Метафизика защиты природы

Тобиас М.Ч., Моррисон Д.Г.

Возрастное ограничение: 0+ Жанр: Наука Издательство: Проспект Дата размещения: 10.08.2016 ISBN: 9785392213849 Язык: Объем текста: 288 стр. Формат: epub

Оглавление

Защитим природу — защитим и себя! (вступительное слово)

Предисловие к русскому изданию

От издателя английского издания

Предисловие Эрвина Ласло

Предисловие Доктора Марка Бекоффа

Слово авторов

Глава 1. Сравнительная метафизика

Глава 2. За пределами одного и многих

Глава 3. Кодекс Дулиттла

Глава 4. Тайна водопадов

Глава 5. Экзистенциальная биология

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

Глава 5.
Экзистенциальная биология

«Экология самоанализа»

Наше исследование естественной истории, от самых ранних свидетельств появления человека до наблюдения за другими живыми видами, пейзажами и климатическими явлениями, имеет тенденцию выражения некоторых эмпирических выводов путем написания сообщения, содержащего важную информацию. Коды, неоднозначность высказываний, тонкости повествования — это сегодняшний вид интерпретации языка, что вполне может столкнуться с проблемой донесения точности контекста нашего сообщения. Смена времен года, миграции крупных и мелких животных, уникальные формы рельефа, галактика и кометы, поток воды и перемещающиеся существа в нем. Эти семиотические «эмблемы» явлений и предметов, которые происходят и находятся вокруг нас, появились всего несколько тысячелетий назад — сравнительно ничтожный срок для истории планеты. Когда человек постигал природу, открывая для себя все новое, он не ставил перед собой задачу начать конфликт, прямо или косвенно, с экосистемами.

Творения рук человеческих всегда поражали модернистов как что-то легкомысленное или даже примитивное.

Но они забывают, что примитивизм творения возник в результате непропорциональной силы, которой пользовался человек, — силы, которая позволяет руководить и командовать другими себе подобными, а в крайнем применении этой силы — даже убивать себе подобных.

В то время как наши дальние предки и некоторые современники естественным образом пытались обуздать эту силу, между человеком и природой шло слияние внутренней души и внешней удовлетворенности, опору которой создавала окружающая нас среда. Органический садовод понимает это хорошо — чтобы вырастить растение и получить хороший урожай, за ним надо ухаживать, создавать определенные благоприятные условия для развития. То же и с человеком. Однако мы видим, что вместо сближения с природой человек все более от нее удаляется, так как в нем взращивают потребителя. А если с рождения привит только навык потреблять и ничего не отдавать взамен, то можно с ужасом представить, что ждет природу в будущем.

Многие из тех светил, которых мы упоминали в этой книге, поняли неизменное противоречие, свойственное человеку в отношении себя и всех других существ. Одним из великих, но малопризнанных гениев в междисциплинарной области был император Священной Римской империи Фридрих II Гогенштауфен (1194–1250 гг.), король Италии, который в течение долгого времени финансировал различные эксперименты (некоторые из них проводились на людях, в том числе вскрытие для изучения пищеварения; воспитание детей — все из которых умерли в возрасте до двух лет — в абсолютной тишине, чтобы увидеть, какие навыки они, потомки Адама и Евы, могут продемонстрировать, будучи изолированными). Безусловно, такая деятельность императора во многом окутана гипотезами и теориями. Среди его домашних питомцев можно отметить жирафов и соколов, о которых он написал одну из первых книг. Он мог быть безжалостным, даже безумным. Но он признавал существование преобразований в человеке, т. е. задумывался об эволюции, как Дарвин. Некоторые исследователи считают его первым европейцем с точки зрения течения модернизма и идей. Он постоянно интересовался предначертанием судьбы человека, но верил, что человек сам выбирает, что ему делать и как поступать. В этом стремлении он был не одинок [*1].

