|
|
ОглавлениеМожет ли гомосексуалист стать православным священником? Мужчина и женщина в Книге Бытия Может ли женщина быть священником? Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгуЖенщина в Церкви1. Женщина — «вместилище скверны?»— Отец Андрей, почему Церковь так несправедлива к женщине? Ведь сколько в церковной литературе, особенно древней, особенно монашеской, весьма негативных высказываний о женщине как о «вместилище греха и скверны»! — Тема «женщина в церкви» — это исследование необычного пространства, созданного напряжением между тремя «реперными» фактами. Первый — нарочитый культ Марии, Богородицы. Второй — женское большинство прихожан. И третий — очевидное гендерное неравенство в церковной истории и жизни. Понимаю, что от меня, как от православного писателя, ожидается тотальная апология и утверждение, что «женского вопроса» в церкви нет и у нас сплошное равноправие… Но выкалывать себе глаза я все же не стану. А глаза эти видят, например, что женщина может принять мужское имя, а мужчина женское — нет. Это я о принятии монашеских имен. У нас много монахинь с именами Сергия, Николая, Алексия. Причем свои имена они получили в честь святых мужей с этими именами. На недоуменные вопросы они отвечают, что монашество — это равноангельский мир, и потому он выше половых различий. «Окей, Гугл». Но тогда отчего же у нас нет монахов, которые принимали бы имена в честь жен-подвижниц? При всем почтении грузин перед святой равноапостольной Ниной «отца Нина» вы не встретите. Бывают мужские имена, ставшие женскими (Римма и Инна — это мужчины-мученики). Бывают имена, одинаковые для мужчин и женщин (Анна — это и еврейский первосвященник, и пророчица). Бывают имена парные: Татиан — Татиана, Иустин (Джастин) — Иустина, Марин — Марина. Но вновь скажу: монаху не дадут имя в честь святой женщины. Это, может, и частность, но она показывает, что равенства и «симметрии» полов в церковной жизни все же нет. Или вот мелочь из библейского текста: «И ты, Асия, соучастница в надежде Вавилона и в славе его… Ты изнеможешь, как нищая, избитая и израненная женщинами…» Интересный образ: избитый женщинами с точки зрения автора страдает больше, чем избитый мужчинами. Зато для мужчин в Библии есть впечатляющий образ: «…Если бы ты не поспешила и не пришла навстречу мне, то до рассвета утреннего я не оставил бы Навалу мочащегося к стене», то есть перебил бы всех мужчин и мальчиков. Но если уж исходить из позиций терпимости и равноправия, то давайте будем «терпимы к нетерпимости» других людей и культур. Попробуем понять, прежде чем заклеймить. Да, в некоторых книгах (в аскетических руководствах для монахов) проскальзывает то, что можно оценить как «дискриминацию» женщины в Церкви. И тут появляется повод заметить, сколь опасным может быть изучение религий только по книжкам. Если студенту дать задание сделать подборку высказываний святых отцов о женщине, то с помощью интернет-библиотек он быстренько наберет десятка два нужных цитат. И большинство из них будут весьма нелестными для женщин. Но такой исследователь ошибся бы, если бы предположил, что именно таково и есть учение Церкви. Чтобы понять Церковь, надо в ней жить и ощущать неписаный «этос православия». Итак, представьте средневековый город. В нем есть два монастыря: мужской и женский. И вот в обеих обителях разыгрывается одна и та же сценка. В мужском монастыре юный послушник подходит к игумену и говорит: «Отче, тут такое искушение у меня было… Я вчера работал на монастырском поле. А мимо такая девушка с коромыслом прошла. Я, грешным делом, загляделся на нее. А потом всю ночь уснуть не мог: помыслы блудные и мечтания одолевали…» Старец же говорит ему в ответ: «Да, от женщин нам, монахам, одни искушения. Ты бегай их, не засматривайся на них, не разговаривай с ними, не держи их образ в памяти. Помни: не может долго лежать сухая солома рядом с тлеющим углем! Женщины для нас — источник гибели и скверны!» В женском монастыре в тот же вечер — такая же беседа. Юная послушница подходит к старице и говорит: «Матушка, тут такое искушение у меня было… Я вчера пела в хоре. А в храм такой солдатик молодой зашел. Я, грешным делом, загляделась на него. А потом всю ночь уснуть не могла: помыслы блудные и мечтания одолевали…» Игуменья же молвит ей в ответ: «Да, от мужчин нам, монахиням, одни искушения. Ты бегай их, не засматривайся на них, не разговаривай с ними, не держи их образ в памяти. Помни: не может долго лежать сухая солома рядом с тлеющим углем! Мужчины для нас — источник гибели и скверны!» Вполне понятная педагогика в обоих случаях. В аскетических наставлениях речь идет не о