|
|
ОглавлениеII. Философия бытия (онтология) III. Философия познания (гносеология) V. Философия ценностей (аксиология) VI. Философия истории (историология) VII. Философия символических форм (симвология) VIII. Философия человека (антропология) Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгуVI. Философия истории (историология)В качестве рефлективной дисциплины сверхзадачи философии истории покрываются: – аналитикой истории как объектной теории – доктринация порождающих процедур, способов тематизации предметной сферы; – аналитикой истории как позитивного процесса – доктринация совокупного общечеловеческого опыта жизневоспроизводства, технологий пролонгации существования. В первом случае уточняются предоснования исторического знания как мыслительного освоения прошлого – субъективная история, корпус представлений. Во втором случае уточняются предоснования исторической реальности как ассоциации событий, актов, фактов (свершившегося) – объективная история, корпус явлений. Разумеется, одно поисковое дело завязано на выполнение другого: экспликация предпосылок знания опирается на экспликацию фундирующих его отношений реальности; и обратно – экспликация предпосылок реальности опирается на экспликацию способов данности ее в знании. 6.1. Морфология истории«История – самый опасный из всех продуктов, вырабатываемых в химической лаборатории нашего ума. Она побуждает к мечтаниям, она опьяняет народы, она порождает у них ложные воспоминания, преувеличивает их рефлексы, растравляет старые их раны, лишает их покоя и ввергает их в мании величия или преследования», – указывает Валери. Опасности истории таятся в нашем незнании, непонимании пружин ее тока. Исторический закон есть начало, управляющее сменой исторических явлений, – отмечает Ключевский. Есть ли такие начала? Откуда их выводить? С чем связывать? Если принять, будто история творится лицом, (она – плод персональных утверждений индивидов), истории придется сообщить психологической толкование. (Психология – фундаментальное основание истории – линия Тэна). Если принять, будто существуют исторические явления, не объяснимые исключительно и преимущественно процессами, замыкаемыми на отдельные лица, истории придется сообщить сверхличностное – социологическое, физиологическое (демографическое), физико-географическое толкование. Можно настаивать на комплексности исторических законов, являющихся сложением множества сил-факторов. Сложность предметной сферы предопределила неоднозначность тематизаций ее в прошлом: наследие поставляет варианты от объективизма (географизм, космизм, техницизм) – Гиппократ, Монтескье, Ратцель, Леруа-Гуран; через субъективизм (история – процесс личностей, перипетий героев) – Верморель, Лампрехт, Михайловский; до синтетизма (история – сочетание действий человека и влияний среды) – Ключевский. Между тем правомерно обострить праксиологическое измерение истории. История как продукт гуманитарного зодчества есть мощный разветвленный континуум артеактов и артефактов. Покрывается ли она им полностью? Историческое бытие как «дело рук человека» самоконституируемо. Что заставляет человека в рукотворении исторической реальности выходить за пределы себя, осуществлять броски вперед, развиваться? Положивший начало философии истории Августин, прорабатывая проблему, выдвинул христианскую объяснительную платформу: история есть богочеловеческий процесс, устремленный к метаисторической цели, – воплощению в земном небесного града. В кильватере этих представлений шел Вико, в качестве направляющей силы исторического творчества введший Провидение. Сходным образом поступали Гегель, Данилевский. Провиденциализм, телеологизм, фатализм как объяснительные схемы теории в том смысле, с каким мы привыкли связывать существо выработки в теории объяснительных схем, адекватными не являются. Листья воспоминаний скорбно шуршат во мраке (Лонгфелло), – пусть там и шуршат. Никакого обнадеживающего содержания из их шуршания в темноте – даже при помощи лупы – не извлечь. То, что настоятельно требует забвения, да будет предано забвению. Понимание чего, однако, актуализирует исходную проблему подлинных лицедеев исторического процесса. В такой плоскости рефлексию