«Связанный язык»

Эволюционная лингвистика — одно из наиболее горячо оспариваемых направлений в науке. От Аристотеля до Руссо, от Чарльза Дарвина и Макса Мюллера до Лингвистического общества в Париже в XIX веке, от Ноама Чомски, Марка Хаузера, У. Т. Фитча до Джоанны Николс, Саймона Барон-Коэна, Дэниэла Эверетта и Джона Сирла — все было наполнено размышлением о языке и деятельности человеческого мозга. Никто пока еще не знает, какая комбинация морфологических, экологических и эмоциональных потребностей сделала язык частью выживания. Или как наше мышление, преобразование в слова соединяет нас с природой и в то же время отталкивает нас от нее, ведь мы — другие, чужие для не говорящего мира.

Доказательство того, что мы общаемся из-за необходимости в общении, является лишь домыслом. Речь делает нас уникальными (по крайней мере, по мнению Аристотеля и Клода Леви-Стросса). Возможно, в результате развития воображения, абстрактного мышления, конфликтов и стрессов, которые человек начал переживать на земле, спустившись с дерева, неизбежно росла необходимость реакции на новые вызовы. И лишь обмен информацией способен дать человеку больше, чем просто созерцание. Общение с другими помогло нам познать мир и отчасти самих себя. Известно, что человек использует не все возможности своего головного мозга, задействуя лишь малую его часть в жизнедеятельности. Однако даже в этой малой части находится огромное количество нервных окончаний, которые отвечают за психическое состояние человека, координируют его речь и мыслительные процессы. Этот генезис семиотики и нервов в итоге оказался в числе важных исследований нашего времени. Сейчас язык генетики активно изучают на кафедре Института Макса Планка по психолингвистике в Неймегене в Голландии.

Мы знаем, как культура успела укрепиться в жизни человека и как развивались отдельные фенотипы в тесной связи с общиной, в географической изоляции, как происходили случайные мутации и постепенное накопление опыта в общую копилку знаний человека. Тем не менее ничего из этого все равно не может пролить свет истины на пещеру Ласко или пиктограммы Бургоса.

И никакие физиологические соотношения не помогут нам понять, например, знаменитый в XII веке Псалтырь Св. Олбанса с его 40 иллюстрациями из жизни Христа, царя Давида в роли Орфея, который играет на виоле музыку для козы и овцы, а голубь справа от царя шепчет ему что-то на ухо. Что это был за шепот? Что заставило птицу прилететь именно к царю [*2]? Предполагает ли этот запечатленный эпохальный момент в истории искусства и религии, что человек не одинок в плане мышления и речи? Что мы по мере своего развития также повлияли и на развитие других животных, к примеру, тех, что приручили?

Не совсем так. Мы уверены, что картинки показали, что другие живые существа, в том числе животные, научили человека речи. Они показали человеку, как надо делиться с ближним своим, как приветствовать других, а также делать предупреждающие знаки, участвовать в жизни экосистемы. Они стали учителями, позволяя соединиться человеку с экосистемой, занять свою нишу и понять элементарные требования сосуществования межвидовых сообществ.

Двадцать незаменимых аминокислот в нашем организме, девять из которых осуществляют строительство белков и поддержание биосинтеза, борются с депрессией, со стрессом в разной степени. Этот физиологический факт присущ всем Homo sapiens, кто родился и умер. Стресс может быть ключевым фактором жизнеобеспечения, как это было в Арктике, где распространение биоразнообразия в тяжелых условиях наблюдалось на фоне бума рождения несколько сотен миллионов лет назад.

«Восприятие природы»

Несмотря на колоссальную память всего человеческого рода, со своими разнообразными культурными и этическими атрибутами, за 60 тысяч лет мы мало чем отличаемся от наших предков. Опыт и знания — главный атрибут отличия. Тем не менее различия мы можем найти и в более мелких деталях, например в тиаре из цветов на захороненном в горах Загроса черепе, который стал первым, документально подтвержденным случаем того, что древние греки назвали «схоластической этикой», моральным сознанием.

Наши языковые способности развивались как вспомогательное средство или, будучи выражением внешнего мира, соподчинялись остальному миру. История показывает эволюцию человеческой речи от состояния сложного восприятия прилагательных и существительных к произнесению наречий в ответ на переживания и неожиданные воздействия на человека извне.

