Философия коллективного творчества. История, язык, мораль, религия, игры, идеология и др. Монография

Ивин А.А.

Возрастное ограничение: 0+ Жанр: Философия Издательство: Проспект Дата размещения: 09.03.2017 ISBN: 9785392243273 Язык: Объем текста: 430 стр. Формат: epub

Оглавление

Предисловие

Глава 1. Коллективное творчество как фундамент социальной жизни

Глава 2. Из истории исследования коллективного творчества

Глава 3. Человеческая история как продукт коллективного творчества

Глава 4. Исторический прогресс

Глава 5. Идеология и национальная идея

Глава 6. Человеческая коммуникация

Глава 7. Естественный язык

Глава 8. Интуитивная логика

Глава 9. Стили мышления исторических эпох

Глава 10. Интуиция

Глава 11. Вера и здравый смысл

Глава 12. Авторитеты

Глава 13. Вкус и мода

Глава 14. Игры

Глава 15. Коллективные чувства

Глава 16. Коллективная воля

Глава 17. Коллективные представления

Глава 18. Основные особенности коллективного творчества

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

Глава 15.
Коллективные чувства

1. Любовь как произведение коллективного творчества

Из всех тех чувств, в формировании и укреплении которых принимает несомненное участие коллективное творчество, рассмотрим только любовь — едва ли не самое сложное и неуловимое из всех чувств.

Писатель И. С. Тургенев, испытавший все перипетии несчастной любви к замужней французской певице Полине Виардо, писал, что любовь, даже самая несчастливая, является величайшим благом в жизни человека и именно любовь является самым глубоким основанием существования общества.

Это действительно так. В любви сложнейшим образом переплетаются биологическое, характерное для человека как живого существа, индивидуальное, свойственное ему как особой, неповторимой личности, и социальное, выработанное коллективными тысячелетними усилиями общества.

Не будет преувеличением сказать, что биологические особенности человека способны только на одно — дать тот сырой материал, из которого коллективным творчеством будет, в конце концов, создан и отшлифован уникальный феномен человеческой любви.

Хотя любовь и является одним из основных факторов и индивидуальной, и социальной жизни, изучена любовь пока что весьма поверхностно. И это не удивительно. Любовь почти неуловима для рационального ее описания, ее происхождение и смысл невыразимы в сколь-нибудь точных и определенных понятиях. Наука, в том числе философия, взятая как научная дисциплина, только скользит по самой поверхности любви, безуспешно пытаясь углубиться в ее сущность.

Этим занимается искусство, для которого любовь является основной темой или одной из таких тем. Искусство почти не пользуется понятиями, оно опирается на художественные образы и символы. Последние претендуют на точность и определенность, что дает искусству свободу в изображении любви.

Философия является пограничной областью между наукой и искусством. Философские рассуждения наукообразны, поскольку философия стремится быть наукой и использует научный метод. Но в глубине своей эти рассуждения опираются на образы и символы, как это неприкрыто делает искусство. Двойственное положение философии, ее одновременная связь и с наукой, и с искусством, делают философское осмысление любви двойственным: тяготеющим одновременной к двум противоположным и несовместимым полюсам — полюсу научной строгости и точности и полюсу образности и символизма.

От философии не следует, таким образом, ждать особо впечатляющих успехов в исследовании любви. Это относится, конечно, и к тому, что говорится о любви далее. Единственное, на что нацелены последующие рассуждения, — это обратить внимание на исключительную важность коллективного творчества в создании и совершенствовании феномена любви.

Любовь — одна из самых больших загадок человеческого бытия.

Зачем нужна любовь человеку? Почему существует так много видов любви? Почему любовь приходит и уходит? Как изменяется любовь с изменением общества? Когда она возникла любовь и всегда ли она будет существовать? И так далее до бесконечности.

Даже в случае эротической любви, известной почти всем если не по личному опыту, то по изображениям любви в искусстве, многое остается совершенно неясным.

В частности, наряду с любовью к противоположному полу, есть люди, которые испытывают искреннюю, длящуюся годами любовь к представителям своего же пола. Ни о каком продолжении рода здесь не может быть и речи. Тогда для чего нужны обществу гомосексуалисты и лесбиянки? Для демонстрации чистой, не замутненной никакими привходящими соображениями любви?

В Советском Союзе гомосексуалистов наказывали в уголовном порядке. Сейчас однополые браки разрешены в Бельгии, Голландии, Испании и в других странах. Можно ожидать, этими странами дело не ограничится. Во всяком случае, фестивали приверженцев однополой любви, проходящие ежегодно в Берлине, собирают более миллиона человек.

Основатель психоанализа З. Фрейд трижды приступал к вопросу о природе гомосексуализма. Его первая работа на эту тему звучала мажорно: ему казалось, что он знает ответ на данный вопрос и этот ответ является элементарно простым. В более поздней работе Фрейд усомнился во всем том, что ранее говорил о гомосексуалистах, и поставил целый ряд вопросов, на которые так и не сумел ответить. При последнем обращении к теме гомосексуализма Фрейд прямо заявил, что природа этого влечения, кажущегося весьма странным для обычного человека (для «натурала», как сказали бы сейчас), с точки зрения психоанализа совершенно непонятна. Похвальная самокритичность.

