|
|
ОглавлениеАрхивное дело П. П. Ершова. Пролог Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгуIIВ 1830 году семья переедет в Санкт-Петербург. Петруше в тот год исполнилось лишь шестнадцать лет. Их нечаянному переезду в Северную столицу поспособствовало еще и то, что Павла Алексеевича за усердный и многолетний труд перевели служить в город на Неве. Взять с собой одного старшего Николая означало оставить его там без присмотра, так как по роду деятельности родителю вновь предстояли инспекционные поездки. А потому было решено, что они едут всей семьей. В Санкт-Петербурге братья поступают в университет, и помог им в этом непосредственный начальник Павла Алексеевича — генерал Капцевич, который командовал в то время корпусом внутренней стражи в Департаменте жандармерии и был в фаворе у государя императора Николая I. Пока же, не касаясь такого понятия, как Божий промысел, могу лишь высказать предположение, что Петруше действительно было необходимо это высшее, более того, системное введение в образование, как некий прообраз всей его последующей деятельности на ниве просвещения в таком гигантском крае, как Тюмень. В Санкт-Петербурге он часто рассказывал друзьям о своей «северной красавице», как он часто называл Сибирь, и о том, что мечтает лишь о скорейшем завершении начатого образования, чтобы затем посвятить всю оставшуюся жизнь изучению необъятного и таинственного края, который, по словам Михайло Ломоносова, еще принесет российскому государству небывалое могущество. В самом университете Ершов держался особняком. И, приходя задолго до начала занятий, стоял у окна, занимая свое место на последнем ряду лишь тогда, когда появлялся профессор. Зато каждую свободную минуту он спешил в свою комнату, где открывал томик кого-то из русских писателей и предавался чтению. Или даже просто уходил со своих занятий на кафедру русской словесности послушать лекции профессора Плетнева. И вот однажды случилось нечто, в корне изменившее всю последующую судьбу Петруши Ершова. Ближе к концу года профессор Плетнев задал своим студентам вопрос: нет ли у кого-либо из них стихов на тему Рождества Христова? Он задал вопрос, а дисциплинированный Петр Ершов, оказавшийся в этот момент на его лекции, всего лишь отозвался, вспомнив о написанном им еще при окончании Тобольской гимназии первом стихотворении «Ночь на Рождество Христово»... И по просьбе профессора даже прочитал его немного вслух: Месяц сокрылся в волнистых изгибах хитона ночного; В далеком пространстве небес затерялась зарница... С этого момента он и был замечен в университете. Мало того что он в свои шестнадцать лет был просто привлекательным: плечистым и темноволосым, немного стеснительным, но пытливым и романтичным, а главное, чрезмерно доверчивым — этаким Иван Царевичем из доброй русской сказки, — он оказался еще и чрезвычайно способным выражать свои чувства и любовь к Творцу в стихах... Пожалуй, с этого нечаянного случая все и началось. Юный студент удостоился чести быть приглашенным в гости к своему преподавателю. — Входите и будьте как дома, — сказал Петруше, поднявшемуся во флигель небольшого особняка, Петр Александрович Плетнев. Петр вошел в небольшую комнату, даже слегка пригнувшись. Плетнев, заметивший это, мгновенно отреагировал: — Тесновато, конечно, это не у вас в Сибири... Масштабы немного не те... — Пожалуй, — согласился Петр. — И все же у вас здесь уютно, вот только... — Что же вы остановились, милый друг? Будьте столь любезны, продолжайте... — попросил Петр Александрович. — ...вот только немного однообразно... Так, наверное, будет точнее. А насчет высоты и прочего... У нас в Сургуте есть башня аж на 85 венцов... — начал Ершов и даже дал преподавателю некоторое время, чтобы тот смог сообразить, какова должна быть высота выложенных подряд 85 рядов бревен... — Это что же... выходит чуть поболе 15 метров? — уточнил Плетнев. — Ну если только вы отточенные карандаши за бревна приняли, то пусть будет 15, — сказал Ершов и улыбнулся... — Карандаши, говорите? — улыбаясь, переспросил профессор. — А где же это вы, сударь, такой недомерок видели? Его и валить-то еще грех, — сказал Петр и добавил: — Или в нашей далекой заполярной Мангазее, например, на башне бьют куранты поболе ваших, опять же наших местных умельцев, а в Илимске — так там еще в ХVI веке в городе был свой действующий, хоть и деревянный, но водопровод... — Да, слава Богу, не оскудела земля сибирская самородками, — произнес Плетнев и добавил: — Да вы не стойте, присаживайтесь к столу, мы сейчас будем с вами чай пить... Выпив по три стакана чаю, уже порядком разрумяненные, они пересели на диван. — Расскажите, как там в Сибири? Ведь туда высылается столько беспокойного и часто ненадежного столичного люда. Как вы там с ними жили-то? — По-людски. Действительно, кого у нас только в Сибири нет. Вот только думается мне, что важно не кто они и почему там оказались, а какие они. Какие они люди в первую очередь... А значит, и неважно, где тот или иной человек живет. Главное — как он живет... Плетнев несколько секунд осмысливал сказанное Ершовым, а потом решил переменить тему их разговора. — Вы сами-то давно стихотворством себя тешите? — Нет, то было еще в гимназии, нам дали домашнее задание на общую для всех тему... — Очень интересно... А вы стихи Пушкина читали? — Да. Но лишь те, которые нам в Сибирь композитор Алябьев привез. — Я так понимаю, что в ссылку? Петруша согласно кивнул головой. — А что касается Пушкина, то могу сказать, что Александр Сергеевич — гордость нашего университета! — Дадите его почитать? — спросил любознательный студент. — Ради Бога, думаю, что вам понравятся его последние стихи. Вскоре они распрощались. И, получив обещанные стихи, Ершов покинул квартирку преподавателя и уже спускался вниз, когда ему навстречу и дальше к Плетневу прошел молодой человек. — Это не от тебя ли, брат, такое чудное создание снизошло? — с улыбкой спросил своего сотоварища по кафедре русской словесности адъюнкт-профессор Александр Васильевич Никитенко. — От меня... — утвердил Плетнев. — Он, я так понимаю, есть Божий сосуд! Чист, искренен и чрезвычайно одарен... — И как же его величать? — Петр Ершов, приехал к нам учиться из Сибири. — Так ты считаешь, что этот юноша действительно талантлив? — Да, по крайней мере я могу судить лишь по одному его стихотворению, написанному им еще в гимназии... — и, поискав среди бумаг на столе, Петр протянул Александру переписанные им строки ершовского стихотворения: — Почитай, хочу предложить тебе поставить его на святочной неделе в университетском театре... И Никитенко, опустившись в кресло, мгновенно погрузился в чтение. Оба этих молодых друга были антиподами: Никитенко тверд как камень, а Плетнев мягок как воск. Никитенко был чрезвычайно строг и щепетилен в выборе новых друзей, даже из числа своих университетских выпускников, а Плетнев — чрезвычайно добр и щедр к каждому. Даже влюбчив, так как видел в каждом из своих талантливых учеников образ и подобие Творца. А потому не скупился на доброе слово и на проявление к ним внимания, понимая, что многие приехали издалека и не имеют подчас ни внимательного собеседника, ни второго костюма для выхода в свет, а подчас и лишнего куска хлеба... Внимание! Авторские права на книгу "Возвращение «Конька-Горбунка»" ( Ильичев Сергей ) охраняются законодательством! |
||||||||||||||||||||||
