Книги

Страсти у трона

Павленко Н.И.

Возрастное ограничение:

Жанр:

История

Издательство:

Проспект

Дата размещения:

21.08.2017

ISBN:

9785392263486

Язык:

Объем текста:

337 стр.

Формат:

epub

Глава 5.
Елизавета Петровна

1. Путь к короне протяженностью в 11 лет

Дворцовый переворот в пользу Елизаветы Петровны отличали от предыдущих как минимум четыре особенности. Едва ли не главная из них состояла в том, что к захвату власти готовились заранее и в глубокой тайне. Переворот осуществлялся в форме заговора военных, возглавляемого самой Елизаветой. Если раньше перевороты походили на импровизацию, во время которой исполнители действовали от имени претендента на престол, то теперь сама претендентка двинулась во главе заговорщиков в рискованный поход за короной.

Особенность вторая – социальный состав участников. Как и прежде, главным действующим лицом были гвардейцы. Но как разительно отличалась гвардия времен Петра Великого от той, которая была в эпоху, когда престол заняла его дочь! При Петре в гвардейских полках служили преимущественно дворяне; теперь же усилиями Бирона и Миниха, стремившихся максимально обезопасить себя от дворянских притязаний на трон, в гвардии заметно вырос удельный вес крестьян и горожан. Анализ состава заговорщиков в пользу Елизаветы подтверждается словами современника о том, что они «все люди простые, мало способные сохранять столь важную тайну». По подсчетам Е. В. Анисимова, из 308 гвардейцев, причастных к воцарению Елизаветы, дворянами являлись только 54 человека, или 17,5%; остальные – выходцы из крестьян, горожан, разночинцев и пр. Из этого, разумеется, не следует, что дочь Петра, возведенная на престол усилиями преимущественно крестьян, стала крестьянской императрицей. Это явление наглядно показывает решающее влияние на перевороты военной организации, а не социального фактора: офицерский корпус был по преимуществу дворянским, остальная же масса всего лишь проявляла повиновение, обусловленное воинской дисциплиной.

Третья отличительная черта переворота состояла в его антинемецкой направленности. Время, когда у кормила власти находились Бирон, Остерман, Миних и Брауншвейгская фамилия, способствовало пробуждению национального самосознания. Имя Елизаветы Петровны становилось символом русского начала и восстановления величия России, частично утраченного после Петра Великого. Переворот положил конец немецкому засилью и вызвал ликование, выплеснувшееся далеко за пределы гвардейских казарм.

Четвертая особенность заговора заключалась в активном участии в нем иностранных государств, заинтересованных в смене ориентации внешней политики России. В свержении Брауншвейгской фамилии были прямо заинтересованы Швеция и Франция. Эти державы не только частично субсидировали переворот, но и пошли дальше: накануне событий Швеция объявила России войну.

Это обстоятельство, с одной стороны, свидетельствует об отсутствии политической стабильности, о слабости правительства, позволившей европейским странам без большого риска для себя вторгаться в сферу, в которую подлинно суверенные государства не должны допускать никого. С другой стороны, это вмешательство следует рассматривать и как свидетельство возросшего влияния России на европейские дела, к которому, в отличие, скажем, от XVII века, чужеземные дворы не могли относиться равнодушно. Это означало, что основы превращения России в мировую державу, заложенные при Петре Великом, стали давать реальные результаты. Теперь перейдем к изложению конкретного хода событий.

В свое время мы уже отмечали, что в молодости Елизавета Петровна была равнодушна к власти и не претендовала на корону ни после смерти своей матушки, ни после смерти своего племянника и не составила конкуренции герцогине Курляндской при восшествии ее на престол. В царствование Анны Иоанновны, хотя Елизавета по-прежнему не проявляла никаких признаков честолюбия, ее положение изменилось в худшую сторону: дочь Петра наряду с его внуком Петром Федоровичем (сыном Анны Петровны и герцога Голштинского) располагали большими правами на трон, чем императрица, избранная Верховным тайным советом.

