Философия Ильин В.В. Философия. Учебник

Философия. Учебник

Возрастное ограничение: 0+
Жанр: Философия
Издательство: Проспект
Дата размещения: 15.08.2018
ISBN: 9785392281473
Язык:
Объем текста: 547 стр.
Формат:
epub

Оглавление

От автора

I. Метафилософия

II. Философия бытия (онтология)

III. Философия познания (гносеология)

IV. Социальная философия

V. Философия ценностей (аксиология)

VI. Философия истории (историология)

VII. Философия символических форм (симвология)

VIII. Философия человека (антропология)



Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу



VII. Философия символических форм (симвология)


7.1. Понятие символа


Опорное положение, которым надлежит пользоваться при характеристике символа, – следующее: символ – широкоохватная категория (гипероним), вводимая в лексический оборот под видом абстрактной выразительной единицы для обозначения значимого реального и реально значимого; символ обслуживает общепознавательную необходимость осуществлять знаковую кодировку (шифровку) предметности (отсюда – символизация), нацеленную на образное замещение многоразличных содержательных отношений. Родовым концептом символа является «знак».


Не совпадая с предметностью ни структурно, ни функционально, «знак» передает пространную идею её (предметности) образной воплотимости. Последняя крепится на:


– идеальном преобразовании – перевод предметных связей в мысленно-аналоговый реконструктивный план;


– наглядном представлении – наделение мысленно-аналогового реконструктивного плана осязаемостью.


Знак в силу сказанного – материализованная мыслительная репрезентация явления, удостоверенная образностью его метка. Будучи разновидностью знака, играя в познавательном опыте сходную роль, «символ» естественноч подводится под формулировку «знака». Поскольку же всякий символ есть знак, но не всякий знак – символ, экспликация «символа» требует более точных определений, поиск которых удовлетворяет формально-логической установке нахождения differentia specifica.


Символ – не понятийная трансценденция, высвечиваемая надкатегориальным прозрением; содержательно вполне эффективно он уточняется варьированием признаков знака. Исходно соотносясь со своим более объемным контрагентом, символ консолидируется с ним по признакам: «заместимость», «образность», «репрезентативность», «значимость». Далее – атрибутивные нюансировки, завязанные на введение уточняющих различий.


Путь от мысли к слову (знаку) проходит риторика. Путь от образа к духоподъемному понятию проходит символика. Проходит при действенном участии наполняющих продуктивным воодушевлением концептуальных схем.


Знак чувствен, но, реализуя закладываемую в него функцию отхода от чувственного субстрата, выводит за пределы чувственного актом обозначения (сигнификация). Символ чувственно-сверхчувствен, выводит за пределы чувственного герменевтическим актом (интерпретация). Знак объективирует символ, символ субъективирует знак. Специфические типы символической субъективации крепятся на специфических конструктивных принципах задания символической реальности в широчайшем диапазоне от эстематических до ноэматических вариаций.


Символ – означающая идеально-смысловая конструкция – семантически сближается с идеалом – идеально-смысловой конструкцией чаемого. Дифференцировка одного от другого обусловливается основанием выражения: символ – идеально-созерцательный образ совершенного. Идеал – инициативно-активистский его образ. Символ сопряжен с неосязаемым сущим, с каким, по Платону сопряжено знание, – а именно: он соотносится со сферой, которую объемлет «бесцветная, лишенная очертаний, неосязаемая сущность, подлинно сущая, зримая лишь кормчему души – разуму; на неё-то и направлено истинное знание». Идеал сопряжен с осязаемым сущим, на какое нацелено его будирующая, подвигающая сила.


Символ требует умственного проникновения. Идеал взыскует практического переустройства. Воплощение идеала практично. Символ есть плод умственного воплощения. Обмирщение идеала, как правило, соседствует с разочарованием: в связке «намерение (идеал) – действие (практическое усилие) – итог (следствия по действию)» элементы трехчастичной фигуры не когерентны. А priori одно не согласовано с другим и третьим. Обмирщение идеала лишено признаков harmonia prestabilitada. Так, освободительную борьбу можно выродить в брутальный грабеж. Идеал «национального интереса» возможно обвалить. Но невозможно обвалить символическую идею чистоты помыслов ведения освободительной борьбы за национальный интерес. Разница: идеал «свобода страны» – символ «герой-освободитель» фундаментальна. Она выявлена Гельдерлином, в романе которого герой (Гиперион) при невозможности обмирщить идеал (национальный интерес) становится отшельником-носителем символа (чистота борьбы за национальный интерес не как акция, но как интенция).


Выше сказанное резюмируется: символы – идеально конституирующие смыслозначимые интервенционистские формы, вбрасывающие в предметные данности сверхпредметные содержания. Наука о символическом опыте – симвология – изучает механизмы образования смыслозначимой продуктивной сферы – ее композицию, характер динамики, способы осуществления. Поскольку символический опыт – знаковый, учение о символической сфере (символосфера) опирается на семиотику как свой онтогенетический базис. Поскольку знаковый опыт не исчерпывает человеческий опыт, являющийся знаково-символическим, симвология превосходит возможности семиотики в трактовке собственно человеческого в человеке.


