Показания с «чужих слов» как производные доказательства в уголовном процессе. Монография

Галяшин Н.В.

Возрастное ограничение: 0+ Жанр: Юридическая Издательство: Проспект Дата размещения: 19.07.2017 ISBN: 9785392254699 Язык: Объем текста: 189 стр. Формат: epub

Оглавление

От автора

Глава 1. Институт производных доказательств (Hearsay) в англосаксонском праве Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии и Соединенных Штатов Америки

Глава 2. Показания с чужих слов в системе производных доказательств в уголовном судопроизводстве Российской Федерации

Глава 3. Совершенствование правового регулирования производных доказательств в уголовном судопроизводстве России

Заключение

Приложение

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

Глава 2.
Показания с чужих слов в системе производных доказательств в уголовном судопроизводстве Российской Федерации

§ 1. Исторические предпосылки возникновения производных доказательств

Развитие правового регулирования различных отраслей права неразрывно связано с развитием политических и социально-экономических отношений и общества в целом. Уголовное судопроизводство, как и все право в России, развивалось постепенно (поэтапно), что в конечном итоге привело к созданию действующих норм УПК РФ.

В этой связи необходимо рассмотреть вопрос регулирования доказательственным правом оценки и использования свидетельских показаний, а также производных доказательств, начиная с Русской Правды, поскольку историческое развитие законодательства и научной базы привело к формированию действующих правовых норм УПК РФ.

Помимо явных и очевидных следов правонарушения — ран, мертвого тела и тому подобного — Русская Правда требовала представления, прежде всего, свидетелей. Свидетели были двух родов: видоки и послухи.

Видок — очевидец событий, при этом видоков должно было быть не менее двух. По некоторым делам требовалось выставление большего числа видоков.

Другая категория свидетелей — послух. Он «не являлся ни очевидцем, ни свидетелем по слуху, как до сих пор думают некоторые, очевидно, полагаясь на видимую этимологию этого слова. Этим термином обозначалась обрядовая сторона судебного ритуала, обусловленного представлениями древних о присутствии божества правосудия на суде».

Известный русский юрист Н. Л. Дювернуа замечал, что в «этимологии этого слова необходимо отталкиваться от глагола «ссылаться», поскольку послухи — те люди, на которых можно сослаться для удостоверения «доброй» славы истца или ответчика. Формально послухи не являлись очевидцами событий». «Если я положился или послался, — писал Н. Л. Дювернуа, — то этим самым я вызываю его содействовать мне, я делаю его моим пособником».

Письменные акты в виде доказательств известны в более поздний период: Псковская судная грамота указывает на доски — неформальный акт — и запись — формальный акт, закрепленный через грамоты.

Некоторые ученые также считают, что Псковская судная грамота в ст. 20 прямо предусматривала использование производных доказательств (показаний с чужих слов): «…опросить и избитого… заявлял ли он о случившемся (кому-нибудь), чтобы он мог сослаться на тех, кому он заявлял. Таким образом допускается доказывание того обстоятельства, что потерпевший сообщил кому-либо о преступлении».

Состав судебных доказательств в Московскую эпоху существенно изменяется.

Во-первых, изменяется сущность старинных послухов. «Они полностью сливаются с видоками процесса времен Русской Правды. Законодатель теперь четко определяет: «А послухом, не видев, не послушествовали» (ст. 67 первого Судебника)».

Во-вторых, послух должен быть совершеннолетним. Его показания записывались, после чего назывались сказкой. Весьма важно было то, что показания послуха должны были в точности соответствовать показаниям стороны в процессе. В противном случае, эта сторона проигрывала дело.

Характерным для русского судебного процесса того времени было то, что послух мог в любой момент отказаться от своих показаний. Вместе с тем, если послухов было много и показания (сказки) их разнились между собой, дело для них могло кончиться поединком (ст. 15 второго Судебника).

