|
|
ОглавлениеГлава 3. Текстообразование уголовно-правовых предписаний и проблема качества уголовного закона Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгуГлава 2. ЗАКОНОДАТЕЛЬНАЯ ТЕХНИКА И ЗАКОНОДАТЕЛЬНАЯ ТЕКСТОЛОГИЯ КАК ВЗАИМОСВЯЗАННЫЕ И ВЗАИМОДОПОЛНЯЮЩИЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПОСТРОЕНИЯ§ 1. Законодательная техника и законодательная текстология в контексте развития уголовного праваПервые теоретические представления о конструировании нормативного текста. Философия науки к числу основных закономерностей развития естественных, социально-гуманитарных и технических наук относит их дифференциацию — выделение новых научных дисциплин — и интеграцию — объединение ранее разнородных частей и элементов. Юриспруденция в целом и отраслевые юридические науки не являются в этом отношении исключением. В процессе развития естественных, технических и социально-ориентированных наук происходит их неизбежное взаимодействие, в процессе которого «ход мыслей, развитый в одной ветви науки, часто может быть применен к описанию явлений, с виду совершенно отличных». Успехи естествознания в XVIII веке, а затем рост машинной индустрии в первой половине XIX века с последующим развитием технических наук привели к заимствованию технических понятий и видоизменению правовых наук, продвинувших понимание юридических явлений с новых позиций, ранее не используемых юриспруденцией. Весьма показательным в этом отношении является труд Рудольфа Иеринга «Юридическая техника», опубликованный в России в переводе с немецкого в 1905 г. С одной стороны, Р. Иеринг заимствует понятийный аппарат технической науки — «техника» и «механизм», посредством которых образует новые юридические понятия: «юридическая техника», «техника права», «техническая обработка материала», «механизм права». С другой стороны, автор пользуется понятиями естественных наук и рассматривает институты права как «юридические существа», «юридические тела», имеющие анатомическое строение, элементами которого выступают субъект, объект, содержание, действие, иск. К числу технических проблем (целей и задач) Р. Иеринг относит количественное и качественное упрощение права за счет экономии законодательного материала («закон бережливости») и повышения качества нормативного материала (совершенствование юридических конструкций), ибо «юриспруденция…, не умеющая экономно обходится с материалом, будет задавлена все увеличивающейся массой последнего и погибнет от собственного богатства». Позитивный (законодательный) материал автор воспринимает не в качестве законодательного текста, а в качестве «технического языка», в котором «юридическая терминология» обеспечивает быстроту и безошибочность юридического мышления, так как «технические выражения» заменяют сотни слов. В условиях взаимодействия наук «юридическое искусство», по мысли автора, трансформируется в юридическую технику, предмет которой составляют закономерности («законы») юридической техники, теория техники, техническая обработка материала, усовершенствование техники и, наконец, технический язык. Таким образом, юридическое искусство берет на вооружение технико-юридические понятия, тем самым преображаясь в технику, в юридическое ремесло, для которого законодательная техника становится исходным началом юридической техники. Русский правовед П. И. Люблинский (1882–1938 гг.) первой научной разработкой законодательной техники считает труд Иеремии Бентама «Номография», опубликованный в Англии в 1843 г. По словам английского автора, номография — это часть законодательного искусства, которая касается формы законодательства. По Бентаму, совокупность действующих законов (панномион) требует изучения их формы в плане выражения законодательного материала и в плане метода. Юридические выражения образуются из слов и комбинации слов, посредством которых строится материал закона, а метод определяет порядок их образования. Основным требованием к форме закона является доступность для понимания. Автор выступает против юридического рококо, признаками которого считает многословие и использование бесполезных фраз и многочисленных оговорок, загадок, обратившихся в целые тома. К числу недостатков, затемняющих мысль законодателя, автор относит двусмысленность, темноту, громоздкость и производные от них недостатки: непостоянство в отношении выражений, непостоянство в отношении смысла, многословие, растянутость, стеснение, отсутствие вспомогательных указаний в виде заголовков, нумерации и ссылок. И. Бентам не только перечисляет типичные недостатки законодательства, но и рекомендует средства устранения громоздкости и двусмысленности, на которые современники автора, по словам П. И. Люблинского, совершенно не обратили внимания. Эти правила имели достаточно простой характер и не заинтересовали юристов-практиков. И. Бентам обратил внимание на необходимость правильного структурирования кодексов, деления их на части, обозначения этих частей цифрами и снабжение заголовками. В отличие от немецких авторов И. Бентам считал, что законы должны заботиться не только о правильной форме, но и о простоте юридического языка, так как граждане при наличии искусственных