии и редакции «Народной воли». В 1882 г. эмигрировал. Издавал вместе с П. Л. Лавровым «Вестник «Народной воли». В 1888 г. Тихомиров отрекся от революционных убеждений, напечатал брошюру «Почему я перестал быть революционером», испросил у Александра III помилования, в 1889 г. вернулся в Россию и стал убежденным монархистом. В 1909–1913 гг. он редактировал известную консервативную газету «Московские ведомости», в 1914 г. отошел от политической деятельности, умер в Загорске (ныне Сергиев Посад).

Консерватизм и вера в принцип монархии не мешали Тихомирову во многом трезво оценивать российскую действительность. За год до первой русской революции он записал в дневнике: «Монархия, сорганизованная Александром III, распалась вдребезги и обнаружила свою полную несостоятельность». Он сознавал, что «Россия на всех парах мчит к революции», а «старая управительная система» неспособна ее сдержать и неизбежно будет разрушена. В этих условиях, по его мнению, усилия должны были быть направлены на то, чтобы сохранить идею самодержавия, внедрить в сознание народа мысль, что царящие теперь непорядки в управлении, стеснения свободы и произвол вовсе не вытекают из существа российской монархии, что самоуправление, народное представительство, личные свободы, законность и т. п. не только не противоречат интересам самодержавия, но «даже служат вернейшим залогом его прочности и наилучшим обеспечением против всякого рода революционного произвола».

Тщетность попыток реформировать самодержавие побудила Тихомирова в 1914 г. отказаться от политики, «выйти в полную отставку». В дневнике (запись от 13 января 1914 г.) он объяснял этот шаг следующим образом: «Было бы стыдно поддерживать власть, явно ничтожную, чуждую мельчайших признаков идеального, а потому способную только гнить и развращать народ».

Ряд капитальных работ, в том числе четырехтомный труд «Монархическая государственность», многочисленные брошюры, сотни статей, в которых он не только пытался доказать утопичность революционных и либеральных программ, но и обосновать необходимость для России самодержавного образа правления, позволяют говорить о Тихомирове как о крупном теоретике самодержавия.

Первым монархическим произведением Тихомирова стала книга-исповедь «Почему я перестал быть революционером» (1888). Заявляя, что он «не отказался от своих идеалов общественной справедливости», которые будто бы стали «только стройней, ясней», Тихомиров обосновывал невозможность, ненужность революционного пути их достижения, противопоставлял ему путь «мирного прогресса», путь реформ. Он призывал оппозицию признать «установившуюся в России власть и, думая об улучшениях… думать о том, как их сделать с самодержавием, при самодержавии». Главнейшая задача состояла в том, чтобы подготовить «зрелые умы» и планы развития.

Повторив в экономической части положения либерально-народнической теории «малых дел», Тихомиров более подробно остановился на обосновании некоторых паллиативных мер политического характера, выступив, в частности, за смягчение цензуры, упорядочение студенческой жизни, расширение «области ведения земства», придания ему значения «низшего органа правительства» и т. п. Он не оставил планов создания «партии прогресса», которая, признавая самодержавие и сознательно идя на союз с ним, должна всегда иметь наготове практическую программу. Самодержавие, замечал он, — это «такой результат русской истории, который не нуждается ни в чьем признании и никак не может быть уничтожен, пока существуют в стране десятки и десятки миллионов, которые в политике не знают и не хотят знать ничего другого». В связи с этим Тихомиров считал насилием над мужиком попытки революционеров навязать России республиканское устройство.

Главными объектами критики Тихомирова все более становятся буржуазный либерализм и идущий ему на смену «социальный демократизм», вытекающий из учения Маркса. В серии очерков «Начала и концы. Либералы и террористы» подмечается тесная связь, существующая между либерализмом во всех его проявлениях («начала») и революционным движением («концы»). Особое внимание царя Тихомиров обращал на оппозиционную (либеральную по преимуществу) печать: «Нет ни одного революционного течения, которое не имело бы своих корней или отражения в легальной литературе».

Работая в журнале «Русское обозрение» (1890–1898), Тихомиров критиковал народническое отрицание капитализма и вместе с тем предостерегал от недооценки негативных социально-политических последствий этого строя: «Промышленная жизнь, построенная на началах преувеличенной свободы, сама ведет к социальной революции».

Главные черты разумной экономической политики, по его мнению, сводились к следующему: форсированное развитие крупной промышленности «фабричного типа», «высокая степень концентрации» ее, обязательное «согласование» экономических законов с социально-политическими интересами общества и государства, «оживление экономической деятельности государства», попечительная политика в рабочем вопросе («разумное ограждение рабочих от капиталистической эксплуатации», «учреждение пенсионов старикам», «посредничество в спорах» между рабочими и капиталистом, предписание «обязательной обстановки труда», помощь рабочим в развитии «различных форм собственности»).

Тихомиров подвергал резкой критике марксистские представления о государстве. Он полагал, что революционное государство будет строиться на «закрепощении всех граждан под знаменем целого общества», а руководить им будет «правящий класс политиканов», «партийная бюрократия».

Производство при социализме рисовалось Тихомирову как «громадная организация крепостного труда», новое издание феодализма. Тезис же Маркса об отмирании государства вообще объявлялся им пустой фразой, необходимой для обмана рабочих.