Говоря об институте свидетелей в Московский период, необходимо выделить такой вид показаний свидетелей, как ссылка. Под последней следует понимать непосредственную ссылку стороны в процессе на свидетеля или группу свидетелей. При этом ссылок на свидетелей могло быть две: «ссылка из виноватого» и «общая ссылка». Под первой подразумевалась ссылка стороны на свидетелей, которые должны были дать показания, совпадавшие с утверждениями стороны. Истец или ответчик указывали свидетелей, но если эти свидетели свидетельствовали против них, то против такого доказательства доводов не было. Общая ссылка означала согласованные показания нескольких свидетелей, на которые ссылались стороны в процессе.

Письменные акты в этот период имели еще относительную силу.

При анализе Судебников 1497 и 1500 г. усматривается, что свидетельские показания по-прежнему играют значимую роль.

В отличие от Русской Правды или Псковской судной грамоты в Судебнике нет деления свидетелей на видоков и послухов. Однако некоторые авторы указывают, что «процедура «облихования» является прямой наследницей института представления послухов — свидетелей доброй или худой славы, эта преемственность явно представлена в ст. 58 Судебника».

Стоит отметить, что «термин «свидетель» также нашел свое применение в Судебниках 1497 года и 1550 года».

К середине XIX в. в российском судопроизводстве назрела существенная потребность в оптимизации судопроизводства, вызванная громоздкостью судебной системы, разрозненностью источников права, отсутствием единых законодательных норм, регулирующих в том числе и процессуальную деятельность. Благодаря интенсивной работе комиссии по подготовке проектов будущих первых самостоятельных кодифицированных источников уголовно-процессуального права в отечественном законодательстве всего за одиннадцать месяцев были созданы судебные уставы. 20 ноября 1864 г. они были утверждены и вслед за тем обнародованы. Вместо изрядно устаревших отмененных прежних уставов были утверждены: Устав гражданского судопроизводства, Устав уголовного судопроизводства, Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, Учреждение судебных установлений.

Как указывают некоторые современные авторы, по «Уставам уголовного судопроизводства 1864 года судебный допрос был регламентирован лучше, чем в настоящее время».

Устав уголовного судопроизводства Российской империи (1864; далее — Устав уголовного судопроизводства) предусматривал «три вида судебного производства по уголовному преследованию: обычное, сокращенное и более сложное — производство в суде первой инстанции с участием присяжных заседателей. Основанием разграничения судебных производств по степени сложности процессуальных форм служили характер и степень тяжести преступления, а также категория дел, рассмотрение которых возможно судом с участием сословных представителей и судом с участием присяжных заседателей».

Кроме того, Устав уголовного судопроизводства содержал новеллы права, регулирующие рассмотрение уголовных дел судом первой инстанции, в том числе регулирующие правовой статус свидетеля и процедуру использования свидетельских показаний.

В частности, ст. 718 Устава уголовного судопроизводства предписывала, что «Допрос начинается предложением свидетелю рассказать все, что ему известно по делу, не примешивая обстоятельств посторонних и не повторяя слухов, неизвестно от кого исходящих ». В соответствии со ст. 721 Устава уголовного судопроизводства «каждая сторона имеет право предложить свидетелю вопросы не только о том, что он видел или слышал, но также и о тех обстоятельствах, которые доказывают, что он не мог показанного им ни видеть, ни слышать или, по крайней мере, не мог видеть или слышать так, как о том свидетельствует». Статья 726 Устава уголовного судопроизводства гласила, что «каждый свидетель может быть передопрошен в присутствии других свидетелей или поставлен с ними на очную ставку, но без повторения присяги».

Таким образом, свидетелем являлось лицо, которое обладало надежными сведениями по рассматриваемому уголовному делу, причем свидетель был обязан сообщить суду именно о тех обстоятельствах, очевидцем которых он являлся, не используя сведения, полученные от других лиц, либо слухи.