Однако будущий Петр III, «чёртушка», как называла его Анна Иоанновна, жил в далеком Киле и не представлял непосредственной угрозы для императрицы. Елизавета Петровна же находилась под боком, и Анна вынуждена была не спускать с нее глаз. Впрочем, утвердившись на троне, последняя убедилась, что ее двоюродная сестра не проявляет к короне никакого интереса.

Тем не менее близких отношений между ними не было – причина коренилась в несхожести женских характеров. Угрюмую и некрасивую Анну, конечно же, одолевало чувство зависти как к внешности Елизаветы, так и к ее умению непринужденно держаться на раутах и увеселениях. Елизавета, видимо, инстинктивно чувствовала эту неприязнь и старалась показываться при дворе как можно реже. Императрица демонстрировала свое превосходство высокомерным отношением к цесаревне и сокращением ассигнований на ее содержание – Елизавета постоянно испытывала нужду в деньгах, ибо обладала особым даром их проматывать.

Дочь Петра оставалась равнодушной к трону до тех пор, пока императрица не выдала замуж свою племянницу герцогиню Мекленбургскую за принца Брауншвейгского Антона Ульриха. Цесаревна увидела в потомстве от этого брака претендентов, напрочь перекрывавших ей путь к трону. Ту же цель преследовало и намерение императрицы выдать Елизавету замуж за брата Антона Ульриха. Эти планы не только нарушали данный цесаревной обет безбрачия, но и понуждали ее к выезду за пределы России, что также лишало ее прав на престол.

В результате политическая активность Елизаветы в конце 30-х – начале 40-х годов резко возросла. Решимости Елизаветы Петровны действовать способствовал, не желая того, и Остерман, заявление которого османскому послу стало ей известно. Остерман, согласно донесению Шетарди от 26 сентября 1741 года, сказал послу, что в случае смерти Иоанна Антоновича императрицей будет объявлена правительница. Для того чтобы всеобщий ропот вельмож против немецкого засилья приобрел организационные очертания, требовалось имя, способное сплотить вокруг себя национальные силы. И лучшей кандидатурой на эту роль стала «дщерь Петрова», единственная представительница русского начала в династии Романовых.

Началось с невинных подражаний великому родителю, в свое время не отказывавшему гвардейцам в просьбе стать крестным отцом их детишек. Общительная и обаятельная Елизавета Петровна продолжила эту традицию, да столь усердно, что в ее дворце постоянно толпились гвардейцы-кумовья, имевшие к ней свободный доступ. Когда французский посол де ла Шетарди явился поздравить цесаревну с Новым годом, он наблюдал удивительную картину. Если верить его донесению от 6 (17) января 1741 года, «сени, лестница и передняя наполнены сплошь гвардейскими солдатами, фамильярно величавшими эту принцессу своей кумой». Популярности Елизаветы способствовало и то, что она приглашала офицеров отобедать вместе с нею в ее загородной резиденции, близ которой был расквартирован Ростовский полк.

И все же Елизавета Петровна не стала бы готовить переворот без настойчивых внушений извне. Советы подобного рода давал ее личный врач француз Лесток. Еще в 1730 году он предлагал ей домогаться трона, но услышан не был. Теперь же риск потерпеть поражение в схватке за трон был сведен к минимуму.

Подготовка к перевороту не относилась к непроницаемым тайнам. В заговоре участвовали десятки людей, а рядовые гвардейцы отличались болтливостью: вчерашние неграмотные мужики не имели понятия о конспирации и не подозревали, сколь жестокая кара ожидает их в случае провала заговора. Примечательно, что далеко не все организаторы переворота умели хранить тайну. К их числу принадлежал и Лесток, по отзыву Манштейна, «самый ветреный человек в мире и наименее способный что-либо сохранить в тайне». Он, где только можно, извещал петербуржцев об ожидаемых переменах на троне. К тому же хирург был отчаянным паникером. «При малейшем шуме на улице, – свидетельствовал де ла Шетарди, – он кидался к окну и считал себя уже погибшим».

