|
|
ОглавлениеОсновы формирования уголовной политики Динамика уголовного закона как политическая проблема Понимание преступного в контексте уголовной политики Уголовно-правовая политика: некоторые перспективы Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгуДИНАМИКА УГОЛОВНОГО ЗАКОНА КАК ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА«Точечное реформирование» уголовного законаПроблема правовой, криминологической, социальной, политической характеристики и оценки многочисленных изменений принятого в 1996 г. Уголовного кодекса России уже давно и прочно вошла в арсенал актуальных тем научных сочинений. Процесс явно не завершен, а публикация еще одной работы, разумеется, не способна сказаться ни на темпах и содержании этих изменений, ни на суждениях об их действительной или мнимой ценности. Самоочевидно, что не в состоянии она и разрешить все связанные с такими изменениями теоретические споры. И все же представляется необходимым еще раз обратиться к этой проблеме, сделав акцент на тех ее аспектах, которые до сих пор оставались в тени внимания исследователей, коснувшись ее более высокого концептуального уровня. Предваряя содержательную оценку процессов трансформации российского уголовного законодательства, отметим их некоторые общие и весьма значимые характеристики. Начнем с количественной: по состоянию на май 2013 г. было принято 124 закона о внесении изменения в УК РФ 1996 г., общее число изменений превысило 1000, исключено 12 статей, введено новых – 66 (см. график 1). График 1. Динамика принятия законов о внесении изменений в УК РФ Информация, отраженная на графике, свидетельствует о нарастающем объеме и ускоряющихся темпах изменения уголовного закона. Достаточно сказать, что за только за два года президентства Д. А. Медведева анализируемых законов было принято почти столько же (41), сколько за два первых срока президентства В. В. Путина (46). Процесс всех этих изменений мы назовем «точечным реформированием» уголовного закона, и о нем – ниже. Вне сомнений, динамичное развитие страны в последнее десятилетие требует соответственно «поспевающей» правовой базы. А потому, казалось бы, нет особых оснований упрекать законодателя в «законотворческом зуде». И все же упрек возможен. Каким бы динамичным и вместе с тем проблемным ни было развитие общества и государства в этот короткий промежуток времени, вряд ли есть достаточные основания утверждать, что в действительности появилось и дало себя знать такое количество и таких масштабных ранее неизвестных криминальных угроз, что потребовалось беспрецедентно массивное изменение уголовного законодательства. Вряд ли можно говорить и о том, что существовавшие и существующие угрозы настолько значительно сократились в своих масштабах и интенсивности воздействия на криминальные процессы, что стала остро необходимой столь активная деятельность по трансформации закона. Механизм социальной детерминации преступности обладает, среди прочего, таким специфическим свойством, которое в свое время было названо одним из соавторов «эффектом запаздывания». Суть в том, что если говорить не об индивидах, а о социальных группах, слоях населения, то криминологически значимые последствия неких перемен либо просто крупных событий в рамках подобных групп или в обществе в целом наступают в решающем большинстве случаев не сразу, но по прошествии определенного периода времени. Период этот зависит, во-первых, от характера соответствующего социального процесса (события); во-вторых, от объективных масштабов его профилактического или криминогенного потенциала; в-третьих, от характера и интенсивности сопутствующих процессов (событий), которые могут либо способствовать соответствующим изменениям, ускоряя их ход, либо препятствовать им; в-четвертых, от субъективного восприятия такого рода перемен, и в частности, от способности населения к их адекватному восприятию, и т. д. Криминальное и антикриминальное «эхо» социальных событий при всех обстоятельствах звучит с запозданием, и чаще всего достаточно большим. Этот «эффект запаздывания» криминологически значимых следствий социальных изменений, равно как известные всем специалистам инерционные свойства преступности и пролонгированное воздействие криминогенных факторов, как правило, всегда предоставляют управленческим структурам определенный «временной зазор», достаточный для адекватной оценки криминологической ситуации, разработки и принятия на этой основе необходимого и оправданного решения, связанного в том числе и с внесением изменений в уголовное законодательство. В современных же условиях создается устойчивое ощущение того, что законотворческая деятельность по изменению УК РФ в одной части значительно опережает реальные потребности общества, что среди прочего порождает известное число «мертвых норм», невостребованных практикой; а в другой – существенно отстает от этих потребностей, что обуславливает многократное изменение одних и тех же правовых норм, их «подгонку» под относительно быстро меняющиеся социальные и правовые условия. Одним из внешних проявлений законотворческой активности (а лучше сказать – суеты), порочной и по существу, и с точки зрения законодательной техники, является практика принятия нескольких законов о внесении изменений в УК РФ в один день или в течение всего двух-трех дней. Несколько примеров: 9 февраля 1999 г., 17 ноября 2001 г., 7 мая 2002 г., 4 июля 2003 г., 8 декабря 2003 г., 21 июля 2004 г., 28 декабря 2004 г., 9 апреля 2007 г., 6 декабря 2007 г. – в каждый из этих дней законодатель принял по два самостоятельных закона, предусматривающих внесение изменений в УК РФ, а 9 июля 1999 г., 24 июля 2007 г. и 30 декабря 2012 г. успел принять даже три таких закона. Законы о внесении изменений в УК РФ принимались также 15 и 18 марта 1999 г., 24 и 25 июля 2002 г., 4 и 7 июля 2003 г., 22, 25 и 30 декабря 2009 г., 24, 27 и 29 июля 2009 г., 3 и 9 ноября 2009 г., 5 и 7 апреля 2010 г., 22 и 27 июля 2010 г. Если исходить из тезиса о том, что изменения закона должны соответствовать изменяющимся социальным реалиям и носить системный характер, то возникают подозрения как минимум в излишне торопливом расходовании законотворческой энергии (хотя, как известно, торопливость и мудрость друг с другом очень плохо сопрягаются). Критическая оценка подобной практики касается не только процедурных, т. е. формальных, на первый взгляд, моментов (быть может, наши депутаты способны и в таком темпе выдавать высококачественный продукт?..). Но разве не о содержательных дефектах депутатского творчества, не об отсутствии изначально глубокой и всесторонней проработки принимаемых проектов свидетельствуют факты неоднократного возвращения законодателя к одним и тем же нормам с целью их изменения и совершенствования. Проведенные расчеты показывают, что из нынешних 388 статей Уголовного кодекса две статьи (ст. 171 УК РФ «Незаконное предпринимательство» и 205 УК РФ «Террористический акт») изменялись шесть раз (кстати, ст. 171 УК РФ «посчастливилось» быть дважды измененной в один день – законами № 162 и № 169 от 8 декабря 2003 г.); четыре статьи (среди них – «вечная» норма ст. 105 УК РФ «Убийство») – пять раз; 18 статей (среди них – самая «рабочая» ст. 158 УК РФ «Кража») – четыре раза; 54 статьи – три раза; около 100 статей подвергались изменениям дважды или хотя бы один раз. Законодатель буквально «атакует» Уголовный кодекс многократными изменениями. Очевидно, не возникало бы проблем с оценкой, толкованием и применением уголовного закона, если бы все эти изменения носили последовательный, целеустремленный характер, отражали единую линию его совершенствования. Однако в целом ряде случаев опыт свидетельствует об обратном. Вот несколько характерных иллюстраций. В ст. 134 УК РФ предусмотрена ответственность за ненасильственные сексуальные посягательства на несовершеннолетних. Установленный в 1996 г. 16-летний «возраст согласия» в 1998 г. был понижен до 14 лет, в 2003 г. вновь повышен до 16 лет; в 2009 г. введена дифференциация ответственности за данное преступление на основании возрастных признаков потерпевшего; в 2012 г. она была существенным образом скорректирована очередным законом о внесении изменений в УК РФ. Еще пример. В апреле 2010 г. из УК РФ была исключена ст. 173 «Лжепредпринимательство», а уже 16 августа 2010 г. Президент РФ утвердил перечень поручений по итогам совещания по вопросам инвестиционного климата, в том числе поставил задачу обсудить вопрос о возможности введения уголовной ответственности за фиктивное участие в учреждении и деятельности юридического лица, т. е., по сути, за то же самое лжепредпринимательство (идея была реализована путем включения в УК РФ ст. 172.1 «Незаконное образование (создание, реорганизация) юридического лица»). В декабре 2012 г. из УК РФ исключают общую норму об ответственности за оскорбление, а уже в июле того же года ее вводят вновь. Список такого рода примеров можно при желании продолжить; они хорошо знакомы специалистам. Равно как известны и негативные следствия подобного законотворчества: нестабильность правовой системы; частая смена ориентиров правомерного поведения, фактически лишающая граждан представлений о границах возможного и допустимого; огромная масса пересматриваемых уголовных дел, дополнительным бременем ложащаяся на перегруженную и без того судебную систему; не стабильность судебной практики и аннулирование накопленного позитивного опыта противодействия криминалу (так, принятое с большим трудом в 2008 г. постановление Пленума Верховного Суда, посвященное проблемам квалификации преступления, предусмотренного ст. 210 УК РФ «Организация преступного сообщества (преступной организации)», обесценилось всего