Кроме того, некоторые дореволюционные ученые, анализируя положения Устава уголовного судопроизводства, отмечали, что даже «собственное признание, записанное в протоколе дознания или следователя как несудебное, не может быть допущено на суде ввиду того, что собственное признание только тогда влечет процессуальные последствия (устранение судебного следствия), когда оно дано на суде, с ледует признать, что в нашем процессе можно считать судебным признанием лишь то, которое дано перед судебной властью, на суде». Следовательно, даже признание обвиняемого, данное им не перед судом, не могло расцениваться как решающее доказательство по уголовному делу либо оценивалось критически.

Н. Н. Розин подчеркивал, что «обстоятельства, подлежащие доказыванию, должны быть подтверждаемы лишь доказательствами с процессуальной точки зрения допустимыми. Не всякое доказательство в бытовом смысле может быть допущено и принято во внимание судом. Допустимость доказательств обуславливается, прежде всего, их надежностью и безупречностью с внутренней, психологической точки зрения. В этом смысле теория процесса делит доказательства на первичные, получаемые из первоисточника (свидетель лично наблюдал факт, документ устанавливает факт), и вторичные, получаемые из вторых рук (свидетель слышал о факте, копия документа, подтверждающего факт), и рекомендует суду пользоваться более достоверными первичными доказательствами, а вторичными лишь тогда, когда нет возможности добыть первичное доказательство. По тем же основаниям рекомендуется лишь осторожное пользование подозрительными доказательствами, например, показаниями заинтересованных свидетелей, духовно ослабленных лиц и т. п., и ряд таких доказательств, как явно недостоверных, отсекается самим законом. Таковы, например, по нашему праву, показания душевнобольных (безумных и сумасшедших — п. 1 ст. 93, п. 1 ст. 704 Устава уголовного судопроизводства 1864 года). С другой стороны, допустимость доказательства может ограничиваться соображениями, лежащими вне процесса и заключающимися в оберегании государством различных интересов, представляющихся более важными, чем интерес допущения к делу того или иного доказательства. По нашему праву к этой группе недопустимых доказательств относятся показания лиц, на которых лежит особо уважаемая государством обязанность профессиональной тайны: показания священников в отношении к признанию, сделанному на исповеди (п. 2 ст. 93, п. 2 ст. 704 Устава уголовного судопроизводства 1864 года), и поверенных и защитников обвиняемых — в отношении к признанию, сделанному им доверителями во время производства о них дел (п. 3 ст. 93, п. 3 ст. 704 Устава уголовного судопроизводства 1864 года)». Таким образом, Н. Н. Розин, связывая допустимость и достоверность доказательств, разделял первичные и вторичные доказательства.

Н. М. Кипнис, анализируя концепцию Н. Н. Розина, справедливо заметил, что «автором по сути выражены два положения английской концепции доказательственного права — правило «о наилучшем доказательстве» и правило об исключении свидетельства «по слуху» (Hearsay), которые, в принципе, не были известны дореволюционному праву, хотя и содержались в теоретических рекомендациях».

Уже в тот период времени И. Я. Фойницкий отмечал, что « допустимость доказательств» способствует выделению из доказательственного материала ненадежного, могущего ввести суд в заблуждение. Эта ненадежность может корениться или в излишней отдаленности данного доказательства от подлежащего доказыванию обстоятельства, так что установление связи между ними крайне трудно и рискованно, или в подозрительности источника доказательства».

Еще в 1892 г. В. К. Случевский отмечал, что «при оценке непосредственных доказательств суду или следствию приходится более критически относиться к осуществляемому при этом умственному процессу».

Д. Г. Тальберг полагал, что «необходимо сократить количество посредников между информацией и судьей: чем большее число лиц существует между судьей и предметом, подлежащим исследованию, тем более, по общему правилу, увеличиваются шансы ошибочного, неправильного понимания дела».

Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР от 15 февраля 1923 г. предписывал, что суд не ограничен никакими формальными доказательствами и от него зависит, по обстоятельствам дела, допустить те или иные доказательства или потребовать их от третьих лиц, для которых такое требование обязательно (ст. 57); всякое лицо, вызванное в качестве свидетеля, обязано явиться и сообщить все ему известное по делу и давать ответы на предлагаемые ему следователем, органами дознания, судом и сторонами вопросы (ст. 60). Каких-либо специальных требований об источнике осведомленности УПК РСФСР (1923) не содержал.

На последующих этапах становления доктрины уголовно-процессуального права существовала следующая дифференциация доказательств, приводимая М. С. Строговичем:

1) по отношению к предмету обвинения — обвинительные и оправдательные;

2) по отношению источника сведений о доказываемом факте к самому этому факту — первоначальные и производные;

3) по отношению доказательства к главному факту или доказательственному факту — прямые и косвенные.

С точки зрения предмета настоящего исследования представляется целесообразным рассмотреть классификацию доказательств на первоначальные и производные.

«Первоначальными доказательствами называются доказательства, которые являются первоисточником сведений о подлежащем установлению факте: подлинные документы, показания свидетеля-очевидца и т. п.

Производными доказательствами называются доказательства, не являющиеся первоисточником сведений о подлежащем установлению факте, а содержащие сведения, взятые из другого источника: копии документа, показания свидетеля относительно того, что он слышал от другого лица».

В указанном делении выражено очень важное требование о том, чтобы следствие и суд основывались на доказательствах, полученных из первоисточника, без посредствующих звеньев, так как доказательства, получаемые из вторых рук, легче поддаются искажению и могут вводить в заблуждение.

Так, например, если свидетель показал что-либо со слов другого лица, последнее должно быть допрошено в качестве свидетеля. Тем самым производное доказательство заменяется первоначальным. Если к делу приобщена копия документа, имеющего доказательственное значение, должен быть истребован и приобщен подлинник.

Как абсолютно верно указывал М. С. Строгович, эти «положения опираются, прежде всего, на один из руководящих принципов уголовного процесса — на принцип непосредственности, согласно которому суд должен воспринимать обстоятельства дела из первоисточника, а не через посредствующие звенья».

Но это же положение вытекает и из соображений практического порядка: при перепечатке документа в него всегда может вкрасться какая-либо неточность, ошибка; свидетель, показывающий то, что самому ему неизвестно, что он лишь слышал от другого лица, очень часто может неправильно понять и, следовательно, неправильно передать услышанное.

М. Л. Шифман также указывал, что «производными называются доказательства, полученные из вторых, третьих и т. п. рук».

Аналогичным образом А. И. Трусов рассматривал указанные понятия: «Производное доказательство отражает устанавливаемый им факт не непосредственно, а через посредство других источников. Первоначальными (или первичными) называют доказательства, полученные из первоисточника. Например, первоначальными будут показания свидетеля-очевидца, показания обвиняемого о своих собственных действиях, подлинные документы, подлинные вещественные доказательства и т. п. Доказательства, не являющиеся первоисточниками и отражающие содержание сведений, полученных из других источников, называют производными (или вторичными). Например, производными будут копии документов, показания свидетелей со слов других лиц и т. п. Таким образом, деление доказательств на первоначальные и производные основано на их различии по источнику».

В литературе в качестве синонима термина «первоначальное доказательство» нередко применяется термин «первоисточник», «подчеркивающий отсутствие посредствующих звеньев при восприятии информации о событии».

Другие ученые предлагали разделять предположительные и окончательные доказательства; по их мнению, «термин «доказательство» в процессуальном смысле охватывает, по существу, два ряда фактов, и по этому признаку их следует классифицировать: 1) предположительные — факты, представляемые в качестве доказательств; 2) окончательные — те, которые кладутся в основу постановления суда. Отличие состоит в том, что связь с искомым фактом у предположительного доказательства — предполагаемая, а у окончательного — достоверная».