Но и в этих условиях Анна Леопольдовна не оценила надвигающейся опасности. Кто только не предупреждал ее об угрозе быть свергнутой! Ее фаворит Линар считал необходимым отправить Елизавету в монастырскую келью. Возлюбленная не согласилась. Тогда Линар предложил выслать из России французского посла. Однако правительница побоялась испортить отношения с Францией, и де ла Шетарди остался в Петербурге.

Граф Остерман со второй половины тридцатых годов был прикован к постели подагрой. Острое предчувствие беды заставило Андрея Ивановича решиться на отчаянный поступок: он велел одеть себя и отнести в покои правительницы, чтобы убедить ее принять меры против заговорщиков. Анна Леопольдовна не вняла советам и вместо серьезного разговора принялась показывать Остерману новые наряды для младенца Иоанна Антоновича.

Еще один сигнал бедствия исходил от графа Левенвольде, отправившего Анне Леопольдовне тревожную записку. Прочтя ее, правительница изрекла: «Спросите графа Левенвольде, не сошел ли он с ума?». На следующий день при встрече с ним она сказала: «Все это пустые сплетни, мне самой лучше, чем кому-нибудь другому, известно, что царевны нам бояться нечего». На Анну Леопольдовну не подействовали даже пророческие слова австрийского посла Ботта: «Вы находитесь на краю бездны; ради Бога спасите себя, императора и вашего супруга». Кстати, даже супруг, человек недалекий, рекомендовал правительнице арестовать Лестока (вероятно, по внушению Остермана). Наконец, Анне Леопольдовне было известно содержание манифеста шведского генерала Левенгаупта, объявившего подданным Брауншвейгской фамилии, что Швеция объявила войну России ради освобождения ее от немцев.

Поведение правительницы объяснить трудно. Ясно одно: Анна Леопольдовна была уверена, что расположила к себе Елизавету Петровну дорогими подарками ко дню ее рождения и распоряжением выдать ей 40 тысяч рублей для погашения долгов. За сутки до переворота, 23 ноября 1741 года, Анна Леопольдовна затеяла разговор с цесаревной, оставивший у собеседниц противоречивые чувства. Во время куртага правительница встала из-за карточного стола и пригласила Елизавету Петровну в другую комнату, чтобы сообщить ей о готовящемся перевороте и поступившем к ней совете арестовать Лестока.

На удивление, цесаревна во время разговора проявила и выдержку, и незаурядное актерское мастерство. На упреки Анны Леопольдовны она смиренно ответила, «что никогда не имела в мыслях предпринять что-либо против нее или против ее сына», и заверила, что верна присяге, а вопрос арестовать Лестока или нет – во власти самой правительницы. По одним сведениям, собеседницы настолько расчувствовались, что пролили слезы умиления; по другим – они возвратились в зал в состоянии крайнего расстройства и возбуждения. Как бы там ни было, но одна из них убедилась в отсутствии козней для императора – ее грудного ребенка (и ее самой); другой же стало ясно, что с переворотом медлить не следует: правительница в любой момент может опомниться и принять ответные меры – и тогда уж Елизавете Петровне несдобровать.

Анна Леопольдовна допустила целую серию грубейших ошибок. Но и ее собеседница проявила себя отнюдь не с лучшей стороны. Как всякая нерешительная натура, она откладывала активные действия «на потом», в частности на 6 января 1742 года, когда на невском льду должны были быть построены полки столичного гарнизона, в том числе гвардейские, и уж тогда она обратится к ним с призывом поддержать ее законные права на престол.

Этот план был негоден уже потому, что исходил из ошибочной посылки, что все откликнутся дружно и цесаревна превратится в императрицу в мгновение ока. Возможность сопротивления хотя бы части войск при этом исключалась.

