Биографии и Мемуары Переяслов Н.В. Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь

Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь

Возрастное ограничение: 0+
Жанр: Биографии и Мемуары
Издательство: Проспект
Дата размещения: 08.02.2018
ISBN: 9785392279142
Язык:
Объем текста: 432 стр.
Формат:
epub

Оглавление

Как Владимир Владимирович поссорился с Георгием Аркадьевичем

Харьков, Крым, Одесса и так далее…

Зигзаги страсти

Бить Шенгели не стал, но учить — не отказался

Ахматова, Грин, Мандельштам и другие

«В двадцати верстах — Иран…»

Перевод как прибежище подлинной культуры

Чудная симфония

«Я часто думал: “Вождь…”»

Это меняет историю русской поэзии

Черная полоса

Любовь не кончается

Основные даты жизни и творчества Г. А. Шенгели

Приложения



Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу



Ахматова, Грин, Мандельштам и другие


«Отсутствие одиночества при полной почти одинокости», — вот как писал о себе Георгий Шенгели в еще не худшем для него 1924 году. Выражения «круг Шенгели» или «поэты круга Шенгели» — по отношению к нему противоестественные. Хотя у него были и друзья, и ученики. Что было на «лабораторном столе» у Шенгели — можно сказать точно: зримость образа, точность слова, рассчитанность ритма.


Зримость образа: «глаз-алмаз», говорил о нем Макс Волошин.


Точность слова: запасники всех словарей, включая научные и технические — когда будет составлен словарь языка русской поэзии ХХ века, то самые малочастотные слова будут там иллюстрироваться примерами из Шенгели.


Рассчитанность ритма: стиховедением Шенгели профессионально занимался всю жизнь, ученые цитируют его книги с уважением, а поэты с издевательством — разве можно учебниками научить писать настоящие стихи? Шенгели на такие издевательства отвечал четко: есть правильные стихи — те, в которых соблюдаются (или осознанно нарушаются) правила звукового ритма, принятые в данной культуре; и есть хорошие стихи — те, в которых этот звуковой ритм удачно взаимодействует со смысловым и эмоциональным ритмом. Наука о том, что такое правильные стихи, существует две с лишним тысячи лет; наука о том, что такое хорошие стихи (и что такое смысловой и эмоциональный ритм), начинается на наших глазах; Шенгели заложил в нее два-три первых камня, и лингвистика наших дней подтверждает: заложил точно и прочно. Считал ли он свои стихи хорошими? Конечно, считал — иначе бы он их не писал…


Шенгели поддерживал дружеские связи с И. Северяниным, В. Брю­совым, Н. Гумилевым, А. Грином, А. Ахматовой, К. Паус­товс­ким, М. Волошиным, О. Мандельштамом, В. Хо­да­­се­вичем, В. Катаевым, М. Кузминым, В. Нарбутом, И. Ру­ка­виш­никовым, Ю. Олешей, Э. Багрицким и другими известными литераторами России. И многие из них его высоко ценили — за литературный талант, работоспособность, человеческую теплоту. Его учениками называли себя Марк Тарловский, Арсений Тарковский, Аркадий Штейнберг. Его недругами были РАПП, ЛЕФ и «вся советская власть». Его стихи перестали печатать за двадцать лет до смерти автора. Его первой любовью в поэзии был сонет. Среди тех поэтов, стихи которых он любил, был Сергей Есенин, с которым он неоднократно пересекался на литературных мероприятиях.


24 октября 1925 года в московском Центральном доме работников просвещения (Леонтьевский пер., 4) Георгий Аркадьевич Шенгели читал доклад «О современной литературе». На этом же литературном вечере выступали поэты с чтением своих стихов, в том числе и Сергей Есенин.


Вступительное слово «Поэзия наших дней» Шенгели произнес на литературном вечере в Политехническом музее, который состоялся там 29 ноября 1925 года. Среди заявленных поэтов различных школ и направлений был назван также Есенин — вне всяких групп.



А через месяц, 28 декабря 1925 года, Сергея Александровича не станет, и Георгий Аркадьевич будет проводить под своим председательством вечер его памяти в аудитории Коммунистической академии.



А незадолго до того Шенгели избирался председателем Всероссийского союза поэтов и на вечере Сергея Есенина в Союзе писателей (Дом Герцена) слушал поэму «Анна Снегина». М. Ройзман вспоминал, что Шенгели был удивлен, что эта поэма большого мастерства не была понята слушателями. Предложил Есенину выступить с чтением этой поэмы перед членами Союза поэтов. Есенин начал отказываться, но потом согласился.


