Теория познания. Гносеология. Учебник

Ильин В.В.

Возрастное ограничение: 0+ Жанр: Философия Издательство: Проспект Дата размещения: 31.07.2018 ISBN: 9785392279340 Язык: Объем текста: 555 стр. Формат: epub

Оглавление

От автора

Глава I. Гносеология как наука

Глава II. Познавательное отношение

Глава III. Феномен знания

Глава IV. Легитимация знания

Глава V. Человек мыслящий – символический

Глава VI. Знак – смысл – значение

Глава VII. Понимание

Глава VIII. Творчество

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

Глава IV.
Легитимация знания

§ 12. Простые и внушительные посылки

Социальный фактор – не катализатор, не ингибитор; серьезное гносеологическое рассмотрение не допускает применения «ферментативной» модели. Равным образом оно предотвращает использование схемы «декора», «антуража». Социальный фактор – не фланер, не тыловой план познавательной картины; он – естественный, прямой, органичный ее участник. Гносеологическая миссия социальности в контексте теории познания – конструктивное синтезирование знания посредством сочетания поставляемых миром культуры символических форм.

Характер «сочетания», на поверхности определяемый порядком ассоциации и метафоризации, по сути обусловливается архетипическими (в смысле: фундаментальными) допущениями, первообразами каждого конкретного времени (исторической эпохи, отрезка культуры, социальной стадии). Почему движение светил по небесному своду описывается (вернее: должно описываться!) кругом? Потому что выработанная античностью сакрализация геометрических фигур наделяла круг «совершенностью», атрибутивной «эфирным» (квинтэссенциальным) телам. Стереотип «совершенности» применительно к заштатной «траектории» это – не натуральная физика, не астрономия, это – символическое миросозерцание, врывающееся в интимный когнитивный процесс тематизации (от Евдокса, Калиппа, Аристарха, Птолемея, Коперника, Тихо Браге до Кеплера) реалий.

Феномен инкорпорации в знание генерируемых социокультурой символических форм – капитальное эвристическое правило: будучи порождениями (своего) времени, ученые не могут отправлять поисковые акты – имманентные операции номинации, атрибуции, предикации, реификации, категоризации, типологизации, версификации, интерпретации, – не прибегая к заимствованиям из богатого на образы Lebenswelt.

Действуя как современники какого-то времени, ученые несут его родимые пятна – ищут истину и заблуждаются вместе с эпохой. Являясь творцами, работники науки оказываются «представителями»; созидателями, но «выразителями» данных им символических возможностей.

Закон тяготения вывел Ньютон; до его свежей новации тезаурус не располагал формулировкой зависимости обратных квадратов (ср.: полемика Зигварта – Гуссерля). Однако содержательное толкование «гравитации» (с введением гипонимов, адресацией к категорологии) не может быть поставлено в заслугу Ньютону (опустим нюанс, что оно и по сей день не выработано). Интерпретация, предикация, атрибуция, самая номинация «притяжение – отталкивание» заимствуются автором закона тяготения у кембриджских платоников, в свою очередь опирающихся на идею «симпатии – антипатии» Д. делла Порты (высказанную в «Естественной магии» – 1584 г.). Биоантропоморфные (мифологические) параллели, никакого отношения к строгой науке (математизированному естествознанию, физике) не имеющие, имеют прямое отношение к культуре и ее агенту – естествоиспытателю (механику) Ньютону, который поступает – думает, постигает, объясняет – так, как предписывает культура. Последнее и делает его «нормально мыслящим», т. е. адаптированным к условиям своего времени человеком. Человек принадлежит времени (истории, эпохе), а оно ему; время и человек – одно и то же.

Ни разум, ни безумие не могут идти дальше, чем предписывают локусы времени, ресурсы социокультуры (в нашу «просвещенную эпоху» те же биоантропоморфные толкования некредитоспособны – внедренный в космогонию антропный принцип выглядит как экзотическая инкрустация); творения человека обязаны своим происхождением не только творческой фантазии, но и семантическому (символическому) потенциалу эпохи.

Отсюда – наше несогласие с Юнгом, полагающим: «обычно фантазия не ведет к заблуждению, для этого она слишком глубоко и проникновенно связана с фундаментом человеческих и животных инстинктов». Поскольку фантазия (сила воображения) не вырывает из стесненности периодизированных символических пространств, постольку мыслитель не возвышается до положения «игрока», самостийно вводящего правила. Творить означает быть творцом – в редакции: утилизировать легализованные культурой символические формы, смысловые возможности.

«Только там целиком человек, где он играет», – подчеркивает креативную стать Ноmo Шиллер. Между тем игра только тогда игра, когда удовлетворяет правилам. Игра без правил – произвол. (У Шиллера «игра» согласована с принципом нравственной цели.) Правила же – «рамки» – кристаллизуются культурой, – не пресловутым «фоном», а символическими фигурами социоисторически ориентированного сознания, – именно: в гиперонимах, гипонимах размещенными, гипостазисом утвержденными императивами, предобусловливающими, есть ли «валентность»? имеют ли углеводороды тетраэдрическую композицию? и т. д.

Погранично-предельной императивной сферой, горизонтом-границей просматриваемых возможностей, разумеется, выступает язык. К примеру, в немецком «чувство», «ощущение», «интуиция» синкретизированы; во французском, английском sentiment, sensation, feeling разделены. Одно это накладывает печать на миросозерцание, фундирует видоразличия «науки о духе». Язык же предопределяет тематизацию Lebenswelt. Англичане говорят «nobody» – «ни тела», русские говорят «ни души». И это применительно к «лицу». Привязка «носителя человечности» к внешней (соматической) или внутренней (психической) организации специфицирует характер обращения к «Риму и миру».

Непредубежденная квалификация пафосных интенций трансцендентализма и социологизма намечает коридор доктринальных возможностей с крайностями: торжественно отрешенная тональность «чистой» когитальности – лишенное благоговейности перед «знаменитой истинностью» (Ницше) социально ангажированное служение знанию.

Les extrême se touchent. Они сходятся в разжигании желания противостоять взметенному сознанию, в адресации ему пыла тотального несогласия. Узкое место трансцендентализма – панлогизм, гипертрофия логической самообоснованности знания. Узкое место социологизма – институционализм, гипертрофия общественно-исторической определенности знания.

В отсутствии общезначимых универсальных способов добывания истины от Платона (анамнезис) до Декарта (правила для руководства ума), Лейбница (интроскопия), Пирса (фанерология), Гуссерля – Франка (феноменологическое, интуитивное узрение) в преодолении когнитивных усечений активизируются волюнтаризм, скептицизм, конвенционализм, анархизм, – от герменевтики, утрирующей роль традиций в познавательном процессе, до эпистемологической вседозволенности, утрирующей их произвольность.