Апперцепция — наше самосознание, наши собственные мыслительные процессы. Она берет начало из внутреннего образа, рожденного в голове человека, и постоянно подвергается воздействию внешнего мира. Можно сказать, что внутренняя философия человека раз за разом сталкивается с философиями других людей, чьи представления о себе и мире настолько же несовершенны, насколько несовершенны наши собственные. Иными словами, мы — люди, стали теми, кем являемся сегодня, в результате коммуникации с другими видами. Эстетический вывод, следствие данного заключения можно увидеть на страницах альбома-шедевра фотографа Себастьяна Сальгадо «Бытие» (июнь 2013 г.). Там на 121-й странице алмазное ожерелье повторяет идеальную форму лапы морской игуаны с Галапагосских островов.

В природе, в любом объекте, созданном ее рукой, можно найти некоторый символ и смысл. Все формы, звуки, идеи и вдохновение исходят от природы, каждое изображение Мадонны, каждый витраж в соборе, рассвет и закат разных оттенков, успокаивающее журчание ручья. Ничего из этого колоссального масштаба натурализма никогда не было линейным, а самое главное — никогда не повторялось вновь. Каждый раз, любуясь природой, мы видим неописуемую работу живого и неживого мира, которая продолжается уже много миллионов лет, как продолжают свои неповторимые полеты маленькие колибри, чьи крылья, загадка природы, движутся со скоростью несколько сотен миль в секунду.

Такие моменты рождают натурализм в виде синекдохи, метонимии, когда те идеи, чьи вдохновение и корень взяты непосредственно у природы, позволяют нам вообразить что-то в виде метафоры. Это позволяет нам лучше понять те вопросы, которые остаются, например такие, которые рождаются, глядя на холст Поля Гогена в таитянской коммуне Пунаауйи, пригороде Папеэты: «Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?».

«Антрозоология»

Так, думая о ранее заданных вопросах и размышляя о месте и роли животных в жизни человека, возникла интуитивная необходимость применения научного подхода. Антрозоология, будучи наукой о взаимоотношениях человека и животных, стала своего рода биологическим пактом, уравнивающим человека и животное в рамках природы и создающим условия изучения путей передачи опыта одним поколением другому как в мире животных, так и у человека. Это и есть шаг к понятию сути метафизики, по крайней мере в том ее представлении, которое мы находим у Аристотеля, — исследования первоначальной природы реальности, мира и бытия.

В своей новаторской книге «Теория смысла» Якоб фон Икскюль написал, что животные «никогда не вступают в отношения с нейтральными объектами. Любые отношения с нейтральными объектами сразу же трансформируются под воздействием субъективных факторов». Его манифест стал значимым для ученых, особенно Томаса Шебёка, который заявил в своей работе «Зоосемиотика объясняет разговор с животными», что «зоосемиотика» — это понятие, введенное в 1963 году, чтобы разграничить сегмент поля деятельности семиотики, который направлен на исследования получения и вывода информации животными [*3].

Это объясняет многое из нашего собственного эволюционировавшего восприятия: восприятия тенистой древесной зеленой лианы, звука прилива из раковины моллюска, альпийских легких ветров или африканского палящего самума; знойных томных ночей летом в Мэриленде, приливных или горизонтальных водопадов в Шотландии или Мозамбике; трели сверчков, которые расположились вокруг Уолденского пруда; жутких раскатов грома в Тихом океане или на пляже в южной части Биг-Сур и проч.

Взаимные переплетения природной красоты, естественных наук, искусства и мистики (в лице предчувствия Дельфийского оракула) становятся уникальными, в некотором роде святыми, так как человек начинает преклоняться перед ними. Они даны нам для того, чтобы распознать и зацепиться за ту странную признательность других видов, которые испытывают естественную любовь к природе, как в «Сказке монахини» Дж. Чосера [*4].