Беседа с правительницей подвигла Елизавету Петровну к решительным действиям (не стоит исключать и открывшуюся возможность ареста Лестока – тогда раскрытие заговора стало бы более чем реальным). К этому шагу при каждой встрече решительно склонял цесаревну и де ла Шетарди.

Маркиз тонко подметил душевное состояние Елизаветы в месяцы, когда надлежало преодолеть колебания и принять решение. В депеше от 21 апреля 1741 года Шетарди писал: «Есть минуты, когда, помня только о своем происхождении, она думает, что у нее есть мужество, но вскоре ей приходит в голову, что она ничем не защищена от катастрофы, и мысль видеть себя схваченную и удаленную в монастырь на всю оставшуюся жизнь погружает ее в состояние слабости».

Решимости Елизаветы способствовали еще два обстоятельства. 24 ноября 1741 года, на следующий день после беседы с правительницей, стало известно, что Преображенский полк, опору заговорщиков, велено отправить на театр военных действий против Швеции. Во-вторых, цесаревна узнала, что Анна Леопольдовна намеревалась объявить себя императрицей. Свергать императрицу во много крат сложнее, чем правительницу, – в этом случае нарушалась присяга в верности не безгласному ребенку, лежавшему в колыбели, а полноценной обладательнице императорской короны.

Елизавете Петровне прибавило решительности и воспоминание о двух рисунках: на одном из них Лесток, хорошо знавший свою пациентку, изобразил ее с императорской короной на голове; на обороте этого листа цесаревна была нарисована в монастырском одеянии, в келье, а возле нее размещались инструменты для пыток, колесо для казни и виселица. Цесаревне врезались в память слова доктора, прокомментировавшего рисунки: «Ваше императорское величество должны избрать: быть ли вам императрицей или отправиться на заточение в монастырь и видеть, как ваши слуги погибают в казнях».

Не приходилось сомневаться, что жизнерадостная Елизавета Петровна предпочтет монастырской келье императорскую корону. В ночь на 25 ноября цесаревна села в сани и в сопровождении Лестока и Воронцова отправилась добывать императорский трон в казармы Преображенского полка. Обращаясь к поджидавшим ее гренадерам, она спросила:

– Вы знаете, кто я, хотите следовать за мной, готовы ли вы умереть со мной, если понадобится?

Далее следовала взаимная клятва:

– Я клянусь этим крестом умереть за вас; клянитесь и вы сделать то же самое для меня.

После этого гренадеры, которых первоначально насчитывалось человек тридцать, во главе с Елизаветой отправились в Зимний дворец. По мере приближения к цели толпа стала расти, подобно снежному кому, и достигла 300 человек.

Дворцовый караул в ответ на вопрос: «Хотите ли вы следовать за дочерью Петра I?» – присоединился к заговорщикам. Затем гренадеры бесшумно вошли в покои, где безмятежно спали правительница и ее супруг принц Брауншвейгский, грудной младенец император и фрейлина Менгден. Одновременно были приняты меры для ареста фельдмаршала Миниха с сыном, кабинет-министра графа Остермана и президента Коммерц-коллегии Менгдена (отца фрейлины). Все обошлось без шума и сопротивления. Лишь Остерману довелось отведать гвардейских кулаков, но он подставился сам, произнеся какие-то неодобрительные слова в адрес Елизаветы. Побили и фельдмаршала, но по другой причине – в армии его не любили.

О случившемся известили вельмож. Один из них – сенатор Яков Петрович Шаховской поведал в своих записках о том, как его, только что погрузившегося в глубокий сон, громким стуком в ставню разбудил сенатский экзекутор и предложил немедленно отправиться во дворец цесаревны.