Как невнимание к субъекту, отождествляемому с отвлеченно всеобщим, так и повышенное внимание к нему, растворяемому в приземленно индивидуальном, навевают деструкцию и взрыв как методологическую позицию, вызывающую щемящее чувство крупной идейной потери. Трансцендентализм сводит деятеля науки (ученого) к гипостазированному познанию, социологизм (и смыкающаяся с ним герменевтика, а затем эпистемологический анархизм) сводит его (ученого) к частному человеку. Результат плачевен: доктринальный провал.

За счет чего же, избегая впадения в интеллектуальные авантюры, выдержать тон реализма, обустроить гносеологию как строгую и добротную теорию. Напрашивается органичный ответ: за счет адекватной тематизации социокультурной стати знания, производимого не духом (с внеположной критериологией), а вполне конкретным человеком – человеком своего времени.

Философия такова, каков философ, – говорит Фихте. Теория такова, каков теоретик, – говорим мы. Сосредоточение на свободно действующем агенте знания позволяет искать не абсолютную «истину мира», а символические способы ее фиксации, сцепленные с сюжетными линиями, содержательными реперами конструирования познавательно осваиваемых сфер.

В развиваемой трактовке масса действительного и действенного: отпадает необходимость в универсализации (через объективацию) неуниверсального, в релятивизации (через институционализацию) нерелятивного; привносится вожделенный момент здравомыслия – учет положительных условий актов творчества при достигании безусловного. Теоретическая мысль лишается самодовольности, метатеоретическая мысль – обличительности. Могущество человека и его разума обретает беспрецедентное по своему охвату социо-историческое культурно-символическое исправление.

Воплощенное в форму гносеологических тезисов, сказанное отлаживает рабочий аппарат социальной эпистемики.

§ 13. Рабочий аппарат

Плодотворными заимствованиями из традиционной теории, идеями, могущими собрать вокруг себя обновленную свиту, оказываются:

– трансценденталистская идея одаренности человека разумом;

– социологистская идея одаренности человека социально-исторически уточненным разумом.

Комбинация данных идей намечает абрис тематизации познавательного самоутверждения человека как существа:

– самодостаточного (не как порождения мифических событий – человек «архаичный», «архетипический», «играющий»);

– социализированного (не как инкарнации «духа»).

В делах человеческих сознание, ratio в итоге заменяют как природу, так и бессознательное, не теснясь ни иррациональным волюнтаризмом (Шопенгауэр), ни имморальным эгоизмом (Ницше). Сознательно-рациональное суть субстанциальное в человеческом, определяющее его имманентную судьбу. (Другое дело, что сознательно-рациональное не исчерпывает человеческого в человеке, – как показывают глубинная, вершинная психология, понимающая социология, человек есть средоточие сознания, чувства и персонального и коллективного бессознательного.)

Оттолкнемся от хорошо отработанного в традиционной теории технического ряда понятий, передающих исторически адаптированные стороны когнитивной самодеятельности. Здесь (с добавлением ко всем модусным субстантивам предиката «интеллектуальный»): модуль; модель; габитус; архетип; матрица; штамп; стандарт; ареал; локус; топос; структура; фрейм; поле; норма; интервал; кластер; эталон; канон; стереотип; программа; трансцендентал (Бурдье-Укант); традиция; картина мира; культурное излучение, культурная волна (Виппер); стадия; формация; платформа; домен; паттерн (отсутствие в «мартирологе» нашумевшей «парадигмы» объясняется ее очевидной узкой привязкой не к социокультурным, а теорийным локалам). Освободим семантику перечисленных концептов от примордиальных шлейфов следующими пояснениями.

– Указанные единицы социокультурно-исторически размеренной мысли аттестуют фигуры духовного производства. Посему их доктринальная работоспособность не захватывает пределов практически-духовной сферы (поведенческие, общественно-практические и т. д. проекции).

– Совокупное отношение «мысль – общество – история – культура» подвижно, не терпит жесткой линеаризации, субординации (как у Мида), исключает проведение методологического (и социально-политического) реализма (гражданская инкарнация: тоталитаризм) и номинализма (гражданская инкарнация: либерализм); аналогично грань «индивид – институт» подвижна, взаимопроницаема.

– Социокультурно-исторически ориентированные фигуры мысли символически дискретизированы (квантованы), рассредоточены по обозримым локусам–ареалам с эпохальной (античность – средневековье – новое – новейшее время), стадиальной (классика – неклассика – неонеклассика) и т. д. разбивкой; нормирование, регуляризацию мыследеятельности на дискретных этапах производят понуждающие к солидарному умственному действию символические доминанты – базовые презумптивные (из языка), пресуппозитивные (из культуры) схемы (образы-образцы).

– Дискретные интервалы мысли (символические автономии) со сцепленными с ними архетипами, стереотипами вполне дискурсивны, рационально выразимы, постижимы. Использованную фигуру «архетип» изначально правильно освободить от авторских сомнительных инстилляций. По Юнгу, архетипы – системы установок, являющихся образами и эмоциями, передающихся по наследству (?!) вместе со структурой мозга (?!), представляющих «хтоническую» часть души, т. е. «ту ее часть, через которую душа связана с природой и, по крайней мере, в которой связь души с землей и миром наиболее заметна». Не требуем комментариев: что такое «хтоническая» часть души; как «земля» влияет на «душу»; как складываются, передаются первообразы? Можно уважать Юнга и предложенную им модель архетипов, но не до такой степени, чтобы довольствоваться аффирмациями вида: архетип – часть «доисторической, иррациональной» психики, ибо в детстве в соответствии с филогенетическим законом «раздается отголосок предистории развития рода и человечества в целом»; в филогенетическом отношении «мы произрастаем из темных и тесных глубин земли», в результате чего «самые непосредственные факторы (какие?! – авт.) превратились в архетипы» как «осадок явлений мира, который в конечном счете выражается в структуре мозга и симпатической нервной системы»; «в своей совокупности это означает нечто вроде не имеющего времени … вечного образа мира, противостоящего нашей сиюминутной сознательной картине мира». Резюмируем: архетип – важное, работоспособное понятие, но не в кругу юнговских детализаций (ср.: «Мы можем делать архетип ответственным только (?! – авт.) за некоторую незначительную, нормальную (?! – авт.) степень боязливости»), ничего общего не имеющих ни с эволюционной, ни с социальной эпистемологией.

Руководствуясь сказанным, оттолкнемся от объемного генерального концепта «фация».