Нерв символогии – не знаковая, но гуманитарная (духовная) морфология, не дедикативное, но ноэматическое (понятийно-схематическое) формообразование. К последнему причисляются собственно сюжетные (не чисто синтаксические) связи. В живописи акцентуируется «линия», в музыке «мелодия» (тон, лад, ритм), в поэзии «рифма» (метр). Символическое переводит действительный мир из безусловного залога в условный, разукрупняет, типизирует его, испытывает в нарочитых кондициях.


Искусство радикализирует «возможно-невозможное»; наука «возможно-возможное»; религия «невозможно-возможное»; право «необходимо-возможное». Над препарированной действительностью ставится мысленный эксперимент с целью выяснить, что может происходить с предметностью в разных представлениях-воплощениях. Обособленная и квалифицированная en gros способность «представлять-воплощать» оказывается не чем иным, как способностью параморфного моделирования действительности (выражение одного через другое), составляющего краеугольный камень символического.


Бессознательный (примитивный) перевод предметности в параморфный план аттестует архаичное сознание, падкое на чувственно-образные инкарнации – антропоморфизм, анимизм, аниматизм, фетишизм, гилозоизм, родовой социоморфизм. Сходная с ней сознательная операция аттестует рафинированное символическое сознание, выискивающее в предметности всякого рода «склонности», «способности». Ученый «видит» в осязаемом – энергии, силы; художник – гармонию; музыкант – мелодию. Говоря просто, если человек способен в звезде усмотреть «душу», – он не охваченный необузданной фантазией дикарь, не живущий в мире иллюзий безумец, – он – заслуживающий уважения Homo symbolicum, осуществляющий своё всечеловеческое призвание.


По самому своему призванию, назначению симвология пронизана стремлением проникновения за пределы опытной реальности. Последним обнаруживается ее принципиально антипозитивистский характер. Именно позитивизмтщился укоренить проект плоской наглядной философии, что представляет contradictio in adjecto. Философия не может быть наглядной.


В опытном мире, замечает Вейль, «мы живем как люди, составляющие часть природы». Однако как носители символического мы выходим за пределы природы – пытаемся быть сопричастными стоящему за чувственными данностями миру.


7.2. Символическое и человеческое


Хотя основные представления относительно существа человеческого давно сформулированы в теоретической антропологии, объективная логика тематизации Homo symbolicum требует возвращения к исходному. Некий типаж человеческого, по необходимости нивелирующий, но все же намечающий родовую историческую судьбу, состоит в утрировании признаков:


– разумность: Homo sapiens, человек разумный – носитель абстрактно-понятийного потенциала, рефлективной способности самосознания (когнитивный комплекс);


– социальность: Homo politicus, человек политический – носитель вовлеченности в «роевой» межиндивидный обмен деятельностью, коммуникацию, интеракцию (социальный комплекс);


– целеполагание: Homo projectivus, человек целеустремленный – носитель мотивности, воображаемости, достижительности, способности преодолевать средовость экстраполяционным упорядочением мира, конструированием действительности «по понятию» (целеориентирующий комплекс);


– продуктивность: Homo habilis, человек умелый – носитель способности обихоживать, преображать реальность творением «не-живого», заниматься искусственным формотворчеством (культуротворческий комплекс);


– знаковость: Homo significus, человек знаковый – носитель общительности-сообщительности (выразительно-самовырази-тельный комплекс).


Эволюционно кристаллизованные замечательные способности сапиента филогенетически опосредованы прогрессивными соматическими подвижками, – как-то: переходом к прямохождению – формирование Homo erectus, развитием речи (языка) – формирование Homo loquens, производством орудий труда – формирование Homo farber, физиологически фундированными в свою очередь цефализацией. Вследствие сказанного человек по праву трактуется как Homo additus naturae.


В эволюционистике сложилась ситуация, когда дефицит идей не удается перекрыть даже самым смелым броском мысли. Колоссальное затруднение эволюционизма – необъяснимость тенденции к усложнению мозгового субстрата, увеличению объема мозга живых существ, целенаправленного движения по вектору «цефализация» (кортикализация функций). Суть в том, что простейшие (вирусы, бактерии) прекрасно адаптированы. Между тем магистралью развития сложных систем является наращивание кортекса. Как бы там ни было, мозг торжествует над генами, в то время как над мозгом торжествует культура. Действительно.