Приступая к обсуждению вопроса о природе, или смысле, любви, нужно быть готовым к тому, что никаких эпохальных открытий здесь ожидать не приходится. Смысл любви, такого, казалось бы, простого и ясного чувства, пропитывающего ткань нашей жизни и делающего ее эластичной, останется, как и был, тайной.

Единственное, что здесь возможно, — это чуть-чуть приоткрыть завесу над этой тайной. Для этого нужно выявить наиболее очевидные особенности любви, связать любовь с современными представлениями о природе человека, попытаться понять ее роль в жизни индивида и общества и т. д.

Двигаясь по этому пути, проанализируем любовь как ценность, проясним ее роль в социализации индивида, в укреплении коммунитарных отношений в обществе, в достижении счастья и т. д.

Начнем с описания тех особенностей любви, которые лежат, так сказать, на поверхности.

Прежде всего, любовь социальна по своей природе. Более того, она является высшим проявлением социальности человека. Особенно очевидно это в случае эротической любви, меняющей свой стиль и способ существования от эпохи к эпохе и от культуры к культуре. Впрочем, достаточно отчетливо это видно и в случае некоторых гораздо менее ярко выраженных разновидностей любви, таких, как, например, любовь к антиквариату, которая невозможна в среде, где древнее не отличается от просто старого и ветхого.

Социальность человека не означает его стадности. Превращение общества в однородное стадо, к чему стремился тоталитаризм, способно уничтожить не только человека, но и само общество.

Одним из первых на опасность появления «массовых» людей и превращения общества в стадо обратил внимание Ф. Ницше. Сущность стада составляют три инстинктивные силы: инстинкт стада против сильных и независимых; инстинкт страждущих и неудачников против счастливых; инстинкт посредственности против исключений. Стадо видит высшее в середине и в среднем. Все должны быть равны, все обязаны быть одинаковы, поэтому всякое исключение, стоящее над стадом, воспринимается его членами как нечто враждебное и вредное. В стаде невозможны одиночество, оригинальность, самостоятельность; в стаде каждый должен быть прозрачен и понятен для остальных. Убеждение стада: «Ты должен быть доступен познанию, твое внутреннее «я» должно обнаруживаться в отчетливых и неизменных знаках, иначе ты опасен. Если ты зол, твоя способность притворяться крайне вредна для стада. Мы презираем таинственных, не поддающихся познанию. Следовательно, ты должен сам себя считать познаваемым, ты не должен быть скрытым от самого себя, ты не должен верить в свою изменчивость».

О тех опасностях, которые подстерегают общество, превращающееся в стадо или, как его еще называют, в «высоко интегрированную массу», позднее писали Х. Ортега-и-Гассет, К. Ясперс и др.

Эти опасности оказались реальными: тоталитарные режимы недавнего прошлого во многом превратили общество в высоко интегрированную массу и поставили под угрозу саму природу человека.

Превращение общества в стадо, возглавляемое проницательным «вождем», «фюрером» и т. п., постепенно меняет природу человека и ведет к примитивизации и, в конечном счете, к вырождению любви. Любовь к «будущему прекрасному миру», «любовь к дальнему», к вождям, восторженное отношение к «порядку», устанавливаемому твердой рукой, ограничение всех потребностей человека только его естественными, не превышающими прожиточный минимум потребностями, — все это искусственные, можно сказать, головные виды любви.

Такая любовь не является уже полноценным выражением глубин личности, конечности человека, его свободы, открытости человека будущему, его неповторимости и метафизичности, постоянных попыток познать границы своих возможностей и т. д.

Любовь в коллективистическом обществе несет на себе явный отпечаток определенной, достаточно примитивной, чтобы быть доступной для всех, теории развития общества. В коммунистическом обществе это марксизм-ленинизм, в национал-социалистическом обществе — расовая теория и убеждение в биологически предопределенном превосходстве «нордической расы» над всеми иными расами. Ведущие формы любви коммунистического и национал-социалистического обществ — результат специального обучения, притом обучения, всегда сопровождаемого жестокими репрессиями, террором не только против инакомыслящих, но и против, если можно так выразиться, инакочувствующих.

Люди, несущие на себе «родимые пятна» старого, свободного общества не способны испытывать интимные и глубокие чувства в отношении неопределенного, но совершенного во всех отношениях «будущего мира», живущего в этом мире «идеального человека», приходить в восторг от собственного аскетизма, служащего скорейшему наступлению прекрасного будущего, и т. п.

Всякая любовь является любовью к конкретным, данным в чувстве вещам. Любви к абстрактному, воспринимаемому только умом, не существует. «Мыслимое, — категорично утверждает Г. Гегель, — не может быть любимым». Любовь к ближнему — это любовь к людям, с которыми вступаешь в отношения, любовь к добру — любовь к конкретным его проявлениям, тем поступкам, в которых оно находит свое выражение, любовь к прекрасному — влечение к вещам, которые несут в себе красоту, но не любовь к «красоте вообще». Нельзя любить «человечество», как нельзя любить «человека вообще», можно любить только данного, отдельного, индивидуального человека во всей его конкретности.

Любовь является ведущей потребностью человека, одним из главных способов укоренения его в обществе. Человек лишился природных корней, перестал жить животной жизнью. Ему нужны человеческие корни, столь же глубокие и прочные, как инстинкты животного. И одним из таких корней является любовь. «Что любовь есть вообще драгоценное благо, счастье и утешение человеческой жизни — более того, единственная подлинная ее основа — это есть истина общераспространенная, как бы прирожденная человеческой душе».