через полтора года в связи с изменением уголовного закона, что, в свою очередь, потребовало повторной работы по подготовке и принятию в 2010 г. нового постановления по этой же проблеме) и др. Как видно, изменений в УК РФ вносится много, но при этом ни качество самого уголовного закона, ни его эффективность, ни содержание и результаты правоприменительной и правоохранительной деятельности, по сути своей, не меняются. При оценке подобной законотворческой практики невольно возникают аналогии с известным принципом Лампедузы: «Все должно меняться, чтобы ничего не изменилось». Изложенные обстоятельства, взятые в совокупности, возводят изменение уголовного закона в ранг самостоятельной научной проблемы, имеющей множество аспектов: от законотворческой техники до уголовной политики; проблемы, настоятельно требующей своего концептуального анализа и решения. Они же порождают в современной науке весьма радикальные предложения о нормировании и ограничении законодательной деятельности по изменению УК РФ, об установлении в качестве всеобщего правила «пакетных изменений» в закон после аккумулирования, обобщения и анализа всех поступивших в течение года заявок о его модификации; о возврате к дореволюционному опыту периодического (но не ранее чем через пять после принятия) внесения обобщенных систематизированных изменений и дополнений в уголовное законодательство; об ограничении инициативы правоохранительных и иных ведомств в деле изменения действующего уголовного законодательства. Такие предложения, вне сомнений, подкупают очевидной простотой решения вопроса внешне надежными гарантиями обеспечения системности и согласованности УК РФ. Вместе с тем должно быть очевидно, что практическая реализация подобных идей способна снизить объективно необходимую оперативность принимаемых решений, возвести изменения уголовного закона в ранг плановых заданий, породить серьезные проблемы межотраслевой рассогласованности норм и т. д. Изменения уголовного законодательства должны происходить именно тогда, когда они должны происходить. И если для этого экстраординарно потребуется внесение поправок в закон в темпе «пулеметной очереди», то этот темп можно понять и принять, лишь бы содержание самих поправок и их место в системе закона и права в целом были адекватны насущным потребностям общества и отражали некую общую идею, «сквозную» стратегическую линию уголовно-правового противодействия преступности. Итак, по большому счету особой беды в существующей практике частых изменений УК РФ, которая обозначена нами как «точечное реформирование закона», нет. Проблема в том, что в отечественной литературе, да и по мысли законодателя, этот процесс часто и, как представляется, не в полной мере оправданно именуется реформированием. И что особенно плохо – выдается за таковое. «Реформа» – слово, ко многому обязывающее. В нашем представлении реформа, в полноценном ее воплощении, с необходимостью предполагает постановку четких целей деятельности реформаторов, наличие программы последовательных действий, разработку критериев оценки эффективности результатов, наличие иных инфраструктурных, концептуальных и тактических параметров, позволяющих обосновать системный и согласованный характер кардинальных изменений, их включенность в общие направления перспективного развития общества. Ничего этого в ходе нескончаемого процесса изменения российского уголовного законодательства, как правило, не наблюдается. А потому его многочисленные трансформации остаются не более чем изменениями и «недотягивают» до уровня полноценного реформирования (исключение может составить, пожалуй, печально известный Закон № 162-ФЗ от 2 декабря 2003 г.). И тем не менее мы не отвергаем самого термина «точечное реформирование». Во-первых, нельзя не признать, что реформирование подчас осуществляется и при отсутствии условий, которые были названы выше. Пожалуй, самым ярким примером такого процесса служит реформирование политических, социальных, экономических основ жизни российского общества в начале 90-х гг. прошлого века (доказательства этой мысли, если они вообще нужны, увели бы нас далеко за рамки избранной темы). Во-вторых, применительно к уголовному закону мы говорим о «точечном реформировании», используя кавычки, полагая, что оно есть не вполне реформирование, квазиреформирование. И хотим тем самым подчеркнуть: то, что нам выдается за реформирование, в действительности таковым не является. И должно оцениваться не более чем перманентная трансформация отдельных норм или же комплекса норм уголовного закона. Наконец, в-третьих, как уже говорилось выше, само по себе точечное реформирование вовсе не безоговорочное зло и порок нашей уголовно-правовой доктрины и законотворческой практики. В отличие от «точечных застроек» уже сформировавшихся жилых кварталов, точечное изменение действующего уголовного