Мозг человека – натуральный абсобтер прошлых эволюционных стадий. Морфологически он трехчастичен. Различают:


– Р-комплекс – физиологический субстрат эволюционной ступени хладнокровных, детерминирующий примитивно-агрессивные акты;


– лимбическую кору – физиологический субстрат эволюционной стадии птиц, млекопитающих, курирующий глубинные эмоциональные состояния, регулирующий деятельность внутренних органов, инстинктивное поведение, память;


– новую кору (неокортекс) с двумя полушариями, отвечающими за генерацию нерасчлененных комплексов-образов, ассоциативных связей (правое полушарие); выделение из них обедненных структур с явно фиксируемыми связями (левое полушарие); контакт между ними (обмен образным материалом) обеспечивает мозолистое тело (corpus callosum), – физиологический субстрат эволюционной стадии приматов.


Поворотные пункты последней стадии: австралопитеки – архантропы (питекантропы, синантропы – антропоидные ископаемые люди) – палеоантропы (неандертальцы – древние люди) – неоантропы (кроманьонцы – люди современного типа).


Функционально в отдельных зонах мозгового вещества локализованы разные умственные способности. (Если повреждена височная доля, развивается афазия. Повреждение правой затылочной доли влечет неспособность освежать в памяти несловесные образы. Повреждение левой затылочной доли вызывает потерю языковой памяти. Повреждение теменной доли обусловливает утрату способности пользоваться языком. Повреждение извилины неокортекса (теменная часть мозга) провоцирует алексию. Короче, новая кора отвечает за умение пользоваться знаками, вести знаковый образ жизни.)


Генеалогически деятельность сознания определена не только анатомией и физиологией мозга – в том смысле, что она не следствие работы его частей, действующих солидарно или разрознено. Сознание – функция мозга и культуры. В такой же степени как физиологический, оно культурный продукт. Да и сам мозг – соматическая подоснова сознания – развивается по мере включения в социализацию. Таким образом, умственные достижения человека есть привходящий результат многих высокоразвитых интеллектуальных способностей, которые вытекают из постоянного употребления единиц все более совершенствующегося символического процесса.


Здесь мы подошли к фикс-пункту. Ядро человеческого – символическое, позволяющее действовать свободно, независимо, продуктивно. Неавтоматичное сверхприродное соматически фундировано неокортексом, а социокультурно (социализационно) – символическим комплексом. Возврат к бессознательно-автоматическому происходит в случае либо соматического расбаланса – эпилепсия, поражение области Вернике, ответственной за опознавание слышимых слов, соотнесение звуков с понятиями и т.п., либо разбаланса социализационного – выдворение из естественного контекста знаковой целе-ценностной коммуникации. Феномен Маугли с этих позиций получает однозначную трактовку: сужение пространства символического общения коррелировано с усечением поведенческого, психологического пространства человеческого, где атрофия прямохождения, мелкой моторики, функциональная дистрофия передних конечностей, голосовой щели влечет не просто задержку человеческого развития, но при переходе некомпенсируемого барьера (3 года), – необратимую деструкцию мозгового субстрата, – деменцию.


Физиологическое раскрывает социализационное филогенетически; социализационное раскрывает физиологическое онтогенетически. Все дело в причастности к человекоразмерной, символонесущей среде обитания. Лишь один пример. Та же голосовая щель есть продукт расширения анатомических возможностей, но она усиливает возможности гуманитарные. Слово – известное сочетание звуков, производится в гортани и полости рта при посредстве мышечных движений. Архитектоника голосовой щели влияет на звуковую коммуникацию. Звуковая коммуникация влияет на качество человеческого в человеке. Звенья цепи: «щелкающие звуки – телеграфный стиль – развитая речь» (с подверстанным под них физиологическим и интеллектуальным уровнем) отмечают стадии наращивания человеческого. К физиологическому субстрату приурочен гуманитарный потенциал; качество гуманитарного обеспечено физиологически (генетически). Одновременно к гуманитарному субстрату приурочен физиологический потенциал; качество физиологического обеспечено гуманитарно (функционально). С 16 недель утробного развития плод различает звуки родной речи. Дабы избежать невротизма, во весь натальный период и далее необходимо задавать благоприятный звуковой фон восприятия. С конца перинатального периода (с недельного появления на свет) до 1 года необходимо подключать будущего сапиента к активному манипулированию предметностью передними конечностями. К годовалому сроку ребенок должен вставать. (Эволюционная проекция – Homo erectus, высвобождение развивающихся передних конечностей.) Параллельно наращивается интенсивность вербальной коммуникации. Ребенок должен различать звуки, адекватно на них реагировать (иначе – задержка психического развития; в случае патологии (глухота) малыша следует подключать к компенсирующим программам, иначе – невосполнимые потери). Для двухгодовалого ребенка коммуникативный запас должен (!) составлять около 300 слов, для трехгодовалого – 1000 слов (этот момент характеризуется и усвоением грамматических правил, позволяющих строить предложения), для четырехгодовалого – 2000 слов. (Эволюционная проекция – Homo significas.) Подобная динамика регуляризует индивидуальный физиологический и гуманитарный прогресс, рекрутирует потенциального сапиента в стандартную ситуацию Homo sapiens, – по мере социализации (и приуроченных к ней физиологических перемен) человек становится носителем «меры разума» (Фейербах). Он становится Homo callidus et spiritalis, человеком знающим и духовным.