По мере активации либерально-конституционных элементов в трудах Тихомирова усиливались призывы к самодержавию «защищать русское дело» и «уничтожать зло» «всеми средствами, какими держится общественное строение», «держать силу грозную для измены и ослушников». Кульминационный пункт этой кампании пришелся на конец 1894–1895 гг. — время болезни и смерти Александра III и начала царствования Николая II. Именно тогда в «Московских ведомостях» появились очерки Тихомирова под общим названием «Конституционалисты в эпоху 1881 г.». Он доказывал, что либерализм может превратиться в прямую угрозу для самодержавия, стать причиной катастрофы «русского дела». Многие страницы очерков напоминали полицейское донесение с указанием «наиболее опасных» либералов из числа живущих.

Противореча самому себе, Тихомиров прославлял Александра III как идеального самодержца, достигшего «неслыханного благоденствия, тишины, довольства и славы».

В четырехтомной монографии «Монархическая государственность», изданной в 1905 г., Тихомиров предлагает альтернативу проектам либералов и радикалов. Ее первая часть («Происхождение и содержание монархического принципа») посвящена преимущественно доказательству того, что самодержавие является лучшей формой верховной власти. При этом подчеркивается, что в спорах о преимуществах той или иной формы власти речь должна идти прежде всего об идеале. Нельзя критиковать монархию на основании практики российского абсолютизма, не уставал повторять он, нельзя критиковать демократию вообще на основе реалий охлократии буржуазного парламента. Монархия вовсе не состоит в произволе одного человека или бюрократической олигархии… Состоит же она в единоличном выражении идеи всего национального целого. Чтобы это могло быть фактом, а не вывеской, необходимы известная организация и система учреждений, способных повернуть российскую монархию с регрессивного пути, ведущего к ее уничтожению, на прогрессивный путь, ведущий «к усилению и расцвету». Тихомиров признавал, что у монархии есть слабая сторона — опасность перехода в абсолютизм. Но для устранения этой опасности он предлагал только одно средство — готовить достойных носителей верховной власти.

Монарх наделяется прерогативой, т. е. правом действовать «вне законных установленных норм, сообразуясь только с обязанностью дать торжество правде высшей, нравственной, божественной». При этом Тихомиров исходит из положения, что «правда выше закона»; царь — гарант «общественной совести».

В качестве первоочередных реформ Тихомиров выдвигал возрождение церковного управления, социальную организацию нации, перестройку правительственных учреждений и законодательное оформление прав и обязанностей подданных.

В церковном вопросе программа Тихомирова сводилась к отделению церкви от государства, которое рассматривалось как основа для установления в дальнейшем «демократического союза церкви и государства», восстановлению патриаршества, «демократической реорганизации прихода». Подчеркивалось, что «восстановление правильного строя Русской Церкви может быть… исполнено только Поместным Собором Русской Церкви, правильно составленным, т. е. с должным совещательным участием священства и мирян».

Особое значение Тихомиров придавал правильной социальной организации национальных сил и их участию в государственном управлении. Он настаивал на корпоративном, а не общегражданском (партийном) представительстве, которое неизбежно привело бы к тому, что русский народ из рук одной, чиновной бюрократии попадет в руки другой — «партийной бюрократии», худшей и более опасной.

Настоящее народное представительство, доказывал Тихомиров, должно быть представительством не партий и даже не классов и сословий, а более мелких социальных групп и слоев, объединенных в специальные корпорации, складывающиеся естественно и не стесненные государственной регламентацией.

Участие «общественных элементов» в государственном управлении может проявляться в трех областях: 1) в управлении, допускающем прямое действие народных сил (местные органы, профессиональные союзы и т. п.); 2) в области законодательной деятельности государства; 3) в области контроля за управлением. Во всех этих областях общественность и бюрократия будут взаимно дополнять друг друга, взаимно контролировать и обличать всякие ошибки и злоупотребления.

«Местное управление», а также управление сословными, профессиональными организациями должно находиться в руках «общественных учреждений», и «бюрократия здесь является органом по преимуществу контролирующим». В «общественных учреждениях» должны быть представлены все социальные группы и слои пропорционально их численности, экономической и социальной важности. Признание широких прав и компетенции этих «общественных учреждений» в значительной мере «компенсировалось» требованием их подконтрольности государственной власти. Что касается «среднего государственного управления» (губернского и проч.), то оно оставлялось Тихомировым «по преимуществу в руках бюрократических учреждений». Общественным силам здесь отводилась роль «совещательная и контролирующая».

Одним из главных условий правильной деятельности высших государственных учреждений является последовательное разделение властей (законодательной, исполнительной, судебной), строгое соблюдение законности. Тихомиров указывал на недопустимость такого положения вещей, когда закон превращается в декорацию путем издания разных «временных правил», министерских циркуляров, высочайших повелений. Законосовещательная деятельность «должна быть обставляема присутствием наилучших сил страны, какие только можно найти», т. е. «советных людей самого управляемого народа». Исполнительная власть должна иметь право и обязанность «самостоятельного действия за собственной ответственностью». Непосредственное же участие верховной власти в «исполнительном управлении должно проявляться лишь в строго необходимой сфере».

Контрольными функциями наделяется «царская дума», члены которой, будучи «поставлены совершенно независимо», находятся в непосредственном общении с верховной властью и имеют «универсальную компетенцию». В думе должны быть представлены делегаты от всех высших властей: законодательной, исполнительной и судебной, и, кроме того, «значительное число членов, избранных или вызванных из среды самих общественных сил». Именно «общественный элемент» он считал наиболее важным «фактором контроля» над бюрократией. Царская дума, имея право законодательной инициативы, должна быть и «местом обычных докладов министров», и «облечена правом запросов им и представления верховной власти заключений относительно той или иной степени ответственности министров», вплоть до предания их суду.