В то время как эстетическая эволюция «делала» человека человеком, многие из животных также попадали под ее действие путем одомашнивания. Собаки, гепарды, от Египта до Персии, и даже зебры. Человек не просто одомашнил их, но и осуществил отбор, т. е. селекцию необходимых видов. Этот же путь селекции можно наблюдать в истории развития человеческого общества. Все известные антропологические формы объединения людей — род, клан, сообщество, структура и иерархия — развивались и образовывались в результате метода проб и ошибок, с накоплением опыта и как ответ на вызовы окружающей среды. То есть люди так же, как и с селекцией животных, занимались отбором идей, которые эволюционировали со временем, превращаясь в идеалы.

В мире, в котором обитает так много загадочных и различных существ, живущих индивидуально или собирающихся в обширные стада, стаи, косяки и выводки, можно также найти некоторые черты селекции образа жизни, особенностей поведения и черт, поняв которые мы, может, приблизимся к онтологии природы, к метафизике окружающих нас вещей. Нет ни малейшего сомнения, что сейчас, чтобы постичь суть бытия и попытаться найти ответы на будоражащие нас вопросы, человечеству необходимо разумно подходить к разгадкам. Однако если бы природа означала существование вещей самих по себе, то мы никогда не могли бы ее познать ни a priori, ни a posteriori. Для человека невозможно узнать, что присуще вещам самим по себе, то есть чем сами вещи определяются в своем существовании вне нашего понятия о них. Опыт хотя и учит нас тому, что и как существует, но никогда тому, что это должно быть так, а не иначе. Следовательно, опыт никогда не даст познания природы вещей самих по себе.

Потому человеку необходимо обращаться к опыту других живых существ, понять, как они видят окружающий мир, получить их накопленный опыт, сосуществуя с ними. Некоторой попыткой такого подхода можно считать сцены, запечатленные на петроглифах, энтомоглифах, пиктограммах на скалах, дереве и других местах. Самые последние и захватывающие открытия произошли 28 октября 2004 года в пещере Лян Буа индонезийского острова Флорес, где были обнаружены останки человека флоресского (Homo floresiensis), предположительно прибывшего на остров примерно 45 000 лет назад. Его кости лежали возле умершего слона, а также комодских драконов и огромных, ныне вымерших, крыс [*5].

Можно считать, что во время ледникового периода, когда происходило перемещение человеческих видов на новые земли, произошло слияние небольших кланов, селений не только между людьми, но и между одомашненными животными. Таким образом, столкнувшись с другими гоминидами, с иной философией, флорой и фауной, человек стал менять свои взгляды, у него пропали старые страхи, но появились и новые. Человек сплотился вокруг своих близких, стремясь к выживанию, ключом к которому стал преобладающий инстинкт нашего вида — сострадание.

Моисей, Гомер, Гесиод, Фалес, Гераклит, Пифагор, Парменид, Лао-Цзы, Махавира, Будда, Ессеи и Тодас — все они были подробно разобраны нами в нашей книге «Божья страна: Ф актор Новой Зеландии» (2011 г.), где Джейн и я подробно остановились на этих людях, которые сделали колоссальный вклад в продвижении вегетарианства. В каких-то определенных временных рамках накопленный опыт человеческого самоанализа выразился в системе доступа к сложной цепи событий — бытия, берущего начало с момента появления человека. Календари и изображения стали первичным отображением космоса, от которого мы все берем начало, положив основу для накопления опыта, мыслей и представлений человека о мире. Такой растущий объем данных, связанных с самоанализом и природой, неизбежно тяготеет к систематизации и осмыслению, которое обязывает нас стремиться защитить то, что нам знакомо, и то, что еще предстоит узнать в этом огромном мире.

Если сострадание было главным, центральным элементом жизни человека, с чем соглашаются многие биологи, подозревая, что сострадание помогает человеку выживать, то становится понятно, что выражение нашей фундаментальной потребности — любить других — не становится легче со временем, а наоборот, оно преодолевает все больше вызовов, которые бросает время. Быть может, нам станет немного легче, когда мы станем ценить, любить и сочувствовать не только себе подобным, но и другим живым существам?