Это касается прежде всего разных видов любви к человеку, но не только их, а в определенной мере и всех других видов любви. «Социальная направленность в своем высшем проявлении — это любовь, — пишет психолог Э. Шпрангер. — Она может быть основополагающим чувством, обращенным ко всей жизни. Но она может быть направлена и на отдельный предмет или круг предметов и при этом не терять характера ведущей потребности, определяющей все индивидуальное бытие».

Человек — не предопределенное, не окончательное, не завершенное существо. Его жизнь по самой своей природе должна быть чему-то посвящена. Если человека не влекут большие цели, наподобие всеобщей свободы или несметного богатства, он посвящает себя простым, скромным привязанностям, вроде собирательства или общения.

Х. Ортега-и-Гассет замечает, что путешественникам очень нравится, что, если спросишь испанца, где такая-то улица или площадь, он часто идет с вами до самого места. «И я все думаю, — задается вопросом Ортега, — шел ли он вообще куда-нибудь? Не гуляет ли мой соотечественник лишь затем, чтобы встретить и проводить иностранца?». Вполне возможно, что так оно и есть. Если у человека нет пусть небольшой, но значимой для него цели, его жизнь может заполняться совершенными пустяками, относительно которых сложно даже решить, зачем они вообще ему нужны.

С проблемой социального измерения любви связаны вопросы о том, в какой период человеческой истории возникла любовь и может ли она когда-либо исчезнуть?

На второй из этих вопросов ответить достаточно легко. Любовь — неотъемлемая черта антропологически понимаемого человека, и она будет существовать до тех пор, пока не изменится кардинально природа человека.

Что касается вопроса о времени возникновения любви, можно лишь сказать, что ее истоки покрыты глубоким мраком. Любовь — гениальное изобретение человечества, одно из наиболее эффективных средств его социализации. В этом плане любовь подобна естественному языку, морали и религии. Последние начали складываться на самых первых этапах формирования человека как разумного животного. По-видимому, в этот же период начала зарождаться и любовь, причем не только эротическая любовь, но и любовь к близким, любовь к человеку (прежде всего, к человеку своего племени или рода), любовь к власти, к славе, к справедливости и т. д.

Любовь есть у всех известных народов и племен, включая и те, которые находятся на весьма примитивных стадиях развития. Способны любить и представители первобытных племен, живущих в нетронутых современной цивилизацией уголках тропических лесов Южной Америки и Юго-Восточной Азии, эскимосы и чукчи, таитяне и жители острова Пасхи. Любовь в той ее форме, в какой она характерна для человека, вряд ли старше нашего повседневного языка, но вполне возможно, что она древнее морали и тем более религии.

Существует чисто биологическая теория эротической любви, объясняющая последнюю медленным, растягивающимся на долгие годы взрослением человека. Птенцы, вылупившиеся весной из яиц, к лету уже начинают летать, осенью становятся настолько крепкими, что улетают, вместе с взрослыми птицами в более теплые края. Человек же только после года начинает говорить, лишь к семи годам он осваивает речь и приобретает определенные зачатки логики. Трудовую деятельность он способен начать только гораздо позднее. Если бы не было любви между мужчиной и женщиной, молодой отец, подобно самцам едва ли не всех иных животных, тут же оставил бы женщину с совсем крохотным ребенком, и она оказалась бы, по сути, в безвыходном состоянии. Любовь к ребенку, но еще в большей степени любовь к его матери должна удерживать мужчину в семье и помогать растить свое дитя, рожденное любимой женщиной.

Эта наивная теория представляет эротическую любовь простым следствием медленного с точки зрения биологии формирования человека и отрывает такую любовь от всех иных видов любви.

Можно предположить, что даже в примитивном обществе женщина могла бы вырастить своих детей, если бы ей помогал в этом не любящий ее мужчина, а все взрослые представители племени.

Чисто биологический подход к возникновению любви упускает из виду то, что было очевидно для всех теоретиков «совершенного общества», начиная с Платона: воспитание детей является в первую очередь не проблемой той пары, которая произвела их на свет, а задачей всего общества. Эта задача настолько важна для общества, что воспитание детей, возможно, вообще не следует доверять семье, а сразу отбирать их у отца и матери и назначать для подрастающего поколения уважаемых и ответственных общественных опекунов.

Любовь — одно из важнейших средств если не преодоления, то компенсации конечности человеческого бытия. Человек случайно попадает в мир. Он не выбирает ни время своего рождения, ни своих родителей, ни свою социальную среду, ни родину, ни язык, на котором он будет говорить, ни даже, как полагают некоторые, свою сексуальную ориентации. Рождающийся человек почти ничего не выбирает, все первостепенные факторы его жизни совершенно не зависят от его воли и его выбора. Сверх того, его жизнь — всего лишь одно мгновение в сравнении с эпохами и цивилизациями и тем более в сравнении с временем существования небесных тел.

Что удерживает человека в его быстротечной жизни? Если смерть неминуема, а это совершенно очевидно, то не лучше ли ускорить ее приход? Если ни ближайшее окружение, ни родина, ни ничто другое человека не устраивают, какой смысл ему растягивать свою жизнь, нередко представляющую собой цепь непрерывных страданий? Именно любовь в самых разных ее видах, начиная с эротической любви и любви к жизни и кончая самыми отдаленными окраинами любви, влечениями и привязанностями, является связующей нитью между человеком и жизнью.