Наконец, для обеспечения «возможно большего общения верховной власти с нацией» Тихомиров предусматривал также периодический созыв совещательных земских соборов. Немного позднее, в августе — сентябре 1906 г., под влиянием революционных событий Тихомиров допускал даже мысль, что предметом обсуждения на таком соборе может быть вопрос о верховной власти: «Какую пожелает собор, такую и установить». При этом ему хотелось надеяться, что представленные в соборе «люди земли», а не политиканы, будут людьми «созидательного и охранительного слоя» и, конечно же, восстановят самодержавие.

Большое внимание Тихомиров уделял национальному вопросу, который для него сводился к проблеме унитаризма Российской империи. Правильная национальная политика, полагал он, естественно приведет к «слиянию всех народностей в одну великую нацию» в России, реализующую «созидательные способности как нации-основательницы, так и собранных ею около себя наций-сотрудниц».

Рассуждая о необходимости «разумной монархической политики», правильного строения государственных учреждений, Тихомиров не забывал прав личности. По его мнению, эволюция монархической государственности должна сопровождаться дальнейшим расширением круга политических прав и личных свобод, вытекающих «из естественного права, прирожденного, связанного с самой природой личности, общества и государства».

Николай II, хотя и одобрил книгу Тихомирова, наградив автора серебряной чернильницей, не смог все же последовать его советам. Признавая «прекрасными» теоретические рассуждения Тихомирова, П. А. Столыпин трезво замечал, что попытки их осуществления в полном объеме явились бы «злостной провокацией и началом новой революции». Да и сам Тихомиров все меньше верил в реальность своей утопии, признавая на страницах дневника, что Россия окончательно вступила, очевидно, «на банальный буржуазный путь».

Глава 30. Либерализм

§ 1. Основные черты и этапы развития либерализма в России

Либерализм — результат развития западноевропейской культуры. В эпоху Возрождения и в Новое время на Западе складывались специфические социокультурные условия, создавшие классические формы либерализма в экономике, политике, праве, идеологии.

Либерализм в России имел существенные особенности. На Западе идеи свободы в значительной мере рождались из борьбы королевской власти с сильной, самостоятельной аристократией и могуществом церкви. В России в период, когда на Западе зарождался и утверждался либерализм, все сословия (включая дворянство) были подмяты под себя абсолютистским государством. Аристократия, ставшая непосредственным орудием власти монарха, не отличалась большим свободомыслием. Православная церковь, не знавшая Реформации, стала мощной опорой русского консерватизма.

Длительное существование крепостнической системы обрекло Россию на экономическую отсталость. На протяжении практически всего XIX в. в стране не было полностью сформировавшегося и осознавшего свои политические задачи класса промышленной и торговой буржуазии — социальной основы и подлинного носителя либеральной идеологии. Окрепшая в последней трети XIX — начале XX в. русская буржуазия была тесно связана с монархией, не имела самостоятельности и политической инициативы. Отсюда важнейшая черта либеральной идеологии в России — ее развивали и отстаивали представители небуржуазных слоев: дворяне, государственные чиновники, университетская профессура, журналисты, литераторы, разночинная интеллигенция. В 80-х гг. XIX в. либеральные идеи стали развивать и народники, отказавшиеся от революционных методов борьбы. Своеобразную и в основе своей либеральную концепцию разработал выдающийся религиозный философ В. С. Соловьев. Западные либеральные идеи пропускались сквозь призму сознания зачастую субъективно далеких от интересов буржуазии социальных групп, приобретая искаженные, а порой и причудливые формы, ассимилируя специфические интересы и настроения различных слоев российского общества. Для русского либерализма характерна изначальная эклектика.

Отсутствие сколько-нибудь прочной социальной базы делало русский либерализм слабым и ставило его в крайне тяжелые условия. Начавшиеся после отмены крепостного права либеральные реформы, с одной стороны, обнаружили несовместимость либерализма с абсолютизмом, а с другой — активировали революционное движение. Либерализм оказался между двумя мощными силами: враждебно настроенной монархической государственной машиной и многомиллионной крестьянской массой, не подготовленной к демократии и способной взорваться революцией. Организационная и идейная слабость, неустойчивость и маргинальность подталкивали либеральное движение к союзу с монархией. Компромиссность, половинчатость, нереволюционность (в отличие от Запада) — характерная черта русского либерализма.

Зачатки либеральных идей можно встретить в России еще во второй половине XVIII в. у Екатерины II, просветителей (С. Е. Десницкий, Я. П. Козельский, Н. И. Новиков), в первой половине XIX в. — у Александра I, в более последовательной форме — у чиновников-реформаторов Н. С. Мордвинова и М. М. Сперанского, декабристов, славянофилов. Но либерализм как теория и как общественное движение зарождается в 40–50-е гг. XIX в. в среде западников и проходит в своем развитии три этапа: 1) дворянский (середина 1850-х — середина 1870-х гг.); 2) земский (середина 1870-х гг. — 1905 г.); 3) буржуазный (1905–1917 гг.). Такое деление весьма условно, поскольку многие либералы эволюционировали в своих взглядах и одинаково активно участвовали на разных стадиях либерального движения.