Фация – символический пласт–потенциал – корреспондирует однопорядковым выше перечисленным концептам-экспрессемам социального в ментальном. Словоформа фация атрибутируется моментами:

– пространственно-временная форматность. Воспользуемся удачным оборотом «ментальный хронотоп», выражающим гомологичность и типологичность трактовки мира во всем богатстве эвристической импровизации. С позиций когнитивной хроногеометрии хронотоп соответствен континууму мыслительной техники – приуроченной к пространственно-временной размерности культуре интеллектуального самовыражения. В совокупном идейном разнообразии человечества отграничиваются деиктические (рефлектируемые через analisis situs) образования – когнитивные ареалы (интервалы), вмещающие в свои пределы все внутренние принадлежащие им точки. Консолидированное достояние мысли, следовательно, диспергируется по многообразиям, объединяемым отношениями сходства (признаковые общности) и образующим относительно цельные подобия формы (созерцательность античности, квиетизм средневековья, активизм Ренессанса);

– приоритетность (толкуемая в терминах не абсолютной, а относительной первичности). Ментальная техника (от восприятия до воспринимания), конечно, есть способность индивидуального сознания, которое, однако, завися от наличного опыта, оформляется в социализации посредством усвоения и присвоения неких базовых функциональных структур (благоприобретаемых гештальтов), налаживающих мыслительное упорядочение, версификацию действительности (с введением гипонимии, развертыванием родо-видовых связей, адресацией к категорологии, выстраиванием таксономии);

– цельность. Внутреннее единство фаций – не единство гештальтов (если оно есть, так как достигается неправомерным преувеличением некоей фактуры); оно суть дериват интернализации расхожих образов-образцов, содержательных установок, креативных импульсов по некоторой наперед заданной эвристике, ответственной за унитарность символической сценографии действительности;

– устойчивость. Фации стабильны в хронотипических размерностях, не затрагиваемых фазовыми переходами; поддерживаются не обществом (Блумер), а символическими практиками, единящими людей по образу мысли, общности идей (атрибуция, предикация, тематизация, версификация, интерпретация, семантизация). Глубинные символические структуры означивают события, придают им смысл, предпосылочно навевая, как устроен мир, что в нем наблюдаемо и т. п. Естественно, всякая символическая маркировка суть выделка своего времени (скреплена с пространственно-временным локалом, топосом, локусом), представляет ситусную (без социологических – от Белла – реминисценций) организацию по унификации умственных действий. Как стереоскопичный выразитель взгляда на мир фация заявляет и проявляет себя в некоей стигматизации действительности – смыслообразное производство метит свою продукцию выделенным клеймом;

– дискурсивность. Фации функционируют на уровне сознания и языка в зоне, доступной рефлективному обследованию (что относительно габитуса отрицает Бурдье);

– синтетичность. Фация есть символическое поле – поле смысловых позиций и диспозиций, включающих компоненты картины мира, художественных, религиозных, практически-обыденных, этических и т. п. проработок, интегрированных семантически и стилистически. Фации складываются суммированием представлений, традиций, преданий из каналов науки, техники, искусства, политики, права, эпоса, – всех отсеков духовного и практически-духовного производства. Фация функционирует, что очевидно, как своеобразный эндосмос;

– трансисторичность. Как интервальные символические смысловые поля фации относительно замкнуты. Именно относительно. Отрицать всякую преемственную связь между ними (что допускается Бурдье) весьма опрометчиво. Критика такой линии располагается в двух плоскостях.

В частной – в плоскости утрирования хорошо известного явления миграции идейных комплексов-комплектов. Скажем: понятие «атом» содержательно меняется. Когда Левкипп и Планк, Демокрит и Резерфорд высказываются об атоме, они высказывают разные вещи о разных вещах. Тем не менее воспроизводится некий непреходящий семантический момент – момент составляемости сложного из простого, перерастающий в идеологию «элементаризма». В ее створе в Новое время работали Зеннерт («минимальные частицы»), Гассенди («атомы»), Бойль («первичные конкреции») вплоть до Дальтона, Больцмана, Смолуховского, Эйнштейна, всех других классиков естествознания, разрабатывавших молекулярно-кинетическую теорию теплоты, теорию химических реакций, теорию дискретности физических полей и т. д.

В общей – в плоскости утрирования незаурядности идейных, живущих в веках достижений. Обратимся в связи с этим к суждениям Оствальда: «Отношения между различными явлениями, которые были раз познаны, остаются неразрушимыми составными частями всякой будущей науки… Как бы ни преобразовывалась наука, все же остается определенный непогибающий остаток того первого познания, и однажды приобретенные наукой истины обладают в таком смысле вечной жизнью»; и Мандельштама: «…смысл, появившись однажды на свет, умереть уже не может». О чем речь? О том, что знание как постигаемая форма символически претворимых явлений в каком-то вполне ясном отношении содержательно непреходяще. Если схватываемая мыслью «чтотость» вещей есть их сущность, то она, будучи таковой, воспроизводится в тезаурусе («золотой фонд» науки – те же законы сохранения) с неизменным постоянством.

Трактовка поля как ментальной силы, предрешающей, что́ в определенном топосе высказывается о мире в качестве осмысленного и дискурсивно состоятельного, наталкивается на глубокие и опасные вопросы соизмеримости полей, – вопросы, покрываемые проблемой «исторически бессознательного». Представленная в таком масштабе – в масштабе сопоставления не динамически связанных теорий, а именно символических полей, проблема получает самую общую положительную тематизацию.

Символическая стилистика мира задается, с одной стороны, языком, его семасиологическим (знаковым), ономасиологическим (объектным) (на стадии лексических понятий) и далее семантическим (на стадии логических понятий) потенциалом; с другой стороны, потенциалом фонового, базисного знания, связанного с Lebenswelt – его целе-ценностными ориентациями. Коль скоро принимаются в расчет не только лингвистические, логические, гносеологические, но и аксиологические, деонтологические зависимости, от которых многое зависит, проблема корреспондируемости аутентичных ментальных полей решается контекстуально и междисциплинарно. Принципиально она решается учением о рационально действующем человеке – носителе гуманитарности.

§ 14. Символическое конструирование реальности: сценография мира

В проективном мощным броском продуктивности разум перекрывает наличное – данные силы, границы, правила, цели, установления. В имеющемся разум движется по готовым функциональным полям, пользуясь принятыми символическими тактиками, утвержденными ими планами предметных сред, способами их освоения. Во всякий конкретный момент самореализации разум действует не по произвольным безответственно-раскованным (раскручиваемым «фантазией») техникам овладения миром, а по актуализированным фациями формообразующим предписаниям.

Речь, стало быть, идет о специфических типах самозаконности духовного творчества, утилизирующего программы символического структурооформления разрядов сущего. Рефлексия символических тонов онтологии наводит на необходимость уяснения приемов формообразования предметности с консолидированными с ними умственными действиями. Упирая на символическое формообразование, мы упираем на социокультурный канон. Как говорит Лосев, канон задает пропорции (в нашем прочтении: ментальные), пропорции связаны со стилем («большим стилем» – Вяч. Иванов), стиль – с мировоззрением, мировоззрение – с устоями культуры, устои культуры – со сценографией мира.

