|
|
ОглавлениеГлава 1. Рождение и смерть либерализма Реформа высшей школы Временного правительства Глава 4. Прерванный полет. Роль студенчества в революционных событиях 1917 г. Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгуГлава 2. |
||||||||||||||||||||||||||||
| Выходцы |
Универ-ситеты |
Технические институты |
| Из потомственных дворян Из личных дворян, чиновников и обер-офицеров Из духовенства Из потомственных и личных почетных граждан Из купцов Из мещан Из крестьян и казаков Дети лиц свободных профессий (врачей, юристов, художников и пр.) Из иностранцев |
33,4 22,4 16,2 3,2 4,7 9,7 2,8 4,7 2,7 |
26,4 23,2 4,8 8 6,4 21,6 4,8 4 0,8 |
Демократизация состава профессорско-преподавательского корпуса обуславливалась сословно-классовыми сдвигами студенческого контингента, из рядов которого неизменно рекрутировались преподаватели и профессора. Однако здесь процесс этот происходил гораздо медленнее, чем в студенческом сообществе. По заключению, сделанному В. Р. Лейкиной-Свирской и А. Е. Ивановым это обуславливалось как более жесткими охранительными препонами на пути разночинцев в высшую школу, так и трудностями научной карьеры, которая требовала серьезных умственных и физических сил, а также материальных средств, но взамен отнюдь не давала столь быстрой карьеры, как, скажем, военная или чиновничья служба. Не приносила научно-педагогическая деятельность и особых материальных благ. Поэтому карьеру ученого избирали, прежде всего, те, для кого наука представлялась единственным жизненным призванием, что превращало профессоров и преподавателей в бессословную профессионально-корпоративную группу.
Профессорско-преподавательский корпус высших учебных заведений формировался из оставленных при университетах «профессорских стипендиатов», как правило, выпускников тех же университетов. Основными квалификационными работами считались магистерские и докторские диссертации. Первая из них давала право на занятие педагогической должности приват-доцента, вторая — экстраординарного и ординарного профессора. Для получения степени магистра необходимо было сдать устное испытание по специальности и публично защитить диссертацию. Для получения степени доктора требовалась публичная защита докторской диссертации. На медицинских факультетах существовала лишь степень доктора.
В условиях дефицита преподавательских кадров в вузах приват-доцентами могли становиться лица, не обладавшие учеными степенями, но известные своими научными публикациями и научно-практическим опытом. Не требовалось научной степени и для других младших преподавателей, лекторов, прозекторов, ассистентов и др. Хотя для получения профессуры требовалась защита докторской диссертации, но профессорами иногда становились и лица, имевшие только степень магистра. В этих случаях к званию профессор добавлялась аббревиатура «и. д.» (исполняющий должность), но никаких ограничений в правах она не давала. Иногда к защите докторских диссертаций допускались лица, не имевшие степени магистра, но прославившиеся своими научными трудами.
Большинство «оставленных при университетах» не получало помощи от государства и не имело недвижимости, приносящей доход, их достаток складывался только из оплаты их преподавательского труда (за исключением профессоров медицины, имевших частную практику). Время приготовления к защите диссертации для тех, кто не имел других доходов, превращалось в сущую аскезу. На такую жертву были готовы не многие. Поэтому высшая школа, да и вся российская наука испытывала серьезный дефицит в научных и педагогических кадрах.
Материальное обеспечение не устраивало ни профессоров, ни младших преподавателей вузов, подогревая отчасти их оппозиционные настроения. Среднегодовой доход ординарных и экстраординарных профессоров составлял от 4 до 5 тыс. руб., и от 1,5 до 3 тыс. руб. имели младшие преподаватели, что было меньше, чем у многих учителей средних школ. Жестокий экономический кризис, вызванный войной и революцией, естественно, сказался и на материальном положении преподавателей высшей школы. Профессор И. М. Гревс писал по этому поводу в 1917 г.: «специальные средства высших школ превратились в жалкие крохи… Люди умственного труда несут здесь свой ответственный долг, живя в серьезных материальных затруднениях при нормах содержания, не соответствующих создавшимся условиям существования». В 1917 г., несмотря на инфляцию, оклады преподавателей высших школ так и остались без изменения по сравнению с 1895 г.
Профессор Петербургского университета, известный русский историк Н. И. Кареев, посвятивший всю свою жизнь изучению Французской революции, только благодаря российской инфляции сумел постичь некоторые аспекты революции во Франции. «Мне всегда казалось маловероятным, и я даже как бы не верил, что во время Французской революции за чашку кофе приходилось платить сотни или тысячи ливров. Я готов был видеть в этом одно из бывающих нередко преувеличений… Я… просто не понимал, как могла существовать такая невероятная дороговизна, и как с нею справлялось население. Здесь была для меня некоторая невразумительная историческая проблема, которую разрешил для меня наш собственный исторический опыт». Особенно нелегко приходилось профессорам эвакуированных в годы Первой мировой войны университетов и приезжавшим для работы во вновь открываемых Временным правительством факультетах и вузах. Высокие цены на жилье были не по карману большинству приезжавших профессоров, а значит, и ставили под угрозу весь учебный процесс.
Ещё более пагубно инфляция отразилась на научном творчестве российских ученых. К осени 1917 г. из-за резкого подорожания бумаги публикация научных трудов стала делом практически невозможным, закрылось большинство научных журналов.