терминов не могут получить правильное представление о смысле законов, а юристы пользуются своим пониманием для извлечения выгоды. Поэтому общим правилом должно быть полное воздержание от неясных выражений в тексте закона. Как истинный утилитарист И. Бентам считал, что законы отражают рациональные начала, следование которым ведет к общей пользе и потому видел в качественном улучшении языка законов залог общественного счастья. Кажущаяся простота законописания (номографии) не ввела в заблуждение его современников, имевших дело с реальной юридической практикой в отличие от Бентама, признававшего юридические факты в качестве «фактора, посредством которого закон приводится в гармонию с потребностями общества». Противники И. Бентама не только игнорировали номографию, но и при каждом удобном случае критиковали его теоретические взгляды и призывали не поддаваться его влиянию. В современной правовой литературе освещаются различные аспекты законодательной техники: понятие законодательной техники, ее роль, задачи, основные приемы и средства, правила, теоретические концепции, недостатки и связанные с ними законодательные ошибки, пути повышения ее эффективности. Научной разработке указанных аспектов посвящены диссертации, монографии, учебники и учебные пособия, научные статьи, научно-практические конференции. Теоретической разработкой различных аспектов законодательной техники занимаются такие ученые как С. С. Алексеев, В. М. Баранов, Н. А. Власенко, Д. А. Керимов, В. А. Куроптев, Т. В. Кашанина, Л. А. Морозова, Д. Н. Лызлов, А. Нашиц, А. С. Пиголкин, Ю. А. Тихомиров, Д. В. Чухвичев, А. Ф. Черданцев и другие. Актуальность проблем законодательной техники обусловлена различными факторами: во-первых, создание совершенного законодательства требует владения системой определенных правил, предъявляемых к созданию законов; во-вторых, минимизация стихийности и бессистемности законотворческой работы возможна путем создания целостной концепции нормотворчества; в-третьих, законодательная техника представляет собой достаточно сложную систему требований к официальным реквизитам, структуре, содержанию нормативных актов, системным связям между нормативными предписаниями; в-четвертых, несоблюдение правил конструирования нормативных предписаний неизбежно порождает пробелы, противоречия, правоприменительные ошибки, «мертвые» нормативные предписания и другие недостатки. Наряду с теоретиками права понятие законодательной техники разрабатывают представители уголовно-правовой отрасли. Л. Л. Кругликов выступает против включения в понятие законодательной техники процедурных правил подготовки и принятия законов, с одной стороны, и ограничения понятия законодательной техники правилами структурирования законов и словесного выражения нормативных предписаний, с другой стороны. Законодательную технику как средство ограничения судейского усмотрения рассматривают А. И. Рарог и Ю. В. Грачева. По мнению К. К. Панько, «законодательная техника — это обусловленная закономерностями развития правовой системы совокупность определенных средств, приемов, правил, используемых в законотворческой деятельности с целью обеспечения высокого качества ее результатов». Законодательной техникой Я. Семенов считает «систему исторически сложившихся, основанных на достижениях теории права и проверенных практикой нормотворчества правил, приемов и средств, применяемых государственными органами в процессе построения кодексов, отдельных законов, статей и их элементов, в целях дальнейшего совершенствования их формы». Средства законодательной техники. Теоретики-правоведы к средствам законодательной техники относят юридические конструкции, дефиниции, презумпции, фикции, аксиомы. Л. А. Морозова средствами законодательной техники наряду с указанным набором считает преюдиции. Общепризнано, что в качестве базового средства законодательной техники выступает юридическая конструкция. Основоположник законодательно-технической школы Р. Иеринг под юридической конструкцией понимал «обработку правового материала в смысле естественного исторического метода… Юридическая конструкция … является пластическим искусством юриспруденции, предмет и цель ее — юридическое тело». В XIX веке проблемами юридических конструкций занимались отечественные теоретики Н. М. Коркунов и П. И. Люблинский. Н. М. Коркунов юридические конструкции считал пригодной формой для наглядного и точного воспроизведения всех свойств правовых явлений и их взаимного соотношения. П. И. Люблинский выделял два методологических аспекта юридических конструкций, к числу которых относил конструкцию как метод теоретического обобщения и конструкцию как метод правотворчества. Теоретик права А. Ф. Черданцев рассматривает юридическую конструкцию в теоретико-методологическом плане и определяет ее как идеальную модель, отражающую сложное структурное строение урегулированных правом общественных отношений, юридических фактов и их элементов. В более поздней работе указанный автор выделяет три аспекта понимания юридической конструкции: во-первых, как метод познания права, то есть гносеологический инструмент науки; во-вторых, как средство юридической техники, то есть