Для одних фаций мир – достойное поклонения творение божие (Тертуллиан: «В любознательности нам нет нужды после Христа, а в поисках истины – после Евангелия»). Для других – объект испытания (Бэкон, Декарт: мир – мастерская с человеком хозяином-распорядителем в ней, – предмет Ars magna). Для одних мир – скопище реальных тел (Аристотель), для других – вместилище материальных точек (Галилей, Ньютон). Для одних мир квалитативен (антично-средневековая космософия), для других – квантитативен (Новое время). Для одних мир – приложение усилий Homo думающего, для других Homo распоряжающегося (декартовское «стать господами и владетелями природы»). Для одних мир – воплощение бога (средневековье), для других – разума (Просвещение). Для одних мировые процессы элементарны, обратимы (классика), для других мировые процессы – неэлементарны, необратимы (неклассика). Во избежание regressus in infinitum прервем верификацию мысли.

Формообразующая способность фаций – общее место символической стадии мысли, канализирующей усилия разума, предоставляющей ему возможность плыть, пользуясь лоциями. Недоверие лоциям, заворожение чувством «новых берегов» навлекает тотальную критику символического способа мировыражения. Подобные настроения в профессиональной среде обострял Хайдеггер. Человек символический, натужно витийствовал он, «становится тем сущим, на котором все сущее основывает собственное бытие и вид своей истины». С гносеологической точки зрения критика Хайдеггера – серьезный просчет. Homo symbolicum, отлично представляющий, что знание есть комбинация SR и SF, не жертвуя SR, не становится сущим в своем символическом упоении, – не основывает бытие и его истину на «своем» сущем.

Между тем, если относиться к вопросу серьезно – без избыточного, ничем не оправданного псевдокритического запала, то сущее в знании как символически данное «нам» действительно поставлено символически представляющим и устанавливающим его человеком. А как иначе?! Иначе – не символическое, но предметное мышление, погруженное в действенную ситуацию. Иначе – первосигнальное взаимодействие без разрыва сцепки «символ – вещь» в манипулятивном (нементальном) освоении сущего.

На фазу психической эволюции, с какою в мышлении начинается крупный символический перелом, обращал внимание Сеченов, указывающий: «Ребенок думал, думал чувственными конкретами, и вдруг объектами мысли являются у него не копии с действительности, а какие-то отголоски ее, сначала очень близкие к реальному порядку вещей, но мало-помалу удаляющиеся от своих источников настолько, что с виду обрывается всякая связь между знаком или символом и его чувственным корнем».

Обрыв знака, символа с его чувственным корнем означает самодостаточное (в пределах SR) символическое моделирование (тематизация, версификация) действительности. В античности – средневековье культивировалась одна картина мира, в Новое время – иная. Человек символический, начинаясь там, где кончается человек природный, заявляет себя не упрямо инертным, а выразительно многоразличным образом. При этом чувство требуемых, подлинных пропорций, уверенных интонаций в отсутствии готовых смыслопородительных, смыслоразличительных функциональных блоков, эвристических форм возникает не сразу.

Можно набивать себе шишки вследствие «гравитации», но не уметь это символически (ментально) выразить. Как явление обыденно-практического опыта гравитация была всегда. Как явление опыта научного (символического) она возникла с формированием нововременного естествознания (ср. с левитацией, которую с позиций текущей символической культуры не допускают в границы никакого опыта). В свете сказанного удивительно неполноценны надуманные резинъяции вида: «если физика решительно оформляется в математическую, то это означает, что благодаря ей и для нее нечто недвусмысленным образом условлено принимать как заранее «уже известное». Что из того?

Во-первых, для фации мир таков, каким она его поставляет. Во-вторых, с позиций нововременной фации нечто, т. е. сущее, действительно недвусмысленным образом условлено (символически!), принимается как «заранее уже известное». «Заранее известное» – под видом «механического» поставлено в условленной сценографии универсума, где обозначенная «условленность» «распространяется не более и не менее как на проект того, чем впредь надлежит быть природе перед искомым познанием природы: замкнутой в себе системой движущихся ориентированных в пространстве и времени точечных масс». Последующая фация вырабатывает иную сценографию (ср.: Картан ввел в оборот «торсионное поле», однако наша фация не ввела его в свою сценографию; с торсионными представлениями, по крайней мере, в России борются). Динамика фокусировок (семантической интервальности) на «реальном теле» (античная – средневековая механика) – «материальной точке» (классическая механика) – «точке-событии» (релятивистская механика) точно передает характер мыслительного прогресса в реализовавшихся до сего времени символических фациях. С чем тут спорить?

Называть культурно-символические сценографии природы расцветом «субъективизма и индивидуализма» (Хайдеггер) по меньшей мере бессмысленно. Человек символический с указанной Сеченовым фазы поступает только так: строит сценографии, символические сценарии, картины сущего и объективирует их в пределах разрешающих возможностей (предпосылочных потенциалов) фаций. Испытывать идиосинкразию по данному поводу не пристало. Пристало вдумываться, как отрабатываются сценографии и в чем пружина их динамики в фациях.

Лишь одно в тенденции обнаруживает правоту озабоченности Хайдеггера: сценографии мира не могут выстраиваться как самодовлеющие. Если способы представления, восприятия, переживания, осмысления действительности внедряются в качестве самоцели, доходят до «самоуправства», выставляют «издевающиеся над действительностью утверждения», утрачивают роль обслуживающего средства, – они превращаются в деформирующий акцент, символическое обеднение ищущего сознания. Таковы, к слову, многочисленные механические тематизации эфира как объективируемой фиктивной «особой среды» − символические конструкции (Стокса, Планка, Френеля, Мак-Куллоха, Кельвина, Гретца, Лоренца), окончательно дискредитировавшие фацию классической механики.

Par occasion: всякая заново завоевываемая ступень должна быть символическим усложнением сознания, – таким усложнением, чтобы представимая натура (SR) в нем не выглядела безнадежной химерой.

Активируем основополагающее для нас понятие «фация» с его способностью гносеологически отображать социальную природу познания (знания).

Классическая гносеология последовательно избегает темы «социальность» безоглядным принятием презумптивного платонизма. Допущение трансцендентальных эйдетических пространств, царств, миров, сосредоточений «истины в себе» (Больцано), «объективного содержания мысли» (Фреге), позволяя развертывать интригующую доктрину, фатально заражает рассуждения щекотливой и, в конце концов, мистической бациллой «самой по себе» истины, истины «вне познающего субъекта», истины «не как принадлежности знания». Подобно воздушному шару, вырывающемуся из пут гравитации, методологический платонизм вырывается из тенет здравого смысла.