том, что женщина хуже мужчины (или наоборот), а о том, что у нормального человека всегда есть эротический интерес к противоположному полу. Старец обращается к своим послушникам, о которых ему хорошо известно, что они не евнухи, что у его юных послушников есть «основной инстинкт». Естественно, что этот инстинкт у большинства из них ориентирован в нормальную сторону — на девушек. Поэтому старец и говорит: «Смотрите, уклоняйтесь от общения с молодыми девицами, чтобы не было повода никаким искушениям и мечтаниям». И если одна из первых, начальных задач монашества состоит в том, чтобы взять под контроль этот инстинкт, то, соответственно, в женских монастырях говорят: «Будьте осторожны при общении с юношами»; а в мужских — «Будьте осторожны при общении с девушками». Этот аскетический принцип присутствует во всех религиях, где есть инициации или практика подвижничества. Буддистские тексты тут гораздо радикальнее христианских: «То же самое тело красавицы для трех существ разное: для собаки — это пища, для любовника — существо, для монаха — падаль». А теперь вспомним, что общая особенность всей традиционной литературы во всех культурах, во всех странах, во всех веках состояла в том, что литература (как и политика, как и культура) была мужской. До нас почти не дошло свидетельств о духовной жизни и богословской мысли женщин-христианок. Нам известны лишь отдельные изречения так называемых амм (вот у нас мама, а в Египте амма: авва — это отец, а амма — мать). Мы знаем всего несколько их удивительных изречений. В основном же церковная литература прошлого — это литература мужская. И поэтому советы мужчины-игумена тиражировались, а аналогичные советы игуменьи («аммы») оставались лишь в устном предании, не выходя за стены женской обители. Оттого у нецерковных книжников и создалось впечатление, будто Церковь что-то имеет против женщин как таковых. В философию и догматику эти аскетические советы все же у христиан не переходили. В качестве доказательства я хотел бы предложить сравнение двух текстов. Один принадлежит Будде. «Взгляните на девушку в пору ее расцвета по 15-му или 16-му году. Не кажется ли эта сверкающая, ослепительная красота великолепной в эти мгновения? А между тем прекрасное, манящее и желанное в этой блестящей красоте и есть не что иное, как мучение телесности. Взгляните на то же существо в другую пору ее жизни, по 80-му году: всмотритесь, какая она разбитая, согбенная, иссохшая, на клюку опирающаяся, едва плетущаяся, бессильная, выцветшая, беззубая, облысевшая, с дрожащей головою, морщинистая, темными пятнами покрытая… Вот вам ничтожество телесности! А потом, братия, взгляните на ту же сестру недугующую, тяжко страждущую, загрязненную испражнениями, поднимаемую и обслуживаемую другими. А потом взгляните на тело той же сестры на одре смертном, через день, два, три после кончины ее, как оно вздулось, почернело, предалось тлению. А потом взгляните на скелет с обрывками мяса, залитый кровью, сдерживаемый связками… Ну что же, братья? Куда же делась та сияющая, прежняя красота? куда исчезла? и как сменилась жалким, безобразным претящим ничтожеством телесного?» (Терагата, 60). Второй текст принадлежит святителю Иоанну Златоусту. Начинается он очень похоже: «Когда ты видишь женщину благообразную, веселую, воспламеняющую твои помыслы, то представь, что предмет твоего пожелания — земля, что воспламеняет тебя пепел — и душа твоя перестанет неистовствовать… Представь, что она изменилась, состарилась, заболела, что глаза ее впали, щеки опустились, весь прежний цвет поблек; подумай, чему ты удивляешься. Ты удивляешься грязи и пеплу, тебя воспламеняет пыль и прах». Но вот сиюминутная аскетическая задача угашения похоти достигнута, и, оказывается, Златоуст совсем не собирается догматизировать свои слова: «Говорю это, не осуждая природы — да не будет! — не унижая ее и не подвергая презрению, но желая приготовить врачество для больных. Бог сотворил ее такою, столь уничиженною, для того чтобы показать и Свою собственную силу, и Свое попечение о нас, бренностию природы располагая нас ко смирению и укрощая всякую нашу страсть, а вместе с тем — являя Свою мудрость, по которой Он мог и в грязи образовать такую красоту. Посему, когда я уничижаю естество, тогда открываю искусство Художника. Ибо как ваятелю мы удивляемся более не тогда, когда он производит прекрасную статую из золота, а тогда, когда вырабатывает точный и совершенный образ из грязного вещества, так и Богу мы удивляемся и воздаем хвалу потому, что грязи и пеплу Он сообщил отличную красоту и в телах наших явил неизреченную мудрость». Нежелание видеть разницу