как орудие построения нормативного материала; в-третьих, как средство толкования и установления юридически значимых фактов в процессе реализации норм права. Исследователь законодательной техники уголовного права, К. К. Панько считает, что «юридические конструкции представляют собой комплексы правовых средств, которые образуют типизированные модели, соответствующие разновидностям общественных отношений». Г. В. Назаренко отмечает, что «юридические конструкции представляют собой правовые формулы со строго определенным набором элементов и определенным типом связи между ними». Другие авторы под юридической конструкцией понимают «созданную с помощью абстрактного мышления модель общественного отношения (его типовая схема), элементы которой жестко увязаны между собой». Наше исследование показывает, что в большинстве случаев между законодательными и доктринальными конструкциями отсутствует существенная разница, они обогащают друг друга, способствуют более полному урегулированию общественных отношений: законодательные конструкции находят свое описание в комментариях нормативных предписаний, а доктринальные конструкции воплощаются в нормативные предписания в ходе законотворческого процесса. О трансформации доктринальных моделей в законодательные конструкции УК РФ свидетельствуют сформированные законодателем уголовно-правовые институты уголовной ответственности, вины, неоконченного преступления, соучастия в преступлении, наказания, принудительных мер медицинского характера и др. Вместе с тем в уголовном праве в ряде случаев имеет место расхождение между теоретическими моделями и законодательными конструкциями. В частности, концепция стадий преступления не соответствует законодательной конструкции главы 6 УК РФ, нормативные предписания которой выделяют виды неоконченных преступлений, а не стадии совершения преступления. Другой пример: законодательная конструкция главы 15.1 «Конфискация имущества» противоречит многолетним научным разработкам ученых различных школ уголовного права. К числу доктринальных конструкций ученые-криминалисты относят конструкцию состава преступления. Главным показателем совершенства уголовного права К. К. Панько признает научную конструкцию понятия преступления. А. В. Иванчин делит законодательные конструкции на две группы: построенные на базе уголовно-правовых конструкций и сконструированные без их применения. К первой группе автор относит четыре вида уголовно-правовых конструкций: конструкцию деяния, совершенного при обстоятельствах, исключающих преступность; конструкцию наказания; конструкцию освобождения от уголовной ответственности; конструкцию освобождения от отбывания наказания. Во вторую группу включены структурные элементы нормы (диспозиции и санкции). Опираясь на научные достижения специалистов по законодательной технике и результаты собственных теоретико-прикладных исследований считаем, что юридические конструкции отражены в доктрине уголовного права и закреплены в уголовном законе. Доктринальные конструкции представлены в таких научных концепциях, как состав преступления, психологическая теория вины, неоконченные виды преступления, акцессорная ответственность соучастников и индивидуальная ответственность исполнителей, составы необходимой обороны и правомерного причинения вреда при наличии исключительных ситуаций, дифференциация уголовной ответственности, индивидуализация наказания и в других теоретических построениях. Законодательные конструкции закреплены в уголовно-правовых институтах Общей части и нормативных предписаниях Особенной части УК РФ. Одним из самых распространенных приемов (средств) законодательной техники теоретики права считают дефиницию, под которой понимают «краткое определение какого-либо понятия, отражающее существенные, качественные признаки предмета или явления». Согласно точке зрения Д. А. Керимова, «правовое понятие — лишь средство законодательной техники, с помощью которого выражаются предписания закона». Нормы-дефиниции, — как считают авторы учебного пособия по нормографии, — не регулируют общественные отношения, а раскрывают содержание каких-либо понятий. В уголовном праве дефинициям уделяется недостаточное внимание. В этой связи на заседании уголовно-правовой секции Совета по правоведению УМО университетов России в 2001 г. обсужден вопрос о необходимости разработки самостоятельного раздела Уголовного кодекса РФ с названием «Толкование терминов». Необходимость разработки нового раздела Кодекса обусловлена стремлением ученых достичь стабильности и единообразного применения уголовно-правовых предписаний. Для достижения указанной цели участники заседания по инициативе председателя секции, профессора Н. Ф. Кузнецовой, выработали основные задачи: во-первых, сгруппировать термины Кодекса, которые имеют разную смысловую интерпретацию; во-вторых, на законодательном уровне выработать и закрепить максимально точное значение этих терминов. М. Б. Кострова, проведя сравнительный уголовно-правовой анализ дефинирования понятий и терминов в отечественном и зарубежном законодательстве, отмечает, что в Общей части УК РФ отсутствуют дефиниции таких понятий как «уголовная