исторической материи проводили: – Макиавелли, изучавший не этические, а державные функции правления, и выявлявший их морфогенетические предпосылки и последствия; – Вико, задумавший особую науку о производимых нами реалиях, правилах творения людьми гражданского мира (где мы, по его понятиям, – полные хозяева и господа). Полученные ими ценные, но не исчерпывающие результаты (могут ли таковые здесь быть вообще?) однако, не устраняют неясности, в каком смысле, в каком отношении мы подлинные, полноценные авторы истории как единого, внутренне обусловленного морфогенетического поля. 6.1.1. Пласты истории«История в том виде, как она существует теперь, едва ли даже заслуживает названия науки; в ней чрезвычайно много описательного и художественного элемента, но собственно научного, – законов исторических, – в ней до сох пор нет. Много говорят об исторических законах, о развитии, необходимом движении, современных потребностях, но все это слишком отвлеченно, и всякий историк стал бы в тупик, если бы от него потребовали, чтобы он сформулировал ходя бы один исторический закон», – сетовал Б.Н. Чичерин. Камень преткновения истории – убеждаешься в этом очередной раз – морфогенетические законы. Ситуация в истории – надорганической эволюционистике – без всякого рода натяжек и передержек может быть уподоблена ситуации в биологии – органической эволюционистике, – где, по авторитетному свидетельству Б.Л. Астаурова, – «мы бродим пока в совершенных потемках среди невообразимого множества узнанных фактов, частных закономерностей и построенных для них дробных объяснений, не обладая здесь светочем какой-либо достаточно общей теории и все еще взирая на развитие цыпленка в яйце как на подлинное чудо». Напомним: в области биологии развития в качестве концептуальных платформ фигурируют позиции – мутационизм: эволюция – результат достаточно механического провеивания генетически случайных изменений (мутаций), ведущих к видообразованию (Коржинский, Де Фриз); – эволюционизм: развитие живой природы – результат а) превращения одних органических форм в другие (трансформизм – Бюффон, Сент-Илер); б) целесообразных изменений организмов под влиянием внешней среды с наследованием приобретенных признаков (ламаркизм, механо-, орто-, психоламаркизм); в) случайного возникновения новых форм (изменчивость), последующего их закрепления (наследственность), устранения неконкурентоспособных особей (естественный отбор) (дарвинизм – Дарвин, Уоллес). Современная версия эволюционизма – синтетическая теория эволюции, представляющая сплав дарвинизма и популяционной генетики, – интерпретирует целесообразные изменения живого в терминах модели наследуемых случайных изменений, корректируемых творческим влиянием естественного отбора; – автогенез: эволюция – следствие внутренних, независящих от влияний окружающей среды нематериальных факторов (витализм – проявлений энтелехии – Дриш; аристогенез – проявлений скрытых творческих стимулов); – номогенез: эволюция – результат действия скрытых фундаментальных законов, которые постулируются, но не формулируются (Берг, Любищев). Используя потенциал уподобления, отметим: с мутационизмом сближается психологизм, анархизм; с трасформизмом – космизм; с ламаркизмом – техницизм; с дарвинизмом – марксизм; с номогенезом – толстовство; с витализмом – органицизм, холизм, эмерджентизм. Не входя в разбор принадлежащих истории взглядов и эксплуатируя их положительные возможности суммарно и по существу, сформулируем некие базовые презумпции адекватного взгляда на предметную сферу. 1. Историческое развитие, социальный морфогенез не есть прямая (простая, плоская) реализация исходного экстенсивного разнообразия; социально-исторические структурные перевоплощения зиждутся на переводе интенсивного разнообразия в экстенсивное. 2. В истории, социоморфогенезе реализуются не механические, а системные, органические, целевые типы причинения. 3. Локомотивом реализации исторического морфогенеза является самоорганизация (регуляция целостности, наращивание адаптивности, рост оптимальности и т.