Этап дворянского либерализма начинается примерно со смертью Николая I (1855) и окончанием Крымской войны (1856). Завершение эпохи николаевского деспотизма, поражение в войне, показавшее отсталость России, возбудили в русском обществе ожидания реформ. Обсуждавшиеся в кружках западников идеи либерализации страны постепенно становятся достоянием широких дворянских слоев, а само дворянское сословие пытается играть самостоятельную политическую роль, не желая быть слепым орудием монархической власти. На данном историческом этапе дворянство, будучи наиболее образованным сословием, было основным носителем либеральной идеологии и важнейшей силой проведения реформ. Главными формами деятельности либерального дворянства были официальные послания («адреса») царю от губернских дворянских собраний с просьбами о проведении преобразований и выступления в печати. К видным идеологам дворянского либерализма следует в первую очередь отнести Т. Н. Грановского, В. П. Боткина, П. В. Анненкова, К. Д. Кавелина, раннего Б. Н. Чичерина.

Многие представители этого течения позитивно оценивали капитализацию стран Европы, видели в буржуазии молодой прогрессивный класс, связывали с ним защиту прав личности и собственности, установление правового порядка. Либералы желали скорейшей европеизации России, ликвидации крепостного права, развития промышленности и торговли, ограничения сословных привилегий дворянства. Они выступали за введение представительных органов власти (без ограничения самодержавия!), установление режима законности в деятельности государства, равный для всех суд и ответственность должностных лиц.

Вместе с тем дворянский либерализм страдал серьезными изъянами. У либеральных дворян отсутствовали четкие требования свободы промышленности и торговли (главное в экономическом либерализме). Вместо этого предлагался принцип отеческой опеки над национальной промышленностью. Дворянский либерализм еще ясно не формулировал идею «всесословности» (уравнение сословий в правах), был в основном аристократичен. Дворянские либералы, боясь революции, являлись сторонниками постепенного приобщения народа к демократическим процедурам, ограниченного участия масс в управлении общественными делами. Следует также отметить консерватизм и монархизм либерального дворянства, его готовность постоянно идти на уступки абсолютизму. По сути, требования либерального дворянства сводились к тому, чтобы побудить государство проводить реформы. При этом, в отличие от дворян конца XVIII — начала XIX в., либералы середины XIX в. делали ставку не на личность просвещенного монарха, а на монархию как институт, для которого характерна сильная исполнительная власть.

Следующий этап развития либерализма в России связан с деятельностью земств — органов местного самоуправления. Царское правительство, стремясь приспособить самодержавие к капиталистическому развитию страны и вовлечь в этот процесс основные сословия (прежде всего дворянство), приняло «Положение о губернских и уездных земских учреждениях» (1864) и «Городовое положение» (1870). Примерно к середине 1870-х гг. земства перехватывают инициативу у дворянских губернских собраний и становятся центрами либерального движения. Хотя организацию земств и можно рассматривать как одну из первых попыток уравнения в правах сословий, главную роль в них все же играло дворянство. Земские учреждения на 9/10 состояли из дворян. С течением времени в деятельности органов местного самоуправления начинают принимать заметное участие земские служащие (врачи, учителя, агрономы и т. п.).

Дворянство продолжало оставаться основной силой либерального движения в России, но, в отличие от дворянского этапа, земский либерализм включал в себя значительное число разночинных интеллигентов. Кроме того, земства вовлекали в общественную деятельность более широкий круг дворян, становились для них школой политического воспитания. Помимо традиционных «адресов», земские либералы созывали легальные и полулегальные съезды, более активно и наступательно использовали печать. Дворяне, пришедшие работать в земства и почувствовавшие вкус к этой деятельности, очень быстро обнаруживали, что местное самоуправление постоянно наталкивается на бюрократический произвол абсолютистского государства. Это обстоятельство стимулировало оппозиционность земских либералов, заставляло их обращаться к центральной власти с требованием дальнейших реформ.

Внутри земского либерализма не было идейного единства. С большой долей условности его можно разбить на три направления: 1) умеренно-либеральное, группировавшееся вокруг журнала «Вестник Европы» во главе с К. К. Арсеньевым, 2) консервативно-славянофильское (Д. Н. Шипов; основное положение — сохранение абсолютизма), 3) конституционалистское (В. А. Гольцев, С. А. Муромцев), наиболее последовательное в своем требовании конституции. В целом в земском движении преобладали умеренно-либеральные и консервативные настроения, многие земства были политически индифферентны. В своем большинстве земские либералы говорили о необходимости единения царя с народом на основе развитого местного самоуправления, выступали за представительство земств в Государственном совете, боролись за расширение прав земских органов, усматривая в них ростки будущего российского парламентаризма.

Политическая идеология земских либералов — это программа дворян-землевладельцев, стремившихся в условиях развивающегося капитализма сохранить помещичье хозяйство и расширить свои политические права. Во избежание революционных потрясений дворяне были заинтересованы и в том, чтобы наделить определенными правами крестьянство, в известной мере демократизировать общественную жизнь. Если отвлечься от единичных, наиболее радикальных проектов, то требования земских либералов сводились к расширению гласности, ослаблению цензуры, отмене телесных наказаний, ликвидации полицейского режима. В экономической области отстаивалась идея сохранения общинного землевладения как средства против обезземеливания крестьян, предлагались меры по передаче земли в крестьянское владение (на выгодных для помещиков условиях), по организации мелкого поземельного кредита, выдвигались предложения о снятии ограничений, налагаемых паспортной системой (что сделало бы крестьян более мобильными в поисках работы), о перераспределении налогов (снижение налогов для бедных слоев общества и увеличение для богатых).