Проанализируем некоторые материалы судебной практики времен СССР.

Так, например, в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 10 сентября 1957 г. в качестве одного из оснований для отмены приговора указано: «Неправдоподобность показаний потерпевшего Лысенко очевидна и потому, что он своей жене рассказывал об ограблении его двумя вооруженными лицами, тогда как в стадии расследования и в судебном заседании он утверждал, что это преступление было совершено одним Гавриловым».

В другом документе — постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 28 апреля 1939 г. — отменен обвинительный приговор, так как обвинение основывалось на показаниях свидетеля, давшего показания со слов других лиц, которые при их допросе ссылки на них не подтвердили.

В определении Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР от 28 октября 1950 г. одним из оснований для отмены приговора послужило то, что обвинение основывалось на показаниях свидетелей со слов других лиц, которые в судебное заседание в качестве свидетелей вызваны не были.

Определением Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР от 26 марта 1952 г. приговор был отменен на том основании, что в деле была лишь копия документа, в неправильном составлении которого обвинялся подсудимый, и суд отказал подсудимому в истребовании подлинника этого документа: «Элементарные правила ведения расследования по уголовным делам требуют приобщения к делу документа, в неправильном составлении которого обвиняется то или иное лицо…»

Как мы видим в приведенных примерах из судебной практики, по мнению правоприменителя, производные доказательства должны использоваться только в случае, если подлинник документа, имеющего значение для дела, уничтожен или утерян. Производные доказательства могут служить необходимым средством для обнаружения первоначальных доказательств, которые без них могли бы оказаться неизвестными следователю и суду.

УПК РСФСР (1960) предписывал, что свидетель обязан явиться по вызову лица, производящего дознание, следователя, прокурора, суда и дать правдивые показания: сообщить все известное ему по делу и ответить на поставленные вопросы (ст. 73); свидетель может быть допрошен о любых обстоятельствах, подлежащих установлению по данному делу, в том числе о личности обвиняемого, потерпевшего и о своих взаимоотношениях с ними. Не могут служить доказательством фактические данные, сообщаемые свидетелем, если он не может указать источник своей осведомленности (ст. 74); сходные требования содержались в ст. 75, регулируя такой вид доказательства, как показания потерпевшего.

Также необходимо упомянуть и о научных взглядах ученых, согласно которым «в ходе проверки и оценки каждого отдельно взятого производного доказательства необходимо, прежде всего, обращать внимание на то, бесспорным ли является его первоисточник. Производное доказательство не может быть признано доброкачественным, если относительно сведений, на которых оно основано, следователь, суд располагают противоречивыми, непоследовательными данными».

К числу сведений определенного содержания, не имеющих доказательственного значения, ряд авторов относит показания свидетеля (потерпевшего), если он не может указать источник своей осведомленности. Н. М. Кипнис указывал, что «данное требование закона носит ярко выраженный нравственный характер, так как выражает отрицательное отношение законодателя к сведениям по слуху, указывая на недопустимость использования судом не вызывающей доверия информации, достоверность которой проверить нельзя. Недопустимость таких сведений служит гарантией осуществления права на защиту. К этой же группе сведений следует отнести показания свидетеля и потерпевшего, «в которых высказывается предположение о тех или иных фактах, но не содержится категорических утверждений относительно этих фактов», так как в соответствии с ч. 2 ст. 309 УПК РСФСР обвинительный приговор не может быть основан на предположениях и постановляется лишь при условии, если в ходе судебного разбирательства виновность подсудимого в совершении преступления доказана».

М. С. Строгович обращал внимание на то, что «сведения в показаниях свидетеля (потерпевшего) должны быть выражены именно в виде утверждения о факте или событии, но не в виде предположения, субъективного мнения или оценочного суждения».

