|
|
ОглавлениеЧасть первая Жизнь: «…через большое горнило сомнений моя осанна прошла…» Часть вторая Творчество: «…поэт в порыве вдохновения разгадывает Бога» Роман «Преступление и наказание» Символ веры Достоевского и идея бессмертия души Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгуСимвол веры Достоевского и идея бессмертия душиТема: «…Если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, то мне лучше бы хотелось оставаться с Христом, нежели с истиной»«…Я сложил себе символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Этот символ очень прост; вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, то мне лучше бы хотелось оставаться с Христом, нежели с истиной» [письмо Ф. М. Достоевского к Н. Д. Фонвизиной из Омска, конец января — 20-е число февраля 1854 г. (28 (I), 176)] Вариации:«Лучше уж я останусь при неотомщенном страдании моем и неутоленном негодовании моем, хотя бы я был и неправ» (Иван Карамазов в разговоре с Алешей Карамазовым). «Нет, уж я лучше буду с народом, ибо от него только можно ждать чего-нибудь, а не от интеллигенции русской, народ отрицающей и которая даже не интеллигентна» [Ф. М. Достоевский в письме к А. Ф. Благонравову от 19 декабря 1880 г. (30 (I), 236)]. Тема: «Если Бога нет, то все позволено» (нравственная формула Достоевского, синтетически образованная из высказываний его героев, главным образом Ивана Карамазова)В книге 2 романа «Братья Карамазовы» «Неуместное собрание», в главе VI «Зачем живет такой человек!», когда главные герои собираются в келье старца Зосимы, Петр Миусов пересказывает своими словами идею Ивана Федоровича Карамазова, Митя Карамазов ее перетолковывает, старец Зосима уточняет эту идею у самого Ивана Карамазова во время диалога с ним. Таким образом, формула нравственности передается четырьмя персонажами романа, каждым по-своему, в разных вариациях. Тема и вариации:Петр Миусов: «Не далее как дней пять тому назад, в одном здешнем, по преимуществу дамском, обществе он торжественно заявил в споре, что на всей земле нет решительно ничего такого, что бы заставляло людей любить себе подобных, что такого закона природы: чтобы человек любил человечество — не существует вовсе, и что если есть и была до сих пор любовь на земле, то не от закона естественного, а единственно потому, что люди веровали в свое бессмертие. Иван Федорович прибавил при этом в скобках, что в этом-то и состоит весь закон естественный, так что уничтожьте в человечестве веру в свое бессмертие, в нем тотчас же иссякнет не только любовь, но и всякая живая сила, чтобы продолжать мировую жизнь. Мало того: тогда ничего уже не будет безнравственного, все будет позволено, даже антропофагия. Но и этого мало, он закончил утверждением, что для каждого частного лица, например как бы мы теперь, не верующего ни в Бога, ни в бессмертие свое, нравственный закон природы должен немедленно измениться в полную противоположность прежнему, религиозному, и что эгоизм даже до злодейства не только должен быть дозволен человеку, но даже признан необходимым, самым разумным и чуть ли не благороднейшим исходом в его положении. <…> — Позвольте, — неожиданно крикнул вдруг Дмитрий Федорович, — чтобы не ослышаться: “Злодейство не только должно быть дозволено, но даже признано самым необходимым и самым умным выходом из положения всякого безбожника”! Так или не так? <…> — Неужели вы действительно такого убеждения о последствиях иссякновения у людей веры в бессмертие души их? — спросил вдруг старец Ивана Федоровича. — Да, я это утверждал. Нет добродетели, если нет бессмертия. — Блаженны вы, коли так веруете, или уже очень несчастны! — Почему несчастен? — улыбнулся Иван Федорович. — Потому что, по всей вероятности, не веруете сами ни в бессмертие вашей души, ни даже в то, что написали о церкви и о церковном вопросе. — Может быть, вы правы!.. Но все же я и не совсем шутил… — вдруг странно признался, впрочем быстро покраснев, Иван Федорович. — Не совсем шутили, это истинно. Идея эта еще не решена в вашем сердце и мучает его. Но и мученик любит иногда забавляться своим отчаянием, как бы тоже от отчаяния. Пока с отчаяния и вы забавляетесь — и журнальными статьями, и светскими спорами, сами не веруя своей диалектике и с болью сердца усмехаясь ей про себя… В вас этот вопрос не решен, и в этом ваше великое горе, ибо настоятельно требует разрешения…» (14, 64–65). Вариации:«Об атеизме говорили и, уж разумеется, Бога раскассировали. <…> Один седой бурбон капитан сидел, сидел, все молчал, ни слова не говорил, вдруг становится среди комнаты и, знаете, громко так, как бы сам с собой: “Если Бога нет, то какой же я после того капитан?” Взял фуражку, развел руками и вышел» [роман «Бесы», часть 