Многие положения земских либералов отражали потребности капиталистического развития страны, становились все более внесословными и буржуазными, способствовали формированию подлинно либерального правосознания.

Новый этап развития либерализма в России наступил в начале XX в., когда были созданы две нелегальные политические организации — Союз земцев-конституционалистов (1903; состоял из земских деятелей) и Союз освобождения (1902; объединял либеральную интеллигенцию). После Манифеста 17 октября 1905 г., объявившего гражданские свободы, на базе этих двух организаций образовались Конституционно-демократическая партия (П. Д. Долгоруков, С. А. Муромцев, Д. И. Шаховской, П. Н. Милюков) и Союз 17 октября (Н. И. Гучков, М. В. Родзянко, Д. Н. Шипов; его ядро составило правое крыло Союза земцев-конституционалистов) — наиболее влиятельные либеральные партии. По своим программам данные политические объединения были во многом типично буржуазными, но лишь с течением времени у них установилась непосредственная связь с «третьим сословием» России.

Русский либерализм начала XX в. отражал интересы буржуазии и отстаивал капиталистическое развитие страны. И кадеты, и октябристы провозглашали полный набор прав и свобод человека в духе классического либерализма, заявляли о необходимости установления конституционной монархии. При этом, правда, кадеты вне рамок своей официальной программы интенсивно обсуждали возможность ликвидации монархии и созыва Учредительного собрания, которое и должно было бы определить будущую судьбу российской государственности. Октябристы в своих требованиях не шли дальше положений Манифеста.

Вместе с тем либеральная идеология периода думской монархии — это не классический либерализм эпохи свободной конкуренции, а либерализм, сложившийся на фоне господства монополий, острой вражды между капиталистами и рабочим классом, империалистической борьбы за передел мира. Русский либерализм начала XX в. нес на себе отпечаток этатизма, демократизма, социализма и национализма. Этатизм сказывался в том, что, в отличие от классической эпохи, когда отстаивался принцип невмешательства государства в экономику, русские либералы заявляли о необходимости поддержки со стороны государства национальной промышленности и сельского хозяйства, о борьбе с монополиями.

Если дворянские и земские либералы во многом исповедовали сословность, то буржуазный либерализм отличался заметным демократизмом. Идея всесословности (равенства граждан перед законом) приняла ясный и отчетливый вид. Кадеты выступали за защиту прав меньшинств (политических, национальных, религиозных), за снятие ограничений в правах поляков и евреев, за отмену паспортной системы. Либералы требовали всеобщего, прямого и равного избирательного права при тайном голосовании. Для буржуазных либералов (особенно кадетов) было свойственно заявлять о себе как о выразителях интересов всего народа, они выдвинули в России идею надклассовости институтов власти, развивали теорию правового государства. Демократия понималась ими как плюрализм мнений и партий. Но при всем формальном демократизме буржуазных либералов они никогда не забывали о «непросвещенности» русского народа, его неподготовленности к реальному участию в управлении обществом. Многие буржуазные либералы опасались катастрофических последствий русской революции, установления деспотии в форме «самодержавия народа».

Буржуазный либерализм отличался социальной ориентированностью, содержал отдельные социалистические идеи. Претендуя на лидерство в обществе, либералы не желали отдавать пальму первенства в решении крестьянского и рабочего вопросов партии социалистов-революционеров или социал-демократам. Программы либералов предусматривали наделение крестьян землей, материальное обеспечение переселенческой политики. За рабочими признавалось право на объединения и стачки, социальное страхование и восьмичасовой рабочий день, предлагалось запретить ночные и сверхурочные работы и установить охрану труда женщин и детей на вредном производстве. Октябристы особо указывали на необходимость решения рабочего вопроса на базе развития промышленности. Важным программным требованием было введение всеобщего бесплатного и обязательного начального образования. Буржуазные либералы выступали за признание права всех членов общества на «достойное человеческое существование», имея в виду материальную защищенность личности, «равенство исходных шансов» (минимальный гарантированный набор материальных благ).

Русско-японская и Первая мировая война придали буржуазному либерализму еще и национальную окраску. Возникший на почве войны патриотический подъем повернул многих либералов к национальным ценностям. Если классический либерализм рассматривал личность, государство и право абстрактно, то либералы начала XX в. пытались соединить либеральные идеи с национальными политико-правовыми традициями. Правые буржуазные либералы (их идеологом был П. Б. Струве) призывали помещиков и крестьян, капиталистов и рабочих, власть и интеллигенцию пойти на взаимный компромисс и сплотиться во имя национального единства и сохранения исторической государственности (т. е. монархии). Они утверждали, что правовая государственность России может быть создана только в рамках национальной идеи, на основе национальных ценностей.

История либерализма в России закончилась в октябре 1917 г. Тонкий слой либеральной интеллигенции и зачатки правовых начал в жизни общества были сметены социалистической революцией, внедрявшей тоталитарное сознание.

§ 2. Дворянский либерализм. К. Д. Кавелин, Б. Н. Чичерин

Центрами дворянского либерализма стали кружки столичной интеллигенции. Петербургский кружок, нареченный современниками «Партией петербургского прогресса», имел многочисленные связи в придворных, правительственных, общественных кругах России и за границей (А. И. Герцен). На собраниях этого кружка (без карт и музыки, но с традиционным чаем) встречались столичная профессура (М. Н. Катков, В. Д. Спасович, М. М. Стасюлевич, Б. И. Утин), министерские чиновники (братья Н. А. и Д. А. Малютины, Н. И. Стояновский), писатели и журналисты (И. С. Тургенев, Н. Г. Чернышевский и др.). Его признанным лидером постепенно становился К. Д. Кавелин.