законодательства в принципе имеет под собой достаточное социальное и правовое обоснование. Оно даже необходимо, когда жестко обременено определенными условиями, легитимирующими данный метод оптимизации закона. Попробуем разобраться, что это за условия и какова их суть. Уголовное право всегда мыслилось как «последний аргумент» власти в деле обеспечения социального порядка. В идеале оно подключается к механизму регулирования общественных отношений лишь тогда и в той мере, когда и насколько необходимо применение или угроза применения наиболее суровых мер воздействия из всего арсенала средств, имеющихся в распоряжении государства. Те или иные общественные отношения получают изначально правовую форму в контексте так называемых позитивных отраслей права. И лишь в случае нарушения установленного правового порядка «выходит на арену» право уголовное. Именно в этом кроется суть и содержание признака противоправности – ключевого признака преступления. Преступление всегда нарушает сложившийся и закрепленный правом (как позитивным, так и естественным) порядок тех или иных отношений. В этой связи неслучайно, что часть изменений уголовного законодательства происходила посредством так называемых комплексных законов, которые, модифицируя правовое регулирование конституционных, гражданско-правовых и иных отношений, в соответствии с этой модификацией изменяли и содержание уголовно-правовых предписаний (самый яркий и удачный пример – Закон РФ № 224-ФЗ от 27 июля 2010 г. «О противодействии неправомерному использованию инсайдерской информации и манипулированию рынком и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации»). Изменение уголовного закона в данном случае выглядит «последним штрихом» в палитре изменений механизма правового регулирования некоторой группы общественных отношений. Такой подход к изменению уголовного законодательства не то что не вызывает сомнений, но, напротив, представляется разумным и обоснованным. Он позволяет вписать трансформации уголовного закона в общую логику правовой жизни. Вместе с тем он требует и соблюдения некоторых ограничений. Дело в том, что «уголовно-правовые штрихи» должны, во-первых, оптимально вписываться в картину иноотраслевого регулирования, а во-вторых, в своей совокупности создавать не пестрый и бессвязный набор «цветовых пятен», а логически завершенную композицию с самостоятельным сюжетом. Иными словами, связанные с динамикой правовой и социальной жизни трансформации уголовного закона должны вписываться в собственную, относительно самостоятельную логику развития уголовного права, соответствовать его принципам и концепции. Отсутствие четких, теоретически выверенных представлений о концепции уголовного закона, а шире – о концепции уголовно-правовой политики лишает точечные изменения уголовного закона важнейшего свойства легитимности. При отсутствии концепции уголовно-правовой политики любые изменения и дополнения вносятся в уголовный закон, минуя важнейший этап – их согласования как с собственными конструкциями уголовного права, так и с представлением о месте этой отрасли в системе средств борьбы с преступностью. В итоге сами эти изменения отражают уже не столько реальные потребности общества и возможности уголовного права, сколько частные вкусы разработчиков законопроектов и (или) сиюминутные нужды стоящих у руля власти лиц, приобретают характер действий временщиков, демонстрируют торжество «вкусовщины», а при существующей в России практике лоббирования и коррупции – образец безвкусицы. Точечные изменения приобретают характер выборочных, а их совпадение с идеальными представлениями об уголовном праве случайно. Это, в свою очередь, с неизбежностью влечет разрушение заложенных в кодексе конструкций, необходимость изменения уже измененных норм, резкие смены модернизационных курсов. Как не процитировать в данном случае классика: «Кто берется за частные вопросы без предварительного решения общих, тот неминуемо будет на каждом шагу бессознательно для себя “натыкаться” на эти общие вопросы. А натыкаться слепо на них в каждом частном случае – значит обрекать свою политику на худшие шатания и беспринципность». К настоящему времени поток точечных изменений уголовного закона достиг критической массы, создающей реальную опасность разрушения целостной концепции, некогда положенной в основу Уголовного кодекса России. Мы сейчас не беремся обсуждать вопрос о том, насколько обоснованной была сама эта концепция. Она, с одной стороны, по праву считалась намного прогрессивнее прежней, советской, и отражала свершившиеся и идущие в стране социальные, политические и иные преобразования; а с другой стороны, как и всякая переходная концепция, по объективным причинам не могла в полной мере учитывать динамику и результаты этих преобразований. Отсюда: будущая (и даже перманентная) трансформация