Дистанция складывания указанного человека антропологически недоуточнена: – технические сложности реконструкции синкретического процесса, совмещающего физиологический, социальный, языковой, ментальный рост. Что же касается гуманитарной стороны дела, здесь вполне подготовлена почва квалифицирующего суждения.


Творящая сила человечности – совместность, взаимность, общительность, сообщительность. Человек как высший разряд мироздания есть Homo interactivus, в самопроявлениях которого упакована игра базовых побудительных начал. Таковы, утверждалось ранее, сознание, труд, язык, социальность. В поисках предельных форм человечности далее идти невозможно. Именно сознание, труд, язык, социальность, не допуская субординации и предполагая координацию, в своем взаимоусиливаемом оформлении намечают старт человеческого. Какова в предельной реконструкции исходная точка, от которой, как от системы отсчета, возможно отталкиваться в выражении человеческой самости?


Ответ, какой даем мы, – содержательный остов такой точки задает понимание: существо человеческого таится в склонности вести символический образ жизни. Говоря прямо, – существовать в человеческом смысле – значит, иметь способность самоопределяться символически. Отсюда доктрина Homo symbolicum развертывается как специфический тип антроповыразительной пьесы, где символическому уготавливается заглавная роль. Генеалогической предтечей символического статуса человеческого выступает коммуникативно-знаковая природа его предковых форм, – а именно: с определенной стадии отпадения от сугубо вегетативных общностей, самоутверждающихся с помощью элементарных тропизмов, таксисов, инстинктов (трофические цепочки жизненных циклов), укореняется коммуникативно-знаковый стиль жизнеподдержания популяций, прекрасно удостоверяемый зоосемиотикой, проксемикой. Разумеются такие моменты группового налаживания существования, как «роевость», ролевость, функциональная частичность, приоритетность. Знаковые связи, конечно, не случайны, оказываются хорошими маркерами проникновения символических закономерностей в человеческую природу. Монументальное величие человеческой, символической жизни подготавливается эволюционно.


Относительно упрочения символоносной среды стадии сапиента выскажемся лапидарнее.


Это аксиоматично, что человек, – существо природное. Но не только. Необратимые содержательные перемены в естественно-исторической трактовке человека связаны с признанием того, что вся эволюция сапиента есть каскад культурно-символических инноваций. Отсюда, в ракурсе предпринимаемых рассмотрений, человека правильно определять как носителя сверхприродных способностей. Именно так: человек – существо, выказывающее свою сущность внеприродным образом. Генеральный признак человеческого – символическое, осуществляющее роковой разлад гуманитарного и натурального универсумов.


Без всякой метафорики – «душа, над которой основательно поработала судьба, достигает редкого счастья быть самостоятельной». Если «судьбу» заменить на «великое напряжение сил», а «самостоятельность» на специфическую способность содержательной выразимостью, целеориентированностью, ценностной причастностью, мотивностью преодолевать вещность, мы получим требуемое. Человеческая сущность не преддана. Она вырабатывается по ходу многотрудного опыта культивировать в себе навыки символических действий.


7.3. Духовные символические формы


Основание русла, где течет символическая жизнь – мыследеятельность, духовные экзерциции, – сфера интелектуально-созерцательного, в зависимости от направленности – создающего или воссоздающего конструирования, порождения, изображения. В самом нерасчлененном значении слова, это – мимезис в том смысле, в каком использовал его Аристотель, – а именно: подражание, предполагающее образное воссоздание собственного (т.е. подражания) предмета без эффектов влияния на человеческую природу. Таковы совокупная наука, телеология (провиденциализм, эсхатология, финализм), пророчество (прорицание, оракульство, ведовство, мантика, магия, колдовство, мистика, тавматургия, оккультизм), натурфилософия, берущие мир в разной оптике, но не перекрывающие пределов мыслительного. Определяющим для их обособления в автономный таксон выступает основание образно-изыскательного и одновременно отрешенно-бездеятельного, пассивно-отстраненного отношения (идеально средние типы – «чистая» наука, «безынициативный» оккультизм).


Стихия духа – безучастное рассуждательство, самостояние в границах отвлеченной рефлексии, умо-зрения.


Духовные символические формы поглощаются триадой: знание (episteme) – ум (nous) – мудрость (sophia).


7.3.1. Знание


Гносеологически богатая, в себе дифференцированная логически мыслимая форма, выступающая содержательной средой, где осуществляются иные интеллектуальные формы. Знание как умственное пространство задаётся эвристическими отношениями, в зависимости от которых возникают различающиеся по структурным свойствам познавательные образования. Поскольку пространство уточняется как множество каких-либо объектов, ассоциируемых способом связи, вводимыми отношениями, знание как пространство мыслительных возможностей удостоверяется типом фиксации результатов, алгоритмом установления значимостей.