В московский кружок входили А. В. Станкевич, Е. Ф. и В. Ф. Корш, С. М. Соловьев, К. П. Победоносцев (в ту пору еще не консерватор) и др. Сначала этот кружок возглавлял Т. Н. Грановский, а после его смерти видную роль играл в нем Б. Н. Чичерин.

Кружки контактировали друг с другом, выдвигали общие требования «законности» и «гласности». Решающее средство осуществления этих лозунгов они видели в просвещенном и легитимном самодержавии. Главной публичной трибуной «кружкового» либерализма стал журнал «Вестник Европы», основанный в 1861 г. группой профессоров, покинувших Петербургский университет в знак протеста против политики правительства (К. Кавелин, А. Пыпин, В. Спасович, М. Стасюлевич, Б. Утин).

Политическая программа этого течения представлена наиболее полно в «Письме к издателю» Кавелина и Чичерина, написанном после окончания Крымской войны и опубликованном в сборнике Герцена «Голоса из России». Заявив о том, что они «не разделяют… образа мыслей» Герцена и не сочувствуют его «деятельности с отъезда за границу», Кавелин и Чичерин так изложили свои планы: «Мы думаем о том, как бы освободить крестьян без потрясения всего общественного организма, мы мечтаем о введении свободы совести в государстве, об отменении или, по крайней мере, об ослаблении цензуры». Авторы были «твердо убеждены», что «только через правительство у нас можно действовать и достигнуть каких-нибудь результатов». Они осуждали Герцена за его революционную агитацию, подчеркивая, что для них «революционная теория не только неприложима: она противна всем нашим убеждениям и возмущает в нас нравственное чувство».

Кавелин и Чичерин совместно обосновали этатистский подход к прошлому и будущему России. В основе его лежали следующие постулаты: 1) понимание государства как движущей силы русской истории; 2) обоснование его ведущей роли в судьбах России ее географическими и природными условиями; 3) противопоставление истории России истории других народов, прежде всего Западной Европы.

Основное содержание социально-политической истории отечества либералы видели в «закрепощении и раскрепощении сословий государством». Всесилие государства объяснялось суровой естественной средой. Степь препятствовала образованию прочных социальных связей; русские люди изображались «одиночными, блуждающими лицами», «затерянными в необозримом, едва заселенном пространстве». Организатором жизни общества стало государство, оно побуждало служить национальным интересам. Солидаризируясь в некоторых вопросах со славянофилами, либералы пришли к решительной антитезе истории России и народов Западной Европы, которые сами строили свои государства: на Западе властвует начало права, в России — сила власти; на Западе все вырастало «снизу», в России все насаждалось государством «сверху».

Между вождями этого течения существовали и теоретические разногласия, политические споры. Поэтому имеет смысл изложить их политические взгляды по отдельности.

Константин Дмитриевич Кавелин (1818–1885) родился в Петербурге в семье, принадлежавшей, по определению Достоевского, к «средневысшему кругу» русского дворянства, поступил в Московский университет сначала на историко-филологический, а затем на юридический факультет, защитил диссертацию на тему «Основные начала русского судоустройства и гражданского судопроизводства» и приступил к чтению лекций по истории русского права.

В 1848 г. Кавелин переезжает в Петербург, служит чиновником в различных ведомствах, а затем становится профессором кафедры гражданского права Петербургского университета. В 1857 г. он был приглашен преподавателем к наследнику престола, несмотря на то что он в это время уже слыл «самым отчаянным либералом». В Петербурге Кавелин и завершил свой жизненный путь.

Кавелин исходит из того, что «индивидуальность есть почва всякой свободы и всякого развития, без нее немыслим человеческий быт». В основе русской и европейской истории лежит одно начало — человек. Но все же на заре отечественной истории у русско-славянских племен личностного начала не было, в отличие от германских племен. Отсюда и различные задачи: западным народам предстояло развить человеческую личность, а русским — создать ее. Образование сильного Русского государства обусловлено этим историческим обстоятельством. Вся ранняя русская история представляет собой постепенное вытеснение родовых отношений государственными.

По Кавелину, через разложение родового быта и возникновение государства зарождается в России начало личности: «Появление государства было вместе и освобождением от исключительно кровного быта, началом самостоятельного действования личности».

Сущность Русского государства Кавелин определяет как «тип двора или дома», где царь, являясь безусловным господином, осуществляет свою власть как владелец усадьбы, а все подданные — от самых низших слоев вплоть до высших сановников — обязаны нести какую-либо службу. Подданные становятся «сиротами» царя, а потому слуга — это высший титул и награда. Такой государственный строй, охватывая собой все общество — от царя до последнего подданного, — представлял собою удивительное единство, а «вся русская история, как древняя, так и новая, есть по преимуществу государственная, политическая, в особенном, нам одним свойственном значении этого слова. Областная провинциальная жизнь еще не успела сложиться, когда стало зачинаться и расти государство».

В тесной связи с обеспечением прав личности государством ставился вопрос об отмене крепостного права. В знаменитой «Записке об освобождении крестьян в России» (1855) Кавелин резко осуждал крепостное право: оно поражает промышленную деятельность народа «в самом ее зародыше», убивает «всякий нравственный и моральный успех в России». Кавелин утверждал, что из-за крепостного права русское государство «несколько раз» стояло «на краю погибели» (выступления Разина и Пугачева), что сохранение крепостного права мешает проведению реформ судопроизводства, судоустройства, полиции, администрации и цензуры.