ответственность», «деяние», «действие», «бездействие», «вменяемость», «обстоятельства, исключающие преступность деяния». Отсутствие дефиниций, как полагает указанный автор, ведет к нарушению единообразия правоприменительной практики, искажает истину и способствует назначению несправедливого наказания виновным лицам. С позиций законодательной текстологии дефиниция должна иметь определенные особенности, которые проявляются: во-первых, в наличии темы и описательных признаков определяемого понятия; во-вторых, тематический элемент дефиниции должен содержать однозначный юридический термин, используемый в научном обороте и включенный в словарный фонд закона; в-третьих, описательный компонент служит для раскрытия содержания тематического элемента, и тем самым обеспечивается смысловое единство дефиниции; в-четвертых, дефиниция должна содержать признаки феномена, которые отражают его правовую природу; в-пятых, дефиниция предназначена для активного использования и однозначного толкования связанных с ней уголовно-правовых предписаний. На наш взгляд, дефиниция как часть законодательного текста Уголовного кодекса должна раскрывать суть определяемого понятия путем выделения его характерологических признаков. С законодательно-текстологических позиций наличие легальных дефиниций является необходимым условием обеспечения единства уголовно-правовых предписаний, единообразного понимания текста уголовного закона и показателем технико-юридической культуры его оформления. С учетом структуры Уголовного кодекса РФ, который подразделяется на Общую и Особенную части, следует выделить следующие виды дефиниций: во-первых, дефиниции основных уголовно-правовых понятий — «преступление» (ч. 1 ст. 14 УК) и «наказание» (ч. 1 ст. 43 УК); во-вторых, дефиниции вспомогательных понятий, которые применимы к любым нормативным предписаниям Особенной части УК РФ («совокупность преступлений» (ч. 1 ст. 17 УК), «рецидив преступлений» (ч. 1 ст. 18 УК), «приготовление к преступлению» (ч. 1 ст. 30 УК), «покушение на преступление» (ч. 3 ст. 30 УК), «соучастие в преступлении» (ст. 32 УК) и так далее; в-третьих, дефиниции-примечания, которые распространяются на конкретные статьи или главы Кодекса (прим. к ст. 139 УК прим. 2 к ст. 158 УК и т. д.). Юридическая фикция как средство (прием, категория) законодательной техники является предметом пристального внимания зарубежных и отечественных правоведов. Исследование феномена фикций имеет длительную историю. Родоначальниками признания фикций в учении о юридических лицах являются германские ученые. По Ф. К. фон Савиньи, юридические лица создаются для достижения целей, которые не могут быть осуществлены разрозненными индивидами, наделяются имущественными и иными правами, оставаясь при этом вымышленными (фиктивными) лицами. В современной зарубежной теории права фикция представлена как технический прием, способ разработки юридических предписаний, противоречащих реальности. Французский ученый П. Сандевуар считает, что фикции являются юридическими образованиями, не соответствующими действительности, которые ведут к закреплению вымысла в праве, но дают возможность достичь желаемых юридических последствий, в том числе в форме судебных решений. Русские ученые XIX века (Е. Н. Трубецкой, Н. М. Коркунов, С. А. Муромцев, Г. Ф. Дормидонтов, Г. Ф. Шершеневич и другие) рассматривали фикцию как предположение, которое заменяет отсутствующий факт, необходимое явление права, прием юридической конструкции. При этом описывали механизм действия правовой фикции, разрабатывали фикциональный подход в учении о юридическом лице, связывали существование фикций с формальной определенностью права. Правовая наука советского периода к фикциям относилась негативно, поскольку ученые считали, что фикции присущи буржуазному праву. По этому поводу З. М. Черниловский отмечал, что «история законодательства о буржуазных акционерных обществах испытывала на себе влияние представлений о юридических фикциях как законоустановленной неправде». В то же время указанный автор отмечал значимость фикций в качестве технико-юридического приема: «Суть юридической фикции, как бы ее не интерпретировали, в том, чтобы через очевидную «неправду» защитить те частные и общественные интересы, без удовлетворения которых ставится под вопрос существование той или иной системы институтов или одного из них». В ряде работ фикции рассматривались как специфические нормативные предписания, как несуществующие положения, признаваемые законодателем в качестве существующих, как нормы права, регулирующие отношения объективной действительности, как презумпции, как связки в нормативном материале, обеспечивающие нормальное функционирование правовой системы, как искусственные юридические факты, создаваемые правоприменителем на основе норм закона. В философской энциклопедии того периода дана образная формулировка фикций: «Фикция, пользуясь образом Г. Честертена, направляет свои усилия на «соскабливание позолоты» с «золотых слитков». Типичный подход к фикциям в советском праве отражен в статье В. М. Горшенева, который отнес юридические фикции к средствам законодательной техники и определил их как нетипичные нормативные