Яркий пример, когда человек обращается ко всему живому с почтением и любовью, можно найти в учении джайнизма, особенно на примере жизненного пути Махавиры, который способствовал пониманию взаимозависимости людей наряду с другими видами живых существ.

«Наследие Махавиры»

Древние и средневековые тексты высоко ценили формы джайнистского аскетизма в качестве предшествующего шага для достижения окончательного освобождения от привязанностей и желаний на земле, а также достижения уникального состояния всеведения, как и предыдущие 24 тиртханкары. Это, по джайнистской традиции, мы и хотели бы охарактеризовать как «экзистенциальную биологию».

Махавира, также известный как Вардхамана (599–527 гг. до н. э.), был одним из наиболее часто цитируемых последователей джайнизма. Он известен как человек, который более чем 40 лет странствовал по земле в поисках смирения и постижения заповеди — ахимса — не навреди. Он стал примером, вдохновением для всех тех, кто стремился постичь аналогичные этические обязательства. Это наиболее трудоемкая дорога, на которую предстоит встать человеку. Сложность во многом определяется тем, что такие подходы не имеют культурного закрепления во многих народах, особенно тех, что отличаются от джайнизма кардинально. В странах за пределами Индии многим молодым людям прививают культуру фастфуда, употребление мяса, что совершенно не схоже с идеями и подходами джайнизма, с его этическими отречениями от всех профессий, намерений и действий, которые наносят вред другим живым существам.

Более того, определение «разумный» в джайнизме основывается на научно ориентированном психоанализе, позволяя воспринимать живых существ в широком смысле. Метафизическая диалектика джайнизма также выражена через понятия сушама-душама (век счастья и несчастья, с преобладанием первого над вторым), книгой Сйадвада, по которой все считается обусловленным, т. к. в ней содержутся законы Вселенной [*6], и наявада, которая является теорией частичных (неполных) точек зрения.

Джайнистские монахи делятся на светамбара (в белых одеждах) и дигамгара (дословно «одетые в воздух», т. е. без одежды), числом в несколько тысяч, и светских джайнистов числом порядка двадцать миллионов по всему миру. Они ведут аскетичный образ жизни и преследуют ненасилие, как Махавира и его младший современник — Будда. Однако эти тиртханкары в своих проповедях предполагали, что абсолютное ненасилие невозможно. Дигамгара — зачастую мужчины монахи ближе всех подошли к состоянию ненасилия, оставляя наименьший экологический и природный след не в теории, а на практике [*7].

Сам Ганди, воспитанный в духе джайнизма, подтвердил эту реальность, заявив, что в то время, как ненасилие еще не функционирует в полную силу, единственный способ его практического применения — крайняя аскеза.

С точки зрения прав человека, экологических критериев качества жизни и показателей социальной устойчивости перед Индией стоит большая трудность, несмотря на наследие Махавиры.

Таким образом, на первое место выходит не та актуальность, которую можно найти в образцовой жизни Махавиры и множестве других личностей, например в созданном образе Дона Кихота или в оригинальном мыслителе и поэте Перси Шелли. Важнее становится та специфика функционирования мира, те элементы, которые притягивают нас в повседневной жизни к себе, этические приоритеты на фоне альтруизма. Эта специфика порождает «статистического человека», которому неинтересно, как, например, в прибрежных частях Соединенных Штатов можно спасти более 230 исчезающих видов, которые подвергаются большому риску вымирания в результате изменения климата. Как эта надвигающаяся катастрофа будет остановлена? Каким образом будут исправляться результаты этой катастрофы — путем индивидуальных действий или сплочения человечества? Способна ли наша защита природы справиться с вызовами современности?

Мы не знаем, есть ли какие-то истинные пути, которые могут остановить или предотвратить современные глобальные экологические кризисы. Тем не менее мы можем попытаться изменить свои подходы к этим кризисам. Один из путей, который бы позволил как-то решить назревшие проблемы в природе и экологии, — джайнистская позиция ненасилия. Эта позиция может стать вдохновением для создания новой основы решения проблем XXI века, открыть новые рамки для борьбы с деградацией биоразнообразия на Земле.