п.). Что обусловливает исторический морфогенез? Нерв вопроса – проблема, что конкретно принимать за побуждающие основания исторических изменений. Пробегая промежуточные, сосредоточимся на оценке крайних позиций. По аналогии с мутационизмом, усматривающим пружину биологической эволюции в случайных изменениях генофонда, пружину исторической эволюции можно усматривать в свободных личностных поступках, влекущих изменения социофонда. Такую позицию трудно проводить концептуально ввиду неномологичности. Если материал исторического формотворчества свободно, случайно осуществляемые поведенческие акты, – в истории нет законов. Онтологический номинализм исключает доктринальный номологизм. Именно за это данную позицию критикует Толстой, настаивая: «…необходимо отказаться от сознаваемой свободы и признать неощущаемую нами зависимость». По аналогии с номогенезом, усматривающим пружину биологической эволюции в фундаментальных динамических законах, пружину исторической эволюции можно усматривать в скрытых универсальных зависимостях. Так и поступает Толстой, утверждая: «…если история имеет предметом изучения движения народов и человечества, а не описание эпизодов из жизни людей, то она должна, отстранив понятие причин (локальных. – В.И.), отыскивать законы, общие всем равным и неразрывно связанным между собою бесконечно малым элементам свободы». Такую позицию трудно проводить концептуально ввиду мистичности. Если материя исторического формотворчества скрытые (неидентифицируемые) фундаментальные законы, – в истории нет случая. Онтологический реализм индуцирует доктринальный мистицизм: история оказывается неизвестно как и чем престабилированной. Таковы крайности; естественно, они не проходят. В качестве промежуточной кристаллизовалась теория роли народа (толпы, массы) и личности (героя, гения) в истории. Суть ее в лапидарном изложении сводится к допущению свободных субъективных воль на фоне латентных объективных тенденций. Дифференцируется статус субъективных воль. Народ (масса, толпа) – носитель ординарной, личность (гений, герой) – неординарной воли. Народ обладает инерционной, личность – творческой силой. Народ вписывается, личность улавливает тенденции. Такую позицию (отстаиваемую и марксизмом) трудно проводить концептуально ввиду нерефлектируемости того, что значит улавливать тенденции? Как их идентифицировать? Кто, в силу чего обладает сим драгоценным даром? Скажем: была ли объективная тенденция в России с октября 1917 г. в мелкотоварной стране внедрять прямой продуктообмен, разгонять всенародно избранное Учредительное собрание, искоренять частную собственность? Кто и как все это уловил? Большевики? Или: была ли объективная тенденция в России с августа 1991 г. в центрально-административной стране внедрять дикий капитализм, после всенародного весеннего референдума разваливать СССР, проводить олигархическую приватизацию, искоренять государственную собственность? Кто и как в очередной раз все это уловил? Чикагские мальчики? Проникновенный разговор о пружинах исторического морфогенеза правильно возобновить (обогатившись высказанным) с представления многослойности исторической онтологии, в которой должны быть заложены пласты, связанные с: – влиянием общих и необходимых причин; – влиянием частных причин и свободных поступков; – отношение всего этого к организации человека. Неадекватные субъективистские (волюнтаризм) и объективистские (фатализм) доктрины истории сподвигают на нахождение новых экспликативных эвристических схем. По обозначенным выше основаниям, это – схемы разноуровневых (разнопричинных) структурных законов исторической динамичной организации. Архитектоника их такова: – структурные зависимости дальнего порядка (мегатенденции) – вскрываются социальной фенологией, фундаментальной ритмодинамикой (циклика, ритмика социально-исторических структур; генерация, реставрация, элиминация социально-исторических обстояний); – структурные зависимости среднего уровня (макротенденции) – вскрываются модульными теориями социума (типы державных движений, почвенные влияния); – структурные зависимости локального уровня (микротенденции) – вскрываются антропологическими описаниями (деяния лиц, масштаб персональных целей). Предложенный эскиз порождающих причин исторической организации стимулирует продвижение в понимании оснований, природы, правил творения истории, вершения жизни, обмена деятельностью в социуме. Во всяком случае – с порога – он отвергает некритические физикалистские (квиетистские) трактовки нашей исторической жизни, согласно которым последняя – «линия, которую мы должны по повелению природы описать на поверхности земного шара, не имея возможности удалиться от нее ни на один момент». Гольбаховская картина пуста, безжизненна; уважая себя, свою жизненную организацию, нельзя встать на точку зрения, будто все в человеческой истории заведомым образом подтасовано. 