предписания, которые содержат долю допущений и относительность состояния. Подобный взгляд на фикции отразил исследователь фикций Е. В. Ильюк в кандидатской диссертации по уголовному праву. В последние годы исследованию юридических фикций посвящены диссертации, монографии, научные статьи представителей разных отраслей права. В этой связи в юридической литературе имеют место различные определения понятия юридической фикции. Ученые-теоретики рассматривают фикции как категории законодательной техники в качестве «положений, изначально лишенных истинности, однако признанные законодательством в качестве существующих и ставшие в силу такого признания общеобязательными». А. В. Поляков признает фикции своеобразными юридическими фактами, которые «представляют собой искусственные юридические факты, чаще всего создаваемые правоприменителями на основе норм закона в интересах разрешения конкретных юридических дел». К особым средствам обеспечения формальной определенности права С. С. Алексеев относит презумпции и юридические фикции, которые имеют особенности изложения воли в индивидуальных актах. В теоретических исследованиях последних лет проблеме фикций уделяется внимание в связи с предложениями по совершенствованию уголовного законодательства. Заметный вклад в развитие теории фикций в уголовном праве внес К. К. Панько, который рассмотрел сущность и значение фикций в праве, а также исследовал фикции, имеющие место в законодательных определениях понятий преступления, неоднократности, вины, в конструкциях составов преступлений, в институтах освобождения от уголовной ответственности и от наказания. Указанный автор считает фикцию технико-юридическим приемом, создающим специфические нормы. Кроме того, под фикцией он понимает свойство нормы права не соответствовать потребностям общества в процессе правотворчества или правоприменительной деятельности. Определение фикции, сформулированное К. К. Панько, подверглось критике со стороны ученых, специализирующихся на исследовании феномена фикций в праве. В частности, Л. А. Душакова отмечает, что К. К. Панько в определении юридической фикции соединил два различных явления: фикцию, закрепленную в норме права, и фиктивность самих норм права. Подобная точка зрения ранее была высказана исследователем уголовного законодательства Ю. Г. Зуевым, который отмечает, что «юридические фикции …представляют собой своеобразные формы права». С противниками точки зрения К. К. Панько в отношении фикций (О. А. Кузнецова, Н. А. Никиташина, Л. А. Душакова и другие) трудно согласиться по следующим основаниям: во-первых, в данном определении удачно сочетается двойственная природа фикций как средства законодательной техники и как антипода закона; во-вторых, соединение в одной формулировке двух разных характеристик фикций инициировало выработку критериев отграничения фикции как технико-юридического средства от фиктивных норм; в-третьих, выявление фиктивных норм способствует сокращению в тексте закона предписаний, которые формально содержатся в законе, но не реализуются на практике вследствие их непригодности. На необходимость осторожного исследования нормативных предписаний через призму законодательной техники, ее средств и приемов указывает Л. Л. Кругликов, который на примере автореферата А. П. Козлова отмечает, что «чуть ли не в каждом абзаце встречается слово «фикция», имеется в виду, что затрагиваемое законоположение не соответствует жизни, искажено». Наряду с традиционным подходом к фикциям как к средству (приему) законодательной техники в уголовно-правовой литературе формируется новый подход. В частности, З. А. Незнамова рассматривает юридическую фикцию наряду с принципами уголовного права, преюдициями, презумпциями, пробелами и коллизионными правилами как элемент системосохраняющего механизма. Это означает, что юридические фикции наряду с презумпциями и другими элементами выполняют роль связок, обеспечивающих устойчивость правовой системы. О влиянии юридических фикций на устойчивость правовой системы в целом свидетельствует выказывание В. Ф. Щепелькова, выделившего фикцию тождества, под которой понимается отсутствие тождества между аутентичным толкованием и нормотворческой деятельностью. При этом указанный автор отмечает, что если такой фикции нет, то «… законодатель вправе своим толкованием «установить новые нормы», которые в любом случае будут иметь обратную силу, что противоречит конституционным принципам». Вместе с тем в литературе недостаточное внимание уделяется классификации фикций, использованию фикций при конструировании и применении нормативных предписаний. Т. В. Кашанина классифицирует фикции по общему критерию как материально-правовые и процессуально-правовые, а затем проводит отраслевую классификацию. О. А. Курсова классифицирует фикции по следующим основаниям: во-первых, по принадлежности к источнику права — на конституциональные, содержащиеся в законе и подзаконных актах; во-вторых, по способу выражения — в виде суждений (отрицательных или утвердительных) и неопровержимых предположений; в-третьих, по характеру правовых ситуаций — на фиктивные факты и фиктивные состояния. Проведенное нами исследование сферы использования фикций позволяет выделить доктринальные, законодательные и правоприменительные фикции. В основе этой классификации лежит сложная природа фикции: во-первых, фикция выступает как технико-юридический прием конструирования уголовно-правовых норм; во-вторых, фикция в уголовном праве является средством научной разработки; в-третьих, фикция используется как правоприменительный прием. 