С позиций противополагания, различения последних сфера знания членится на множество составляющих, понятие которых развертывается учётом переливов, полутонов, нюансов внутренней каноники творческой самоорганизации. Различие в духовном производстве обусловливается характером образования, конструирования символической формации, под чем разумеется утрирование специфических ценностей, регулятивов образа действования.


Наука – категориально-логична, импликативна, концептуализирует действительность через связку «причина – следствие» (каузальность), аналитична, нацелена на постижение объективного порядка вещей («самого по себе»). Ей присущи: интерсубъективность (устранение индивида из контекста исследования); однозначность семантических единиц (максимальная уточненность используемого аппарата); безымянность (для науки не важен «фон личности» – его поглощают общезначимые теоретические курсы, включающие дискурсивную (начало достаточного основания) всесторонне обоснованную истину); воспроизводимость результатов (сериация); верифицируемость (потенциальная опытная опробуемость утверждений); преходящность основоположений и установлений – предыдущие занятия ученых впоследствии неизбежно становятся «детской игрой» (Гегель); линейность прогресса (наука развивается от постановок проблем к поискам их решений).


Будучи познанием «из основания» (Гуссерль), наука даёт наиболее прочные (из известных) гарантии обладания истиной. Между тем универсализация приемов научной процедуры как в генерации, так и трансляции конечных продуктов никак и ничем не оправдана; доподлинно наука не способна быть всеобъемлющей наставницей символодеятельности; ее принципы не в состоянии выступать правилами, мыслимыми при всех условиях в качестве абсолютно соблюдаемых.


7.3.2. Ум (nous)


Вне и помимо разнообразных антропологических, онтологических, космологических, натурфилософских, мифологических, теологических, демонологических трактовок (от Гомера, Фалеса, Ксенофана, Демокрита, Эпихарма, Экфанта, Архелая, Анаксагора, Сократа, Платона, Аристотеля до Арнима, Панеция, Посидония, Плотина, Нумения, Аммония Саккаса, Ямвлиха, Прокла) будем связывать содержание указанной объёмной категории лишь с гносеологическим смыслом, – а именно: ум есть интеллектуально ёмкая сфера мыслящей души – theoreia, поглощенная отрешенным умственным созерцанием бытия. Как когнитивная способность nous обеспечивается:


– телесно (физиологическая норма, психическая дееспособность);


– интеллектуально (обладание рассудком – умение рассуждать и разумом – умение нестандартно мыслить, целесообразно поступать).


Краеугольная предпосылка ума – возможность производить дискурсивные действия, быть сопричастным дианойи. Последняя составляет компетенцию как рассудка, так и разума. Вычленение в духе двух типов специфических потенциалов находит опору в учёте ресурсов, качества производимых продуктов в разных случаях.


Рассудок – «конечное» мышление – ориентирован на мыслительное упорядочение, системоорганизацию ментального материала, тогда как разум – «бесконечное» мышление – подвизается на рефлексии имманентных оснований продуктивной деятельности. Рассудок формально структурирует; разум подводит умственное многообразие под единящие принципы.


Задача рассудка – рассуждать с вполне предсказуемым эффектом – достижением рассудительной формально-абстрактной правильности. Задача разума – понимать, доходить до исходно неочевидного целостного видения предмета посредством обретения категориальной конкретности – обусловливания упорядоченности требованиями понятий.


На фоне различения рассудка как «способности сохранения» (Фихте) (обеспечение устойчивости понятий) и разума как «созидающего созерцания» (Шеллинг) представляется безосновным взгляд Юма, интерпретировавшего разум в терминах совершенно инертной субстанции. Более респектабелен подход Лейбница, усматривавшего в разуме инстанцию, сообщающую мышлению характер «существенной деятельности», средоточие стимулирующей открытия эвристической проницательности.


7.3.3. Мудрость (sophia)


Житейски глубокое толкование явлений, сущность которых не совпадает с поверхностью, кажимыми атрибуциями. В данном контексте есть все основания привлекать завораживающую идею «конкретного понятия», сообщающего трактовке целостное видение, соотнесенное с жизненно прочувствованным, опытным его пониманием. Если традиционное гносеологическое различение ноэзы – ноэмы уточнять в терминах: мысленное усмотрение сущности; мыслимое содержание, постижение многообразия вещей как предметного единства, то мудрость как жизненно-практическую основательность, воспринимающую многосложность вещей через призму преходящности относительно более глубоких (именно – жизненно-практических) моментов, возможно квалифицировать посредством фигуры: благоприобретенный ноэзис.