6.1.2. Волны жизниКамень преткновения философии истории, отмечалось выше, – морфогенетические начала: с чем связывать, на что замыкать формотворческие продуктивные, порождающие инициативы. Рефлектирующая мысль канализирует поиск в створ альтернативы – морфогенез обусловлен: свободой воли агентов исторических действий; некими законами в диапазоне от натурализма до фидеизма (телеологизма). Не прибегая к синопсису, – не озабочиваясь оценочным перебором архаичных взглядов, в качестве заслуживающего внимания, не утратившего концептуальной основательности из обоих подходов выделим: – история как гуманитарное явление связана с деятельностью лиц и на нее завязана: без частных личностных поступков нет общих исторических действий; – история как закономерное системное явление номологична, связана с проявлением объективных зависимостей (от моральных, культурных до физических). Начало человечности лишает историю мистического порядка, начало номологичности лишает историю беллетристического порядка. Поскольку гипертрофия как одного, так и другого делает из истории компендий анекдотов, а не науку, дело заключается в том, чтобы провести оба начала адекватно. Как это сделать? Жизневоспроизводство, жизнеподдержание осуществляется в общественной среде посредством целесообразных поведенческих актов (поступков). Учитывая их количественную (численность) и качественную (мотивированность) дифференцированность, теория отрабатывала естественный ход, привлекающий для концептуализации поведенческого разнообразия идеи статистики. Межсубъективный обмен деятельностью – социальная интеракция, – интерпретируясь в терминах броунова движения, рассматривалась как результирующая беспорядочных (ввиду массовости) соударений субъективных воль. Модель статистических флуктуаций молчаливо предполагала (1) случайность социально-исторических событий: они – резюме многоразличных разнонаправленных, разномотивированных элементарных субъективных проявлений в системе из большого числа элементов; (2) непреднамеренность, незапрограммированность отдельно рассчитанных, но в массе своей спонтанно возникающих (в качестве статистического подытожения) эффектов. Соответствующие доводы поставляются представителями разных философских и социально-политических ориентаций. В отношении (1) сошлемся на Кропоткина, утверждавшего: «Скорость человеческой эволюции в данном направлении вполне зависит от интеграла единичных воль... найти этот интеграл или хотя бы только оценить его количественно можно ... живя среди людей и следя за самыми простыми, обыденными, мелкими проявлениями человеческой воли». В отношении (2) – на Гегеля: учитывая массу людей, их противодействие, получаются иные результаты, «чем те, к которым они стремятся и которых они достигают, чем те результаты, о которых они непосредственно знают и которых они желают». Между тем, если происходящее в истории спонтанейно, порождено необозримым сложением необозримых сил (статистическая равнодействующая соударений множества частных воль), происходящее в истории самопроизвольно, спорадично, незаконосообразно. Обостряется проблема номологичности исторического тока. В качестве рефлектирующей реакции на нее – платформа Канта, исключающего из философии истории «свободу воли» в амплуа объяснительного принципа и настаивающего на истолковании поступков (социально-исторических акций) через призму «общих законов природы». И платформа Шеллинга, который, осмысливая потенциал социальной статистики и констатируя на его базе, что «человек лишь потому входит в историю, что ничто из его будущих поступков не может быть учтено на основании... теории. В силу этого в истории властвует произвол», прямо