Беглый взгляд на древнюю и средневековую джайнистскую живопись, скульптуры и храмовую архитектуру в Индии вызывает уверенность в том, что человеческая природа наполнена двусмысленностью. Сооружения, которые сопровождают реку Сабармати и являются ее внешней оболочкой, были сделаны для очистки воды в индийском штате Гуджарат. Деятельность же местного населения, которому приходится пить грязную воду, заключается в смирении и следовании заветам тиртханкары — Rashtrakuta-Chalukya [*8], отражая внутренний мир реки.

Марсель Пруст как-то заявил, что, хотя мы можем давать всем обещания, говорить о доверии и верности, о дружбе и любви в мире, единственное, что заставляет подчиниться нас нашим же клятвам, так это боль другого человека. Совокупность боли по всей планете становится верным показателем того, насколько человечество должно пересмотреть свое отношение к духовности, искусству, философии и сконцентрироваться на исследовании первоначальной природы реальности, мира и бытия как такового, сохраняя его от разрушения.

Такой эколого-философский экзистенциализм находится у корней любой защиты. Разумеется, его реализация имеет определенные трудности. Они связаны в первую очередь с осмыслением человеком необходимости в подходе к разработке соответствующих инструментов, как материальных, так и эмоциональных. Эти инструменты должны стать своего рода бальзамом, который будет залечивать душу, как те болеутоляющие средства, что делали в Древнем Китае, например лекарства из корней китайской хохлатки (Corydalis turtschaninovii forma yanhusuo) [*9]. Благодаря своей плотности и лечебным свойствам это растение идеально подходит для смягчения боли. И когда перед врачом находится пациент, он должен до последнего биться за его жизнь, уменьшать ту физическую и моральную боль, которую испытывает больной. Потому клятва Гиппократа имеет одну цель — решить проблему и вылечить пациента, а не игнорировать. Тем не менее на наших глазах происходит обратное, когда в результате недообследования, несвоевременного выявления заболевания или неправильного прочтения результатов врачи никак не помогают пациентам, а просто сухо констатируют свою ошибку.

Конечно, несмотря на десятки тысяч прекрасных врачей и исследователей, которые пытаются найти более эффективные методы паллиативной терапии , цинизм среди врачей, который в принципе существует, и существует как человеческое наследие, поражает своими масштабами.

Для многих миллионов людей не существует никакого завтра, так же как и для тысяч животных, которых мы уничтожаем своим безразличием. В результате природных бедствий — тайфунов, ураганов, хищнических цунами, засухи — страдает не только человек, но и животные. Однако мы в первую очередь вспоминаем о себе и защищаем себя от этих напастей и разрушений, забывая о том, что эти стихийные бедствия лишают места обитания и животных, которые потом вымирают, не сумев приспособиться к новой реальности, специально измененной человеком для недопущения новых катаклизмов.

Великие поэты, все чувствующие существа, подвержены этому. Рассмотрим 20 известных видов птиц-шалашников в Австралии и Новой Гвинее, которые тратят немалые усилия, делая поразительные гнезда. А в конце концов — так ли важно, что они делают? Способствуют ли они своей деятельностью эволюции или расходуют столько энергии просто так? Была ли Первая мировая война частью некоего эволюционного плана природы или все было сфабриковано? Является ли биология произвольной? Была ли цель у безумия, которым обладал Дон Кихот? Или являются ли все биологические предположения подверженными тенденциям, неактуальными перед лицом великого искусства? Является ли оно даром от природы или развитием человеческого сознания?

Ответы на эти вопросы сложны, но одно мы можем сказать точно: человеку дан дар воображения и самосознания. И дар этот существует не зря. Он лежит в основе сострадания, которое является шаблоном для всех отношений между живыми видами; он своего рода — мечта, что дает нам моральный долг и привилегию, смотря на произведения искусства, окунаться в них и жить ими: беседовать с коровами Эжена Будена, резвиться с шумными козами Томаса Сиднея Купера, гулять, размышляя вместе с Моне, или бродить в одиночестве по джунглям, удивляясь армии муравьев.