Неклассическая гносеология в лице конвенционализма, прагматизма, инструментализма, операционализма, толкуя социальность как контекстуальную работоспособность, грешит произволом (сущностная проблематизация работоспособной в локусе «научение» тетраэдрической композиции углеводородов).

Очевидность, бороться с которой отваживается лишь философ, состоит в том, что знание, истина – субъективны, – порождены, созданы, сотворены человеком, но будучи креатурами, не являются произвольно-конвенциональными (с чем, собственно, потенциально борется трансцендентализм).

Лишить ученого надуманных ролевых функций облигатива, волюнтатива позволяет эпистемологический конструктивизм, несущий параметры символического порядка и наделяющий ученого функцией посессива.

Символическая конструктивность раскрепощает свободу (эмерджентная автокаталитическая продуктивность), связывает произвол (архитектонические требования формо-содержания): акты символического творения знания свободны, т. е., разумеется, «произвольны», но не конвенциональны, – мы творим то, что не является предметом соглашения; конвенциональность всегда произвольна, но произвольность не всегда конвенциональна. Ситуация ножниц «произвольного» (свободного) и «конвенционального» – наша ситуация; это ситуация конструктивной символической свободы, проявляемой в рамках фации.

Условия фации

– предметны: в смысле определенности SR, выражаемой SF, – гипотезами существования, онтологическими допущениями, трактовками кванторных выражений, атрибутированием, таксономированием;

– социальны: не в смысле детерминированности общественной жизнью, как у Гране: хроногеометрия китайцев вытекает из уклада их деревенской жизни; Бугле: логические категории – дериваты социальных категорий, всего гражданского строя социума; Шпейера: идея промотивности познания, фундированного мотивностью; Шелера: идея «тотальной ситуации» персонального встраивания в общественные связи; – а в смысле явственности SF – объективности мыслительных форм, которые в виде суммы символического капитала мы застаем как нечто данное и которые проявляют себя как реальная основа мыследеятельности.

Экстенсивно фация – любое дробное ментальное образование неглобального масштаба. Интенсивно фация – архетипическое образование, в какое в отличие от Юнга мы вкладываем соображение содержательное: фация есть форма с содержанием, представляющая некую возможность (отсюда – конструктивная посессивность) определенного представления, умственного действия. В качестве формо-содержательного ареала (интервала) фация может быть уточнена как «постоянное ядро значения» в смысле семантической детерминации процедур категоризации, тематизации, версификации.

Если в базовой схеме знания принимается принцип с=сonst с вытекающим из него нестрогим неравенством осмысленности (в релятивистском понимании) физического взаимодействия dl2 ≤ (cdt)2, то принадлежность любого высказывания к физике (в нашем хронотопе) определяется входящим в «постоянное ядро значения» близкодействием. Высказывания вида v>c (фундируемые дальнодействием) объявляются физически неосмысленными (конечно, до возможного обнаружения тахиона).

Символически оформленный онтологический сценарий задает горизонт эксплуатации тезауруса (естественнонаучно то, что отвечает релятивистскому критерию взаимодействия во времениподобном интервале), оконтуривает научно ценную эвристику, вводит критериологию пользования языком, налаживает «понимание». (Лаплас скорее всего не понял бы Бора. Как Бора в чем-то не понял Эйнштейн: принципиально неудовлетворительным в боровской теории (квантовой механике) «является ее отношение к тому, что я считаю высшей целью всей физики: полному описанию реального состояния произвольной системы …независимо от акта наблюдения или существования наблюдателя»).

Спeцифическое замыкание фаций в собственных ментальных технологиях детализируется понятиями «комплекс фиксированных мыследействий» (КФМ) и «фокус символической активации» (ФСА), несущими идею нормирования, нормосообразования, регуляризации мыследеятельности.

Задача КФМ – легализовать стереотипные умственные движения, ответственные за складывание стандартных образно-смысловых последовательностей, облигатных картин происходящего под углом зрения суммирующих влияний «постоянных ядер значения», культурных полей.

Они могут реализовываться

– локально: принятие крупномасштабной изотропии Вселенной с фации классической науки;

– регионально: продиктованные логикой разработки аристотелевского гилеморфизма лексические фигуры-образы «энтелехия», «энергия», «потенция», «сила» кочуют из эпохи в эпоху, из практически-духовного (а) в духовное (в) производство. а) Мольер в «Мнимом больном» использует универсальный (от метафизики до натуральной магии, ятрохимии) экспланандум, спрягающий усыпляющее влияние опиума с усыпляющей потенцией virtus dormitiva. в) «Натуральные силы», «живые силы», «потенциальные силы», «энергии» циркулируют (с опусканием своей метафизической, антропоморфной предтечи) и в современной точной науке. Если в квантитативной плоскости естественник-природовед способен предметно высказаться о «силах» (формульные выражения законов Ньютона, Кулона, Ома, Вебера-Фехнера, диаграммы Максвелла-Кремоны и т. д.), то в интерпретативной плоскости он утрачивает все предметные способности, сбиваясь на невнятное «производить действие», «возможность активно действовать». Дело приобретает вовсе скверный оборот в случае «энергии», где устоять на собственных ногах естественнику позволяют (пока!) только (!) «формулы» (уравнения Эйнштейна, Аррениуса и т. д.), что же до «мысли», то – либо содержательная темнота – «общая количественная мера форм движения материи» – эвфемистический троп; либо содержательная пустота – неясность причин нелокализуемости.

Компетенции ФСА – семантически центрировать сознание, концентрироваться на значимостях, интернализовывать санкционированные фациями образно–смысловые установления, поставления. Восток не там, где восходит Солнце, а там, где оно должно (!) (согласно принятому в нашей геообстановке природознанию) восходить. Регуляризующее назначение ФСА проявляется через

– дискриминацию – отсекание «неправомерных» тенденций;

– ассимиляцию – присвоение образцов посредством подкрепления, укоренения, введения избирательных (лояльность – ужесточение) критериев поощрения, институционализации трактовок, варьирования степеней конформности, фильтрации идей.

Речь идет о культивации стиля и стилизации мыследеятельности в широчайшем диапазоне от обструкции до инициации.