Так, например, по делу Аветисяна и Назаряна Верховный Суд СССР подверг сомнению достоверность производных фактических данных, содержащихся в показаниях свидетеля Мушегян, поскольку «из показаний Мушегян видно, что в первом случае Аветисян ей говорил, что кража была совершена группой, и он перечислил всех участников кражи, в другом случае Аветисян не говорит, с кем совершил кражу».

О необходимости тщательной проверки и оценки производных доказательств Верховный Суд СССР указывал также в другом решении — постановлении по делу об убийстве Атояна Габриели. В числе доказательств, на основании которых был осужден Нерсисян, фигурировали показания свидетелей Кукуша, Варгашака, Сикеряна и Атояна Гранта. Указанные свидетели пояснили, что умирающий потерпевший рассказал им, что удар ножом в спину нанес ему Нерсисян. Пересматривая дело, Верховный Суд СССР указал, что показания названных свидетелей нельзя считать достоверными без их дальнейшей проверки. В обоснование своего вывода Верховный Суд СССР ссылается на имеющееся в деле показание свидетеля Аветисяна, который заявил, что Атояна Габриели привели к нему домой почти мертвым и что по пути в больницу он совершенно не разговаривал. В связи с этим обращено внимание на необходимость допроса судебно-медицинского эксперта о том, в каком состоянии находился потерпевший после ранения и мог ли он разговаривать и объяснять обстоятельства происшедшего события.

Как указывал Ф. М. Кудин, в других случаях, «когда сам факт передачи свидетелю определенной информации не вызывает никакого сомнения, важно установить, не является ли данная передача результатом внушения ее очевидцу иными лицами. Это особенно относится к производным показаниям несовершеннолетних и свидетелей со слов умирающих потерпевших».

Приведем еще пример из судебной практики советского времени.

Гражданин Пикус был признан виновным в том, что, неоднократно истязая свою жену Тягун, при очередном избиении умышленно облил ее бензином и поджег, в результате чего потерпевшая спустя несколько дней скончалась. Полагая, что вина осужденного в убийстве не установлена, Верховный Суд СССР приговор отменил. Давая оценку имеющимся в деле производным доказательствам, Верховный Суд СССР останавливается, в частности, на показании свидетеля Суходольской. Суходольская показала, что во время посещения в больнице потерпевшей Тягун последняя рассказала, что ее облил бензином и поджег Пикус.

Вместе с тем, как показала сама свидетель Суходольская, 6 ноября 1962 г. она посетила в больнице потерпевшую Тягун и на вопрос Суходольской, кто поджег Тягун, последняя ответила: «Я сама». И только после того как свидетельница заявила потерпевшей: «Что же ты подлеца покрываешь, я бы сама зарубила его на куски и подожгла за такое дело», Тягун якобы заявила, что облил бензином и поджег ее Пикус.

По делу об убийстве Паутова Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР находит, что нельзя признать доброкачественными показания единственного очевидца — девочки Г. Ворониной — и основанные на них производные показания ее отца и матери. Супруги Воронины пояснили, что об обстоятельствах убийства Паутова им стало известно со слов Галины лишь после того, как она рассказала об этом учительнице Бабкиной. «Маловероятно, чтобы их дочь, видевшая, как происходило убийство, в течение пяти дней не рассказала этого своим родителям».

Кроме того, некоторые ученые, проводя анализ нового (на тот период времени) процессуального законодательства и действующей практики, приходили к выводу о необходимости дифференциации первоначальных доказательств (оригиналы) и производных (копии) вещественных доказательств.

Так, А. Винберг указывал, что «в отличие от первоначальных вещественных доказательств, которые даются самим событием преступления или возникают в связи с обстоятельствами, имеющими значение для дела, различные копии (фотоснимки, слепки, оттиски и др.) создаются следователем искусственно в процессе расследования для воспроизведения признаков, имеющих доказательственное значение. Эти признаки содержатся в первоначальном вещественном доказательстве, а затем, после снятия копий, уже в виде производных вещественных доказательств сохраняют признаки вещественного доказательства. Первоначальное вещественное доказательство может быть утрачено или может подвергнуться изменению, потерять часть своих существенных признаков. Производное же вещественное доказательство сохранит для суда необходимые признаки вещественного доказательства, сделает их относительно не меняющимися от условий и времени. Ряд особых свойств некоторых вещественных доказательств (например, громоздкость, хрупкость, неотделимость от окружающей среды, невозможность длительного хранения и т. п.) делает единственно возможным обозрение в судебном заседании только производных вещественных доказательств».