1. Доктринальной фикцией является теоретическое построение, которое не соответствует действительности и как таковое способствует либо препятствует развитию научного познания и достижению научно значимых результатов. Доктринальные фикции могут быть классифицированы следующим образом: по характеру влияния на научное познание — на позитивные (преимущественно позитивные) и негативные (преимущественно негативные). Позитивная фикция — это научное положение, которое не соответствует изучаемому явлению, но позволяет приблизиться к постижению истины и обеспечить поступательное развитие науки за счет расширения сведений о предмете исследования. В качестве позитивной фикции выступает концепция стадий совершения преступления, сложившаяся в уголовном праве. Сторонники данной концепции выработали такие категории как «стадии совершения преступления», «стадии развития преступления», «предварительная преступная деятельность». Довольно распространенной в науке советского уголовного права являлась традиция считать стадиями совершения преступления приготовление к преступлению, покушение на преступление и оконченное преступление. Наряду с этим подходом существует научное воззрение, относящее к стадиям, помимо перечисленных, и обнаружение умысла. Против выделения в качестве стадии обнаружение умысла выступали Н. И. Загородников. Б. А. Куринов и другие ученые. Однако уже в этот период Н. Ф. Кузнецова предлагала различать стадии развития преступной деятельности и виды неоконченного преступления. Доктринальная концепция стадийности, созданная и развитая учеными советской школы уголовного права, хотя и имела недостаток, выразившийся в отождествлении стадий совершения преступления с неоконченными видами преступлений, тем не менее дала толчок развитию концепции видов неоконченного преступления. В ходе полемики и дискуссий был выработан понятийный аппарат института неоконченного преступления, раскрыта сущность и содержание приготовления, покушения и добровольного отказа от преступления, уточнены признаки видов неоконченных преступлений, исследованы критерии отграничения приготовления от покушения, покушения от оконченного преступления, установлены основания исключения уголовной ответственности при добровольном отказе от совершения преступления, раскрыта сущность правовых последствий добровольного отказа соучастников, разработаны принципы наказуемости приготовления и покушения. Многолетний труд многих ученых, посвященный развитию теории приготовления и покушения, учтен при разработке теоретической модели Уголовного кодекса. Создание модельного кодекса было подчинено одной цели — «… обслуживанию и формулированию новой научной концепции уголовного права». Авторы теоретической модели Уголовного кодекса аккумулировали научные представления о неоконченном преступлении и предложили рекомендации законодательным органам по многим вопросам уголовного законодательства, в частности, в отношении приготовления, покушения и добровольного отказа. Таким образом, доктринальная концепция о стадиях совершения преступления дала существенный импульс развитию отечественного уголовного законодательства, в результате чего институт неоконченного преступления в качестве отдельной главы закреплен в Уголовном кодексе РФ 1996 г. Кроме позитивных доктринальных фикций в уголовном праве имеют место и негативные фикции. Негативная фикция — это теоретическое построение, которое не только не соответствует действительности, но и содержит в себе формально-логические противоречия, создающие определенные трудности в понимании и восприятии уголовно-правовых категорий, что ведет к негативным последствиям в доктрине и законодательстве. В качестве таковой мы считаем так называемую «концепцию стадийности преступного намерения». Указанная концепция усугубляет противоречия во взглядах на приготовление и покушение. Об этом свидетельствуют предложения, носящие явно фиктивный характер: во-первых, приготовительные действия выведены за рамки неоконченного преступления; во-вторых, к объективным признакам приготовления отнесено «нападение на объект преступления»; в-третьих, в понятие покушения включена стадия умышленного создания условий для исполнения преступления; в-четвертых, покушением предлагается считать умышленные действия (бездействие), последовавшие после нападения на объект. На наличие дефектов предлагаемой концепции ранее указывали и другие исследователи института неоконченного преступления. В ранее проведенном нами исследовании были предложены частные классификации позитивных и негативных фикций. По наличию референта позитивные фикции классифицированы на два вида: содержательные (предметные) и бессодержательные (беспредметные). Негативные фикции по характеру авторского отношения могут быть дифференцированы на интенциональные (преднамеренные) и неинтенциональные (непреднамеренные). 