духовных путей христианского мира и восточного приводит к весьма примечательным ситуациям. Например, в 1991 году издательство «Художественная литература» выпустило книжку «Будда. Истории о перерождениях». В джатаке «о заклинании тоски», включенной в состав сборника, есть следующее назидание: «Брат мой, ведь женщины — сластолюбивы, бездумны, подвержены пороку, в роду людском они — низшие. Как ты можешь испытывать любовную тоску по женщине, этому сосуду скверны?» Издательство рекомендует эту книжку «для семейного чтения»… Да, Рерихи всех убедили в том, что Будда и Христос так похожи друг на друга… Более того, ради того, чтобы лишний раз уколоть христиан, Елена Рерих, например, пишет: «Будда высоко ставил женщину». Я был бы готов ей поверить… Но почитаемый рериховцами реформатор тибетского буддизма Цонкапа говорит, что для приуготовления к лучшей реинкарнации надо осознать «радость от достоинств мужчины; недовольство женским положением, признание его ущербным; отвращение желающих обрести женское тело от их стремления». А однажды, чтобы убедить сомневающихся в правоте своего тезиса о том, что всякая женщина не более чем скверна, Будда провоцирует свою собственную мать (в том перевоплощении) на убийство его самого… В другом перевоплощении — будучи царем Бенареса, Будда послал своего придворного плута сокрушить добродетель жены жреца, которая хранила верность мужу, — конечно же, ради подтверждения своей спасительной проповеди: «женщин нельзя удержать от соблазна». Кто в состоянии представить, чтобы подобные легенды слагались вокруг имени Христа? И, кстати, почему Христос, по словам буддистов, якобы учившийся буддизму в Тибете и Индии, первое чудо совершил на брачном пире? Почему он умножил радость собравшихся, умножив вино? Почему не предложил помедитировать на тему об изгрызанном трупе невесты? Так что мне представляется, что попытка Елены Рерих обличить христианство за счет женолюбивого буддизма не отличается уважением к историческим реалиям. — А почему Вы думаете, что у христиан такая педагогика не переходит в догматику? — Потому что помню о том, что именно Деву Церковь превознесла выше «Херувим и Серафим». — Но все же сам мужской характер церковной средневековой литературы, о котором Вы сказали, разве не свидетельствует о дискриминации и отлучении женщин от культуры и образования? — Видите ли, этот факт не был никак юридически оформлен. Речь идет о вкусах, а не о репрессиях. Если сегодня есть спрос на книги Акунина и нет массового запроса на Тредияковского — это еще не означает дискриминации или гонения на допушкинскую русскую литературу. О том, что запрета на женское литературное творчество не было, свидетельствует хотя бы то, что Церковь приняла в свое Богослужение Рождества и Страстной Седмицы песнопения, написанные в IX веке монахиней Кассией (и, кстати, отнюдь не анонимные, но подписанные ее, то есть женским, именем). Кстати, с этой Кассией произошел замечательный случай. В 830 году византийский император Феофил выбирал себе невесту. Одиннадцать прекраснейших знатных дев были представлены ему. Феофил вошел в зал, держа в руках золотое яблоко, которое он должен был вручить своей избраннице. Подойдя к Кассии, он сказал: «От жены произошло все злое» (намекая на грехопадение Евы). Кассия же быстро отмела богословские инсинуации императора и ответила Феофилу: «От жены же произошло все лучшее» (имея в виду рождество Христа от Марии). Тут император здраво рассудил, что с такой женой править будет скорее не он, а она. В итоге яблоко было подано Феодоре, которая стала императрицей. Кассии же не оставалось другой дороги, как в монастырь… Такова легенда. А Феофил и в самом деле кончил плохо: он стал еретиком, уничтожавшим иконы. А что касается «отлучения от образования»… Знаете, я недавно купил одну милую дореволюционную хрестоматию по Средневековью. В ней приводится германский закон 1225 года, регламентирующий раздел имущества при разводе супругов: «Жене идут все овцы, гуси, лари, пряжа, постели, перины, подушки, кольца, убрусы, псалтири и всякие божественные книги, обычно читаемые женщинами, сундуки, ковры, мягкие сиденья, занавески…» Составители этой хрестоматии обычно приводят только тексты — безо всяких комментариев. И только к этому месту они сочли необходимым сделать пояснение: «В средние века женщины, в общем, грамотнее мужчин». А вот на Руси: житие Евфросинии Суздальской, скончавшейся в 1250 году, говорит: «Кто есть философом философ? И не обрящеши кроме Евфросинии. Аще и не во Афинех учися блаженая, но афинскыя премудрости изучи: философию же и литургию и всю грамотикию, числа и кругом