Признавая необходимость отмены крепостного права в России, Кавелин предостерегал от революционных, насильственных изменений в политико-правовом строе. В той же самой «Записке» он советует вести либеральные преобразования эволюционным путем, медленно и мирно, залогом этих преобразований должны быть царь и вера в него народа.

Кавелин считал введение конституционных порядков не только несвоевременным, но и опасным. В мае 1861 г. Кавелин издал работу «Дворянство и освобождение крестьян», в которой заявлял о неготовности России к представительным учреждениям. К ним стремится, писал он, только дворянство, но дворянская конституция невозможна. Дворянство изолировано от других классов, а добиться конституции в одиночку оно бессильно.

Для него важнее были судебные реформы, свобода печати, хорошо проведенная земская реформа. «Ими бы следовало заниматься вместо игры в конституцию». На сегодняшний день, по мнению Кавелина, нужна легитимная монархия, где законный порядок совмещается с абсолютизмом.

Издание закона о земской реформе было с энтузиазмом воспринято Кавелиным. В земстве, писал он, «громадная целительная сила всех наших недугов». Выступая в принципе за бессословное земство, Кавелин считал, что ввиду розни сословий пока это пожелание неосуществимо. Но он не оставлял надежды на то, что совместная работа сблизит сословия и это станет основой нового политического порядка, с возможными представительными элементами в его устройстве.

Большое значение Кавелин придавал административным реформам. Считая, что реальная власть находится не у царя, а у придворной клики, он предлагал для исправления положения учредить административный Сенат, который положит конец бюрократическому произволу, обеспечит единство в государственном управлении и будет систематически доводить до сведения царя нужды и потребности страны. Треть Сената, по его плану, должна состоять из лиц, назначаемых царем. Другая треть выбирается губернскими земствами и, наконец, последняя треть — самим Сенатом.

Этатистский подход к российским политико-правовым явлениям приобретает более стройную форму во взглядах Чичерина.

Борис Николаевич Чичерин (1828–1904) родился в семье богатого и родовитого тамбовского помещика, учился на юридическом факультете Московского университета, слушал лекции Грановского, Соловьева, Кавелина, уверовал в гегелевскую философию права, подготовил диссертацию «Областные учреждения России в XVII веке», которая явилась новым словом в русской историко-правовой науке.

Основные его труды: упомянутое нами выше «Письмо к издателю» (1856), написанное вместе с Кавелиным, «Опыты по истории русского права» (1858), «Несколько современных вопросов» (1862), «О народном представительстве» (1866), цикл фундаментальных лекций по государственному праву, прочитанных в период преподавания в Московском университете с 1861 по 1867 г. Впоследствии они были опубликованы как «Курс государственной науки» в трех частях: «Общее государственное право» (1894), «Наука об обществе, или Социология» (1896) и «Политика» (1898). Чичерин — автор первого отечественного курса «История политических учений» (1869–1902).

Чичерин опирается на гегелевскую трактовку государства как высшего воплощения нравственности. Еще большая роль отводится государству в отечественной истории. По Чичерину, русское государство — не только надклассовая, но и надсословная организация. Оно возникло из средневековой неурядицы и должно было требовать от подданных посильной службы, для того чтобы учредить правильное управление, внедрить благоустройство, обеспечить силу и могущество России. Государство возложило на все сословия общие для всех обязанности. Но когда государство достаточно окрепло и развилось, чтобы действовать собственными средствами, оно перестало нуждаться в этом тяжелом служении. В результате в конце XVIII в. изменилось положение дворянского, а также городского сословий. Жалованными грамотами были предоставлены разные права и преимущества дворянству как высшему сословию в награду «за долговременное служение отечеству», а также определенные льготы городскому сословию. Теперь «уничтожается наконец и… последняя принудительная связь» — пожизненная служба крестьян помещикам и государству. Так создается логическая картина закрепощения и раскрепощения государством в равной мере всех сословий, нивелируется положение помещиков-»душевладельцев» и «крещеной собственности» — крепостных. Пришла пора, пишет Чичерин, окончательно «раскрепостить сословия», провозгласив свободу от крепостного положения, а также другие свободы: совести, книгопечатания, общественного мнения (гласности). Величие России и русского народа связывается с государством. Сознательное выступление против него трактуется как потеря любви к отечеству.

Народная стихия, предоставленная самой себе, проявлялась, по мнению Чичерина, лишь в бесплодном анархическом разгуле. С юношеских лет он испытывал острую неприязнь к «толпе», ему в равной степени были чужды и широкое революционное движение, и то учение, которое претендовало на самое полное выражение чаяний масс, — социализм. Раньше, чем кто-либо из идейных соратников, Чичерин осознал, что либералам не приходилось мечтать о массовой опоре. Всякие попытки опереться на демократию, по его мнению, опасны и даже преступны; подлинной силой, способной провести преобразования в нужном духе, служит власть, посему следует настойчиво искать подходы, позволяющие направить ее в нужное русло. Единственным созидательным орудием предстает самодержавно-бюрократическое государство.

Решительность своей либерально-охранительной позиции Чичерин ярко продемонстрировал в 1858 г., выступив против герценовского «Колокола». Герцен в одной из статей, не указывая имен, повел разговор о «либеральных консерваторах», Чичерин почувствовал себя задетым и ответил резким письмом под названием «Обвинительный акт». Это было первое в «эпоху реформ» публичное выступление либерала против «революционных крайностей».