Можно не боясь преувеличения сказать, что любовь — это и есть сама человеческая жизнь.

Особо следует подчеркнуть такую черту любви, как ее универсальность: каждый человек находит, в конце концов, свою любовь и каждый является или со временем станет объектом чьей-то любви. Красив человек или безобразен, молод или не очень, богат или беден, он всегда мечтает о любви и ищет ее. Причина этого проста: любовь — главный и доступный каждому способ самоутверждения и укоренения в жизни, которая без любви неполнокровна и неполноценна.

В ранней молодости настойчиво ищут прежде всего эротическую любовь, позднее приходит любовь к детям или к Богу, к прекрасному или к своей профессии и т. д. Любовь может вспыхивать и гаснуть, одна любовь может замещаться или вытесняться другой, но человек всегда или любит, или надеется полюбить, или живет воспоминаниями о былой любви.

Н. А. Бердяев как-то заметил, что в эротической любви есть что-то аристократическое и творческое и что она дана лишь немногим. Может быть, это и справедливо в отношении высоких образцов такой любви, но это явно не относится ко всем ее проявлениям. Эротическая любовь настолько демократична, что сообщение человека, что он никогда не был влюблен, окружающими, скорее всего, будет встречено с недоверием. Почти столь же демократичны и такие виды любви, как любовь к творчеству, любовь к известности и т. п., если, конечно, не иметь в виду под творчеством только то, что переворачивает все прежнее мировоззрение, а под известностью — всемирную известность. Тем более демократичны такие виды любви, как любовь к путешествиям, к развлечениям и т. п.

Трудно выделить отчетливо виды любви, или ее «ступени». Еще труднее, а если говорить прямо, то просто невозможно перечислить все разновидности любви, которые относятся к той или иной ее конкретной «ступени». Ранее упоминались такие формы любви, составляющие шестой ее «круг», как любовь к справедливости, любовь к истине, любовь к добру и т. д. Все ли разновидности любви «шестого типа» здесь перечислены? Разумеется, нет. Можно было бы обсудить любовь к красоте и ее противоположность — пристрастие к безобразному, стремление к равенству и его противоположность — требование четкого выделения в обществе разных слоев, или страт, обладающих разными правами и привилегиями и образующих некоторую пирамиду, основание которой составляют многочисленные «плебеи», а на вершине находятся немногие «аристократы», и т. д.

Проблема состоит еще и в том, что в ходе социального развития виды любви не только меняются, но и появляются и исчезают. К примеру, хорошо известная теперь и кажущаяся едва ли не вечной любовь к свободе начала складываться только относительно недавно — в эпоху Возрождения, с началом формирования капиталистического устройства общества. Непосредственно связанные со свободой права человека, включая право на достойное существование, на свободу слова и т. п., были четко сформулированы и приняты международными организациями только в середине прошлого века. Наше государство формально поддержало эти права всего тридцать лет назад. И только в последнее десятилетие оно, как кажется, смирилось с тем, что вопрос о нарушении прав человека в какой-то стране не является ее чисто внутренним делом. Он затрагивает интересы всего человечества, так что любая страна может ставить проблему нарушения прав человека каким угодно другим государством.

Из природы человека вытекает, что каждый человек заслуживает любви. И, не особенно преувеличивая, можно сказать, что каждый, в конечном счете, ее находит. Но если в духе наивных, но полных благородного энтузиазма моралистов, ограничивать поле зрения эротической любовью и любовью к Богу, то утверждение, что каждый уже любит или вот-вот (ибо человеческая жизнь коротка) полюбит, будет звучать наивно. Есть люди, не способные даже представить себе, что такое эротическая любовь, и таких людей довольно много. Они всю свою жизнь проживут без такой любви и не почувствуют себя обделенными чем-то жизненно важным. В современном постиндустриальном обществе редко кто искренне верит в Бога, хотя многие обращаются к нему с наивными просьбами принести успех в бизнесе или в семейной жизни, как если бы бог был их личным агентом по улаживанию сложных ситуаций или выделял каждому из просящих особого ангела-хранителя. В советской России, как говорили социологические опросы, было всего четыре процента верующих, а вместе с теми, кто колеблется и больше верил в существование Бога, чем не верил в это, — около семи процентов. В современной России процент верующих заметно возрос.

Мысль об универсальности любви, об охвате ею каждого человека становится правдоподобной, только если имеется в виду не какой-то частный вид любви или узкий круг ее видов, а принимаются во внимание все возможные виды любви, начиная с эротической любви и любви к себе и заканчивая любовью к моде. Кто-то находит себя в эротической любви и любви к близким. Другие посвящают себя любви к богу или любви к справедливости и борьбе за нее. Третьи всем сердцем любят богатство и всю свою жизнь увлеченно занимаются нагромождением миллионов долларов, рублей, рупий и т. п. на уже имеющиеся миллионы. Есть люди, которые не мыслят своей жизни без постоянной борьбы за власть или славу, без творчества и т. д.