2. Законодательные фикции — это технико-юридический прием, применение которого ведет к созданию нормативных предписаний, содержащих заведомо условные, не соответствующие действительности, законодательные формулы. По результатам воздействия законодательные фикции можно классифицировать на два вида: фикции с положительной направленностью и фикции с отрицательной направленностью. Фикции с положительной направленностью — это уголовно-правовые предписания, имеющие социально оправданный характер и выступающие в роли правового регулятора для разрешения проблемных ситуаций. Например, оправданность предписания, сформулированного в ч. 5 ст. 35 УК РФ, заключается в признании организации и руководства преступным формированием оконченными преступлениями, в то время как в действительности эти действия являются приготовлением к совершению последующих преступлений. Социально оправданный характер этой нормы-фикции позволяет подвергнуть уголовно-правовой репрессии за приготовление к преступлению как совершение оконченного деяния и тем самым максимально учесть общественную опасность организационных действий, имеющих криминальный характер. Фикции с отрицательной направленностью — это нормативные предписания, фиктивность которых создает неблагоприятные социальные и юридические последствия. В таком качестве в действующем Уголовном кодексе выступает норма, сформулированная в ч. 2 ст. 30 УК РФ, дифференцирующая приготовительные действия на наказуемые и ненаказуемые. Данная норма-фикция признает реально существующие приготовительные действия к совершению преступлений небольшой и средней тяжести несуществующими. Подобный законодательный прием устраняет уголовно-правовую оценку вредоносных деяний в качестве преступлений. В результате остаются безнаказанными приготовления к наиболее распространенным преступлениям, таким как кража (ч. 1 ст. 158 УК), грабеж (ч. 1 ст. 161 УК), вымогательство (ч. 1 ст. 163 УК), незаконное изготовление оружия или взрывных устройств (ч. 1 ст. 223 УК) и другие (всего более 280 видов преступлений). В свое время М. С. Строгович указывал, что «… объявление в Уголовном кодексе приготовления ненаказуемым было неувязкой между законом и действительностью». Отрицательная направленность фикции как технико-юридического приема имеет место в норме, содержащейся в ч. 5 ст. 34 УК РФ. Норма-фикция признает оконченные действия подстрекателя приготовлением к преступлению. В данном случае оценка действий подстрекателя, совершившего оконченное, но неудавшееся подстрекательство, проводится по той же модели, что и квалификация поведения исполнителя, который совершил приготовительные действия, но не приступил к совершению готовящегося преступления. 3. Правоприменительные (квалификационные) фикции — это правоприменительный прием, позволяющий логически обосновать юридический вывод, вытекающий из правовой нормы, но не соответствующий фактическим обстоятельствам дела. Правоприменительные фикции можно классифицировать по различным основаниям: 1. По степени соответствия фактическим обстоятельствам можно выделить простые (однозначные) и сложные (двойные) правоприменительные фикции. Простая правоприменительная фикция — это правило, применение которого минимизирует несоответствие правовой оценки фактическим признакам совершенного деяния. Например, в случае кражи обычных лекарственных препаратов вместо наркотиков содеянное квалифицируется как покушение на хищение наркотиков по ч. 3 ст. 30 и ч. 1 ст. 229 УК РФ (при отсутствии отягчающих признаков). Сложная (двойная) фикция — это правило, которое отчуждает правоприменителя от правомерных интересов граждан и создает искусственную правовую среду, не соответствующую действительности. В качестве двойной фикции выступает квалификация действий виновного, совершившего убийство мнимобеременной женщины, как покушение на жизнь (фикция первого порядка) заведомо беременной женщины (фикция второго порядка). 2. По степени адекватности правоприменительные фикции можно разделить на более адекватные и менее адекватные. Более адекватная правоприменительная фикция — это правило, применение которого позволяет отразить юридически значимые последствия, минимально не соответствующие действительности. Например, при ошибке в личности, связанной с ошибкой в объекте, квалификация осуществляется как покушение на преступление, которое охватывалось умыслом, и как оконченное преступление, при совершении которого объекту реально причинен вред. Менее адекватная правоприменительная фикция — это правило, применение которого не позволяет достаточно адекватно отразить юридически значимые последствия, несмотря на старания правоприменителя. Типичным примером является квалификация убийства одного лица и причинение телесных повреждений другому лицу по ч. 1 ст. 105 УК РФ (убийство) и ч. 3 ст. 30 и п. «а» ч. 2 ст. 105 УК РФ (покушение на убийство двух лиц), если умысел виновного лица был направлен на убийство двух лиц. По существу постановление Пленума Верховного Суда РФ рекомендует использовать при квалификации совершенного преступления фикцию, которая создает несуществующую совокупность преступлений и увеличивает количество потерпевших (de facto — два, de jure — три). 