2, гл. 1, разговор Петра Верховенского со Ставрогиным (10, 180)]. Кириллов в «Бесах»: «Если Бога нет, то я бог» (синтезированная формула, обратная исходной нравственной формуле). «Человек только и делал, что выдумывал бога, чтобы жить не убивая себя; в этом вся всемирная история до сих пор. Я один во всемирной истории не захотел первый раз выдумывать бога. Пусть узнают раз навсегда. <…> — Всем узнавать; все узнают. Ничего нет тайного, что бы не сделалось явным. Вот он сказал. И он с лихорадочным восторгом указал на образ Спасителя, пред которым горела лампада. Петр Степанович совсем озлился. — <…> Слушай, — остановился Кириллов, неподвижным, исступленным взглядом смотря пред собой. — Слушай большую идею: был на земле один день, и в средине земли стояли три креста. Один на кресте до того веровал, что сказал другому: „будешь сегодня со мною в раю“. Кончился день, оба померли, пошли и не нашли ни рая, ни воскресения. Не оправдывалось сказанное. Слушай: этот человек был высший на всей земле, составлял то, для чего ей жить. Вся планета, со всем, что на ней, без этого человека — одно сумасшествие. Не было ни прежде, ни после ему такого же, и никогда, даже до чуда. В том и чудо, что не было и не будет такого же никогда. А если так, если законы природы не пожалели и этого, даже чудо свое же не пожалели, а заставили и его жить среди лжи и умереть за ложь, то, стало быть, вся планета есть ложь и стоит на лжи и глупой насмешке. Стало быть, самые законы планеты ложь и диаволов водевиль. Для чего же жить, отвечай, если ты человек? <…> Я не понимаю, как мог до сих пор атеист знать, что нет бога, и не убить себя тотчас же? Сознать, что нет бога, и не сознать в тот же раз, что сам богом стал — есть нелепость, иначе непременно убьешь себя сам. Если сознаешь — ты царь и уже не убьешь себя сам, а будешь жить в самой главной славе. Но один, тот, кто первый, должен убить себя сам непременно, иначе кто же начнет и докажет? Это я убью себя сам непременно, чтобы начать и доказать. Я еще только бог поневоле, и я несчастен, ибо обязан заявить своеволие. Все несчастны, потому что все боятся заявлять своеволие. Человек потому и был до сих пор так несчастен и беден, что боялся заявить самый главный пункт своеволия, и своевольничал с краю, как школьник. Я ужасно несчастен, ибо ужасно боюсь. Страх есть проклятие человека… Но я заявлю своеволие, я обязан уверовать, что не верую. Я начну, и кончу, и дверь отворю. И спасу. Только это одно спасет всех людей и в следующем же поколении переродит физически; ибо в теперешнем физическом виде, сколько я думал, нельзя быть человеку без прежнего бога никак» [роман «Бесы», часть 3, гл. 6 «Многотрудная ночь», разговор Кириллова с Петром Верховенским перед самоубийством Кириллова (10, 471)]. Вариация (афористичная, авторская):«Всякая нравственность выходит из религии, ибо религия есть только формула нравственности» [записная тетрадь 1875–1876 гг. (24, 168)]. Ф. М. Достоевский 27 (15) апреля 1864 г. в Москве перед гробом умершей жены Марии Дмитриевны Достоевской (урожд. Исаевой) размышляет в «Записной книжке» о личном бессмертии, о возможности будущей мировой гармонии, о самопожертвовании и эгоизме. Писатель мучительно думает над заповедью Христа «возлюби ближнего как себя самого». В этой записи на следующий день после смерти жены выражено мировоззренческое зерно его художественной философии (полужирные курсивы — выделено самим Достоевским). «Маша лежит на столе. Увижусь ли с Машей?» «16 апреля. Маша лежит на столе. Увижусь ли с Машей? Возлюбить человека, как самого себя, по заповеди Христовой, — невозможно. Закон личности на земле связывает. Я препятствует. Один Христос мог, но Христос был вековечный от века идеал, к которому стремится и по закону природы должен стремиться человек. Между тем после появления Христа как идеала человека во плоти стало ясно как день, что высочайшее, последнее развитие личности именно и должно дойти до того (в самом конце развития, в самом пункте достижения цели), чтоб человек нашел, сознал и всей силой своей природы убедился, что высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности, из полноты развития своего я, — это как бы уничтожить это я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно. И это величайшее счастие. Таким образом, закон я сливается с законом гуманизма, и в слитии, оба, и я и все (по-видимому, две крайние противоположности), взаимно уничтоженные друг для друга, в то же самое время достигают и высшей цели своего индивидуального развития каждый особо. Внимание! Авторские права на книгу "Достоевский Ф.М.: 100 и 1 цитата" (Галкин А.Б., сост.) охраняются законодательством! |
||||||||||||||||||||||