Любовь всегда означает новое видение: с приходом любви и ее предмет, и все его окружение начинают восприниматься совершенно иначе, чем раньше. Это выглядит так, как если бы человек в один момент был перенесен на другую планету, где многие объекты ему незнакомы, а известные видны в ином свете.

Особенно радикально меняет видение эротическая любовь. Это «страшное землетрясение души» (Г. Гейне) способно заставить человека смотреть по-новому буквально на все, включая и самого себя. «Он всем превратно поражен и все навыворот он видит…» — эти слова Е. А. Баратынского — точная характеристика восприятия мира влюбленным.

Не столь решителен переворот в восприятии, вызываемый другими видами любви, скажем, пробудившейся жаждой славы или богатства, но переворот всегда есть.

Новое видение, сообщаемое любовью, это, прежде всего, видение в ауре, в модусе очарования. Оно придает объекту любви особый способ существования, при котором возникает ощущение уникальности этого объекта, его подлинности и незаменимости.

С чувством подлинности нередко сопряжена иллюзия, что объект любви уже давно был известен, что он уже был наш. «Невольное воспоминание» более ранних встреч с любимым объектом внушает мысль о предопределенности пар: они встречаются как ранее знакомые, как припоминающие друг друга. Ощущение подлинности находит свое выражение в ритуале и культе, когда объект любви воспринимается как близкий и в то же время недосягаемо далекий и неприкосновенный.

Любовь, создающая ореол вокруг любимого объекта, сообщает ему святость и внушает благоговение.

О том, сколь сильным может быть благоговение, говорит, к примеру, то, что даже самые уродливые изображения богоматери находили себе почитателей, и даже более многочисленных, чем хорошие изображения.

«Самое глупое и бесполезное, — пишет русский философ В. В. Розанов, — говорить влюбленному, что «предмет» его не хорош, потому что суть влюбления и заключается в неспособности увидеть, что предмет «не хорош». Явление это столь известно, так необъяснимо, и на нем до такой степени основывается всякая любовь, что иногда хочется сказать, что любящий видит собственно не конкретного человека, не того «Ивана», на которого все смотрят и ничего особенного в нем не находят, но как бы ангельскую сторону конкретного человека, двойника его, и лучшего, небесного двойника».

Ореол, вне которого не видится предмет любви, — это самое непонятное в ней, заключает Розанов. Но если бы ореол отсутствовал, «все любви пали бы на одного или немногих избранных, наилучших в духовно-физическом отношении людей». Без ореола нельзя объяснить и случающиеся огромные разрывы в возрасте влюбленных. Юная Мария Кочубей полюбила Мазепу, своего крестного отца; неверно, будто она не видела, что он старик, просто она смотрела на него иначе, чем все.

А. Шопенгауэр и З. Фрейд полагали, что любовь ослепляет, притом настолько, что в любовном ослеплении человек способен совершить преступление, ничуть не раскаиваясь в этом. Но любовь — не ослепление, а именно иное видение, при котором все злое и дурное в любимом предстает только как умаление и искажение его подлинной природы. Недостатки любимого, замечает С. Л. Франк, — это как болезнь у больного: ее обнаружение вызывает не ненависть к нему, а стремление выправить его.

Вряд ли верно также, что любовь идеализирует или что она абстрагируется от негативных черт своего объекта. Мать любит своего ребенка, даже замечая все дурное в нем. Она всегда воспринимает его пороки как болезнь его души, которая сама по себе остается, несмотря ни на что, прекрасной и священной.

Любимый объект не есть нечто идеальное или очищенное с помощью абстракции, это всего лишь по-особому рассматриваемый объект. И, быть может, такое его видение и является наиболее верным. Во всяком случае только оно позволяет «узреть красоту в безобразном» (Л. П. Карсавин).

«Свойство любви таково, что любящий и любимый составляют уже как бы не двух отдельных людей, а одного человека» (Иоанн Златоуст). Идея, что сущность любви — в отождествлении влюбленного с предметом его любви, очень стара. Она есть уже у Платона, описывающего, как любящие были когда-то одним существом, разделенным затем на две, обреченные искать друг друга половины.

«Между любящими, — пишет русский философ П. А. Флоренский, — разрывается перепонка самости, и каждый видит в другом как бы самого себя, интимнейшую сущность свою, свое другое «я», не отличное, впрочем, от «я» собственного». Соединение двоих в одно связано с изменением видения и возникающим в результате этого ореолом: два дотоле разных человека под воздействием любви изменяются так, что становится возможным их слияние.

Ситуация, создаваемая любовью, парадоксальна: два человека становятся одним и одновременно остаются двумя личностями. Это ведет к тому, что любовь приобретает не только облик совпадения и согласия, но и облик конфликта и борьбы.

Эту внутреннюю противоречивость любви хорошо выразил французский философ и писатель Ж.-П. Сартр, считавший конфликт изначальным смыслом «бытия-для-другого». Единство с другим неосуществимо ни фактически, ни юридически, поскольку соединение вместе «бытия-для-себя» и «другого» повлекло бы за собой исчезновение отличительных черт «другого». Условием отождествления «другого» со мною является постоянное отрицание мною, что я — этот «другой». Объединение есть источник конфликта и потому, что, если я ощущаю себя объектом для «другого» и намереваюсь ассимилировать его, оставаясь таким объектом, «другой» воспринимает меня как объект среди других объектов и ни в коем случае не намеревается вобрать меня в себя. «… Бытие-для другого, — заключает Сартр, — предполагает двойное внутреннее отрицание».