Ментальная обструкция:

– тривиальное купирование, изничтожение источников, фрагментов наследия. «Знакомясь с деятельностью св. Григория и других руководителей христианства, – отмечает Макиавелли, – мы поражаемся той жестокости, с которой они уничтожали труды поэтов и историков, которые напоминали о прежних временах … искореняли все, что носило отпечаток древности». Деформация наследия применительно к мыследеятельности означает разрушение культурных кодов, прерыв постепенности, насаждение новых традиций, являющихся «могучей силой» (Энгельс). В нашем случае в качестве паушального эффекта – развал институционализированной матрицы каузального мировидения, имплантация дремучей церковной догмы: «По мере усиления христианского учения все больше исчезает тяготение к причинному объяснению вещей. Чудо объясняет все. К чему … все усилия найти объяснение»;

– подрыв одного из капитальных начал научности – критицизма, навязывание апологетических когниций: «власти неоднократно искали в новой версии прошлого легитимации своих начинаний. Новая версия истории должна была воспитывать общество в духе восхищения перед властью и одобрения ее действий, а совершенство правителей должна была доказывать усовершенствованная версия истории»;

– пристрастное интерпретирование: коренящиеся в ценностных диспозициях фона личности многоразличные фобии (Виета, Даламбер, Клеро не признавали отрицательные величины; Фарадей – атомизм; Лоренц – релятивизм);

– дискредитация ареалов знания: «выбраковка» статистических законов; сопротивление «включения» в теорию метода получения утверждений; борьба за внеконтекстуальность «наблюдателя».

Ментальная инициация:

– символическая онтологизация (вездесущий «принцип свертывания»): приписывание существования воображаемому – алхимическая модель трансмутации с антропоморфными проекциями «corpus», «anima», «spiritus»;

– версификация: интерес символических форм состоит в искусстве создавать символические формы. Как отмечал Ж-П. Рихтер: «Мы копим мысли, как скупцы копят деньги, и только впоследствии размениваем деньги на удовольствия, а мысли на наблюдения и чувства». Прекрасный пример продуктивной пролиферации мысли – варьирование идейных сценариев Единой теории поля (ETП) как просматриваемых возможностей (неизбежная посессивность) – эйнштейновские модели «абсолютного» параллелизма (1929 г.); пятимерных пространств (с Майером – 1931 г.); несимметричных метрических тензоров (со Страусом – 1946 г.) и т. п.;

– эвристическая традукция с модельным переносом: после применения неевклидовой геометрии в теории гравитации – ставка на геометризацию электромагнитной теории. Геометрическая реконструкция последней, позволяя рассмотреть обе теории (теорию гравитации и электромагнетизм) в качестве естественных следствий унитарной логической основы, приближает к оформлению ETП;

– унификация: консолидация выразительных пластов теоретизирования – вывод Эйнштейном уравнений движения как дериватов уравнений поля; утрата статуса «независимого» элемента рассуждения (уравнениями движения) гармонизировала концептуализацию;

– экстраполяция: выстраивание сценариев потенциального знания. В настоящем не ясно, вокруг каких конкретно программных идей (геометризация, симметрия, квантовые поля в пространстве Минковского и т. д.) сложится ETП, между тем превентивно акцентуируются соображения: простота, ковариантность, геометризм, квантовость, перестановки, симметрия, причинность, соответствие. В посессивном плане задается канва отработки будущей теории, принципиально ориентированная на соблюдение символического сценария: пафос «простоты» – «не должно принимать в природе иных причин сверх тех, которые ... достаточны для объяснения явлений»; «природа проста и не роскошествует излишними причинами вещей»; пафос регулятивов «перенос», «симметрия», «ковариантность» и т. п. – соблюдение «объективности рассмотрения», поддержание инвариантности содержательных аспектов рассуждений с обеспечением а) постоянства опытов при постоянстве условий: не «здесь – теперь», но «всегда – везде»; в) стабильность исследования вещей – «фундаментальные законы физики, управляющие атомами и молекулами, обратимы во времени»; с) сохраняемости параметров – перемещениям в пространстве соответствует сохранение импульса; перемещениям во времени – сохранение энергии, повороту на фиксированный угол – сохранение момента количества движения; изменению квантовомеханической фазы – сохранение энергии заряда; d) «зеркальности» для неорганики (отсутствие «абсолютного» различия «правого» и «левого»); в органике – «киральная чистота» живого, исходно нарушающая симметрию правого и левого;

– оптимизация структуры рассуждения: знаменитая 6 проблема Гильберта о математическом изложении аксиом физики стимулировала аксиоматизацию механики (Гамель, Марколонго), термодинамики (Каратеодори), квантовой механики (фон Нейман, Биркгоф);

– сбалансирование теории и эмпирии в мыслительном конструировании реальности: необходимость соответствия ВТ (теоретического базиса) ВЕ (эмпирическому базису) – закон эпистемологии, воплощение которого в перепетиях исканий зачастую квалифицируют чудом. Интенция на сбалансирование ВТ – ВЕ, являясь императивной, будирует концепционную деятельность в направлении ревизии самых фундаментальных основополагающих схем. Такова обстановка вокруг затруднений «интерпретировать посредством неоднородной Вселенной результаты многочисленных экспериментов, произведенных в предположении ее однородности», – так называемая картанова проблема. Суть в том, что предпосылочное допущение о пространственной однородности нашего универсума на больших интервалах (без чего невозможно задать символического сценария современного знания) не стыкуется с опытно установленными (в рамках ОТО) свидетельствами его неоднородности на малых интервалах. Стремление снять напряжение интенсифицирует опробование новых фундаментальных допущений (символических ходов) о характере нашего бытия, стимулирует отработку когнитивных альтернатив (скалярно-тензорная теория Бранса-Дикке);

– детализация мыслительных фокусировок: закон тяготения не чувствителен к временно́му параметру; интерес вызывает возможность (опять-таки посессивность!) привнесения в гравитационную модель временно́й координаты (близкодействие);

– диверсификация: выстраивание потенциальных когитальных миров через снятие запретов, – запрет на введение скрытых параметров в квантовомеханические описания и попытка Гаддера перекрыть его;

– объективация, эссенциализация: наделение предметным статусом неизвестных (гипотетических) сущностей – навеянная решением неординарной задачи дискредитировать аристотелевский качественный (неоднородно – неизотропный) универсум (с изначальной диалектикой стихий, векторизацией перемещений) на фоне снятия проблемного «почему тела падают?», – реификация, материализация «тяготения»;

– экзистенциализация: введение существования по закону логического основания (ввиду отсутствия противоречия), – Лейбниц толкует бесконечно малое под фирмой не действительно (реально), а логически (виртуально) существующего. Приписывание существования по логическому основанию предполагает формулировку свойства, что, в свою очередь, санкционирует задание множества объектов определенного сорта (обладающих фиксированным свойством);

– денотация: приписывание значения. Авторство определяется выработкой не формы, но предметного содержания идеи. В представительном ряду «соавторов» релятивистской механики прославленные имена Ремера, Юнга, Френеля, Араго, Физо, Фуко, Доплера, Максвелла, Герца, Майкельсона, Томсона, Пуанкаре, Стокса, Лармора, Лоренца. Между тем единственный автор СТО – Эйнштейн. Это потому, что до него «работали расплывчатыми понятиями, укоренившимися навыками, основанными не на логически ясных и определенных утверждениях, а на смутных чувствах», – чему Эйнштейн «противопоставляет логически завершенную, до конца ясную и замкнутую систему». Даже непосредственный предтеча Эйнштейна Лоренц не наделял собственные преобразования физическим значением, видя в них лишь «формальный математический прием»;