Мудрость вскрывает и перекрывает пределы символического. Выше утверждалось: символ условен, активирует далеко не прозрачные умственные действия по интеллектуальному созерцанию; обретение символического содержания осуществляется по меткам, отличительным знакам, интерпретируемым как значимости в пространстве культурного опыта. Мудрость чувствительна к присутствию символического умением не только распознавать, но и «снимать» его. (Отсюда – трезвая относительность, осмотрительность, посрамляющая всезнайство, отказ от безапелляционности, максимализма, верхоглядной жизнеубогой торопливости).


В известном гегелевском размышлении за абстрактным клеймом «преступник» умудренный жизнью способен распознать конкретную «личность». Здесь самое время вернуться к лумановскому нововведению. Когда символическое заслоняет жизнь – «причинность» подменяется «контингенцией» – на авансцену выдвигается подчинение жизни искусственным символическим ценностям, провоцируя поглощение существования образом, ролью (трагедия лицедейства). Логическая реконструкция подобного поглощения детализируется синтагматическим рядом: «инициация», «иллюзия», «дереализация», позволяющим обусловливающие неординарные события (поступки) причины идентифицировать с моментами ценностной детерминации – мотивностью, целепобудительностью. Как видно, речь приходится вести не об объективных факторах, признаках опосредующих поведение, а о привносимых субъектом эфемерных грезах.


Последнее, естественно, разрушает гносеологические императивы общезначимости, необходимости, имперсональности, обязывая принимать в расчет «гуманитарную исключительность» («навязчивые идеи»).


Апелляция к «причинности» предполагает формулировку законов. Апелляция к «контингенции» – вскрытие индивидуальных устоев, невыводимых из «общих мест».


Мудрость как эвристический ресурс


– распознает присутствие такого рода выбросов субъективности, агрегируемых в типы: эйдос – умопостигаемый тип (интеллектуальная канва жизни); этос – нормосообразный тип (регулятивная канва жизни); биос – организмический тип (телесно-гигиеническая канва жизни); праксис –деятельностный тип (динамическая канва жизни); эстезис – художественный тип (выразительная канва жизни);


– квалифицирует их как локальные и тотальные значимости;


– связывает их с телосом – мотивный тип (целевоплотительная канва жизни);


– выносит вердикт о состоятельности типов символической реализации по жизненно прочувствованным стратагемам – «возможно», «должно», «недопустимо».


Итог – превосходящая рамки частичности объемная картина сущностно целесообразного (взятого субстанциально, а не фиктивно-модельно, как в кантовской конструкции als ob).


Поскольку абстрактный «преступник» является конкретным «лицом», его деяния должны подлежать и судебной, и гуманитарной юрисдикции. Вследствие сказанного к социальному участию как функции во многих отсеках общественного жизнеустроения надлежит допускать не только «знающих», но и «понимающих»; решение вопросов, требующих радикальных вердиктов, должно опираться не столько на ум, сколько на мудрость.


«Мудрость» как золотой запас духовности, возникающий в результате недоктринального формирования конкретных понятий (пропускание знания через толщу практического опыта), получила своеобразную тематизацию в завораживающей концепции «цельного» (славянофилы), «живого» (Рерихи) знания. Соображения на этот счет, буквально рассыпанные в трудах почвенников и их последователей, сводятся к кредо: мы знаем не потому, что познаём, а потому, что живём (Хомяков).


Идея не вполне разумного (переживательного) разума, прошитого разными интенциями-токами – то ощущениями жизни, то высокой духовностью, – конечно, интригует гносеологию головоломными веяниями, однако же не проясняет существа предмета. Дискурсивно неразвитый аппарат программ «сознание – болезнь» (Достоевский), «наука – инстинкт» (Одоевский), «органическая критика» (Григорьев), «соборность» (Самарин, Аксаковы, Вышеславцев) не позволяет квалифицировать его как профессионально выверенный. В лучшем случае речь может идти о романтически приподнятом наделении ментальности не собственно духовным, но практически-духовным статусом. В такой редакции сфера мысли (знание, ум, мудрость) обретает не свойственное ей амплуа настоятельницы жизни.


7.4. Практически-духовные символические формы


Коль скоро принципы есть исходно принимаемые приоритетные правила, установления, то внешние приметы различий духовных и практически-духовных форм конституируются несхожестью их основоположений.


Зеркала, поставленные друг против друга, дают анфиладу взаимных отображений находящихся между ними предметов. Фикс-пункты, где преломляемые сущности не получают отчетливых взаимоотображений, где точки пересечения лучей в случае контакта духовных и практически-духовных форм перестают падать на оптическую систему параллельным пучком, тем самым видоизменяя ожидаемую картину, состоят в следующем.


(1) Духовные формы миропредставительны. Практически-духовные формы миропобудительны. В отличие от первых последние – инициирующи, изобретательно-экспрессивны, созидательны. Духовные формы вырабатывают понятие о действительности (в терминах теории корреспонденции – поглощены поиском истины). Практически-духовные формы стимулируют преображение, преобразование действительности согласно понятиям (обмирщение, воплощение идеалов).