Поскольку любовь — это конфликт, на нее можно перенести все общие положения о социальном конфликте. В частности, можно сказать, что чем больше эмоциональная вовлеченность, тем острее конфликт; чем крепче было раньше согласие, тем острее конфликт; чем он острее, тем больше будет неожиданных поворотов, выше их темпы и т. д.

Однако, хотя любовь всегда включает не только единство, но и конфликт, она почти всегда приносит с собою ощущение радости, счастья и специфического внутреннего освобождения.

2. Любовь и социализация индивида

Всякая социальная группа, как и общество в целом, предполагает определенную систему ценностей. Последняя обеспечивает не только конечное единообразие оценок, выносимых входящими в эту группу или общество индивидами, но и известное единообразие их действий, всегда опирающихся на оценки.

В философской теории ценностей (аксиологии) и в социологии под ценностями обычно понимаются те социальные по своему происхождению образцы, на которые обычно опираются оценки.

В этом смысле говорят об «этических ценностях» (моральные добродетели, сострадание, любовь к ближнему и т. п.), «эстетических ценностях», «ценностях культуры» (гуманизм, демократия, автономия и суверенитет индивида и т. д.) и т. п. «Ценность,— пишет, например, финский социолог Э. Асп, — приобретенное, усвоенное из опыта обобщенное и стабильное понятие о том, что является желательным; это — тенденция выбора и критерий постановки целей и результатов действий... Каждое общество имеет четко определенные главные ценности, с которыми члены этого общества в целом согласны».

Таким образом, образец (ценность) есть устойчивое представление о том, каким должен быть рассматриваемый объект. Образцы можно подразделить на образцы действий, или идеалы, и образцы иных вещей, или стандарты.

Идеал — это такое поведение (реальное или моделируемое) лица или группы лиц, которому надлежит следовать.

Иногда ценностью называется само отношение между представлением о том, каким должен быть оцениваемый объект, и самим объектом. Если объект отвечает предъявляемым к нему требованиям, т. е. является таким, каким он должен быть, он считается хорошим, или позитивно ценным; объект, не удовлетворяющий требованиям, относится к плохим, или негативно ценным; объект, не представляющийся ни хорошим, ни плохим, считается безразличным, или ценностно нейтральным.

Иначе говоря, ценностью может называться любой из трех элементов, из которых обычно складывается ситуация оценивания: оцениваемый предмет; образец, нередко (но отнюдь не всегда) лежащий в основе оценки; отношение соответствия оцениваемого объекта утверждению о том, каким он должен быть.

Например, если человек спасает утопающего, ценностью может считаться или само действие спасения; или тот идеал, который требует приходить на помощь человеку, терпящему бедствие; или, наконец, соответствие ситуации подразумеваемому или формулируемому явно принципу, что тонущего следует спасать.

Многозначность понятия ценности затрудняет оперирование им. Нередко обсуждение ценностей оказывается почти бесполезным, поскольку говорящие имеют в виду под «ценностью» совершенно разные вещи.

Среди типов ценностей, привлекающих наибольшее внимание аксиологии, моральные ценности, правовые ценности, ценности научного познания, ценности человеческой истории и социальных теорий, ценности, связанные с природой человека и смыслом его жизни и т. д.

Аксиология выясняет отношение между сущим и должным, проясняет условия повышения объективности суждений о ценностях, исследует те мыслительные операции, которые, подобно операции понимания, неразрывно связаны с ценностями, и т. д.

Ценности играют центральную роль в процессе социализации индивида, включения его в систему социальных связей и отношений. В сущности, этот процесс представляет собой усвоение индивидом ценностей, признанных его средой и тем обществом, к которому он принадлежит, и неотступное, почти автоматическое следование этим ценностям в своей практической деятельности и прежде всего во взаимосвязях с другими людьми.

Общество представляет собой определенную общность, некоторый обширный коллектив, члены которого действуют совместно и связаны между собой тысячами и тысячами нитей. Древний предок человека был стадным животным и, отбившись от стада, погибал. Человек как homo sapiens также не способен существовать вне определенного человеческого сообщества. Более того, вне такого сообщества он не способен даже стать человеком. Если ребенок растет, как это иногда случалось, среди дикой природы, позднее, оказавшись среди людей, он остается диким существом, не способным сделаться полноценным человеком.

Общество — это определенная взаимосвязь коллективности и индивидуализма, действий человека в составе определенных сообществ и его автономных, индивидуальных действий. Противопоставление друг другу коллективистического (закрытого) общества и индивидуалистического (открытого) общества не имеет в виду умаления важности коллективистических начал в жизни общества: без них общественная, т. е. совместная, жизнь людей невозможна. Умаление коллективистических начал в любом обществе, будь оно закрытым, открытым или промежуточным, чревато разрушением этого общества. Общество представляет собой определенное равновесие коллективного и индивидуального.

Своеобразие коллективистического общества лишь в том, что оно доводит коллективные принципы социальной жизни до крайности. Под флагом глобальной цели коренного переустройства общества оно стремится растворить индивида в его коллективе и в обществе в целом, лишить личность всякой автономии, предельно ограничить ее свободу и сделать ее тем самым простым «винтиком» огромного социального механизма.