Далее следует бесхитростный рассказ сенатора о том, как он вскочил с постели и попытался выяснить у экзекутора, по какому поводу его срочно вызывают. Но того и след простыл. В «смятении духа» сенатор направился во дворец, по дороге размышляя, не спятил ли с ума экзекутор. Увидев толпы людей, двигавшихся в ту же сторону, что и он, Шаховской решил, что произошло нечто чрезвычайное. Появившись во дворце, он тщетно пытался выяснить причину своего вызова: никто ничего не знал. Рассказ Шаховского еще раз подчеркивает важнейшую роль гвардии в перевороте – первые чины империи и понятия не имели о событиях в Зимнем дворце, даже не догадывались о них.

Утром 25 ноября полки столичного гарнизона, построенные перед Зимним дворцом, присягали новой императрице – Елизавете Петровне. Со времени смерти Анны Иоанновны прошло чуть больше года, но это была уже третья перемена на троне и третья присяга.

В тот же день в наспех составленном Манифесте была дана краткая и далекая от истины интерпретация происшедшего. Население убеждали, что якобы «все наши как духовного, так и светского чинов верные подданные, а особливо лейб-гвардии нашей полки всеподданнейше и единогласно нас просили... отеческий наш престол всемилостивейше воспринять соизволить». Второй Манифест с более обстоятельной мотивировкой прав Елизаветы на трон обнародовали 28 ноября. В нем было сказано, что после смерти Петра II единственной законной наследницей являлась Елизавета Петровна, но Остерман скрыл «Тестамент» ее матери Екатерины Алексеевны. Тот же Остерман сочинил духовную, подписанную смертельно больной Анной Иоанновной, противозаконно завещавшей трон Брауншвейгской фамилии.

Начались пожалования активным участникам переворота, а также следствие и суд над противниками Елизаветы. Императрица выказала расположение прежде всего к гренадерам Преображенского полка. Еще 25 ноября они просили ее: «Ты, матушка, видела, как усердно мы сослужили тебе свою службу; за это просим одной награды – объяви себя капитаном нашей роты и пусть мы первые присягнем тебе».

Елизавета согласилась, но этим ее милости не ограничились. Под Новый, 1742 год трем гвардейским, а также Конному и Ингерманландскому полкам было велено выдать значительные суммы для раздачи офицерам и солдатам. Гренадерская рота получила новое наименование – лейб-компания. Лейб-компанцев недворян императрица возвела в дворянское достоинство и пожаловала каждому из 258 рядовых по 29 душ крестьян. В сентябре 1742 года был учрежден герб лейб-компании с надписью «За верность и ревность».

Милостями были одарены и лица, игравшие ключевые роли в перевороте. Лесток стал директором Медицинской коллегии с годовым жалованьем в семь тысяч рублей и получил усыпанный бриллиантами портрет императрицы. Воронцова, братьев Шуваловых и Балка, занимавших при дворе цесаревны должности камер-юнкеров, Елизавета возвела в камергеры. Фаворита Алексея Григорьевича Разумовского императрица пожаловала чином действительного камергера, а 5 февраля 1742 года вручила ему орден св. Анны.

Из ссылки и заключения были возвращены Василий и Михаил Владимировичи Долгорукие, а также осужденные по делу Волынского Федор Соймонов и Платон Мусин-Пушкин. Детям Волынского вернули конфискованные имения их отца.

74-летний В. В. Долгорукий (1667–1746) за десять лет пребывания в Нарвской тюрьме изрядно одряхлел. Тем не менее Елизавета назначила его президентом Военной коллегии и вернула ему княжеское достоинство, чин фельдмаршала и ордена.