отвергает его, высказываясь в пользу фатализма: в истории доминирует «слепая необходимость», перед которой персональные цели, замыслы исчезающие малы. Каков итог? Допущение свободы воли (волюнтаризм) в истории подрывает номологичность исторического тока. Допущение номологичности исторического тока подрывает реалистичность истории, откуда не выдворить свободу воли положительных агентов действий – импульсивных реакций, поступков вершащих историю, занимающихся творением жизни лиц. Разобщение волюнтаризма с номологизмом, следовательно, дает то, что дает: псевдоисторическую доктрину, стилизацию под полноценную историю. Где тот заветный ключ, который позволяет сопрягать свободную и необходимую причинность, волю и закон, суетно-легковесное и непреходяще-значимое. Проблема, как люди способны реализовать в частных целях субстанциальное, «являющееся волей мирового духа» (Гегель), паки и паки сложна. Вариантами ее решения выступали рассмотренные выше базовые модели героев и толпы и Провидения, которым было отказано в эвристическом кредите. В пользу предпочтительного чего? В пользу модели природно-надличностных законов, имеющих воплощение в свободно-личностной деятельности. Человек есть цель для себя. Реализация собственной целезначимости предполагает достижение гармоничного бытия, обеспеченного конкордией природы (связанная причинность) и воли (свободная причинность). Высокая резонансность одного другому предельным своим выражением имеет целесообразность: мы творим мир (вторую социально-историческую природу) по свободной воле, но на базе целесообразных начал, вводящих большую степень соответствия намеченных целей условиям их воплощения. Нерв целесообразного – созидание потенциального бытия по реалистичным правомерным целям, удовлетворяющим природным законам. Поскольку история есть созидание, творения того, чего нет в природе, носитель способности изменять мир по своим целям (лицедей в истории) в своем миротворении свободен. Поскольку реализация свободы лицедея истории целесообразна, созидание сверхприродного целерационально, правомерно, законосообразно. В этом суть. Причем суть эта выражена применительно к идеальным случаям, большим интервалам истории, тенденциям. Применительно к реальным событиям, малым историческим интервалам, локусам требуется коррекция. Действительно. Как объяснять механизмы поддержания динамических равновесных состояний в социуме в масштабах (условно говоря) микроэволюционных, – ведь ясно, что справедливой для макроэволюционных рассмотрений идеей целесообразности тут не обойтись. Оживление, понятийное обновление аппарата социальной философии (и методологии истории), на наш взгляд, связано с применением модели волн жизни, использующей представления объективной циклики и ритмики социально-исторических форм. Волны – энергетические или стилистические возмущения жизневоспроизводственных контуров – распространяются в социально-исторической среде с конечной скоростью, инициируя (реставрируя) определенные виды межсубъективной коммуникации и интеракции. Социально-исторические волны проявляют себя как фазовые возмущения, или изменения состояний, колебаний, обладающие некоей степенью повторяемости. Последняя и образует естественную циклику и ритмику (последовательность, частота, скорость протекания, временная организация, чередование, кругооборот стартовых и финишных черт) социума и истории. Доктринацию социально-исторических циклов и ритмов в терминах сущностных описаний, как подчеркивалось, проводит социальная фенология, фундаментальная ритмодинамика (учение о ритмах и циклах). Доктринацию социально-исторических периодических колебаний (реставрация, элиминация) в терминах феноменологических описаний проводит модульная теория социума (учение о пропорциях и фазах). Доктринацию социально-исторических циклов и ритмов в терминах гуманитарных описаний проводит историческая, социальная, культурная антропология (учение о поступках и лицах). Обратимся к ним. 6.1.3. Циклы и ритмыЧто такое необходимость в истории? Можно смело утверждать, что ни одна из известных философий истории убедительного ответа на вопрос не дала. Мысль ограничилась блужданием в створе дилеммы: необходимое в истории – план либо «природы», либо «мирового духа» (Провидения). Несомненное достоинство такой линии – спокойная отрешенность, которая, однако, ввиду расчеловечения исторического жизнетока, подмены истории то географией, то религией, удовлетворения не поставляет. Не лучшим образом обстоит дело и с вопросом теоретического выражения исторической необходимости. Обладающая многими преимуществами сопоставительно с идейными предтечами доктрина общественно-экономических формаций на сегодня эвристически выдохлась. Без претензий на полноту, системность в качестве маркеров ее неадекватности выделим следующее. Оказалось: – неверно, будто буржуазия не способна к господству, потому что она не может обеспечить своему рабу даже рабское существование, потому что она вынуждена довести его до такого состояния, в котором она должна кормить его, вместо того, чтобы существовать на его счет; – неверно, будто противоречия – локомотив положительного, продуктивного развития; – неверно, будто пролетариат – передовой класс, представляющий интересы всех общественных страт, – спасает человечество революционным броском из негуманистичной предистории в гуманистичную историю; – неверно, будто революция – адекватный рычаг социального устроения (ломая воспроизводительные контуры, революция ввергает жизнь в пучину затратной дезорганизации, хаоса); – неверно, будто Россия – слабейшее звено (были и слабее) в системе империализма, предуготовленное к свершению социалистической революции; – неверно, будто империализм – сверхкризисная фаза монополистического капитализма, канун пролетарской революции. Неверно и многое, многое другое. Наш положительный взгляд на природу вещей через призму модели длинных волн – социальных циклов и ритмов – сводится к тезису: онтологический базис истории двусоставен, – в качестве исходного всегда это – человеческие цели, мотивы, интересы, ценности, которые накладываются на объективные (подверженные циклическим зависимостям, имеющие собственную ритмику) условия жизнедействия. Исторические события в силу этого – многопричинны – порождены и лицами (лицедеями) и вследствие вписанности лиц в более глубокие каузальные связи (циклика, ритмика) – объективными зависимостями. Необходимо обратиться к глубокому сюжету жизневоспроизводственных инвариантов, экзистенциальных абсолютов – фундаментальным социальным константам (ФСК). К ним относятся находимые спорадично, путем проб и ошибок жизнеустроительные оптимумы, выражающие стиль, строй, порядок максимально отлаженного (сопоставительно с идеалами) существования. Во всех регистрах, измерениях жизнепорождающих процедур, актов находятся благоприятные, желательные варианты из числа возможных. Историю можно уподобить весьма и весьма диспергированному по географическим, культурным, хозяйственным, политическим, гражданским, традиционным, конфессиональным и т.д. признакам образованию, где при внимательной оценке самой логики отлаживания жизневоспроизводственных действий выделяются точки разрежения (тупиковые ветви развития) и точки плотности. Точки плотности – сгустки наибольших и наилучших приближений к неким экстремальным идеальным состояниям (понятия чаемой, потребной, желанной жизни). В регистре материального воспроизводства – максимальная мотивированность, стимулированность продуктивной деятельности. В регистре духовного воспроизводства это – максимальная самореализуемость. В регистре политико-гражданского воспроизводства – максимальное участие, вовлечение, волеизъявление. В регистре экзистенциального воспроизводства – максимальная самоудовлетворенность, полнота, глубина существования. В целом – оптимальная стратегия бытия, связанная с воплощением принципа минимакса, предписывающего участникам исторического процесса (игрокам жизни) стремиться к максимально достижительным, гарантийным, успешным (выигрышным) линиям поведения. В аналогии можно пойти дальше, уподобляя историю матричной (антагонистической) игре, в которой игроки (участники) имеют конечное число стратегий. Так как разные игроки имеют разное число стратегий: допустим, игрок 1 – m стратегий; игрок 2 – n стратегий и т.