|
|
ОглавлениеКак Владимир Владимирович поссорился с Георгием Аркадьевичем Харьков, Крым, Одесса и так далее… Бить Шенгели не стал, но учить — не отказался Ахматова, Грин, Мандельштам и другие Перевод как прибежище подлинной культуры Это меняет историю русской поэзии Основные даты жизни и творчества Г. А. Шенгели Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу«Я часто думал: “Вождь…”»В третьем номере журнала «Наш современник» за 2006 год в преддверии к публикации эпического цикла Георгия Шенгели об Иосифе Виссарионовиче Сталине известный московский критик Сергей Станиславович Куняев написал следующее: «Огромная поэма “Сталин”, созданная в 1937 году, — не гимн и не акафист. Это была напряженная, во многом мучительная попытка понять сакральную природу власти, ответить на вопрос: в чем смысл пришествия вождя и в чем суть его силы? Уже в те годы Шенгели видел в Сталине не примитивного тирана и не обожествленного спасителя, а личность, на которой скрестились магические лучи времени, человека, который овладел рычагами исторического процесса. И совершенно естественно возникают в контексте поэмы имена Суллы, Гильдебранда, Кромвеля, Наполеона… Шенгели ставит имя Сталина в мировой исторический контекст, объясняя себе, как и почему, при помощи каких сил пришел к власти тот или иной исторический деятель и как он эту власть утратил… Поэма “Сталин” не была опубликована ни при жизни вождя, ни при жизни самого поэта, ни даже после его смерти. Аналогии Сталина с Суллой, Кромвелем и Наполеоном пришлись явно не ко времени — в ходу были идеализированные поэтические портреты. А спустя десятилетия из Шенгели вылепили образ законченного либерала по перестроечным лекалам. И здесь тем более не было места его эпохальному эпическому труду, даже отрывки из него не вошли в последнее избранное поэта “Иноходец” (М., 1997) в составлении Вадима Перельмутера…» Надо сказать, что все еще не дошедшие до читателей грандиозные поэмы Георгия Шенгели остаются до сих пор не включенными в культурный обиход современной России, хотя они уже давно могли бы (и должны были!) работать, открывая людям глаза на то, какими в стране были и обязаны быть и политика, и экономика, и настоящая литература. А главное — какой в стране должна быть наша власть, достойная того, чтобы ее воспевали поэты. Только не такими стихами, какими осыпало советскую власть большинство наших официальных поэтов. Потому что называться настоящей поэзией может только то, что диктует поэту его сердце, но только никакая не наилучшая из партий, какой бы замечательной она ни была. Именно это и двигало мыслью и пером Георгия Шенгели, работавшего над его эпическим циклом «Сталин», который был завершен им уже к 1937 году. Одна из «тем» всего этого цикла называется «Проблема вождя»: Я часто думал: «власть». Я часто думал: «вождь». Где ключ к величию? Где возникает мощь Приказа?.. Ум? Не то: Паскали и Ньютоны Себе лишь кафедры снискали, а не троны. Лукавство? Талейран, чей змеевидный мозг Все отравлял вокруг, податлив был, как воск, В Наполеоновой ладони. «Добродетель»? Но вся история — заплаканный свидетель Убийств и низостей, украсивших венцы. Так злобность, может быть? Но злейшие злецы Вчера, как боровы, под каблуками гнева Валились из дворцов — разорванное чрево На грязной площади подставив всем плевкам. Что ж — воля? Кто бы мог быть более упрям И тверд, чем Аввакум? Но на костре поник он, А церковью владел пустой и постный Никон. Так что же? Золото или штыки? Но штык — Лишь производное: орудие владык — Уже сложившихся, — а золота, бывало, Князьям и королям чертовски не хватало, А власть была. Так что ж? Одно: авторитет. Он добывается реальностью побед. Дикарь клонил покорно спину, — Коль кандидат в царьки пращу или дубину Умел крутить быстрей, тем попадая в лад С эпохою. На Рим звал Суллу оптимат Испуганный, поняв, что «помесь льва с лисицей» Всех лучше справится с матерою столицей, Учтя характеры и расстановку сил, — Весь импульс времени. Кто только не носил Тиару папскую? Монахи и солдаты, Мальчишки, женщина, обжоры, нумизматы, Теологи, — и все ж 15 сотен лет Непререкаем был ее авторитет Для люда темного. «Наместники Христовы»? Но лишь опасностью задышит век суровый, Пока не в дураках, без всяких пропаганд В тиару голову вдевает Гильдебранд, Чей гром без промаха, чья воля без износу, И император сам босым идет в Каноссу… Какая только мразь на тронах не была, — И льва гербового позоря, и орла. Расслабленный, ханжа, кликуша, неврастеник, Садист, фельдфебель, трус, маньяк, апаш, изменник — Подряд кунсткамера уродов, гадов, змей, Гиньоль истории, ломброзовский музей! И все же — правили при безобразьи этом, В течении веков держась — авторитетом: Тот — «крови Цезаря», там — дедушка-Оттон, Тот — «Божьей милостью», тот — папой утвержден, И — замечательно! — чтоб подчеркнуть о с о б о с т ь, Величье, избранность, одним — внушая робость, Тем — восхищение, а тем — собачий страх, — В нелегких мантиях и золотых горшках Они, среди «простых», над разумом ругались, Как Eacles regili, на трупах разлагались. Когда ж, бывало, гас павлиний ореол И воды сточные струились на престол, И позолота вдруг сползала с мертвой кожи Пергаментов, тогда — хрипел «избранник Божий» В удавке или полз, дрожа, на эшафот, — И если подлинно эпоха шла вперед, То возникали в ней средь боевого хмеля Колпак поярковый и сапоги Кромвеля! Вождь — тот, в ком сплавлено в стальное лезвие И ум пронзительный, и воля, и чутье, Кто знает терпкий вкус поступков человечьих, В корнях провидит плод и контур норм — в увечьях, Кто доказать умел на всех путях своих, Что он, как ни возьми, сильнее всех других Той самой силою, что в данный миг годится, Кто, значит, угадал, в каком котле варится Грядущее, в каком былое, — угадал, Куда история свой направляет шквал! В эпохи мелкие бывают всех сильнее Порой наложницы, порою — брадобреи; В грязи дворцовых склок плодится временщик, Чтоб лопнуть через год; в борьбе уездных клик Выпячивают грудь «тузы» и «воротилы»; Но лишь Историю рванут иные силы, Под спудом зревшие, метя ко всем чертям Гнилую скорлупу — и трон, и суд, и храм, — Не отыграться тут на деньгах, на породе, На склочной ловкости: тут власть в самом народе; И к ней придет лишь тот — кто подлинно велик, — Кто в сердце времени всем существом проник! И это будет — Вождь! В нем Жизнь кипит и бродит, Как Гегель говорит: «В нем новый мир восходит». А разорви ту связь — и тотчас под уклон Громадным оползнем начнет валиться он; Наполеонова тогда звезда блистала, Когда он сам «парил в просторах идеала» (По гетевским словам), — когда он мысли мчал Валить феодализм в разверзшийся провал. Когда ж династию он стал крепить, отведав Лакейских почестей, когда великих дедов В архивах королей сыскать велел опал И яркий свой сюртук, где дым боев опал, Сменил на мантию со шлейфом златопчелым, Когда он гнет понес испанским нищим селам И, жестам выучась изящным у Тальмо, На русский навалить решил народ ярмо, — Тогда — все рухнуло… На острове скалистом Он, кто скрижаль ваял, — опять мемуаристом… И мне понятен путь, как взмах крыла простой, Каким, войдя в эпические были, С недосягаемой сдружился высотой, — Стал Сталиным Иосиф Джугашвили!.. Чудесный сплав огромного ума С огромною и безвозвратной волей… Вот — «личное». Средь мировых раздолий Созревших гроз уже бегут грома; Вот — «внешнее». Стихия со стихией Перекликаются. И, слыша бури свист, Идет навстречу ей, чтобы тряхнуть Россией, Тифлисский худенький семинарист. Рабочие кружки в литейных и кожевнях, — Раскоп ключей живых средь наслоений древних, — Размет всех глупостей и лжей, Всех болтунов разгром, изгнанье их — взашей, Проникновение в любые боли будней, И через год, глядишь, средь пламенных полудней Батума, и Тифлиса, и Баку Размеренным и неуклонным шагом Гуриец и лезгин идут под красным флагом Навстречу изумленному штыку! И страстный юноша, крещенье пулевое Деля с рабочими, ведет их в каждом бое, Всегда в передовых рядах, Не зная одного: что значит слово «страх». И вот — шестнадцать лет Подполья, тюрем, ссылок; И каждый раз неукротимо пылок, Неодолим и несогбен, Немедленно бежит из ссылки он, К Нарымам обратя насмешливый затылок. И снова — на посту, и закатав рукав, Так просто мудр, так дружески лукав, С товарищем, так тверд и беспощаден С противником, — за главное звено Хватается, и вверх идет оно, Всю увлекая цепь. Средь каменных громадин Кавказа, средь полночных пург, Запорошивших Петербург, На водопадах Траммерфорса, — Везде мелькает тень стремительного торса, И слово точное, всех прочих слов точней, Почтовым голубем во всякий ум влетает, Как собственная мысль, — и каждый понимает, Что надо действовать, все согласуя с ней… Всегда на линии огня, всегда в окопах, — Будь то участие в пропавших нефтью скопах Тартальщиков и копачей, Будь то борьба с национальной сварой, Что раздувал «проконсул» старый На узких улицах Баку, Будь руководство думскою Пятеркой Иль юной «Правдою» — Всегда с железной теркой Он шел к эсеру и к меньшевику, К мусаватисту и к дошнаку И скреб его, — и горе лаку, В котором красовался тот, Чтобы сиянием обманывал народ: Как в логике, так и в боях столетий, Быть исключенным должен третий!.. Вот так он рос, авторитет вождя, Бойца бесстрашного, кто побеждает всюду, За что б ни взялся он: под пули выходя Иль вороша рабочих писем груду… И грянул год семнадцатый. Страна, Горящей бечевой войны окаймлена, Вся судорогой шла. Ей в уши свиристели Внимание! Авторские права на книгу "Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь" ( Переяслов Н.В. ) охраняются законодательством! |
||||||||||||||||||||||
