Уход из жизни: социально-философский ракурс. Монография

Минеев В.В.

Возрастное ограничение: 12+ Жанр: Философия Издательство: Проспект Дата размещения: 20.01.2015 ISBN: 9785445875161 Язык: Объем текста: 249 стр. Формат: epub

Оглавление

От автора

Введение

Глава 1. Идеал естественной смерти

Глава 2. Прекращение существования: личный выбор и социальный институт

Глава 3. Диалектика рациональности и мифа в философско-танатологическом дискурсе

Заключение

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

Глава 1.
Идеал естественной смерти

Целесообразно различить три взаимосвязанных уровня формирования общенаучного понятия смерти: осмысление сущности (уровень философии); конкретно-научная концептуализация философских воззрений (уровень философско-танатологических, в частности, медико-философских, философско-правовых размышлений); эмпирические наблюдения и обобщения (уровень медицинской танатологии, психологии, эмпирической социологии, прикладной юриспруденции).

В словарях слово толкуется лаконично, но не однозначно. «Прекращение жизни» [1016. C. 599. 513. P. 2]. «Естественный конец всякого живого существа» [1012. C. 617]. «Прекращение жизнедеятельности организма, гибель его как обособленной целостной системы» [1014. C. 588]. «Необратимое прекращение жизнедеятельности» [1020. C. 133]. «Конец земной жизни» [1015. C. 233]. «Переход к вечной, к духовной жизни» [ibid.] Иногда разграничиваются два значения: «прекращение жизнедеятельности организма и гибель его» и «прекращение существования человека, животного» [1017. C. 152]. В качестве синонима «смерти» нередко указывается «смерть биологическая» [1020. C. 133].

На страницах академической печати дискуссии обычно начинаются с разбора «формальной дефиниции», предложенной Робертом Витчем: «Полное изменение статуса живого существа (entity), характеризующееся (characterised) необратимой утратой тех характеристик (characteristics), которые для него существенно (essentially) важны» [859. P. 25].

«Дефиниция» применима не только к человеку, но и к животному, растению, отдельному органу, клетке. Даже к неодушевленным предметам (к обществу, языку, научному проекту). «Метафорически» [859. P. 26].

Какие же характеристики «существенно важны» и как узнать, утрачены ли они «необратимо»? Ответ диктует «традиция». Витч сравнивает четыре альтернативных «концепта» смерти, формирующихся на основе философских суждений о природе «изменения» [859. P. 53]:

1) необратимая остановка потока «витальных флюидов», то есть крови и дыхания (локус — сердце и легкие);

2) необратимое отделение души от тела (гипотетический локус — эпифиз);

3) необратимая утрата способности к поддержанию целостности тела и к социальному взаимодействию (локус — головной мозг);

4) необратимая утрата сознания, способности к социальному взаимодействию (локус — неокортекс).

«Концепту» соответствуют определенные «критерии», «традиционные» (остановка кровообращения и дыхания), либо «современные» (отсутствие рефлексов, отсутствие реакции на раздражители, невосстанавливаемость дыхания, плоская энцефалограмма). «Критерий», в свою очередь, обретает законную силу лишь в комплексе со сложной методикой его практического применения (так, при гипотермии плоская энцефалограмма уже не служит признаком необратимой утраты сознания). Иногда говорят об «основаниях» (accounts) смерти, намеренно не уточняя, что имеется в виду: «концепт», «критерий» или то и другое сразу [506. Р. 6].

Третий и четвертый концепты принимают в расчет некроз тех или иных отделов головного мозга. Ряд теоретиков, в частности, Дуглас Уолтон, отстаивает целостно-мозговой концепт (и критерии): надежных процедур, подтверждающих гибель именно высших отделов, не выработано [872]. Оппоненты, в частности, Ролан Пуксетти, пропагандируют неокортикальный: того, кому мало гибели коры, в смерти пациента убедил бы лишь тотальный соматический некроз [747].

Каждый из концептов (и критериев) совместим с различными пониманиями сущности человека. Кэрэн Грэндстрэнд Гервайс сравнивает три «стратегии», «три конкурирующих рода анализа человеческой смерти» [520. Р. 45]. При «биологическом» подходе, варианты которого развиваются Лоренсом Беккером и Дэйвидом Лэмбом, смерть (какими бы ни были концепт и критерии) трактуется как необратимая утрата способности к выполнению органических функций, к поддержанию целостности организма [339. Р. 335—359. 625. Р. 144—153]; при «моральном», в фарватере которого движется мысль Ховарда Броди, — как исчезновение субъекта нравственных отношений, позволяющее объявить человека мертвым [364. Р. 187—196]; при «онтологическом», запатентованном Майклом Грином и Дэниэлом Уиклером, — как утрата тождества «лица» [536. Р. 105—133].