обхожение, и вся премудрости». Впрочем, не менее удивительно само наличие такого закона: современная Католическая церковь развод в принципе не допускает, а в прежние столетия ее позиция была помягче: в Риме развод был разрешен еще в IX веке; в Византии античная практика, разрешающая разводы, была упразднена к VIII веку… Вообще, неравенство и «бескарьерье» вовсе не означало бесправия. Женщина в Византии могла быть собственником недвижимости и бизнеса, могла защищать свои интересы в суде. Женщина в судебном порядке могла добиться расторжения брака. Дочери получали свою долю в наследстве. Женщины имели право выхода на улицу: «Женщины уходили из дома по разнообразным законным, но количественно ограниченным и идеологически весомым поводам, включая участие в церковных службах, посещение бань, кладбищ, визиты к родственникам, бедным, покупки, участие в празднованиях по случаю светских и имперских знаменательных событий и даже в восстаниях». Женщина становилась регентом в случае смерти супруга-императора (до совершеннолетия сына). А Элия София, супруга императора Юстина II, в 570-х годах выступала в качестве регента во время недееспособности мужа из-за болезни. При следующем императоре (Тиберии) она даже организовала заговор против него, но неудачно. Впрочем, регентство императриц редко бывало длительным и удачным. Исключение — лишь царица Ирина (VIII век). Секрет ее успеха в том, что на все ключевые гражданские и военные посты она назначила евнухов… Императрицы были представлены на монетах и церковных фресках. Конечно, идеализировать и это общество не стоит. Если судить по мужской византийской литературе, то у горожанки было лишь два способа самостоятельного заработка: изготовление и продажа одежды и проституция («…Повивальные бабки, содержательницы питейных заведений, банщицы, мойщицы, служанки, пекари, продавщицы еды, танцовщицы… Впрочем, большинство этих ролей ценились невысоко и, в любом случае, считались всего лишь одной из разновидностей проституции»). Конечно, и православные женщины хотели большего участия в общественной жизни. Всем православным известен текст синаксаря в Неделю торжества православия: «Император Феофил подверг многих из святых отцов различным наказаниям и пыткам за святые иконы. Однако, говорят, он (во время своего царствования) особенно ратовал за справедливость (не терпел несправедливости), так что семнадцать дней искали по всему городу, чтобы найти человека, который должен был судиться с другим (в присутствии императора), и за много дней совсем никого не нашли». Феофил самодержавно правил в течение 12 лет, после чего заболел дизентерией, которая терзала его, так что рот его широко открылся до самой гортани. Царица Феодора в сильной скорби о случившемся ненадолго уснула и увидела во сне Пресвятую Богородицу, держащую на руках Предвечного Младенца, окруженную светлыми ангелами, которые бичевали и бранили мужа царицы Феофила. Когда она проснулась, Феофил, немного придя в себя, кричал: «Увы мне, окаянному! За святые иконы меня бичуют!» Царица тотчас положила ему на голову образ Богородицы, молясь Ей со слезами. Феофил, увидев у одного из стоявших рядом на груди образок, взяв его, поцеловал. И сразу же губы, поносившие иконы, и безобразно раскрытая гортань закрылись, и он, избавившись от постигшей его беды и мучений, уснул, уверившись, что весьма хорошо почитать святые иконы. Царица, принеся из своего ларца святые и честные образа, убеждала мужа целовать их и почитать от всей души. Вскоре Феофил ушел из этой жизни. Феодора призвала всех, кто был в ссылке и в темницах, и освободила их. Был низвергнут с патриаршего престола Иоанн, он же и Янний, скорее начальник гадателей и бесов, чем Патриарх, а на его место возведен был исповедник Христов Мефодий, прежде много пострадавший (за иконы) и заживо заключенный в гробе. В ту пору по Божественному озарению явился преподобному Иоанникию Великому, подвизавшемуся в горах Олимпа, святой отшельник Арсакий, говоря ему: «Бог послал меня к тебе, чтобы мы, придя в Никомидию к преподобному мужу Исайе Затворнику, научившись у него, совершили любезное Богу и подобающее Его Церкви». Придя к преподобному Исайе, они услышали от него: «Так говорит Господь: вот, приблизился конец врагов Моего Образа. Поэтому пойдите к царице Феодоре. А Патриарху Мефодию скажите: отлучи всех нечестивых, и тогда с ангелами принеси Мне жертву (хваления), почитая изображение Моего лика и Креста». Услышав это, подвижники поспешили в Константинополь и передали все, что сказал им преподобный Исайя, Патриарху Мефодию и всем избранным Божиим. Те, собравшись, отправились к царице и