Диалектика. От зарождения до триумфа и краха. Монография

Ивин А.А.

Возрастное ограничение: 0+ Жанр: Философия Издательство: Проспект Дата размещения: 17.10.2016 ISBN: 9785392228478 Язык: Объем текста: 333 стр. Формат: epub

Оглавление

Предисловие

Глава 1. Диалектика как стиль мышления

Глава 2. Общий взгляд на историю

Глава 3. Проблески диалектики в древних культурах

Глава 4. Зарождение диалектики в средние века

Глава 5. Гегель: трансформация средневековой диалектики

Глава 6. Маркс: диалектика как оружие революционного пролетариата

Глава 7. Триумф и крах диалектики в коммунистической культуре

Глава 8. Диалектика в системе коллективистического мышления

Глава 9. Диалектическая логика как раздел современной формальной логики

Глава 10. Будущее диалектики

Заключение

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

Глава 3.
Проблески диалектики в древних культурах

1. Диалектика в древних коллективистических культурах

Есть веские основания полагать, что теоретическое мышление коллективистических обществ тяготеет к нестандартному истолкованию логического противоречия. Такое противоречие понимается в этих культурах не как конъюнкция высказывания и его отрицания, а как импликация таких высказываний. Не как, скажем, «7 — четное число и неверно, что 7 — четное число», а как «если 7 — четное число, то неверно, что 7 четное число».

Начнем рассмотрение этой гипотезы с самого сложного для нее периода — истории древнего общества.

Следует сразу же подчеркнуть, что вопрос о понимании логического противоречия в самых древних культурах остается пока совершенно не исследованным. Проиллюстрируем поэтому гипотезу о том, что эти культуры тяготели к нестандартному истолкованию логического противоречия, только на одном случайно найденном примере. Но сама эта тема заслуживает, конечно, обстоятельного изучения.

Приведем пространное рассуждение английского писателя конца XIX — начала XX в. Х. С. Чемберлена, номинированного в свое время на Нобелевскую премию по литературе. Это рассуждение взято из его книги об особом «арийском миросозерцании», написанной еще в XIX в. Рассуждение выразительно говорит о том, что мышление, допускающее противоречия в форме конъюнкции высказывания и его отрицания, характерно не только для средневекового и коммунистического коллективистических обществ, но и для тех древних обществ, которые относились к коллективистическому типу. Кроме того, идеи Чемберлена косвенно поддерживают важную мысль о зависимости интуитивной человеческой логики от той культуры, в рамках которой протекает процесс мышления.

Прежде всего, пишет Чемберлен, если смотреть с чисто внешней стороны, медленное органическое вырастание древнеиндусского мышления от тысячи корней само по себе приводит к одной из самых замечательных и интересных его особенностей, никем еще не отмеченной. В каждой области столкновение живого органического единства с отвлеченной логичностью создает неизбежное противоречие. На практике противоречие это превращается в противодействие как таковое, подчиняет себе все феномены жизни. Поэтому великий Биша определяет жизнь вообще как «l’ensemble des fonctions qui resistent а lа mort». Также и в душевной жизни, различные силы приобретают равновесие через это — называемое противоречием — противодействие. Это основной факт в архитектонике разума. Мы встречаем его повсюду: во всех философских системах, во всех теориях, в учениях всех великих людей и в жизни всех выдающихся народов. Противоречие — это тот балансир, с помощью которого мы перебираемся через зияющую пропасть непостижимого по очень узкой перекладине нашего разума. На нас же, жителей Запада, всякое сопоставление тезисов, противоречивый характер которых нельзя отрицать, производит впечатление прежде всего какой-то запутанности. Мы и спешим заклеймить все подобное как «бессмыслицу». Потому что если бы мы даже вообразили, что тирания веры уже сокрушена, все равно тиски логики оставляют нам еще меньше свободы, перед ее каноном мы падаем ниц все также беспрекословно; подобно тому как позднейший индус, уже введенный в заблуждение, бросается под колеса Джаганната. Оттого мы и привыкли так заботливо запрятывать противоречия нашего мышления в самую глубину нашего миросозерцания; мы стараемся обмануть себя и других. Почти две трети наших философствований уходит на критическое уловление противоречий у других философов. В противоположность этому у индусов противоречие признается открыто и без всяких околичностей. Как переливчатою тканью, противоречием у них облекается обнаженная истина. Бесчисленные боги — и при этом единый мировой дух; индивидуум, обреченный на долгий ряд перевоплощений, — и в то же время снятие индивидуальности в тат-твам-аси («то есть ты»); этика, основанная на этом учении о переселении душ, — и несмотря на это признание, — «Только тот, кто еще подвластен слабостям незнания, может признавать такое переселение»; свобода воли — и необходимость; идеальность мира, его реальность и т. д. Как будто с умышленной иронией и с каким-то предвзятым пристрастием ставит индоариец в один ряд все эти учения, с точки зрения чисто логического мышления совершенно несовместимые. Надо себе представить расстояние, разделяющее такого рода мировую мудрость и ту философию, к которой так неудержимо влечет всех наших философов-специалистов: «Principiorum philosophiae demonstratio more geometrico» Спинозы. Изумительная способность арийцев к математике достаточно сказывается в том факте, что они, которым была противна буква, изобрели цифры, неправильно названные «арабскими», чем и открыли путь всякой высшей математике. Но в своей детской простоте и величии они никогда не дошли бы до геометрической конструкции «божества» и до вычисления добродетели по тройному правилу. Во всех индусских произведениях противоречия остаются явными. Поэтому читатель не найдет у них той неприкрытой простоты и обозримости, того индивидуального мышления, лишенного противоречий, которое стремится к единогласию только с самим собою. Это не система, по крайней мере не в нашем значении слова, а скорее размышления, изыскания в области некоторого миросозерцания, предполагаемого всем известным и для всех несомненным, создававшегося органически, усилиями тысячи родственных умов и многочисленных, одно за другим следовавших поколений. Вправе ли мы называть попросту нелогичным такого рода мышление, в котором противоречия следуют непосредственно одно за другими? Не думаю. Ведь индусы имели в своей среде блестящих полемистов, и я, право, не знаю, может ли наша европейская философия указать на более меткое и более острое применение логического мышления, чем, например, шанкарово опровержение реализма, абсолютного идеализма и нигилизма в сутрах Веданты. Однако нет сомнения, что, взятое в целом, индусское миросозерцание если не нелогично, то, во всяком случае, алогично; но алогично именно в том смысле, что логика не подчиняет себе мышления, а, напротив, служит ему там, где оно в ней нуждается.