(2) Духовные формы созерцательно-теорийны, отрешенно-категориальны. Практически-духовные формы – экзистенциально и социально устроительны, имеют общественное звучание. Духовные формы дискурсивны, способом их самоопределения являются самоцельные сугубо знаковые манипуляции. Практически-духовные формы оформляются как сверхденотативные, зачастую недискурсивные комплексы, обслуживающие гуманитарное самостояние.


(3) Духовные формы понятийны. Практически-духовные формы образны, откровенны, спроецированы на предприятие не познавательного, а существовательного порядка – самопроявление, саморазвитие в Lebenswelt, – к чему приноровлены phronesis – практическое нравоучение и eyboyleia – практическая рассудительность.


(4) Стихия духовных форм – дескрипция; познающий интеллект техничен, нейтрален, невосприимчив к деонтологии и аксиологии. Стихия практически-духовных форм – налаживание жизненного процесса по нормам, устоям; созидание самостоянья, произведение реалий управляется законами жанров. В случае права, моралистики – это аскрипция. В случае политики, философии, идеологии, мифологии, религии (теологии), здравого смысла это – комбинация прескрипции и аскрипции. Духовные формы поглощены существующим. Существует то, что возможно; возможно то, что непротиворечиво; непротиворечивое принципиально возможно, т.е. потенциально объективируемо (отсюда радикальность закона непротиворечия как методологического регулятива). Практически-духовные формы увлечены как возможным, так и действительным и необходимым (должным), и прескрипция и аскрипция взыскуют сильной деонтологии, аксиологии.


Границы духовных форм чётко очерчены (та же непротиворечивость). Границы практически-духовных форм – вообще не могут быть очерчены (дезавуирование непротиворечия как центрального императива, замена его лабильными сюжетно-стилистическими соотношениями). Духовные формы осваивают реалии; практически-духовные формы ограничиваются такой задачей – воспаряют от реалий к любым видам позитивного и негативного существования.


(5) Духовные формы когнитивны. Практически-духовные формы экзистенциальны. Будучи единицами символическими мы погружены в условное, но обуреваемы стремлением достичь безусловного. Ресурсы духовных форм с их жесткими правилами в деле перекрытия барьеров условностей фатально непригодны. Надежду крепят практически-духовные формы, сообщающие жизни менее ригидные рамочные кондиции. Наука избегает «интереса», – им упивается политика. Познание чурается «контрадикции», – ей наслаждаются мифология, философия, идеология, теология, искусство. Разум ищет «обоснования», жизнь – «удовлетворения».


(6) Духовные формы всеобщи. Практически-духовные формы частичны. Хотя и неравноправно, в них сосуществуют разные традиции, что сообщает им открытую тенденциозность. Внимание здесь привлекает не надуманность потенциального единообразия, но единство мирских оттенков – переливы, полутона, нюансы, – на которые сфокусирована чувствительная оптика. Духовно-практические формы питаются пищей не общезначимости, а общежительности.


Хождение по анфиладе отличительностей завершается констатацией корневой общности духовного и практически-духовного частей символического целого:


– реальность умещается в символические комплексы лишь асимптотически и никогда полномерно;


– продукты символотворчества – произведения духа – самостийны, живут автономной, собственной жизнью, не идя по стезе, намеченной их создателями;


– по мере гуманитарного прогресса, разрастаясь, символосфера всё более и более разлучает человечество с объектосферой (хороша аналогия «техне – фисис», имеющая латинский эквивалент «ars – ingenium». Одно – мастерство, другое – природное дарование. Логика существования, утрирующая самоопределение через отличие чем дальше – больше радикализует потенциал техне, угнетая фисис);


– предел символических экзерциций – онтологически индивидуальное и онтически безусловное, не имеющие символических коррелятов (единосущно взятые сами по себе «безусловное» и «индивидуальное» рационально не выразимы; они рационально выразимы настолько, насколько способны быть носителями символического).


Перефразируя Ницше, можно сказать: всё, что нас не убивает, делает сильнее. Символическое, убивая безусловное и наращивая условное, усиливает человеческое в человеке. Человек человечен по причине символичности самопроявлений. Духовные формы берут мир как фиктивную реальность – в условном залоге: пространство конструктов, предельно-идеальных созданий м «точечная масса», «идеальный газ», «инерция». Практически-духовные формы также берут мир как фиктивную реальность – в условном залоге уже не концептуального, а поведенческого пространства событий: установления, конвенансы, предрешения – «норма», «красота», «благопристойность».


И там, и тут символические доминанты – отрешенные образы происходящего.


Конечно, образ слабее события, понимание чего обязывает, во-первых, разоблачать необоснованность отождествления одного с другим (сущее по символу автоматически не обладает бытием в реальности и обратно); во-вторых, удостоверять обоснованность подкрепления одного другим в разнообразии человеческих предприятий.