3. По практической значимости можно выделить приемлемые и неприемлемые правоприменительные фикции. Приемлемые правоприменительные фикции — это правоположения, которые не соответствуют реальной действительности, но в той или иной степени отвечают потребностям практики и как таковые играют положительную роль в действующем законодательстве в качестве регулятивных средств. Неприемлемые правоприменительные фикции — это правоположения, которые не соответствуют реальной действительности, не отвечают потребностям практики и должны быть устранены из действующего законодательства и правоприменения. Проведенное нами исследование показывает, что в общей теории права юридические фикции имеют статус правовых связок (С. С. Алексеев), нетипичных правовых средств (В. М. Горшенев), категорий законодательной техники (Л. А. Морозова), средств юридической техники (Л. Л. Кругликов, Т. В. Кашанина, О. А. Курсова), технико-юридического приема (К. К. Панько, О. А. Кузнецова), своеобразного юридического факта (А. В. Поляков). Однако юридические (уголовно-правовые) фикции играют более значительную роль, так как в уголовном праве они являются актуальным способом разработки теоретических проблем, эффективным средством конструирования и не менее актуальным приемом применения уголовно-правовых норм. В этом качестве фикции выступают в уголовном праве как системообразующий правовой фактор. Уголовно-правовые презумпции вызывают повышенный интерес у современных исследователей. Актуальность этого уголовно-правового феномена, на наш взгляд, обусловлена рядом обстоятельств: во-первых, презумпция вменяемости, характеризующая осознанно-волевое поведение лица при совершении преступного посягательства, презумпция признания вменяемыми лиц, находящихся в состоянии физиологического опьянения, значительно сокращают процесс доказывания в силу исключения презюмированных фактов из предмета доказывания; во-вторых, уголовно-правовая презумпция, сформулированная в ч. 3 ст. 17 УК РФ, облегчает процесс квалификации преступлений, составы которых содержат признаки общей и специальной норм, поскольку наличие указанной презумпции обязывает квалифицировать действия виновного по специальной норме; в-третьих, презумпции, закрепленные, например, в ст. 20, 21, 22, 23 УК РФ, требуют повышенного внимания правоприменителя, так как связаны с необходимостью учета результатов судебно-психологической либо комплексной психолого-психиатрической экспертиз; в-четвертых, презумпции, закрепляющие повышенную общественную опасность деяния и лица, его совершившего, которые содержатся в нормативных предписаниях института соучастия (ст. 32–35 УК), совокупности преступлений (ст. 17 УК), рецидива (ст. 18 УК), отягчающих обстоятельств (ст. 63 УК), квалифицирующих признаков (ч. 2 ст. 105, ч. 2–4 ст. 158 УК и др.), усиливают превентивный потенциал уголовно-правовых норм; в-пятых, презумпции, закрепляющие пониженную общественную опасность преступного деяния при наличии смягчающих обстоятельств дают возможность выбрать из альтернативных наказаний более мягкое, назначить его в минимальных пределах, предусмотренных санкцией соответствующей статьи, а в некоторых случаях определить более мягкое наказание, чем предусмотрено за данное преступление. В современной уголовно-правовой литературе презумпции рассматриваются двояко: во-первых, как правовая категория, во-вторых, как средство законодательной техники. В этой связи ученые-криминалисты (Л. Л. Кругликов, К. К. Панько, Ю. Зуев и другие) определяют понятие уголовно-правовой презумпции, выделяют виды презумпций в уголовном праве, дают их характеристику и классифицируют, указывают роль и значение презюмированных фактов в правоприменительной деятельности. Л. Л. Кругликов и его сторонники под правовой презумпцией подразумевают «закрепленное законодательное предположение о наличии факта, основанное на закономерности связи между сходными предполагаемому и наличному фактами, подтвержденное правоприменительной практикой и влекущее правовые последствия». Презумпцию в арсенале законодательной техники указанный автор считает «приемом (правилом), используемым законодателем при создании нормативных предписаний для облегчения их совершенства». К. К. Панько полагает, что презумпция как средство законодательной техники «… имеет собственно регулятивное значение типа правовых предписаний «общих начал», «отправных нормативных установлений», норм-целей или норм-принципов». Теоретиками уголовного права предпринята попытка классифицировать презумпции по различным основаниям. Л. Л. Кругликов и его последователи разработали несколько классификаций презумпций: во-первых, по способу закрепления презумпции делятся — на прямо зафиксированные в законе и косвенно закрепленные в нормах права; во-вторых, по сфере действия — на общеправовые, общеотраслевые и межотраслевые; в-третьих, по сущности — на позитивные и негативные; в-четвертых, по месту закрепления выделяются презумпции, закрепленные в статьях Общей, Общей и Особенной частях, только в статьях Особенной части. |
||||||||||||||||||||||