Специальная комиссия вела следствие над взятыми под стражу государственными преступниками: Остерманом, Минихом, Левенвольде, Менгденом и другими. Строго говоря, следствие носило формальный характер. Оно было нацелено не на выяснение истины и степени виновности каждого из находившихся под стражей, а на подтверждение обвинения, высказанного до начала следствия в Манифесте о восшествии на престол Елизаветы Петровны. В нем Остерман обвинялся в сокрытии завещания Екатерины I, по которому принцесса Елизавета имела право на занятие престола, а Миних – в назначении Бирона регентом, а затем Анны Леопольдовны – правительницей. Тем не менее императрицу одолевало чисто женское любопытство. Она проявляла живейший интерес к следствию – оно заседало в одном из дворцовых покоев, так что Елизавета могла, сидя за перегородкой, все видеть и слышать и даже в случае нужды давать тайные приказания секретарю комиссии.

Самой значительной личностью среди подследственных был Андрей Иванович Остерман. На этот раз ему не удалось выйти сухим из воды. Похоже, тонкий нюх, которым он долгие годы владел, изменил ему, и он не успел своевременно лечь в дрейф. О том, что на душе Андрея Ивановича было неспокойно, имеется прямое свидетельство Финча: 14 ноября 1741 года, за несколько дней до переворота, английский дипломат доносил о намерении Остермана пережить бурю за пределами России. Граф, «чувствуя отвращение к неприятному положению», в котором он оказался вследствие «непрочности трона», добыл свидетельства четырех лучших врачей о совершенной необходимости ему для поправления здоровья «немедленно уехать в Спа и пользоваться тамошними водами».

Что Андрей Иванович страдал подагрой и нуждался в лечении – бесспорная истина. Но верно также, что выбор времени для поездки за рубеж был не случаен, ибо болезнь давала о себе знать несколько лет. Объяснение планов Остермана содержится в следующем суждении Финча: «Я никогда не поверю, чтобы он отправился в путь, пока не уверится, что доверие к нему не утрачено совершенно». Быть может, у Андрея Ивановича теплилась надежда, что буря и на этот раз минует его.

17 января 1742 года жителей новой столицы барабанным боем оповестили об ожидавшейся на следующий день экзекуции над осужденными. Утром 18 января Остермана повезли из Петропавловской крепости к эшафоту на Васильевском острове в санях, запряженных одной лошадью. Остальные подсудимые следовали пешком.

Четыре солдата подняли Остермана и внесли на эшафот, где ему был зачитан приговор. При сопоставлении «вин» Остермана, изложенных в приговоре, с обвинениями против него, перечисленными в Манифесте 28 ноября, создается впечатление, что следствие никаких новых доказательств не обнаружило: решения комиссии были изначально запрограммированы. Такова была судебная практика не только XX, но и XVIII века.

По свидетельству английского посланника Финча, Остерман выслушал приговор спокойно и с непокрытой головой. После его прочтения палач положил голову преступника на одну из плах, расстегнул камзол и старую ночную рубашку... Но вместо отсечения головы был зачитан указ императрицы о замене смертной казни ссылкой. Солдаты вновь уложили графа на носилки. Он проявил удивительное спокойствие, произнеся единственную фразу: «Пожалуйста, отдайте мне мой парик и шапку». Получив то и другое, он с невозмутимым видом застегнул камзол и рубашку.

По-иному вел себя Миних – человек позы, он любил бравировать отвагой, рисоваться. В отличие от Остермана, отрастившего бороду, он выглядел опрятно одетым и тщательно выбритым, «держался с видом прямым, неустрашимым, бодрым, будто бы во главе армии или на параде». В разговоре с солдатами-стражниками он напомнил им, что «они видели его храбрым перед неприятелем. Таким же будут видеть его и до конца». Ему тоже вместо четвертования была объявлена ссылка.

Заметим, что во время следствия фельдмаршал вел себя отнюдь не так «бодро, неустрашимо». Рыцарских качеств он не проявил. Там, где можно было уклониться от признания вины, он немедленно отрицал обвинения в свой адрес. Признания следовали лишь после очных ставок, когда запирательство становилось бессмысленным. Приведем несколько примеров.