нашли ее во всем послушной, ибо она была благочестива и боголюбива. Феодора попросила их сотворить молитву о муже ее Феофиле. Они, видя ее веру, хотя и говорили, что это выше их сил, все же повиновались. Святой Патриарх Мефодий, придя в Великую Божию церковь, созвал весь православный народ, причт и архиереев, монашествующих и пустынников, среди которых были вышеупомянутые Иоанникий Великий с Олимпа и Арсакий, Навкратий, ученики Феодора Студита, Феодор и Феофан Начертанные, и многие другие. Они все совершили панихиду за Феофила, молясь со слезами и постоянно умоляя Бога. И так делали всю первую седмицу Великого Поста. А сама царица Феодора тоже таким же образом молилась вместе с синклитом и со всеми, кто был во дворце. Между тем в пятницу на рассвете царица Феодора, заснув, увидела себя стоящей около колонны Константина Великого — и неких людей, с шумом идущих по дороге и несущих орудия пыток, а посреди них тащили царя Феофила со связанными за спиной руками. Узнав мужа, она последовала за ведущими его. Когда достигли Медных ворот, она узрела сидящего перед иконой Спасителя какого-то дивного Мужа, перед Которым и поставили Феофила. Припав к ногам этого Мужа, царица стала молить о царе. Наконец Он, открыв уста, сказал: «Женщина, велика вера твоя. Итак, знай, что ради твоих слез и твоей веры, а также ради молитв и прошений рабов Моих и священников Моих Я даю прощение твоему мужу Феофилу». И повелел ведущим царя: «Развяжите его и отдайте жене его». Она же, взяв его, отошла, веселясь и радуясь, и тотчас проснулась. А Патриарх Мефодий, когда совершались молитвы и моления, взяв чистый свиток, написал на нем имена всех царей-еретиков, включая и царя Феофила, и положил на святой престол (под индитию) в алтаре. В пятницу увидел и он какого-то страшного и великого ангела, входящего в храм, который, подойдя к нему, сказал: «Услышана твоя молитва, епископ: царь Феофил получил прощение; отныне больше не докучай этим Богу». Патриарх, испытывая, истинно ли видение, сошел со своего места, взял свиток, развернул его и нашел — о, судьбы божии! — что имя Феофила совершенно изглажено Богом. Вопрос о соответствии этой легенды реальным историческим событиям — тема особая. Легенды создаются не для соответствия истории, а для соответствия политическим замыслам их авторов. Синаксарная повесть своими рассказами о череде чудесных снов и голосов прикрывает сложный, занявший полтора года переговорный процесс между овдовевшей императрицей Феодорой и лидером православной партии Мефодием. Император Феофил умер молодым — в возрасте 29 лет. Чтобы гарантировать жизнь своему малолетнему сыну Михаилу, с него надо было снять подозрения в том, что он сын еретика. Поэтому, передавая церковную власть в руки иконопочитателей, Феодора пошла на компромисс: давая новому Патриарху карт-бланш в зачистке церковных рядов (Патриарх Мефодий с ходу лишил сана 20 тысяч священников, которые не протестовали против иконоборческого Патриарха), она обязала его принять меры для защиты чести правящей династии. Итог этого компромисса мы и читаем в синаксаре. Торжества 11 марта 843 года (Торжество православия) были не столько восстановлением почитания икон, сколько попыткой объяснить недоумевающему народу, почему новый Патриарх-иконопочитатель поминает в молитвах умершего полтора года назад императора-иконоборца. В последующих редакциях тема покаяния императорской власти перед Церковью стала звучать все глуше и глуше. Не все современники это приняли. В четырех разных рассказах о мучениках, пострадавших при Феофиле, говорится, что они все равно будут судиться с ним пред Богом. Все эти события вряд ли были известны москвичам XVII века. Но текст синаксаря был им знаком. И вот на фреске в Кремлевском дворце в царицыной спальне XVII века мы видим, как Патриарх Мефодий кладет под престол список царей-еретиков: «Звероименный Копроним, богомерзкий Феофил…» Причем эта фреска — перед самым выходом из спальни в общественное пространство дворца. То есть царица пожелала на выходе из своей комнаты видеть единственный в церковной истории пример серьезной и удачной церковно-политической интриги, провернутой женщиной. То, что царица повелевает в своей спальне разместить такой сюжет, означает, что: 1) у нее есть вкус к политике; 2) она при случае может напомнить своему супругу, что молитва и посмертная верность жены могут спасти того от духовной гибели. А потому избавление от такой жены для самого государя может быть крайне опасно. Причем это может быть «война фресок», ибо в Грановитой палате у царя была фреска с тем намеком, что царь может изменять жене и даже похищать девиц, но