Задачи символогии, прямо вытекающие из изложенного:


– устанавливать наличие пускай колеблющегося, но просвета между объективной вещественностью и образной невещественностью;


– специфицировать образопородительные, образопредставительные техники в разных функциональных зонах, нюансы перевода реалий в символические разряды, выстраивания знаково-представленческих сетей;


– утверждать дисциплину осязательных символических проявлений.


Применительно к духовным формам рефлексия сосредоточивается на «глубине», «достоверности» понятийных сооружений. Применительно к практически-духовным формам – на «силе», «образности», «возвышенности» выражений, душевных впечатлений. Так или иначе центр перспективы – символическая плоть, которой не хватает (что демонстрирует бесхитростное: пересказ слабей показа; ценность дороже слов, откуда повеление – не растворяться в символах, не обманываться образами), но которая, не обескураживая беспредельностью, вполне плодотворно упорядочивается типологическими фигурами отправления духовного процесса.


По аналогии с известными фундаментальными физическими и введенными нами фундаментальными социальными константами (ФФК и ФСК) возможно говорить о фундаментальных ментальных константах (ФМК), вбирающих инвариантное в человеческих символозаявлениях.


Дальнейшее движение в теме подчинено простой логике – уяснить определенность ФМК в практически-духовном символическом.


7.4.1. Миф


Рассмотренный не как прерывистая линия, но сквозной мотив (в духе ФМК), миф есть этап и состояние мыслительной культуры, образа жизни. Ни в коем случае он не «досадное недоразумение», «тривиальный предрассудок». Будучи цельной символической формой, миф располагает признаками связного подхода к действительности вне и помимо «младенческой ментальности», ряда «инстинктивных действий», вызванных «злополучной реакцией звероподобного человека на явления природы».


Постоянное во всей предметной, характерологичной неисчерпаемости, переменчивости мифа наиболее ёмко может быть выражено словом «традиционность» со стандартной атрибутикой:


– парадигмальность: обмен деятельностью по примерам, образцам – жизенепорождающим допотопным фигурам – обычаям, неписаным законам, преданиям, установлениям, сказаниям;


– архетипичность: обмен деятельностью по имитационным схемам, данным в откровении во «глубине веков» (сакральное правремя), сближающим позднейшее самоосуществление с осуществлением родоначальников – первопредков, героев;


– ритуальность: обмен деятельностью по предписанным свыше (богами) канонам, поддерживающим непрерывность, сохранность некогда заведенного порядка – воссоздание в подражательных актах примордиальных ситуаций.


В синкретичном мифологическом комплексе отчётливо проступают контуры двузвенной структуры, где одним выступает сакрально-символическое, бессознательно-худождественное; другим – культово-магическое, обрядово-церемониальное.


Сакрально-символическое. Этиология (космогония, антропогония, зоогония, эсхатология, «теория катастроф») – эпическая картина превращения хаоса в космос, возникающая как безрефлективная (бессознательно-художественная), эмоционально-аффективная мыслительная переработка антропоморфного образа мира, привязанного к моторной среде (космогонические, астральные, этиологические, эсхатологические мифы).


Обрядово-церемониальное. Героика – подвижническая, легендарная, культовая (циркуляция, демонизация, инициация, табуация) картина вершения богатырских «славных дел» пращурами народных общин древности; инсценировки кардинальных эпизодов «правремени», кристаллизующих базовые состояния мира, реактуализирующих замечательные деяния богов, героев (героические, культовые мифы).


Гносеологическая реконструкция подобной антропореализации предполагает введение модели аффективного, диффузного мышления, прибегающего к чувственным инкарнациям, антропоморфизациям, персонификациям, метафоризациям реальности, влекущим слитие субъект-объектных, предметно-знаковых, вещно-понятийных (словесных) параметров, подмену принципов прецедентами (нерасчлененность генезиса и статуса, закона и факта, сущности и явления).




Философия. Учебник

Соответствуя федеральным государственным образовательным стандартам высшего профессионального образования третьего поколения (ФГОС 3+), учебник представляет систематический проблемный курс для продвинутой университетской аудитории. С опорой на фундаментальные достижения естество-, обществознания, социально-политической практики автор излагает основные вопросы философской теории.

299
 Ильин В.В. Философия. Учебник

Ильин В.В. Философия. Учебник

Ильин В.В. Философия. Учебник

Соответствуя федеральным государственным образовательным стандартам высшего профессионального образования третьего поколения (ФГОС 3+), учебник представляет систематический проблемный курс для продвинутой университетской аудитории. С опорой на фундаментальные достижения естество-, обществознания, социально-политической практики автор излагает основные вопросы философской теории.

Внимание! Авторские права на книгу "Философия. Учебник" ( Ильин В.В. ) охраняются законодательством!