Стремясь улучшить своё материальное положение, преподаватели высших учебных заведений нередко совмещали работу в нескольких вузах. Учитывая хронический дефицит российской высшей школы в профессорско-преподавательских кадрах, прежде всего из-за скудного их содержания, практика совмещения нескольких преподавательских должностей в различных учебных заведениях стала повсеместной. Трудились таким образом многие выдающиеся российские ученые того времени. Крупнейший специалист в истории Западной Европы В. А. Бутенко читал свой курс в Саратовском университете и институте народного хозяйства. Профессор русской истории А. А. Кизеветтер, после того, как в 1911 г. был вынужден покинуть Московский университет, одновременно преподавал в Университете Л. А. Шанявского, на Высших женских курсах и в Московском коммерческом институте.
Некоторым даже удавалось работать в нескольких вузах в разных городах, как профессору М. П. Чубинскому, одновременно преподававшему на Высших женских курсах и в Александровском лицее в Петрограде и в университете в Юрьеве.
В Ростове-на-Дону, в университете, на Высших женских курсах и в медицинском институте работали одни и те же преподаватели. На Московских высших женских курсах профессорско-преподавательский состав также замещался в основном преподавателями университета. Подобная ситуация была типична вообще для всех высших женских курсов.
Отношения самодержавной власти и ученых в начале XX в. можно характеризовать как компромиссно-конфликтные. Бесправное политическое и профессиональное положение профессоров и преподавателей резко противоречило их стремлению к академической автономии, которой обладали их коллеги в западноевропейских и американских вузах. Она вытекала, прежде всего, из представлений профессуры о задачах высшей школы не только в служении утилитарным интересам государства, но и в просвещении граждан всеми доступными средствами, и предполагала: 1) право контроля со стороны правительственной власти за деятельностью высших учебных заведений, но не всеобъемлющего руководства ими; 2) принцип самопополнения преподавательского состава посредством избрания на соответствующие должности советом профессоров без согласования с бюрократическими инстанциями; 3) избрание администрации учебных заведений (ректор, проректор, деканы, инспектор студентов) коллегией профессоров; 4) коллегиальное самоуправление преподавательского корпуса; 5) свободу науки и преподавания, т. е. педагогический и научный процесс без бюрократической регламентации. В условиях самодержавия столь широко понимаемая академическая свобода была недостижима, что делало конфликт власти и вузовской общественности перманентным, по большей части скрытым, но время от времени выплескивавшимся наружу.
Самой яркой формой борьбы вузовской общественности с самодержавной реакцией стал массовый демарш профессуры Московского университета в связи с инцидентом с администрацией министра народного просвещения Л. А. Кассо в 1911 г., когда после запрещения министерством студенческих собраний в вузах, московская профессура открыто заявила свой протест. В ответ со своих постов была уволена администрация университета, ректор А. А. Мануйлов и его помощник М. М. Мензбир. В связи с чем, заявив, что «мероприятия царского правительства фактически уничтожили автономию университета… а также усиленное и открытое вмешательство полицейских властей в дела университета создали совершенно необычайное положение, при котором университетская администрация бессильна обеспечить возобновление нормального хода учебных занятий», университет покинули 130 профессоров, приват-доцентов и преподавателей, что составило около трети всего преподавательского персонала. Среди них такие выдающиеся ученые, как А. А. Кизеветтер, В. И. Пичета, Н. Д. Зелинский, Б. И. Сыромятников, К. А. Тимирязев. С. А. Чаплыгин. В. И. Вернадский и др. Их поддержало большинство российской профессуры, многие из ее представителей также покинули свои посты. Взамен ушедших Л. А. Кассо назначил на преподавательские должности в университет собственных ставленников, реакционеров, кандидатуры которых подбирались исходя от степени лояльности к власти, а не научных заслуг. Это был подлинный разгром крупнейших научных центров страны. Такое положение вещей сохранялось вплоть до 1917 г. Относительно либеральное министерство П. Н. Игнатьева изменить эту проблему в корне не смогло.
Неприязнь профессоров к фискалам могла принимать самые различные формы. Некоторые профессора, завидев на студенческих скамьях полицейских, что было не редким явлением в высшей школе в начале XX в., демонстративно отказывались читать лекцию, как Н. О. Лосский, например. Другие старались всячески высмеивать их, вплетая насмешки в тексты своих лекций.
Государство, в свою очередь, составляло подробные полицейские досье на профессуру, инкриминируя им подозрительные неформальные встречи со студентами.
И все же система чинопроизводства делала российских ученых составной частью бюрократии. Показательна в этом смысле практика награждения наиболее ценным гражданским отличием — придворным званием за научные заслуги. Сами профессора никогда не отказывалась от возможности повышения в чине, более того, зачастую стремилась именно к этому, не взирая на свои оппозиционные политические взгляды. Не говоря уже о том, что немалую долю российской бюрократии составляли ученые — гуманитарии, включая реакционного министра народного просвещения Л. А. Кассо, профессора русского права. Резко изменивший свои политические взгляды после революции 1905–1907 гг. с либеральных на монархические проф. В. И. Герье с 1907 г. состоял членом Государственного совета, так же как и его коллега, ректор Петербургского университета Д. Д. Гримм. По мнению исследователя С. В. Куликова, тип «ученого во власти» внутри бюрократической элиты к началу ХХ в. стал одним из наиболее распространенных.
На открытую конфронтацию с властью профессура решалась не часто. Конфликт с Л. А. Кассо был единственным в своем роде и беспрецедентным событием во взаимоотношениях власти и вузовской профессуры. Наука в России традиционно считалась государственным институтом, организация и финансирование которого целиком зависели от центральной власти, поэтому взаимоотношения власти и науки являлись немаловажным условием в жизнедеятельности последней. Таким образом, невзирая на традиционную оппозиционность научной интеллигенции к власти, отношения их в целом можно охарактеризовать как вполне компромиссные.
Внимание! Авторские права на книгу "Российская высшая школа в 1917 году: между самодержавием и большевизмом. Монография" (Сизова А.Ю.) охраняются законодательством!