если только при этом он будет творить милостыню, Боженька его не осудит (фреска в Грановитой палате написана позднее, чем роспись царицыной спальни. Мы видим сделанное в XIX веке воспроизведение ушаковской росписи конца XVII века. Но вполне возможно, что и Симон Ушаков лишь воспроизвел ту роспись, что и до него уже была на этом столпе). Тут история восходит к «Лимонарю» Иоанна Мосха (он же «Луг духовный», он же «Синайский патерик»). Классическая монашеская и просто назидательная книга православного Средневековья. Написана в самом начале VII века. Описанная история относится рассказчиком к императору Зенону (конец V века). Глава 175. Один из отцов рассказал нам об императоре Зеноне: «Однажды он оскорбил одну женщину в лице ее дочери. Женщина часто молилась в храме Пресвятой Владычицы нашей Богородицы Марии, взывая к Ней со слезами: “Накажи императора Зенона”. Долгое время она поступала таким образом — и вот Пресвятая Богоматерь, явившись ей, говорит: “Поверь мне, женщина, я давно бы наказала его, но его десница удерживает Меня”. А он был очень сострадателен». Церковнославянское надписание на столпе Грановитой палаты: «Жена некая, вдова суще, вопияше с плачем пред образом Владычицы Богородицы, глаголюще: Владычице, мсти мене от Зинова царя, понеже отъят от мене дщерь единочадную сущу. И бысть ей глас от образа, глаголющ: жено, хотех мстити, но рука его возбраняет Мне, понеже милостив есть, и никто же может злое сотворити над милостивым». Это роспись на северной стороне столпа Грановитой палаты Кремля. Вопрос о том, «было так или нет», обсуждать бессмысленно. Интерес в том, чтобы понять, почему из многих тысяч и тысяч подобных сюжетов как церковной литературы, так и светской для росписи палаты царских приемов был избран именно этот и именно для этого места. Средневековая культура — это культура цитаты. Личный авторский замысел становится понятнее именно по тому, что даже безымянный и вроде бы смиренно-обезличенный «послушник» из множества разрешенно-каноничных сюжетов и цитат отчего-то выбирает для данной проповеди именно эту цитату, а не иную. Итак, эта фреска пишется не для царя. Он ее видеть не может, так как сидит на ровно противоположной стороне зала и не может видеть эту сторону столпа. На нее смотрят пришедшие. Значит, для их вразумления и избран этот сюжет. Так какой же «месседж» фреска должна донести до них? Полагаю, это предупреждение: царская милостыня есть индульгенция, покрывающая все и разрешающая на вся. Ведь все цари наши были славны делами раздачи милостыни… Ну, или заботой о доступности проезда на электричке. Трудно понять «прописку» такого рассказа в таком месте иначе как «стоп-сигнал»: у нашего царя и «наверху» «все схвачено». Не вздумай жаловаться на нашего государя даже Небу. Наш милостивый царь не наказуем даже Богом. На царской фреске есть одна необычная черта: впервые в иконописи я вижу, чтобы человек был лишен лица. На традиционной иконе даже палач имеет светлое лицо. Икона не знает карикатуры. А тут видна лишь задница некоего человека. Причем этот обезличенный человек ничего плохого не делает. Он (она) просто молится. Но — молится он Небесной Царице против воли земного царя. Получается, с точки зрения кремлевской идеологии, такая молитва не имеет даже шанса быть услышанной. Как и император Феофил из царицыной истории, царь Зенон был малость еретиком (своим «Энотиконом» он отрицал IV Вселенский Собор) и малость сволочью: «Расправившись с мятежниками, Зинон дал волю своей свирепости. Последние три года его правления сопровождались неслыханным террором. Даже неосторожное слово, произнесенное в адрес Басилевса, могло стать причиной доноса и казни. Зинон, например, приказал умертвить эпарха столицы, который как-то в кругу друзей вздумал порицать не отличавшегося благочестием августа, однако эпарх смог бежать. Многих осудили и по обвинению в сочувствии Леонтию. Грабеж состоятельных лиц принял самые обширные размеры. Фаворит императора Севастиан без тени смущения обирал подданных, играя на подозрительности и жадности своего патрона: “Севастиан всем торговал, как на рынке… не позволял, чтобы при дворе что-либо делалось не за деньги… ни одно дело не производилось без взятки”. Неизвестно, сколько бы длилось подобное тягостное положение, но 9 апреля 491 года Зинон скончался в эпилептическом припадке. Согласно поздней версии, мертвецки пьяного Зинона выдали за покойника и похоронили, хотя и слышали его крики». Наказание все же к нему пришло. Но об этом вряд ли знали посетители Грановитой палаты. Итак, царь перед глазами подданных рисует фреску о своей неподсудности даже Богу. А