Воображение, восприятие мира — не та система, в которой мы могли бы предложить преобразование по типу систематизации. Философия показывает, что дискуссии по поводу восприятия ложатся тяжким бременем на все мыслимые и немыслимые сомнения, вопросы нашего сознания, существования, логики, прав и обязанностей, морали и безнравственности, восприятия истины и лжи. Важные рассуждения о восприятии можно найти в работах епископа Джорджа Беркли (1685–1753 гг.), знаменитого ирландского философа. В возрасте 25 лет он предположил в своем трактате «О принципах человеческого знания», что единственная реальность, существующая достоверно, — это собственное сознание (которое доступно человеку непосредственно) и ощущения (которые также воспринимаются непосредственно). Вопрос адекватности отображения окружающего мира в нашем сознании всегда упирается в вопрос о достоверности восприятия; если ощущения достоверны, то мир таков, каким мы его видим, но достоверность ощущений мы не можем доказать бесспорно, ибо, кроме ощущений и сознания, нам ничего не доступно непосредственно. В таком случае можно предположить, что ощущения искажены либо порождены нашим же сознанием, а окружающий мир совершенно не таков, каким мы его видим, либо даже вовсе не существует. Высказывания Беркли были красноречивым аргументом против материализма своей эпохи, потому можно считать, что он совершил нечто неожиданное, подобное поступку Дона Кихота: развил эпистемологический солипсизм или крайний субъективизм, который может стать единственной защитой природы от человека и человека от самого себя. Действительно, личное восприятие идеального стоит больше, чем диалектическая жизнь.

«Схватка с ветряными мельницами»

Джеймс Фицморис Келли обратился к Британской академии в январе 1905 года, чтобы не только почтить память публикации первой части выдающегося романа Сервантеса «Дон Кихот» (1605 г.), но и чтобы доказать (несмотря на незначительные изменения календарей Англии и Испании в XVII веке), что Сервантес и Шекспир умерли в тот же день, в тот же час, когда Солнце в обеих странах, как восторженно говорят, «исчезло с небес» 23 апреля 1616 года [*10].

К 1616 году «Дон Кихот» распространился уже в полном объеме по Англии. Первая часть вышла без лишней почести в брюссельском издании в 1607 году. Во Франции издание первой книги увидели в 1614 году. Вторая часть 1616 года была опубликована на английском языке в 1620 году, а в Италии обе части опубликованы в 1622 году. Миграция дивного слова и неудержимых реалий поэзии озарили континент, хотя до 1648 года книга не издавалась в Германии, делая ее несколько отсталой страной. Первый перевод на английский язык Томаса Шелтона был переиздан позже в 1652 и в 1675 годах [*11].

Тем не менее стоит сказать, что первое брюссельское издание 1607 года начало распространять свое «очищающее влияние», неудержимо обучая широкий круг читателей по всей Англии, в большой мере благодаря 8-й главе первой части, отличающейся тем, что Дон Кихот — великий мечтатель — борется с ветряной мельницей, что стоит на медной равнине, ведущей к Пуэрто Лапис, и с ужасными гигантами, монстрами, трансформирующимися с помощью волшебника по имени Фрестон. Сервантес облачил его ореолом нечестности: он крадет книги — всю библиотеку Дон Кихота, и у него есть способность наделять мельницы магическими силами. Эту ужасную метаморфозу Дон Кихот чувствует так глубоко, что не все понимают его до конца. Многие первые читатели взяли из книги не сущность героя, а его иллюзии о том, что происходило, когда он боролся с мельницами. Между тем суть «Дон Кихота» заключается в воплощении мира нравственности. Добродетель в руках этого отшельника означает одно из первейших case studies в обеих категориях: идеализма и гуманизма.

«Схватку с ветряными мельницами», которая стала фразой на все времена, постоянно вспоминали от Флетчера до Бена Джонсона. Она была на самом деле хорошо продуманным ответом на реальный мир людей, которые делали ужасные вещи. Ветряные мельницы, как и книги, были необходимы для поддержания жизни. И те и другие оказались под угрозой исчезновения, и «Дон Кихот» Сервантеса уже нацелился на исправление страшный ошибки.