Витч призывает не навязывать одну модель всему обществу, не забывать о праве индивида на выбор [860. Р. 183—184]. Примерно в том же духе рассуждает Вартофски: не следует смешивать биологию человека, существа социально-исторического, с биологией прочих животных; наша смерть — это социально конституированный факт [874. Р. 219—222]. И предмет споров — «условия, при которых человек должен быть объявлен мертвым, а не сама смерть» [874. Р. 224]. Сегодня медицински ангажированный здравый смысл, а отнюдь не пресловутые оккультные учения, становится главным проводником мифологических представлений о жизни и смерти, каналом манипулирования индивидом. Сайферт справедливо негодует на двусмысленность понятий смерти и убийства [785. Р. 177]. Но опасна-то двусмысленность отнюдь не отсутствием однозначной мерки (такой мерки никогда не было, да она и ни к чему), а тем, что, как это ни странно, чревата окостенением понятия, открывает дорогу мифу. Так, мифологизируя убийство, общественное мнение готово осудить всякий акт отнятия жизни и, в то же время, перестает замечать новые, реальные угрозы свободе и достоинству человека.

Эволюцию представлений о конце жизни не объяснить простым приращением медико-биологических знаний. Как показывает Мартин Перник, проблемы, касающиеся определения смерти, досаждали медикам испокон веков: «Некоторые из самых трудных вопросов, касающихся смерти, выросли из вечной [выделено мной, — В. М.] проблемы различения смертей индивида, организма и различных частей тела» [723. Р. 41]. «И дефиниция, и диагноз смерти всегда были неопределенными. И всё же, в отдельные исторические периоды, такие как эпоха между 1740-ми и 1850-ми годами, а также десятилетия, наступившие после 1967 года, озабоченность и споры по поводу этой неопределенности необычно усиливаются» [723. Р. 60].

Нынешнее пробуждение интереса философов к разнообразным эмпирически наблюдаемым процессам, к конкретным социокультурным предпосылкам духовности, к телесной организации людей благоприятствует переносу акцента со «смерти» на «умирание».

Практически во всех языках наблюдается, во-первых, взаимозаменимость «смерти» и «умирания». Во-вторых, синкретизация трех многопланово сопряженных значений.

Трояко толкуется «смерть» в словаре Владимира Даля: «умирание», «разлучение души с телом» и «состояние отжившего» [1015. C. 233]. Американский аналитик Стивен Розенбаум пытается — без особого успеха — разграничить «умирание» (dying), «смерть» (death) и «бытие мертвым» (being dead): «...Умирание — это процесс, посредством которого некто приходит к бытию мертвым (comes to be dead), или процесс, при котором определенные причины вызывают чье-либо бытие мертвым (operate to bring about one’s being dead). Как таковое умирание имеет место в течение и в конце или недалеко от конца жизни... Время умирания может быть коротким или долгим» [769. P. 120]. Затем начинается штурм второго бастиона: «...Смерть — это, грубо говоря, время, в которое человек (person) становится умершим, и которое отличается от умирания, процесса, ведущего к смерти. Выражаясь метафорически, смерть — это портал между страной живых и страной мертвых, мост через Стикс» [769. P. 120—121].

Терминология искусственная, а потому малополезная. Впрочем, сам Розенбаум признаёт ее несоответствие обычному словоупотреблению (хотя беды в этом несоответствии почему-то не видит), сохраняющему за «смертью» все три значения. Он даже не исключает вероятность того, что смерть «занимает некоторую часть жизни», «имеет длительность» [ibid.]. Тогда что остается от предлагаемой схемы?! Ничего, кроме «моста через Стикс». Да еще «портала». Некорректно и противопоставление смерти-времени умиранию-процессу. Не лучше обстоит дело и с последним членом триады: «Бытие мертвым — это состояние, в котором человек оказывается (так сказать) после того, как умирает. ...[Оно] не является частью жизни личности. В обычном смысле. Хотя... является частью истории личности» [769. Р. 121]. Какого же рода реальность («история») прячется за «историей личности»? Можно ли с помощью дежурного неологизма устранить парадокс существования того, кто не существует по определению?

Еще один известный аналитик, профессор Массачусетского университета Фред Фелдмэн, сталкивает результативное и процессуальное значения слова «умирание». В первом случае («умирание-1») процесс завершится смертью. Во втором («умирание-2»), — дело до нее, возможно, не дойдет. Иной раз она вызвана внутренними факторами, заболеванием, а иной раз — мгновенным внешним воздействием (ударом, взрывом). Короче, на каждую дефиницию умирания у аналитика припасен казус, который ей не удовлетворяет [499. Р. 72—88]. Итоги впечатляют: «...Может показаться, что между смертью и умиранием-2 нет никакой связи. Однако... ...даже если нет никакой гарантии того, что имеется каузальная связь... между смертью и умиранием-2, есть концептуальная связь, пусть хрупкая, между концептом смерти и концептом умирания-2» [499. Р. 88]. «Поскольку жизнь и смерть загадочны, то и умирание — тоже» [499. Р. 86]. «...Смерть есть тайна» [499. Р. 225].