царица только для своих глаз заказывает фреску о том, как женщина спасет согрешившего царя и его род. По-моему, это полемика и определенное проявление амбиций царицы. И да, Феофил с фрески в царицыной спальне — это именно тот император Феофил, который едва не женился на поэтессе Кассии. Мечты женщин о равенстве с мужчинами даже в священнослужении сказались в «Житии святой Афанасии Эгинской» (IX век). В 40-й день памяти смерти святой монахини созерцали чудесное видение: «Когда настало утро и началась Божественная Литургия, две предстоятельницы священной группы монахинь… увидели двух мужей, находившихся в благоговейном ужасе по внешнему виду и в светящихся белых одеждах; и среди них была благословенная Афанасия. И они ввели ее, и поставили перед святым алтарем, и показали пурпурную мантию, украшенную драгоценными камнями и жемчужинами. Они одели ее как царицу и короновали венцом, на которой были кресты спереди и по бокам. Далее вручили ей посох с ювелирными украшениями и ввели ее в божественное святилище». Еще один малоизвестный эпизод, раскрывающий женские помыслы. Пульхерия, сестра императора Феодосия II (408–450) и августа с 4 июля 414 года, уговорила Патриарха Сисинния I (426–427) допустить ее внутрь алтаря для причащения во время Пасхи. Но когда она попыталась повторить то же самое на следующую Пасху, преемник Сисинния Несторий (428–431) остановил ее на полдороге. В письме к Косьме, написанном на греческом после 435 года и дошедшем до нас в сирском переводе, так описывается данный инцидент: «Далее, на великий праздник Пасхи было обычным для императора принимать причастие внутри Святого Святых. Пульхерия хотела [делать то же самое]. Она убедила епископа Сисинния и принимала причастие вместе с императором внутри Святого Святых. Несторий этого не разрешал, но когда она вошла в Святое Святых по своему обычаю, Несторий посмотрел на нее и спросил, что это значит. Архидиакон Петр объяснил ситуацию. Несторий поспешил к ней, остановил в дверях Святого Святых и не разрешил ступать далее. Царица Пульхерия рассердилась на него и сказала: “Позволь мне войти, как положено”. Но он сказал ей: “В это место никому нельзя входить, за исключением священников”. Она сказала: “Почему, разве я с рождения не посвящена Богу?” Он сказал ей: “Ты? Ты с рождения посвящена Сатане!” И он прогнал ее из входа в Святое Святых». Пульхерия пыталась оправдать свой вход в святилище не тем, что она августа, а тем, что она подражательница Пресвятой Богородицы: Дева Мария в византийской иконографии часто изображалась на троне, сидящей в алтаре, где мог сидеть только епископ. Интересно, что царица Пульхерия в православии считается святой, а патриарх Несторий — анафематствованным еретиком. 2. Есть ли совесть у тех, кто врет про соборы, обсуждавшие, есть ли у женщин душа?— Говорят, был церковный собор, который на полном серьезе обсуждал, можно ли считать женщину человеком, есть ли у женщины душа или нет, и большинством только в один голос святые отцы все же приняли решение, что женщина — тоже человек. — Это миф, причем поразительной живучести, невосприимчивый ни к какой научной критике. Он был уже у Блаватской (то есть в XIX веке). Его повторяла атеистическая литература в советские времена. Современным оккультистам эта «погремушка» также дорога. Но ни один из антицерковных критиков, упоминавших об этом соборе, никогда не указывал каких бы то ни было конкретных сведений о нем: когда он состоялся, где, кто был его участником… Ни век, ни страна никогда не называются. «В некотором царстве, в тридесятом государстве, при царе Горохе…» Я не верю этой сказке не только потому, что в научной и церковной литературе не встречал ничего, ее подтверждающего. Я все же не считаю, что границы реальности совпадают с границами моей осведомленности. Когда я слышу этот миф — я отвечаю словами Честертона: «Я могу поверить в невозможное, но не в невероятное». У Честертона эта формула звучит в таком диалоге: «— …Я могу поверить в невозможное, но не в невероятное. — Это и есть то, что вы называете парадоксом? — спросил Таррент. — Это то, что я называю здравым смыслом, — ответил священник. — Гораздо естественнее поверить в то, что за пределами нашего разума, чем в то, что не переходит этих пределов, а просто противоречит ему. Если вы скажете мне, что великого Гладстона в его смертный час преследовал призрак Парнела, я предпочту быть агностиком и не скажу ни да, ни нет. Но если вы будете уверять меня, что Гладстон на приеме у королевы Виктории не снял шляпу, похлопал королеву по спине и предложил ей сигару, я буду решительно возражать. Я не скажу, что это невозможно, я