д., матричная игра задается (mxn) – матрицей, где H= (hij), где hij – выигрыш 1 игрока, если он следует стратегии i, i = 1 … m; а игрок 2 – стратегии j, j= 1 … n. С позиций принципа минимакса, игрок 1 (в идеале) избирает такую стратегию io, где достигается ; игрок 2 избирает стратегию j0, где . Если v1 = v2, пара (io,j0) составляет седловую точку матрицы H с выполнением неравенства hij0 ≤ hi0j0 ≤hi0 j, i= 1…m; j = 1…n. Число hi0j0 оказывается значением игры, стратегия io,j0 является оптимальной (оптимальная чистая стратегия игроков 1 и 2). Разумеется, в истории оптимальная чистая стратегия игроков (участников) – редкость. В истории мужество не было бы мужеством, если бы основывалось на точных, предвидимых, чистых стратегиях. Локально оптимальные стратегии попадают в класс смешанных стратегий. Глобально же (на длительных интервалах) оптимальные стратегии находятся в классе чистых стратегий. Последние и передаются ФСК – не постоянными величинами (как в физике), а функциональными показателями, выражающими характеристики эмпирических распределений. От социума к социуму признаки их внутренней организованности варьируют; каждому варианту (значению некоторого показателя х1 … хn) в принципе можно поставить в соответствие одну и ту же вероятность Pi = 1/n, i = 1 … n. При достаточно большом количестве испытаний (и наблюдений за ними), однако, обосабливаются экстремумы, фиксирующие min и max социальной кредитоспособности. Когда на социальное действие (от планирования до маневрирования) проецируются параметры желательности – максимальная выгода при минимальных издержках, – на авансцену выдвигаются ФСК в виде представлений разумности, целесообразности, справедливости, достойности, адекватности, сбалансированности целей, средств, результатов при недопустимости, невозможности вхождения в некоторые состояния и превосхождения некоторых величин (решение задачи с неприемлемым уровнем потерь). ФСК, следовательно, это – показатели многокритериальной оптимизации, получаемые не формально, а эмпирически, – посредством статистического резюмирования исторических опытов социального устроения (социальных распределений). Возможность обустраивать общество лишь по видимости представляет собой задачу с произвольным решением. Изначально она (возможность) лимитируется условиями: 1) фазовые, временные, ресурсные ограничения – человеческий, социальный, геополитический, физический, властный потенциал; 2) инициативные ограничения – недопустимость саморазрушения, самоуничтожения. Откуда следует, что социальное устроение крепится на специфической манипуляции всеми видами инициатив и ресурсов, подчиненной достижению желательных состояний с позиций определенных критериев качества. Содержательно ФСК и активизируют подобные критерии, обостряя регулятивную коррекцию деятельности, обосабливая из множества допустимых динамических форм (цели, средства, результаты – намерения, механизмы, действия) магистрали (множество актов, манипуляций, лежащих на оптимальной эффективной приоритетной – стационарной – траектории социодинамики). ФСК имеют эмпирическую и критическую сущность; орудием их выделения служит аналитическое обобщение социально-исторического опыта. Действования в истории сравнимы с действованиями в рамках коалиционных и бескоалиционных игр в условиях неполной, меняющейся информации. Процесс игры (исторического действования) заключается в осмысленном переходе от исходного состояния к последующему через выбор игроками (лицедеями) поведенческих стратегий (по правилам или без правил). Акты выбора соответствуют стратегиям игроков в играх с неполной информацией, когда ни одному из участников игры при очередном ходе досконально неизвестна позиция дерева игры, в которой он находится. Принятие решения (выбор стратегии) в условиях неопределенности производится в опоре на отслеживание расстановки сил, изучение конъюнктуры, учет ресурсов и т.д. Однако оптимизационную направленность актов выбора (принятие решений) осуществляет содержание ФСК, ориентирующее на разумное, целесообразное, предсказуемое поведение персонажей истории, участвующих, как правило, в антагонистичных, затратных, конфликтных играх. Внимание! Авторские права на книгу "Философия. Учебник" ( Ильин В.В. ) охраняются законодательством! |
||||||||||||||||||||||