На области пересечения микро- и макроуровней конструирования умирания, на контексте общения ракового больного с врачами фокусирует усилия британский социолог Кирстен Костэйн Шоу (нам придется воспроизвести стилистические погрешности оригинала): ««Умирание» как социально конструируемый процесс при хроническом заболевании впервые определенно возникает для умирающего индивида в ситуации лечения. И для социолога, и для пациента сознание (awareness) умирания — главная забота, поскольку не может быть умирания в социальном смысле без осознания (до какой бы то ни было степени) умирания. Переопределение заболевания в терминах неизлечимости, или терминальности — двусмысленный (ambiguous) медицинский процесс во многих случаях, и эта двусмысленность ставит дефинициональные проблемы...» [843. P. 238]

Понятно, что неясность этиологии, диагноза, прогноза вынуждает собеседников вымарывать слово, звучащее, как приговор. И это усложняет коммуникативный поединок, в рамках которого просыпается самосознание умирающего. Биология пока не дала однозначного ответа ни на вопрос о механизмах старения, ни на вопрос о том, начиная с какого момента участь организма (в дикой природе) предрешена; зона же врачебной интервенции день ото дня расширяется. Во многом медицинская распасовка «процесса» совпадает с теологической: оттягивай конец и жди. Величать «процесс» «медицинским» не возбраняется. Однако осознание факта неотрывно от интерпретации. Интерпретация же отражает мировоззрение в целом (хотя сегодня оно действительно крайне медикализировано).

Мы акцентировали бы пять мировоззренческих, этико-философских альтернатив, предваряющих собственно медицинскую теорию умирания:

1) прелюдия к новой форме существования, либо плавное затухание, коллапс, завершение всего, чего бы то ни было;

2) неизбежное зло, побочный продукт счастливого пребывания на свете, либо ценность, уникальный шанс реализовать духовные потенции, преумножить знания, раскрепоститься, совершить подвиг, приобщить окружающих к состраданию;

3) доживание ничего не значащего отрезка времени, либо приближение к кульминации;

4) природная и социальная данность, либо предмет перманентного конструирования;

5) скольжение по инерции, ожидание (не исключающее ни психического созревания, ни материально-действенного сопротивления), либо проектирование финала, подготовка к внутреннему выбору или к поступку (к публичному оглашению секрета, символическому самосожжению, научному наблюдению, покаянию).

Не претендуя на владение колдовским искусством обращать слова в термины, ограничим объем понятия «умирание» процессами, явлениями, свойствами, обнаруживающими некоторую полярность, направленность к смерти. Различие между двумя ипостасями Танатоса (поддержим поэтический почин Розенбаума) носит скорее контекстуально-жанровый, чем логико-категориальный, характер. Девиз «умирание» указывает на предельную широту предмета исследования, а также теоретико-методологической базы. Издали умирание кажется мерным потоком, текущим в одном направлении — к Концу. Конец может мыслиться как «то, что придает жизни смысл», как «отделение души от тела», как «горизонт сознания». Но вслушаемся в шум потока... Умирание — это поле напряженного противоборства. Основному течению (к загробной жизни или к разложению в могиле, к вечной славе или к забвению, к угасанию сознания или к распаду мозга, к «целостно-мозговой» смерти или к «неокортикальной») сопротивляются встречные. В подавлении их и заключается мифологизация умирания, подчинение умирания застывшему образу смерти. Демифологизировать действительность можно, лишь непрерывно активизируя маргинальные мотивы, расшатывая быстро затвердевающие оппозиции, ускользая из расставленных сетей.

Умирание — в широком смысле слова — универсальный биологический, социальный, психологический, духовный процесс; цвет и вкус жизни, текущей по направлению к концу; форма общения и ценность.