уголовного закона была, можно сказать, заложена в его подтексте, предполагалась как необходимость. Однако именно прогностический аспект уголовно-правовой концепции оказался слаб. Жизнь закономерно потребовала изменений закона, но их уголовно-политическое, концептуальное обоснование либо отсутствовало вовсе, либо было крайне неразвито. В итоге трансформации уголовного закона стали обосновываться не соображениями, связанными с эффективностью уголовной и уголовно-правовой политики, а иными, по большей части не политическими, а лежащими вне пределов и сути права интересами. Критика в адрес уголовного закона со стороны практических работников и представителей научной общественности обостряется с каждым днем; едва ли не каждое законодательное решение о его изменении порождает массу негативных оценок или как минимум споров. На этом фоне все отчетливее слышны голоса юристов – и маститых специалистов, и начинающих исследователей, – призывающих к масштабной и полноценной реформе кодекса: от принятия новой редакции УК РФ до разработки и принятия нового уголовного закона. Эти суждения не лишены оснований. Однако они по большей части не содержат ответа на вопрос о том, какой должна быть новая редакция кодекса или новый кодекс. Речь сейчас идет не о содержании тех или конкретных статей или институтов закона (в научных работах соответствующих предложений более чем достаточно). Речь идет о законе в целом, о его концептуальных основах, о содержании той политики, которую он должен выражать. Вряд ли сегодня кто-то будет оспаривать необходимость модернизации уголовного закона, но остается открытой проблема направлений и содержания этой реформы, ее оснований и целей. Возникает не вполне нормальная ситуация: вал изменений закона порождает вал критики, а когда объемы критики уже превосходят все разумные пределы, лучшим способом ее прекращения объявляется принятие нового закона. Но надо понимать, что в случае принятия он вскоре станет объектом новой масштабной критики, если не будет иметь под собой адекватной концепции, отражающей согласованные представления о должном состоянии и перспективах уголовного права и его места в системе обеспечения безопасности личности, общества и государства от криминальных угроз. Эти представления должны найти отражение в концепции уголовно-правовой политики, выступающей, в свою очередь, частью более широкой по содержанию концепции уголовной политики (политики борьбы с преступностью). Потребность именно в таком системном анализе вопросов уголовной и уголовно-правовой политики обусловливается необходимостью четкого разделения и в известной мере противопоставления уголовно-политических и уголовно-правовых шагов в борьбе с преступлениями. Уголовная политика создает базу, методологические рамки, принципиальную основу для принятия и реализации уголовно-правовых решений. Она определяет стратегию взаимных отношений общества и преступности, а уголовное право – лишь одно из возможных тактических решений на этом обширном поле. Любая попытка подменить или выдать уголовно-правовое решение за решение уголовно-политическое одновременно неправомерна, ошибочна и потенциально опасна негативными последствиями. В широком плане она ничем не отличается от только что рассмотренного «точечного реформирования» уголовного закона. Какими бы масштабными ни были уголовно-правовые реформы, если они предпринимаются при отсутствии уголовно-политической концепции или вразрез с ней, останутся точечным воздействием на право, не застрахованным от внутренних противоречий и несогласованностей. В подтверждение сказанного достаточно сравнить тексты двух разработанных в Минюсте России законопроектов о внесении изменений в УК РФ, широко обсуждавшихся в 2011 г. Они оба были направлены, как анонсировано, на решение задач гуманизации и либерализации уголовной ответственности и наказания, иными словами, решали единые тактические задачи. Одна ко сопоставительный анализ показывает, насколько серьезно не согласованы они были между собой: один законопроект вносил изменения в санкции существующих статей, а другой, декриминализируя некоторые деяния, переводил их в разряд административных проступков. Так, один законопроект предполагал изменение санкции ч. 1 ст. 121 УК РФ, а другой – ее исключение из УК РФ; один проект корректировал санкции ст. 129 УК РФ, другой – декриминализировал предусмотренное в ней деяние и т. д. Такого рода «нестыковок» крайне много. В итоге можно утверждать, что при едином тактическом решении уголовно-политическая основа таких законопроектов принципиально различна: в одном случае она состоит в элементарном смягчении уголовно-правовых санкций, в другом – предполагает распределение репрессивной нагрузки между уголовным и административным правом. Но по логике вещей не содержание точечных изменений уголовного закона должно определять