скажу, что это невероятно». Так вот, такой собор, обсуждающий вопрос о наличии души у женщины, просто невероятен: в Церкви, ежедневно воспевающей Марию, такой вопрос попросту не мог возникнуть. В древности соборы были только у православных и католиков. Но и те и другие слишком почитают Божью Матерь, Деву Марию, и поэтому сама постановка вопроса о том, женщина — человек или нет, оборачивалась мгновенной хулой на Ту, Кого сама Церковь возвеличивает как «честнейшую Херувим»… И все же мне наконец попалась книга (не теософская, а нормальная, церковная), в которой и в самом деле упоминалось о постановке такого вопроса на соборе. Это Маконский собор 585 года, собравший епископов Бургундии. «На этом же соборе поднялся кто-то из епископов и сказал, что нельзя называть женщину человеком. Однако после того как он получил от епископов разъяснение, он успокоился. Ибо священное писание Ветхого Завета это поясняет: вначале, где речь шла о сотворении Богом человека, сказано: “…мужчину и женщину сотворил их, и нарек им имя Адам”, что значит — “человек, сделанный из земли”, называя так и женщину, и мужчину; таким образом, Он обоих назвал человеком. Но и Господь Иисус Христос потому называется сыном человеческим, что Он является сыном девы, то есть женщины. И ей Он сказал, когда готовился претворить воду в вино: “Что Мне и Тебе, Жено?” и прочее. Этим и многими другими свидетельствами этот вопрос был окончательно разрешен» (Св. Григорий Турский. История франков. 8, 20). Так что был, был собор, на котором этот идиотский вопрос прозвучал. Но если один дурак (как говорят в таких случаях в Церкви, «окромя сана») задает глупый вопрос — это еще не значит, что весь собор был всерьез озабочен этим вопросом и ради его обсуждения собирался. И уж тем более это не значит, что Церковь в ее полноте сомневалась в том, считать ли женщину человеком. Каждый человек (кроме святого) лишь частичкой своей живет в Церкви. А кроме этого, в его образе действий и реакций, в его мыслях и чувствах сказываются иные культурные миры, к которым он сопринадлежит. VI век в Западной Европе — это век христианизации варваров. Так какое же из этих начал породило этот дикий вопрос? Тут стоит учесть национальный состав этого собора. На нем были епископы-франки и епископы-галло-римляне. Для франков христианство было полузнакомой новинкой. Поэтому в их среде и могли раздаваться странные мнения и вопросы. Не христианская закваска породила этот вопрос, а инерция языческого пренебрежения к движимому имуществу кочевника, именуемому «женщина». Христианство осадило эту инерцию, а не породило ее. Что ж, на этом примере становится яснее, как именно создаются мифы антицерковной пропаганды. Да, интересно, что этот же Маконский собор запретил епископам охранять свои дома собаками — ибо это противоречило бы христианскому гостеприимству… Иногда же антицерковные проделки (подделки) рериховцев более незаметны. Например: «Можно привести достаточно примеров характерных высказываний отдельных отцов Церкви… Для Климента Александрийского “всякая женщина должна быть подавлена стыдом при мысли, что она — женщина” (Paedagogus. II, 2; P. G. 8, 429). Для Фомы Аквината copula (узы брака) всегда связаны с quadam rationis jactura (некоторой потерей разума) (Summa Theologiae I, sent. 2, dist. 20, q. 1)». В любом суде готов доказать, что господин «Владимиров», написавший эти строки, сам не читал ни Климента, ни Фому. Чего он привязался к Фоме Аквинскому — непонятно. Сами влюбленные постоянно поют о том, что они «обезумели». Ну, Фома и согласился с ними. В чем его вина-то? И супружеское соединение (а именно о нем говорит Фома, а не о регистрации брака и не о решении заключить брачный союз) вряд ли может происходить вполне рационально. Супружеское ложе все же не шахматная доска. Неужто господин «Владимиров» умеет это делать «медленно и печально», с четкой рациональной рефлексией? А вот с Климентом господин «Владимиров» (пишу в кавычках, ибо уверен, что это псевдоним) все совсем переврал (но у него алиби: он сам Климента не читал, а просто доверился поверхностному парижскому богослову Павлу Евдокимову). Климент не хулит женщину, а просто уговаривает ее не упиваться. Он пишет, что женщинам ни к чему терять свою красоту и — по деликатной их природе — им не к лицу пьяная отрыжка. Контекст «Педагога»: «Как ты можешь такое делать — а еще девочка!» Никакого выпада против женщины здесь нет. А рериховцы трактуют, что по Клименту неприлична сама природа женщины. Внимание! Авторские права на книгу "Женские вопросы к церкви" (Кураев А.В.) охраняются законодательством! |
||||||||||||||||||||||