Индивидуалистическое общество, напротив, предоставляет своим индивидам существенную независимость в определенных сферах их деятельности, но постоянно рискует при этом нарушением хрупкого баланса коллективного и индивидуального в своей жизни.

Социальный мир, в котором живут и трудятся люди, активно конструируется ими самими в ходе их социальной деятельности. Это происходит по преимуществу не осознаваемо для них. С другой стороны, общество с помощью самых разнообразных средств социализирует индивида, формирует из него личность, приспособленную к жизни в определенной социальной среде.

Социализация индивидов, составляющих общество, является необходимой предпосылкой его устойчивости, поскольку она всегда осуществляется в духе основных ценностей конкретного общества, его традиций, предрассудков, стиля мышления, мировосприятия и т. д.

Социализация является предпосылкой нормального функционирования любой социальной системы. Социализация осуществляется путем согласования поведения индивида с поведением других людей и их групп, на основе усвоения им определенных норм и ценностей. В этом процессе существенную роль играют подражание, социальное внушение, «психическое заражение» и т. п. В социально-психологическом плане социализация означает стремление к соответствию каким-то признанным или требуемым стандартам. Иногда человек принимает стандарты, навязываемые ему группой, к которой он принадлежит, чисто внешне, не отказываясь от своих взглядов, но и не противопоставляя их групповому консенсусу. Но чаще индивид меняет свои первоначальные убеждения под давлением группы. Обычно господствующее мнение усваивается не в силу особой вескости приводимых в поддержку этого мнения аргументов, а из боязни неодобрения действий индивида группой.

Наиболее сильным мотивом для вытеснения тех мнений и представлений индивида, которые не согласуются с групповыми представлениями, является, как подчеркивает Э. Фромм, боязнь изоляции и остракизма, изгнания из группы.

Для человека, насколько он человек — т. е. насколько он превосходит природу и осознает себя и свою смертность, — чувство полного одиночества и обособленности близко к умопомешательству. Человек как человек боится безумия, а человек как животное боится смерти. Человеку нужно поддерживать отношения с другими людьми, обрести единство с ними, чтобы остаться в здравом уме. Эта потребность быть вместе со всеми другими является сильнейшей страстью, более сильной, чем желание жить. «Боязнь изоляции и остракизма... заставляет людей вытеснять из сознания то, что является табу, поскольку его осознание означало бы, что человек не такой как все, особый, и, значит, он будет изгнан из общества. Поскольку индивид должен закрыть глаза на то, что группа, к которой он принадлежит, объявляет несуществующим, или принять за истину то, что большинство считает истинным, даже если бы его собственные глаза убеждали его в обратном. Для индивида настолько жизненно важна стадность, что стадные взгляды, верования, чувства составляют для него большую реальность, чем то, что подсказывают ему собственные чувства и разум... то, что человек считает правильным, действенным, здравым, — это принятые в данном обществе клише, и все, что не подпадает под это клише, исключается из сознания, остается бессознательным. Нет, пожалуй, ничего такого, во что бы человек не поверил или от чего бы не отказался под угрозой остракизма, будь она внутренней или внешней».

В процессе социализации индивид обычно не ощущает никакого особого группового давления или принуждения. Иногда даже сам факт выбора групповых ценностей и норм поведения ускользает от внимания человека, расстающегося с какими-то своими прежними ценностями и нормами. Как говорит социолог Ч. Кули, социальная природа человека «вырабатывается в человеке при помощи простых форм интимного взаимодействия или первичных групп, особенно семейных и соседских, которые существуют везде и всегда воздействуют на индивида одинаково». Эта природа представляет собой некий общий для всего общества комплекс социальных чувств, установок, моральных норм, составляющий универсальную духовную среду человеческой деятельности.

Социальное действие — это действие, учитывающее установки других людей, их цели, убеждения, оценки и т. д. Человек смотрит на мир своими глазами, но видит его через призму тех представлений, которые сложились в окружающей этого человека социальной среде.

«Человеческие существа живут в мире значимых объектов, — пишет социолог Г. Брамер, — а не в среде, состоящей из стимулов и самоконструирующихся сущностей. Этот мир имеет социальное происхождение, ибо значения возникают в процессе социального взаимодействия. Так, различные группы вырабатывают различные миры, и эти миры меняются, если объекты, их составляющие, меняют свое значение. Поскольку люди расположены действовать, ориентируясь на значения, которые имеют для них объекты, мир объектов группы представляет собой истинный смысл организации деятельности. Для того чтобы идентифицировать и понять жизнь группы, необходимо идентифицировать мир ее объектов; идентификация должна осуществляться в терминах значений, которые имеют объекты в глазах членов группы. Наконец, люди не прикованы к своим объектам, они вольны прекратить свою деятельность по отношению к ним и выработать новую линию поведения. Это обстоятельство вносит в жизнь группы новый источник трансформации».

Социализация индивида не является каким-то кратким процессом обучения его основам социальной жизни. Социализация начинается с момента рождения человека и продолжается до самой его смерти. Механизмы, используемые в процессе социализации, простираются от обучения родному языку и усвоения традиций своего общества до привития индивиду определенных вкусовых предпочтений и внушения ему более или менее ясных представлений о моде.

Анализ процесса социализации сложен и во многом остается делом будущего. Здесь важно отметить, что любовь, будучи социальной по своей природе, является одним из необходимых средств превращения индивида в полноценного члена исторически конкретного общества.