Георгий Аркадьевич Шенгели высоко ценил поэзию Есенина. В книге «Маяковский во весь рост» он писал, что его творчество «несоразмерно талантливее, глубже, сложнее, богаче Маяковского». В 1940-х годах он готовил свою книгу воспоминаний, в которую должен был войти также очерк о Сергее Есенине. К сожалению, он так и остался ненаписанным…


Но доставались Есенину от Шенгели не только одни похвалы, а перепадали ему иногда и «сочные» выражения, которые, помимо Маяковского, адресовались и некоторым другим поэтам, к примеру, таким, как Мариенгофу, Пастернаку, Антокольскому, а заодно — и Сергею Есенину. Одним — за их усиленное насаждение приемов имажинизма, а другим — в частности Пастернаку и Антокольскому — за их переводы французской поэзии с довольно откровенной «отсебятиной». В августе 1922 года в петроградском альманахе «Утренники» Георгий Шенгели резко выступил в статье «Да он голый» против поэтического творчества имажинистов. “Их стихи — каталог образов”, — писал он, — их стихи читаемы без ущерба в любой последовательности строк сверху вниз и снизу вверх, и вперемежку. Их ритм “автономен”, т. е. ничего не выражает, отдираясь, как кожа мятого апельсина, от смыслового и эмоционального рельефа. Их созвучия — “приблизительны”, т. е. плохи, ибо легки: ведь уложить в необходимом сцеплении фразу в тесные границы обязательной рифмы, отрепарировать высказываемое, продумать, прочувствовать, взвесить трудновато. Их утверждения нелепы, их нарочитые “совершенные нелепости” — бездарны. Нет ничего легче, как утверждать, что по свету бродят “шарлатан и разбойник”, потому что “колосьям режут горла серпом”, или выкрикивать, что “дважды два пять”. Скудность их домыслов, их тем поразительна… Разврат словесный ширится, укореняется, общественная мысль расшатывается, уменье ясно выражаться, а значит, и ясно мыслить, уменье и не без того невеликое, испаряется. Стихописание захлестывает все новые и новые слои: оказывается — легко! Не пора ли отрезвиться? Не пора ли приклеить голым королям фиговые листки общественного невнимания?..»


Таковы в то время у писателей были методы отстаивания своих принципиальных творческих позиций.


Высказываясь однажды о словах и делах Георгия Шенгели, Юрий Карлович Олеша сказал: «Это рыцарь слова, звука, воображения…» Этими же словами говорит о Шенгели и сегодняшний украинский поэт Сергей Шелковый, написавший красивые очерки о его пребывании в Харькове и Крыму: «“Могучая и гармоничная жизненность”, “глаз-алмаз” по словам Максимилиана Волошина — это совершенно определенно о нем, о Георгии Шенгели. И “киммерийский звездочет”, летописец с “клинописной памятью”, работник-созидатель с “двойным зарядом” энергии, “брат вечной красы и любовник вечной свободы”, все эти титулы, взятые из шенгелиевских стихов разных лет, — это тоже, по сути, самоопределения, правда о нем самом».


Шенгели никогда не позволял себе перешагивать через ту художественную оценку, которая рождалась в его сердце. О знаменитой сказке-повести Юрия Олеши «Три толстяка», которая Шенгели невероятно нравилась, он, тем не менее, сказал, что в ней очень много бутафорской декоративности. «Слишком жирно, — повторял он, — слишком смачно написано».


Жизнь Георгия Аркадьевича все время шагала в обнимку с красотой, угрозой, сочностью, тревогой, нежностью и опасностью. Так было, когда он жил в Харькове, по несколько дней не имея перед собой ни корочки хлеба. Так было, когда он находился в Крыму в окружении занимающих города войск белогвардейцев. Так было, когда из-за его критики стихов Маяковского ему закрывали двери перед всеми изданиями. Так было, когда начали исчезать в лагерях члены возглавляемого им Всероссийского союза поэтов. Так было в течение всех последующих долгих лет, когда ему приходилось жить под постоянным наблюдением органов ГПУ – НКВД – КГБ…