– диффузия: заинтересованное рекрутирование в размышляющую мысль любых и всяких семантических единиц культуры. Как предельный информационно-смысловой резервуар – запасник-заказник идей – культура оказывает на науку осмотическое давление. Для культуры нет предметов вне системы значений. Другое дело, что значения эти зачастую ненаучны. (Лишенная значений предметность, имея начало и конец в самой себе, онтологически корреспондирует «так приходящему бытию» со специфическим модусом тождества «ни то, ни это». Последнее представляет питательную среду эзотерических (йогинских) техник, но не науки.) Наука соотносится с культурой самым беззастенчивым, дерзко–бесстыдным образом: беспардонно заимствует выразимое в ее тематическом языке, оставляя без внимания для ее языка постороннее, – наука может объяснить законы движения (недолго сумняшеся включая в свою орбиту культурные фигуры-образы «активность», «действие», «потенция», «энергия», «сила»), но объяснение начальных условий – вне ее пределов – в пределах культуры (деизм);

– семантизация: интенсивная интерпретация осмысливаемого содержания. Функционально траектории смыслов подвижны, но располагаются в границах фаций, обусловливающих эвристическую векторизацию на основе цельного содержательно-методического оснащения. «Содержание без метода, – напоминает Гете, – ведет к фантазерству; метод без содержания – к пустому умствованию». Генеалогически мыслительно-смысловые процессы – не будучи «просто моторными навыками гортани» (бихевиористская вульгаризация Уотсона) – опосредствуются многослойным апперципированием:

а) логика языка;

в) персональный опыт: «мое представление о Гренландии, – откровенничает Гуссерль, – другое, чем у Нансена»;

с) групповой опыт: люди воспринимают реальность скорее посредством образов-образцов, нежели с помощью чувств. То же восприятие цвета фундировано цветовой концептуализацией (классификацией). В примитивных обществах, демонстрирует В. Теркер, цвета белый, красный, черный являются «не просто различиями в зрительном восприятии разных частей спектра», но выступают «сокращенными или концентрированными обозначениями больших областей психофизического опыта». (Классификация цвета опирается на истолкование вовлеченной в опыт действительности: белое – молоко, семя, кровнородственные связи; красное – добыча, конфликты – отношения добытчика, защитника; черное – стихия природы, физиологические отправления – единство общины). Естественно, метафизика цвета утрируется позднейшим культурным развитием;

d) общечеловеческий опыт: универсализация выразительных, смыслопородительных, интерпретативных ресурсов в формализации, математизации, логизации, компьютеризации, научной категоризации, таксономизации;

e) фокусировка: скоррелированные с фациями углы зрения на реальность как объект перцептивного и апперцептивного представления и освоения (в объемной типологии знания – античная, средневековая, нововременная (классическая, неклассическая, неонеклассическая) наука);

f) интерес: ракурсы умственной утилизации реальности (фундаментальное – прикладное – отраслевое знание) (иную версию корреляции «познание – интерес» отрабатывает Хабермас).

Войдем в подробности. Обсуждаемая здесь капитальная гносеологическая тема состоит в уяснении механизма познавательного морфогенеза. В качестве обоснованной платформы погружения в сюжет заявлялась мысль: в символическом познании спонтанно возникают не процессы, а результаты. Каким образом?

Гносеология как доктрина располагает версиями

– бессознательное: мыслительные представления возникают не из ничего, а из незаметного влияния подсознательной сферы. Как указывает Лейбниц: «В нашем уме нет ничего, что уже не дремало бы в виде представлений в темной душе». Адресация к подпороговой стимуляции со схемой «перетекания из тени в свет, из глубин на авансцену» сильна в проведении принципа непрерывности психической жизни, но слаба в уточнении генеалогии: не проясняет источников концентрации мысли в бессознании; правил группировки значимого вокруг сознательного «Я»;

– наивный реализм: плоская, скучная, безидейная платформа зеркального отражения. Синдром Пигмалиона объясняет конечное благоговение по поводу произведенных достойных любви созданий, но не объясняет технику их порождения;

– кантианство: конструирование понятий по созерцанию. Положительный ход кантианства, не оставляя шансов идеологии «прямого перенесения», «запечатления» сознанием содержания мира, совершенно справедливо упирает на включенность мысли. Однако в выставлении созерцания рычагом продуктивности слишком риторичен. Представляется неоспоримым, что в данном важном пункте сцепки одного с другим попросту не существует. Присутствие отрешенного внутреннего обозрения предметной сферы не удостоверяется проверкой ни на каком уровне ни генеративной, ни опредмечивающей деятельности, и следовательно, не представляет дальнего и сложного прошлого вновь образуемых понятий.

Традиционные гносеологические экспликации оставляют многое непонятным, необъясненным. Наш тезис: движущая сила мыследеятельности – конструктивное комбинирование. Обопремся на понятие «символическая причинность». Когнитивный морфогенез протекает как свободное сочетание символических форм, управляемое правилами мысленного экспериментирования над собственными ресурсами с самоприумножением, – наращиванием духовной формации. Рычагом оказывается логика «смыслопорождение через смыслоразличение», запускающая автономные автокаталитические процессы. Духовные символические морфизмы – прямое следствие самонаведенного моделирования, – того, что именуется рисованием «воздушных замков», возведением построек без фундаментов.

Просматривается прямое соответствие художественному творчеству. С самых далеких рубежей искусство разделяет выразимое – невыразимое. Как у Жуковского:

Что видимо очам – сей пламень облаков,
По небу тихому летящих.
Сие дрожанье вод блестящих,
Сии картины берегов
В пожаре пышного заката.
Сии столь яркие черты –
Легко их ловит мысль крылата,
И есть слова для их блестящей красоты.
Но то, что слито с сей блестящей красотою,
Сие столь смутное, волнующее нас,
Сей внемлемый одной душою
Обворожающего глас,
Сие к далекому стремленье,
…
Какой для них язык?..
…
Все необъятное в единый вздох теснится,
И лишь молчание понятно говорит.