Можно даже сказать, не боясь преувеличить значение любви, что она представляет собой одно из наиболее действенных средств социализации индивида, приобщения его к культуре своего народа, к своеобразному видению им окружающего мира.

В этом плане любовь подобна морали, религии, естественному языку и т. п.

Особая ценность морали как средства упрочнения общества в том, что от контроля морали невозможно уклониться. Моральная совесть индивида остается с ним даже тогда, когда он находится наедине с собой; угрызения совести способны воздействовать не только на внешне наблюдаемое поведение индивида, но и на самые тайные его мысли и намерения. В этой своей вездесущности с моралью сходна религия. Но если всезнающий и всевидящий бог пребывает вне индивида, то моральный эквивалент бога — совесть — коренится в самом сознании индивида.

Любовь тоже вездесуща, и от нее нельзя уклониться. Она присутствует в душе человека точно так же, как моральная совесть или как тот бог, в которого верит человек.

Особая сила религии как средства социализации вызвана тем, что боги (или бог в монотеистических религиях) постоянно держат человека в своем поле зрения. Даже оставаясь один, он помнит, что есть инстанция, способная оценить его поведение и наказать его, если он отступает от системы норм и правил, поддерживаемой религией. Не только любые поступки, но даже все мысли и намерения человека, скрытые от окружающих его людей, не являются тайной для божества.

Но точно так же обстоит дело и с любовью, непрерывно держащей человека в поле своего зрения.

3. Любовь и коммунитарные социальные отношения

Ранее проводилось различие между коммунитарными (общинными) и структурными социальными отношениями. Сейчас, обсуждая смысл любви, полезно вернуться к этому противопоставлению двух типов социальных отношений.

Любовь — парадигма, или образец, коммунитарности вообще.

Социальная жизнь представляет собой процесс, включающий последовательное переживание коммуны (общины) и структуры, равноправия и неравенства.

Структурные отношения можно истолковать как отношения власти или принуждения, если власть определяется как способность одного индивида оказывать давление на другого и изменять его поведение. Структурность, или власть, рассеяна во всем обществе, а не сконцентрирована в рамках правящей элиты, правящего класса и т. п. Отношение принуждения или давления имеет место не только между руководителями и их подчиненными, но и во всех тех случаях, когда в той или иной форме обнаруживается неравенство индивидов, начиная с неравенства их статусов и кончая неравенством их возможностей следовать моде.

Коммунитарные отношения особенно отчетливо проявляются в ситуациях перехода: перемещение в пространстве (пассажиры транспорта), перемена работы (сообщество безработных), выборы органов власти (сообщество избирателей), радикальные социальные реформы и революции (общество в целом) и т. п. Коммунитарные отношения характерны для религиозных общин, члены которых, готовясь к переходу в иной мир, равны и добровольно подчиняются духовным наставникам. Коммунитарные отношения существуют в ячейках гражданского общества (союзы, ассоциации, клубы), в политических партиях и т. п.

Общество представляет собой как бы две «модели» человеческой взаимосвязанности, накладывающиеся друг на друга и чередующиеся. Первая — это модель общества как структурной, дифференцированной и зачастую иерархической системы политических, правовых и экономических уложений с множеством типов оценок, разделяющих людей по признаку «больше» или «меньше». Вторая модель, особенно отчетливо различимая в переходные периоды (выборы, революции и т. п.), — это общество как неструктурная или рудиментарно структурная недифференцированная общность равных личностей, подчиняющихся верховной власти ритуальных «вождей».

Особенно отчетливыми проявлениями коммунитарных отношения являются подлинная дружба и любовь. В дружбе и любви индивиды выступают как целостные личности, во всем или почти во всем равные друг другу.

«Только в любви и через любовь можно понять другого человека» — это означает, что предпосылкой глубокого понимания являются чисто коммунитарные отношения между людьми, вступающими между собой в контакт.

Философия Ивин А.А. Философия коллективного творчества. История, язык, мораль, религия, игры, идеология и др. Монография

Философия Ивин А.А. Философия коллективного творчества. История, язык, мораль, религия, игры, идеология и др. Монография

Мораль, религия, естественные языки, интуитивная логика, фольклор, деньги, рынок, государство, основополагающие социальные институты, большинство ключевых социальных идеалов и норм открыты не индивидуальным, а коллективным разумом – они являются результатом коллективного творчества. В книге исследуются особенности коллективного творчества, его структура и действие, его сила и ограниченность.<br /> Если индивидуальные интеллекты уподобить островам архипелага в океане, то все, что находится ниже, под водой, на океанском дне и дальше, до самого ядра Земли, будет подобно коллективному разуму существовавших в человеческой истории обществ и цивилизаций. В книге рассматриваются взаимоотношения коллективного и индивидуального разума, история изучения коллективного творчества, а также такие продукты коллективного творчества, как человеческая история, исторический прогресс, естественный язык, религия, идеология и национальная идея, человеческая коммуникация, сменяющие друг друга стили мышления, традиции, здравый смысл, авторитеты, интуиция, вкус, мода и др. Результаты коллективных разума, чувств, воли и представлений истолковываются как историческое априорное знание, определяющее устойчивость и динамику развития общества и процесс социализации его индивидов.