Это рассуждение из девятой главы небольшой книги Чемберлена, главы, симптоматично названной «Алогическое мышление». В следующей главе Чемберлен говорит, что в определенном, хотя и ограниченном смысле, логика может быть названа именно внешней стороной нашего мышления, его формой. Но, кроме того, существует еще материя мышления, которая, с этой точки зрения, образует его внутреннее содержание. У нас же, по примеру эллинов, создалась привычка подчеркивать форму; неизбежные противоречия мы стараемся упрятать вовнутрь, влагаем их в самую материю, где они не так бросаются в глаза. Индоариец же, наоборот, в своем мышлении выдвигает прежде всего материю, а потом форму. Оттого он и делает различие между внутренним, или истинным, знанием и тем «незнанием» (aвидья), которое касается именно логических форм, или, как выражается Шанкара, «всяких занятий над доказыванием и над доказуемым». Если я делаю здесь различие между знанием внутренним и знанием внешним, говорит Чемберлен, то, я думаю, для всякого ясно, что я выражаюсь символически. Без помощи этого символа мне было бы трудно выяснить одно из важнейших основных свойств индусского мышления. Это мышление не является спекуляцией ради спекуляции. Оно лишь повинуется внутренней побудительной силе, могучей моральной потребности. Высказаться по этому вопросу кратко и вместе с тем ясно — не легко; но я все-таки хочу попытаться это сделать. Существуют вещи, которые могут быть доказаны, и вещи, которые доказаны быть не могут. Когда ариец все свое мышление основывает на несокрушимой уверенности в моральном значении мира — своего собственного бытия и бытия всеобщего — то он строит свое мышление на «внутреннем познании», по ту сторону «всяких занятий над доказыванием». Эта «материя» не может быть получена из наблюдений над окружающей природой. И однако же мы видим, что индоариец, уже начиная с Ригведы, неизменно смотрит на всю природу как на нечто ему самому родственное и, следовательно, имеющее моральное значение. Сказывается это прежде всего на его мифологии, которая благодаря этому до того усложнена, что те боги, которые, прежде всего, олицетворяют явления природы, являются в то же время символами внутренних сил в человеческой груди. Как будто ариец чувствует в себе потребность извлечь и бросить миру все то, что шевелится в темных недрах его существа, и как будто потом великие явления природы — ясное небо, облака, огонь и т. д. — возвращаются тем же путем, по тем же наружу прорвавшимся из глубины лучам, вторгаются в грудь человека и таинственно шепчут ему: да, друг, мы то же, что ты! Отсюда эта странная безбоязненность в отношениях древних арийцев к их «богам». У них нет определенно выраженных представлений о подчинении, а говорится совершенно запросто о «двух народах». Вот здесь-то, в этом предрасположении строить свое миросозерцание, исходя из внутреннего к внешнему, и лежит зародыш неслыханного развития метафизической способности, зародыш всех великих произведений индоарийского мышления. Так, например, старый, неподдельный пессимизм индусов, их свойство распознавать страдание во всей природе — основано целиком на чувстве страдания в собственной груди; и отсюда оно уже распространяется на весь мир. Как метафизика имеет смысл только для метафизика, точно так же и сострадание может иметь смысл только для того, кто сам умеет страдать. Это и есть проектирование внутренних переживаний во внешнюю природу, ибо никакая наука в мире не способна доказать, что страдание существует, не может установить даже его вероятия. Страдание есть исключительно внутренний опыт.

Ивин А.А. Диалектика. От зарождения до триумфа и краха. Монография

Ивин А.А. Диалектика. От зарождения до триумфа и краха. Монография

В новой книге автора о диалектике развивается показавшая свою плодотворность идея о том, что диалектика не может пониматься как универсальная наука о развитии природы, общества и мышления. Диалектика является не одной из наук, а представляет собой особый стиль мышления, характерный для определенного типа культур, а именно коллективистических культур, подобных средневековой, коммунистической и др. Как только культура, породившая диалектику и обещавшая «рай на небесах» или «рай на земле», исчезает, «засыпает глубоким летаргическим сном» и диалектика. В этом плане она похожа на стили в искусстве (классицизм, романтизм, реализм, модернизм), исчезающие вместе с характерной для них культурой. В книге формулируется новая концепция истории человечества: двухполюсная, многофакторная, полилинейная, ритмическая история. Прослеживается эволюция диалектики от древности до наших дней. В развитие авторского понимания диалектики в книгу вводятся новые главы, посвященные построению диалектической логики как одного из фрагментов современной формальной логики и исторически неопределенному будущему коллективизма и диалектики.<br /> Книга, написанная простым и ясным языком, снабженная большим количеством примеров из современной и средневековой философии и истории, ориентирована

Внимание! Авторские права на книгу "Диалектика. От зарождения до триумфа и краха. Монография" (Ивин А.А.) охраняются законодательством!