Чичерин сформулировал основной принцип «охранительного либерализма» — «либеральные меры и сильная власть». Обстановку же, сложившуюся после отмены крепостного права, он оценивал диаметрально противоположно — «стеснительные меры и слабая власть», а это, по его разумению, неизбежно порождает анархический разгул.

Через несколько месяцев после отмены крепостного права Чичерин высказывает мысль, что нужно постепенно подключать весь русский народ к государственной деятельности. Но тут же он приводит ряд опасений. Русские крестьяне, большая часть всех подданных империи, не способны к управлению государством, так как их мысли и деятельность не выходят за пределы сельской сферы. Среднее, городское сословие имеет «городовое и государственное» назначение. Город — не только средоточие торговли, но и культурный центр, где развивается политическая мысль. А вот назначение дворянства — управлять государством, быть «руководителем остальных сословий». Таким образом, по мысли Чичерина, и в пореформенный период сохраняется ведущая роль дворянства в российской политике при возрастающем участии в государственной жизни купечества и разночинной интеллигенции, которые в дальнейшем будут составлять «цвет труда и образования». Большинство же населения, крестьянская масса, по-прежнему остается вне политики.

Дворянству принадлежит право участия в сельском и городском управлении. Оно должно преобладать и в учреждениях, где представлены разные сословия, что может найти выражение в количественном перевесе членов от дворянства и в председательствовании; это последнее право особенно важно, ибо председатель оказывает огромное влияние на ход дел в учреждении.

Чичерин допускает участие народных представителей в законодательстве. С самодержавной властью совместимы четыре способа учета мнения сословий в правотворчестве: 1) вызов экспертов по частным вопросам; 2) вызов в отдельных случаях депутатов от сословий; 3) постоянное присутствие депутатов в Государственном совете во время прений; 4) совещательное собрание из представителей от сословий.

Но идея единого собрания (парламента) даже сословных представителей не удовлетворяет Чичерина, ибо опять-таки крестьяне, с его точки зрения, не способны к роли законодателей. На первых порах очевидно, что единственное сословие, которое может иметь «голос и вес», — все то же дворянство. Однако Чичерин высказывает опасение, что при исключительном преобладании дворянства в законодательстве государственные интересы будут принесены в жертву сословным интересам. В результате Чичерин, как и Кавелин, все более склонялся к легитимному самодержавию, ограниченному своими собственными законами.

Дворянский либерализм в пореформенной России недалеко ушел от ранних либеральных проектов Сперанского.

§ 3. Земский либерализм. А. Д. Градовский

Одним из теоретиков земского либерализма был профессор Петербургского университета, видный государствовед Александр Дмитриевич Градовский (1841–1889). Он уделял пристальное внимание проводимым в России реформам, и в том числе по местному самоуправлению. Для современников его мнение было весомым и авторитетным. Главный труд Градовского — «Начала русского государственного права», где подробно анализируются вопросы местного самоуправления.

Свою политическую позицию Градовский определял как либерально-консервативную. Он фактически выступал за установление в России конституционной монархии (но говорил об этом крайне завуалированно и опосредованно), развитие парламентаризма и инициативы населения.

Теория самоуправления Градовского в значительной мере базируется на европейских источниках и историческом опыте стран Запада. Градовский полагает, что введение местного самоуправления — закономерный этап в развитии каждой страны, достигшей определенной степени зрелости. Когда в феодальной Европе королевская власть объединяла раздробленные княжества в целостное абсолютистское государство, жесткая централизация была оправданна. Но по мере укрепления национальных государств, развития общественной свободы и личной инициативы граждан неограниченный управленческий централизм становится тормозом на пути социального прогресса, и его с необходимостью сменяют децентрализация и самоуправление. Градовский подчеркивает, что местное самоуправление может реализоваться только в условиях ограниченной монархии, механизм осуществления абсолютистской власти исключает проведение более или менее последовательной децентрализации. Инициатива населения, спонтанно и постоянно перерастающая из сугубо хозяйственной в политическую, несовместима с безапелляционностью самовластья. Страной, где монархизм идеально совместился с принципом самоуправления, он считает Англию, а в США, по его мнению, местное самоуправление в полной мере выражает республиканскую идею народовластия.

Под ред. Мартышина О.В. История политических и правовых учений. 3-е издание. Учебник

Под ред. Мартышина О.В. История политических и правовых учений. 3-е издание. Учебник

В учебнике, подготовленном кафедрой теории государства и права Московского государственного юридического университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА), дан анализ основных направлений политической и правовой мысли от древности до наших дней в России, странах Запада и Востока. При этом политико-правовая мысль России представлена более полно, что продиктовано ее особой важностью в свете происходящих в нашей стране перемен и необходимостью переосмысления прошлого.<br> Для студентов, аспирантов, преподавателей юридических, философских, исторических и политологических вузов и факультетов, а также широкого круга читателей, интересующихся проблемами политики, государства и права. <br><br> <h3><a href="https://litgid.com/read/istoriya_politicheskikh_i_pravovykh_ucheniy_3_e_izdanie_uchebnik/page-1.php">Читать фрагмент...</a></h3>

Внимание! Авторские права на книгу "История политических и правовых учений. 3-е издание. Учебник" (Под ред. Мартышина О.В.) охраняются законодательством!