Общеизвестна активная роль Миниха в назначении Бирона регентом. Тем не менее фельдмаршал, зная, что Бирона услали за тридевять земель, в Пелым, настойчиво твердил, что «у него с ним, с регентом, умысла и тайного согласия в противность государственной пользы не было, и он к нему прямо конфиденции не имел».

Отрицал Миних и обвинение в том, что он, явившись во дворец, чтобы взять Бирона под стражу, объявил караулу, что действует ради вручения короны Елизавете Петровне. Поначалу он показал: «Об имени ее императорского высочества императрицы Елизаветы Петровны и о герцоге Голштинском ничего он тогда не упоминал». После очных ставок под напором показаний очевидцев он признал, что «такие слова, как они показывают, о государыне императрице Елизавете Петровне и принце Голштинском он тогда, как ныне упоминает, говорил». Как тогда было принято, Миних сослался на слабую память. Он признал, что по повелению Анны Иоанновны организовал слежку за цесаревной, но «за беспамятством» утаил, что одному из соглядатаев велел нанимать извозчиков, чтобы ездить вслед за ней.

Серьезные обвинения были предъявлены Миниху как полководцу, командовавшему русской армией в двух войнах: за польское наследство и русско-турецкой. Ему ставилось в вину, что он начинал сражения без консультаций с генералитетом, отчего войска несли тяжелые потери, размер которых он скрывал; что он продвигал по службе иностранцев в ущерб русским офицерам, часто применяя по отношению к последним штрафные санкции и наказания как к рядовым до полковника включительно. Миних признал, что без суда и следствия подвергал русских офицеров штрафам и истязаниям («признавается виновным и просит милостивого прощения»). Остальные обвинения Миних отрицал, причем делал это неуклюже, чем вызвал раздражение у всех, кто знакомился с его показаниями, в том числе и у Елизаветы.

Почему он не показал генералам составленной им диспозиции атаки Гагельберга (война за польское наследство)? Потому, что «уповал, что оная [диспозиция] была учинена порядочно». Почему скрыл подлинные потери при штурме этой крепости? Ответ: из-за «своей о том уроне печали».

Темной выглядит история с бегством польского короля Станислава Лещинского из Данцига. Миних хвастливо заявил в донесении ко двору, что из города незамеченной не выйдет даже мышь. В действительности удалось бежать даже королю, переодевшемуся в крестьянское платье. Следствие подозревало фельдмаршала в причастности к побегу Лещинского: «Для чего ты из Данцига упустил, с кем в том имел согласие, каким порядком оное происходило и что ты себе за то получил?» Миних, разумеется, отпирался, но свидетель показал, что сторонники короля Станислава тайно навещали фельдмаршала.

Малодушно вел себя Левенвольде – недалекий, но надменный красавец, фаворит Екатерины I, а затем любовник Натальи Лопухиной. Князь Шаховской, отправлявший заключенных в ссылку, войдя в казарму, где находился Левенвольде, обнаружил опустившегося, взлохмаченного, неряшливо одетого арестанта, «обнимавшего мои колени весьма в робком виде».

Чтение приговора принуждает напомнить еще одну немаловажную деталь: позиция судей, сочинявших его, была обусловлена не только Манифестом 28 ноября, но и личным отношением императрицы к главным обвиняемым – Остерману и Миниху. Торжествуя победу, Елизавета, конечно же, не забыла о пакостях, ранее чинимых ей Андреем Ивановичем. Тому она как-то велела передать:

Купить

Внимание! Авторские права на книгу "Страсти у трона" (Павленко Н.И.) охраняются законодательством!

Страсти у трона

Оглавление

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

Глава 5.
Елизавета Петровна

1. Путь к короне протяженностью в 11 лет

ЛитГид

Помощь

Книги

ЛитГид в соцсетях

Страсти у трона

Оглавление

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

Глава 5.Елизавета Петровна

1. Путь к короне протяженностью в 11 лет

ЛитГид

Помощь

Книги

ЛитГид в соцсетях

Глава 5.
Елизавета Петровна