уголовно-политическую суть реформ. Напротив, содержание реформ закона должно быть детерминировано разумными общими уголовно-политическими установками. Все шаги уголовно-правового толка, которые государство делало, делает либо собирается делать, заранее обречены на неуспех или на неудовлетворительно малую эффективность, пока не будет разработана и начнет свою реальную жизнь концепция уголовно-правовой политики. В основе ее, как представляется, должна лежать некая четкая идея: будь то существенное сужение сферы преступного, жесткое противостояние преступлениям и изоляция преступников, компромисс и примирение, либо нечто иное, либо совокупность этих идей. В предыдущих разделах настоящей работы, как и в ранее опубликованных трудах, мы неоднократно и настойчиво выдвигали и отстаивали тезис о том, что базой современной российской уголовной политики следует сделать концепцию криминологической безопасности. Реализация идей криминологической безопасности в концепции уголовной политики предполагает, что «давление» на преступность (борьба, противодействие, кара, предупреждение и т. д.) перестает быть главной ее целью и переходит в разряд целей промежуточных. Конечная, генеральная цель – достижение состояния безопасности личности, общества, государства от криминальных угроз. Правоохранительная деятельность во всех ее видах и формах становится средством достижения генеральной цели. Главные приоритеты этой деятельности переносятся с объекта нападения на объекты защиты. В итоге система МВД и другие так называемые «силовые ведомства», не лишаясь всех своих традиционных важных функций, перестают играть роль репрессивного государственного аппарата. Применение репрессии тем не менее сохраняется как локальная их функция, адресованная лицам, виновным в совершении наиболее тяжких и опасных преступлений. Главный смысл и ключевое направление всех усилий при осуществлении уголовной политики, построенной на основе идеи криминологической безопасности – человек, его интересы, его потребность в безопасности, обеспечение благополучия его жизнедеятельности от посягательств со стороны криминала. Именно в соответствии с этой целью и должны разрабатываться концепция уголовно-правовой политики и концепция уголовного закона. По вполне понятным причинам настоящая публикация не может претендовать на всестороннее, полное и по необходимости конкретное освещение проблемы уголовно-правовой политики безопасности. А потому ограничимся лишь некоторыми базовыми параметрами этой концепции, которые сами по себе нуждаются и в дополнительном аргументировании, и в конструктивном развитии, и, возможно, в дополнительной проверке. 1. Уголовно-правовая политика должна следовать целевым установкам политики уголовной. В силу этого основной целью уголовно-правовой политики должно стать надлежащее обеспечение безопасности тех объектов, которые в данном обществе на данном этапе исторического развития признаются наиболее значимыми. В их ряду именно человек занимает центральное место. Значимость его охраны подчеркнута сегодня ч. 1 ст. 7 УК РФ, согласно которой «уголовное законодательство России обеспечивает безопасность человека». Традиционно это принципиальное положение закона трактуется лишь в так называемом позитивном аспекте, как обязанность государства поставить под запрет деяния, нарушающие безопасность личности. Это, вне сомнений, правильно. Однако у данного принципа может быть еще и оборотная сторона. На нее еще в 1792 г. обратил внимание Вильгельм фон Гумбольдт, который писал: «Так как государство не должно иметь в виду ничего другого, помимо безопасности граждан, то оно не имеет права ограничивать никаких других действий, кроме тех, которые вредят ей». В преломлении к исследуемой нами проблематике это означает, что государство, реализуя уголовно-правовую политику безопасности, должно без лишних рассуждений ставить под запрет деяния, причиняющие вред безопасности человека, но при криминализации деяний, которые непосредственного вреда личности не причиняют, необходим поиск целого ряда дополнительных, весомых, убедительных аргументов. Механизм совершения деяний, причиняющих вред общественным и государственным интересам, должен быть подвергнут тщательному анализу на предмет наличия прямых или косвенных последствий для безопасности отдельно взятого человека или группы людей. И если таковых не имеется, вопрос о криминализации этих деяний должен решаться, скорее всего, отрицательно. 