«Эволюция донкихотской иконографии»

Видимость этой сюжетной линии была неоспоримой, и к 1620 году обложка стала частью хорошего тона искусства иллюстрации, в которой «Странствующий рыцарь» носит «на своей голове таз и копье (как Рыцарь Львов) », а его оруженосец Санчо несет «хлыст и меч. На заднем фоне расположена ветряная мельница» [*12]. К 1648 году опубликованное франкфуртское издание Маттиа Гёдзона содержало пять иконических изображений; во французском издании, выпущенном два года позже, содержалось 9 изображений; 38 прекрасных изображений было в Антверпенcком издании 1672–1673 годов. Другое издание в Мадриде 1674 года было явно под влиянием изобразительных мотивов современных тенденций в итальянских пейзажах, склоняющихся к покойным Лоссо Досси, Веронезе, Клоду Лоррен, которые снова были использованы в Риме и в Париже в изданиях от 1677 и 1681 годов. К 1687 году с изданием Томаса Ходкинса в Англии, переведенном после Шелтона, но с некоторыми изменениями, появился первый английский «Дон Кихот», запечатленный Джоном Филлипсом, племянником Джона Милтона. В свет вышли 14 анонимных медных гравюр, очень схожих с оригинальными изображениями 1648 года [*13].

Все изображения XVII века были строго оформленными и высокопарными; большинство были подобны общепринятой трактовке работы Сервантеса того времени: с элементами комичности и иронии. Работа глупости была направлена на то, чтобы развеять мифы, которые могли, в противном случае, воспринимать всерьез архетипы уже прошедшей эпохи, что наполняли комический жанр.

Становится достаточно очевидным, что критики из Испании и Европы упустили трезвость достижения Сервантеса, которая лежит в основе книги. Дело, кроме того, усугубляется и различными пиратскими изданиями, которые под тем или иным псевдонимом интерпретируют его в качестве буффонады. К концу XVIII века «Дон Кихот» становится трудно отделимым от другой, более популяризованной жизни, — жизни Иеронима Карла Фридриха фон Мюнхгаузена, немецкого сказочника, который состоял в полку русской армии, известном, как Брауншвейг-кирасир, и воевал в двух войнах против турок-османов. Его сказки намного пережили свое время. К 1785 году автор Рудольф Эрих Распе опубликовал английское издание «Повествования Барона Мюнхгаузена о его удивительных путешествиях и походах в России», также известное, как «Удивительные приключения барона Мюнгаузена» [*14]. К концу XIX века существовало более сотни изданий его работы, которые содержали иллюстрации Гюстава Доре.

Другие яркие приключенческие рассказы были широко распространены в духе «Трех путешествий доктора Синтаксиса в поисках живописного… Утешения [и] в поисках Жены» Вильяма Комбе, которые содержали акватинтовые пластины, вручную расписанные Томасом Роуландсоном. Или обильно иллюстрированные Джорджем Крукшенком работы Диккенса, например, «Жизнь в Париже» и др. Что касается знаменитого доктора Синтаксиса, то он был учителем/священником, и его несчастья во время его путешествия были из числа милых и восхитительных горе-сказок в XIX веке, немного похожих на «Новобрачных» XX века.

Тобиас М.Ч., Моррисон Д.Г. Метафизика защиты природы

Тобиас М.Ч., Моррисон Д.Г. Метафизика защиты природы

Книга всемирно известных исследователей животного мира и защитников окружающей среды является ярким образцом научно-популярной литературы, написанной увлеченно и с большим знанием дела. Она содержит массу полезной информации, поучительных примеров, обоснованных выводов и содержательных заключений, а потому, несомненно, с интересом будет воспринята всеми, кому небезразличны мир живой природы, судьба нашей планеты и наше собственное будущее.

Внимание! Авторские права на книгу "Метафизика защиты природы" (Тобиас М.Ч., Моррисон Д.Г.) охраняются законодательством!