Абстрагировавшись от различий между человеком и прочими существами, от взаимодействия молекулярно-генетического, клеточного, тканевого, организменного и популяционно-видового уровней организации, а также от игры биологического и социокультурного, дифференцируем пять темпоральных срезов, ступеней «умирания»:

1) состояние, по продолжительности сопоставимое с жизнью индивида, которая рано или поздно увенчивается смертью; атрибут жизни (почти то же самое, что «смертность»);

2) длительный дрейф, характеризующийся четко выраженной тенденцией к угасанию, то есть к нарушению всех функций, к ухудшению адаптационных свойств, к общему снижению жизнеспособности и постепенному возрастанию вероятности смерти (в данном значении неполным синонимом «умирания» выступает «старение»);

3) относительно непродолжительный драйв, обусловленный неизлечимой болезнью, занимающий дни, недели, а при некоторых заболеваниях месяцы, и оканчивающийся летальным исходом неминуемо, продолжается ли лечение или нет (в англоязычных странах зовется «терминальным состоянием», или «терминальным заболеванием» [373. Р. 201]);

3а) регресс, затягивающийся иногда на годы и наблюдающийся при персистентном вегетативном состоянии, болезни Альцгеймера, некоторых формах рака, параличах;

4) скоротечный процесс, непосредственно предшествующий биологической смерти (синонимы: «агония», «кончина», «смерть»);

5) момент прекращения жизни (синоним — «смерть»).

Умирание гетерохронно и гетеротопно. Темпоральные параметры того или иного среза, равно как и адекватная стратегия противодействия, определяются конфигурацией биологических факторов, коррелирующих с факторами социальными: старение требует профилактических мер, а терминальное состояние — радикальных методов. Терминальное состояние, умирание в узком смысле слова, является критическим срезом, как в социально-историческом плане (передний край науки, пролог изменений социологического, демографического порядка), так и в том, что касается персонального выбора.

В разгар научно-технической революции и формирования комплекса специфических социальных, этических, правовых и теологических проблем (см. Введение) парадигма, опирающаяся на жесткую оппозицию «жизнь-смерть» и на постулат о монолитическом «естественном» (то бишь стихийном) событии, утрачивает свежесть. «Смерть» оказывается гетерогенным этико-политико-биолого-метафизическим конструктом (протянувшимся вдоль осей многомерной системы координат), мозаикой разнообразных альтернатив. Дифференцируем важнейшие из них:

1) единая смерть (имеющая множество аспектов) — кластер более или менее совпадающих по времени смертей (тела, мозга, коры, психики, самосознания, субъекта прав);

2) сущность (обычно в случае эссенциалистского понимания смерти дефиниция предпосылается концепту и критериям) — пучок явлений (обычно в случае нон-эссенциалистского понимания смерти дефиниция выводится из концепта и критериев);

3) распад организма в целом (возможно, вследствие гибели одной из его частей, например, головного мозга) — распад одной из частей организма (возможно, ведущий к гибели организма в целом);

3а) дезинтеграция комплекса души и тела — дезинтеграция одного из элементов комплекса;

4) прекращение существования биологического организма — прекращение существования личности (лица, субъекта);

5) прекращение психического процесса — прекращение физиологического процесса (то есть разрушение физического субстрата психики);

6) исчезновение некоторого самотождественного онтологического субъекта — уничтожение памяти, самосознания;

7) конец животного — конец человека;

8) явление и сущность организменного порядка — явление, сущность которого раскрывается лишь на надорганизменном (популяционном, биосферно-биоценотическом) уровне;

9) внешний темпоральный предел — событие внутри истории личности (лица, субъекта, души, сознания);

10) событие необратимое — событие обратимое (клиническая смерть, воскресение);

11) событие однократное — событие повторяющееся («вторая смерть», реинкарнация);

12) процесс — момент (например, «условная точка»);

13) явление эволюционирующее — явление неэволюционирующее явление;

14) конец всякого существования — переход к иной форме существования;

15) явление естественное — явление неестественное (либо вошедшее в мир через грех, либо эволюционно уже не оправданное, либо наступающее раньше срока);

Минеев В.В. Уход из жизни: социально-философский ракурс. Монография

Минеев В.В. Уход из жизни: социально-философский ракурс. Монография

Предпринимается попытка установить существенную связь между казалось бы разнородными явлениями, касающимися ухода человека из жизни, и, таким образом, продвинуться – насколько возможно – от их описания к объяснению. В основание подхода положены представления о творческой природе человека и об общественно-исторической практике. В книге характеризуется современный этап эволюции философско-танатологической науки, преодолеваются некоторые стереотипы, устоявшиеся в танатологической литературе, переосмысливается идеал естественной смерти, раскрывается диалектика неприятия конечной перспективы существования и примирения с нею, развиваются представления о терминальном выборе личности, а также об общецивилизационном терминальном выборе, выступающем условием свободной истории человечества.<br /> Для философов, антропологов, историков, социологов, культурологов, психологов, деонтологов, танатологов, правоведов. Материал может быть использован при разработке учебных курсов.

Внимание! Авторские права на книгу "Уход из жизни: социально-философский ракурс. Монография" (Минеев В.В.) охраняются законодательством!