Когда-то приезжавшая из Ленинграда в Москву и останавливавшаяся жить у Шенгели Анна Ахматова говорила, что бесстрашие — это отсутствие воображения. У нее тогда с воображением все было в порядке, у Георгия Шенгели — тоже. Хотя ему много чего было страшиться в этой жизни и без питерской гостьи. Ведь всего за несколько месяцев до ее появления в Москве он был любезно приглашен на Лубянку, и приветливый следователь предложил ему ознакомиться с написанными в 1921 году рукой самого поэта «Стихами о Гумилеве». С точки зрения власти — вредными для читателей являются любые стихи, в которых упоминаются уже только сами имена «врагов народа», о чем бы конкретно в этих стихах ни говорилось. Ну, хотя бы как это явлено в стихотворении Шенгели о Севастополе, написанном в 1926 году, когда упоминание фамилии Гумилева было уже пять лет под запретом:


Когда приезжаю в седой Севастополь,


Седой от маслин, от ветров и камней,


Я плачу, завидя плавучий акрополь


На ветреном рейде среди батарей.



Я знаю, что здесь по стопам Гумилева


Морскою походкой пройдет мой катрен, —


Но что же мне делать, коль снова и снова


Я слышу серебряный голос сирен?



Но что же мне делать, коль снова прожектор


Взлетает к созвездьям и падает вмиг, —


И золотом ляжет на траурный нектар


Лучом из полуночи вырванный бриг?..


В ответ на сделанное в тот день Георгию настоятельное предложение о его сотрудничестве с органами НКВД он ответил, что при его замкнутом, академическом образе жизни подобное сотрудничество вряд ли может быть эффективно плодотворным. На что склонявший его к взаимодействию с органами следователь вынужден был признать, что писатель пока что действительно прав.


Так что явление Георгию подозрительной с точки зрения НКВД Анны Ахматовой после состоявшейся с ним беседы про «Стихи о Гумилеве», разумеется, уже не более как случайность. Хотя в жизни русских поэтов рифмуется еще и не такое…


Но в отношениях между Шенгели с Ахматовой происходили не только печальные события, случались иногда эпизоды и с юмористическими оттенками. Так, например, 25 апреля 1924 года Георгий в письме своей знакомой — ленинградской поэтессе Марии Шкапской — писал: «…Теперь об Ахматовой. В этот ее приезд в Москву был я ей представлен. Очень она постарела с тех пор, как я видел ее (16 г.). Понравилась мало. Мы ехали вместе из Политехнического музея, где был ее вечер, в Союз писателей. Я тараторил, старался ей понравиться (она — вечно про себя что-то думающий человек — и хотелось это “что-то” выковырять), потом спросил, попадались ли ей мои последние книги. Она вдруг спрашивает: “А как, собственно, ваша фамилия?” Я изумился, но тут же понял. Говорю: “Вот так вопрос, обращенный к ночному спутнику! А что, если я Вас повезу в заточение и слуплю с каждого Вашего читателя рупь выкупу?” — Она смеется: “Везите”. Называю фамилию. — “А, я Вас хорошо знаю”. В Союзе — фурор: приехал с Ахматовой! Уважение ко мне возросло, — и это меня так взбесило…»


Во время одной из встреч с Шенгели, сравнивая стихи Бориса Пастернака и Осипа Мандельштама, Ахматова признавала, что у Пастернака, конечно же, есть достоинства, но есть и недостатки, которых нет у Мандельштама, и вообще, Мандельштам лучше. Когда Георгий Шенгели (который не любил и не признавал Пастернака) поинтересовался, в чем же есть недостатки Пастернака, Ахматова сказала: «Ну, это еще, может быть, отнесено к самому стилю поэта… У него часто язык неправильный, не по-русски».


Но правильность или неправильность поэтического языка стихотворцев, как и их произведения, должно будет оценивать само время. Уж оно ошибается гораздо реже, чем охраняющие власть чиновники…


14 августа 1946 года вышло Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», известное в писательской среде как «доклад А. А. Жданова». В нем, в частности, «подонками и пошляками» были названы Михаил Зощенко и Анна Ахматова, и об Ахматовой говорилось, что: «Журнал “Звезда” всячески популяризирует также произведения писательницы Ахматовой, литературная и общественно-политическая физиономия которой давным-давно известна советской общественности. Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии. Ее стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадочничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства, “искусстве для искусства”, не желающей идти в ногу со своим народом, наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе…»