«Невыразимое» – предмет «молитвы», выразимое – художественности. Нечто подобное – в науке. Разделяется допускающее лишь «негативное» определение непостижимое «бытие» – рационализируемое «сущее» (Хайдеггер) (без всякой гносеологической идиосинкразии). «Бытие» – предмет метафизики, «сущее» – науки. Как осваивается концептуализируемое сущее? Мифопоэтическим арсеналом автоморфичной символики (опять же без всякой гносеологической идиосинкразии). И здесь, и там (и повсеместно) утрируется ассоциативно-тропный порядок освоения предметности на собственной основе. Конкретно: порождающей структурой символической формации выступают изощренные мыследеятельностные приемы – разбиение, сравнение, различение, сопоставление, пересечение, группировка, присоединение, отсоединение, перемещение, обращение, отстранение, компоновка, трансляция, транзиция, конвергенция, дивергенция, скрещивание, перевод, сведение, – те ферментные акты, которые налаживают комбинаторное развертывание возможностей. Секрет символической продуктивности – актуализация заложенной в предметность посессивности, – разгадываемый на пути уяснения потенциирования через мыследеятельностное комбинирование.

Правила, порядки, зависимости координации и субординации собственной материи по собственным же законам коммутации, ассоциации, подстановки, переноса позволяют осуществлять продуктивные прогрессивные самодвижения вследствие «свободного» перебора мыслью заложенных в ситуацию возможностей вне корректирующего давления SR.

Демонстративен пример.

(1) Введение «переменных», «функций» актуализирует выяснение их модельных «посессивных» соотношений – аппликация.

(2) Функция осваивает объекты в качестве аргументов, значений; предметом осваиваемых функций могут служить и сами функции.

(3) Из функций позволительно выстраивать объекты:

fx1x2… xn = (где – построенный из функций по аппликации объект, называемый комбинатором). Существование комбинаторов – свободно допущенных символических объектов постулируется (по принципу свертывания).

(4) Всякий комбинатор выражается через другие комбинаторы s, k – в символической записи

Sxyz = xz(yz), kxy=x (где x, y, z – произвольные функции). Развертывается комбинаторика.

(5) Комбинаторика специфицируется в комбинаторной логике (труды М. И. Шейнфинкеля, Г. Карри, А. Черча); комбинаторной топологии (изучение топологических свойств геометрических фигур посредством их разбиения на элементарные).

Символический предмет «полиэдр» символической волей символического ума расчленяется на символические «симплексы», – свидетельством чего это является? Свидетельством саморазвития – самопрогрессивной трансформации знания без обращения к SR, – исключительно за счет предметных разбиений (классификаций) по типам (категориям) и ассоциирований (упорядочений) типов благодаря символическим требованиям (как в поэзии).

Развитие через саморазвитие, усложнение через самоусложнение – закон символической автоморфичной драматургии. Детализация его подводит к картине:

1. Номинация. Введение символов: «радикал » (от лат. radix – корень), обозначающий действие «извлечение корня», равно как «результат извлечения корня »; «дифференциал d» (от лат. differentia – разность), обозначающий производную, – содержащие потенцию символизации.

2. Сигнификация, символизация – исчисление символов (изучение функций в малом – дифференциальное исчисление).

3. Семантизация. Интенсивная тематизация, интерпретация, – содержательное развертывание символических исчислений. (Необходимость уточнения статуса понятий «бесконечно малая», «производная» – у Лейбница «дифференциал», как и «момент» у Ньютона недоуточнены: фигурируют то как актуально бесконечно малые, то как конечно произвольные величины – стимулировала прорывы в общей теории функций, теории множеств, теории функций действительного переменного).

4. Версификация. Понятие «число» в его умственном символическом обслуживании дробится в череде семантических различений: натуральное, простое, составное, порядковое, количественное, целое, дробное, рациональное, иррациональное, действительное, отрицательное, положительное, комплексное, мнимое, финитное, трансфинитное, трансцендентное, вещественное, гипервещественное, р-адическое (возможны обобщения: теория чисел имплицирует теорию групп, колец, полей). Казалось бы, «элементарное», «сухое» число – и … головоломная символическая феерия.

5. Модельная проблематизация. Заинтересованный просмотр вариаций вследствие абстрактных постановок: чем обусловлено убывание относительной плотности простых чисел на единицу фиксированной площади, – в первой десятке их (4) – 40%; в сотне (25) – 25%; в тысяче (168) – 17%; в миллионе (78498) – 8%? Как часто простые числа встречаются в натуральном ряду? Как далеко они отстают друг от друга? В качестве заметных мыслительных приращений – отработка правил получения последовательностей простых чисел – решето Эратосфена, алгоритм Евклида. Далее – более фундаментальные приращения – диофантовы уравнения, уравнение Пелля, проблема Ферма, обобщение Эйлера, круговой метод Харди-Литлвуда, метод тригонометрических сумм Виноградова, опирающиеся на фундаментальную теорию. Воистину трудно избавиться от ощущения, что символические формулы «мудрее, чем мы, мудрее, чем их первооткрыватели, что мы получаем из них больше, чем в них … первоначально заложено» (Герц).

6. Формальная систематизация. Композиционное упорядочение, архитектоническая оптимизация: изложение свода геометрических идей генетически-конструктивным методом (Евклид) и аксиоматическим методом (Паш – Гильберт). Логика композиционных преобразований, обслуживающая меру общности утверждений, отрабатывается контекстуально. (Для опытных наук мера требуемой математической строгости вводится на «профессионально-логической» (Гуссерль), полуинтуитивной основе.)

7. Содержательная систематизация. Интригует ситуация с сопряжением Эрлангенской (Клейн) и Геттингенской (Риман) программ трактовки геометрии как математики и физики. Некий их предварительный синтез на базе групп голономии пытался провести Картан. Между тем вопрос: почему объяснения фактов одинаково успешны в языке как одной, так и другой платформы, – до сих пор не снят. Скорее всего, наука имеет дело с некими интервалами реальности, хроногеометрия которых обусловлена стандартными взаимодействиями (например, электромагнетизмом). Перекрытие их пределов актуализирует картанову проблему – несоответствие локальных и глобальных свойств пространства-времени. (Проблема: сводима ли физика к геометрии (пока!?) не решена, в том числе по причине отсутствия опытного выявления «носителей» полей. Как указывает Гейзенберг, Эйнштейн «переоценил возможности геометрической точки зрения. Гранулярная структура материи является следствием квантовой теории, а не геометрии; квантовая же теория касается фундаментального свойства нашего описания природы, которое не содержалось в эйнштейновской геометризации силовых полей». Ясно, что геометрия обусловлена структурой материи, но как именно – не понятно).

Ильин В.В. Теория познания. Гносеология. Учебник

Ильин В.В. Теория познания. Гносеология. Учебник

Соответствуя новой программе, учебник представляет систематический проблемный курс для продвинутой университетской аудитории. С опорой на фундаментальные достижения науки и практики автор излагает основные проблемы теории познания.

Внимание! Авторские права на книгу "Теория познания. Гносеология. Учебник" ( Ильин В.В. ) охраняются законодательством!