2. Уголовно-правовая политика задает основные направления, принципы и тактические приемы регулирования именно уголовно-правовых отношений. Она является той самой интегральной схемой, на основе которой согласовываются многочисленные трансформации уголовного закона, о которых шла речь в начале статьи; она задает конфигурацию этих изменений. Но уголовно-правовая политика по большому счету не должна предопределять необходимость самих изменений уголовного закона. Содержательный источник динамики уголовного законодательства находится за пределами уголовной политики, в более широкой области политики экономической, социальной, культурной, национальной и т. д. Устанавливая запреты на совершение тех или иных деяний, уголовное право следует трансформациям в общественной жизни, но не определяет содержание этих трансформаций. В этой связи, как представляется, настало время отказаться от устойчивого штампа включать в предмет уголовно-правового регулирования так называемые позитивные, базисные отношения (гражданско-правовые, семейно-правовые, предпринимательские и др.). Как только уголовное право признается источником регулирования этих отношений, оно почти автоматически превращается в угрозу их безопасности, поскольку возникает серьезный риск применения уголовно-правовых методов к регуляции тех отношений, которые им неподвластны, со всеми вытекающими отсюда последствиями. У уголовно-правовой политики своя собственная «зона ответственности» – безопасность личности и иных объектов от криминальных угроз, не более, но и не менее того. 3. Идея безопасности в рамках уголовно-правовой политики «разворачивается» в трех основных аспектах: безопасность от криминальных угроз, безопасность уголовно-правового воздействия на их носителей, безопасность жертв преступлений. Первое направление требует, с одной стороны, ревизии существующих опасностей, а с другой стороны, прогностического определения потенциальных угроз. Требуется их преломление через призму отмеченного выше механизма причинения вреда безопасности человека, отбор с учетом возможностей уголовно-правового воздействия на них, с учетом социально-интегративных способностей уголовного права, с учетом иных критериев криминализации и пенализации, и после всего этого – фиксация в качестве оснований возникновения уголовно-правовых отношений. Требования безопасности здесь состоят не только в том, чтобы поставить под охрану уголовного права наиболее значимые объекты, но и в том, чтобы сформировать четкие пределы уголовно-правового «вмешательства» в частную, общественную и политическую жизнь граждан. Второе направление предполагает, что используемые при реализации уголовного права средства должны быть безопасны, во-первых, для лица, признанного виновным в совершении преступления, а во-вторых, для общества в целом. Уголовное право служит охранной грамотой для преступников от произвольной мести и самосуда со стороны потерпевших, оно возводит вполне закономерную идею мести в цивилизованные формы и уже самим фактом своего существования гарантирует безопасность лиц, совершивших преступления. Но этим безопасность лиц, совершивших преступления, не ограничивается. Государственное уголовно-правовое воздействие на преступников также должно быть безопасным, в связи с чем нуждается в оптимизации и система наказаний, и правила их назначения, и иные институты уголовного права (множественности преступлений, соучастия и др.). Средства воздействия на лиц, совершивших преступления, должны быть одновременно безопасны и для всего общества. Известно суждение о том, что наказание – это обоюдоострый меч, который ранит и того, к кому он применен, и того, кто им пользуется. В этой связи средства уголовно-правового воздействия на преступников должны быть таковыми, чтобы не разрушать самого общества, его единства и целостности. Здесь не должно быть сверхдлительных сроков лишения свободы, не должно быть смертной казни, не должно быть клеймения, связанного с судимостью, не должно быть непреодолимой изоляции осужденных. Все это – требования, соблюдение которых призвано обеспечить безопасность общества от используемых им же самим уголовно-правовых средств. Третий аспект безопасности состоит в обеспечении интересов потерпевших лиц. С одной стороны, они защищаются грамотной линией криминализации общественно опасных деяний. Но уголовное право не должно заканчиваться наказанием преступника, нарушившего условия безопасного развития личности. Возможно, уголовно-правовая политика безопасности должна с этого начинаться. В рамках ее разработки настоятельно требуется решение принципиального вопроса о месте потерпевшего в уголовно-правовом отношении, о его правовом статусе. Здесь, конечно, на первый план выступают проблемы возмещения и компенсации причиненного потерпевшему вреда. Политика безопасности требует, чтобы он был в обязательном порядке компенсирован, причем в полном объеме, и, как представляется, прежде всего самим государством, недостаточная профилактическая активность которого сделала возможным сам факт совершения преступления. Внимание! Авторские права на книгу "Проблемы российской уголовной политики" (Бабаев М.М., Пудовочкин Ю.Е.) охраняются законодательством! |
||||||||||||||||||||||