Сразу же после опубликования в газете «Правда» этого разгромного доклада Анна Ахматова, чтобы не попадаться на глаза городскому руководству и не дразнить его, как сказал Жданов, своей «физиономией», уехала из Ленинграда в Москву. На вокзале ее встретил Георгий Шенгели, усадил в такси и повез к себе — на Первую Мещанскую. На вопрос Ахматовой, стоит ли так рисковать, ведь у него семья, Шенгели только недоуменно пожал плечами: мол, не понимаю, Анна Андреевна, о чем вы говорите… В составленной дотошными исследователями хронике ахматовской жизни эта поездка не значится, документальных свидетельств о ней не обнаружено. Но она была. Об этом рассказывали вдова Шенгели Нина Леонтьевна Манухина и ее дочь — Ирина Сергеевна, его падчерица, — уж они-то помнили, какими были для них те десять или двенадцать дней, проведенных Анной Ахматовой в их квартире. Об усилии не выказать вовне пульсировавший внутри страх. О не провозглашенном, но действовавшем табу на разговоры о происшедшем и происходящем, о неторопливых — за чаем — беседах-воспоминаниях и даже о двух-трех приемах немногих гостей, среди которых, кстати, был и Арсений Тарковский, тоже пострадавший от августовского партийного погрома — набор его первой книги, уже подписанной в печать, был рассыпан в типографии. Именно тогда Тарковский и познакомился с Ахматовой.


«Тарковский, — как писал в очерке «Там, где сочиняют сны» Михаил Синельников, — не раз говорил, что Ахматова — это лучшее, что было в двадцатом веке, и с удовольствием рассказывал, как он познакомился с Ахматовой. Это было в доме Шенгели, который любил собирать старинные клинки, и на ковре висела шпага или сабля. Тарковский мигом подбежал к ковру, с ребяческой удалью выхватил из ножен грозное сверкающее оружие и начал им размахивать. Ахматова, с которой его только что познакомили, сказала, обращаясь к нему по фамилии: “Тарковский, вы меня заколете!”, на что Тарковский, возвращая клинок в ножны, ответил почтительно и строго: “Анна Андреевна, я — не Дантес!”».


Комплимент получился настолько изящен, что Ахматова, никому не уступавшая в остроумии, на сей раз только растерялась и развела руками: «Я не знаю, как мне ответить на такой комплимент». — «Придумаете в другой раз», — сказал Тарковский.




Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь

Георгий Аркадьевич Шенгели прожил шестьдесят два года, издав 17 книг собственных стихов и 140 тысяч строк переводов Байрона, Верхарна, Гейне, Гюго, Эредиа, Бодлера, де Лиля, Горация, Хайяма и других поэтов. Ему была свойственна зоркость и филигранность рифм, особая чуткость к поэтическим ритмам. А еще им написаны стиховедческие работы «Трактат о русском стихе», «Техника стиха» и многочисленные статьи и воспоминания.<br /> Значительная часть наследия Г. Шенгели остается до сих пор не изданной, в частности его блистательный автобиографический роман «Черный погон», а также множество поэм, в том числе лишь частично опубликованная в журнале «Наш современник» уникальная эпическая поэма «Сталин». И до сих пор остаются разбросанными по различным малотиражным изданиям анализы его сложных взаимоотношений с Владимиром Маяковским, из-за которых с тридцатых годов ему фактически был закрыт путь в литературу.<br /> Сегодня имя Шенгели начинает возвращаться на широкие поэтические площадки, и это буквально взрывает сознание читателей, открывающих для себя его потрясающую судьбу и прекрасные произведения.

319
 Переяслов Н.В. Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь

Переяслов Н.В. Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь

Переяслов Н.В. Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь

Георгий Аркадьевич Шенгели прожил шестьдесят два года, издав 17 книг собственных стихов и 140 тысяч строк переводов Байрона, Верхарна, Гейне, Гюго, Эредиа, Бодлера, де Лиля, Горация, Хайяма и других поэтов. Ему была свойственна зоркость и филигранность рифм, особая чуткость к поэтическим ритмам. А еще им написаны стиховедческие работы «Трактат о русском стихе», «Техника стиха» и многочисленные статьи и воспоминания.<br /> Значительная часть наследия Г. Шенгели остается до сих пор не изданной, в частности его блистательный автобиографический роман «Черный погон», а также множество поэм, в том числе лишь частично опубликованная в журнале «Наш современник» уникальная эпическая поэма «Сталин». И до сих пор остаются разбросанными по различным малотиражным изданиям анализы его сложных взаимоотношений с Владимиром Маяковским, из-за которых с тридцатых годов ему фактически был закрыт путь в литературу.<br /> Сегодня имя Шенгели начинает возвращаться на широкие поэтические площадки, и это буквально взрывает сознание читателей, открывающих для себя его потрясающую судьбу и прекрасные произведения.

Внимание! Авторские права на книгу "Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь" ( Переяслов Н.В. ) охраняются законодательством!