Как мы видим, хотя в УПК РСФСР (1960) и содержались формальные критерии оценки показаний свидетеля и/или потерпевшего, наукой и судебной практикой дифференцировались такие доказательства на первоисточник и производные.

Мы разделяем точку зрения Н. М. Кипниса, что «необходимо различать оценку доказательств, связанную с соблюдением правил о допустимости, и оценку достоверности доказательств в их совокупности, когда не по формальным требованиям, а на основании внутреннего убеждения субъект, осуществляющий производство по делу, приходит к выводу о недостоверности содержания сведений, а не только формы их получения (фиксации)».

Таким образом, институты доказательственного права России, как и все российское право в целом, с течением времени претерпевали значительные и разительные изменения, которые в конечном итоге привели к формированию норм действующего УПК РФ. Хотя в научной литературе нередко высказывалось мнение о необходимости дифференциации доказательств на прямые и косвенные, первичные и производные, подкрепляемое обоснованными выводами, законодателем указанные доводы не были восприняты и УПК РФ не содержит какое-либо подразделение доказательств на виды и не регулирует производные доказательства в должной мере.

§ 2. Толкование понятия «производное доказательство» в уголовно-процессуальной теории XX–XXI вв.

С момента принятия УПК РФ в юридической литературе скудно освещается вопрос, связанный с производными доказательствами.

В соответствии со ст. 74 УПК РФ доказательствами по уголовному делу являются любые сведения, на основе которых суд, прокурор, следователь, дознаватель в порядке, определенном УПК РФ, устанавливает наличие или отсутствие обстоятельств, подлежащих доказыванию при производстве по уголовному делу, а также иных обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела.

В силу требования ч. 2 ст. 7 УПК РФ принимаемые по делу решения должны быть законными, обоснованными и справедливыми, а также мотивированными. Требованию законности и обоснованности принимаемых процессуальных решений корреспондирует обязанность суда выносить приговор на основе оценки доказательств по своему внутреннему убеждению, основанному на совокупности имеющихся в уголовном деле доказательств, руководствуясь при этом законом и совестью. Проверка и оценка собранных по делу доказательств сопровождает и завершает доказательственную деятельность, позволяя достигнуть правильных выводов.

Поскольку, как указано выше, доказательства — это любые сведения, то суд, а равно руководитель следственного органа, следователь, начальник подразделения дознания, начальник органа дознания, дознаватель (далее — сторона обвинения), могут получать их из различных источников: из показаний потерпевшего, обвиняемого, свидетеля, из вещественных доказательств, из показаний и заключения эксперта либо специалиста. Именно из этих сведений суд, а равно сторона обвинения и защиты (далее — стороны), получают сведения о произошедшем событии либо факте.

Так, в приговоре суд дает оценку доказательствам, представленным сторонами, и приводит доказательства, на которых основаны выводы суда в отношении подсудимого, мотивы, по которым суд отверг те или иные доказательства, представленные сторонами. Как подчеркивала П. А. Лупинская, «одним из сложнейших элементов процессуального решения является его мотивировка».

Вместе с тем действующее уголовно-процессуальное законодательство предусматривает только общие правила использования и оценки доказательств, в том числе через призму оценки источника их получения.

Суд и стороны должны получать сведения из первоисточника (например, показания свидетеля-очевидца либо вещественное доказательство — орудие совершения преступления); в других случаях сведения получаются из производного источника, на основе которого формируются производные доказательства.

Первоначальными принято называть «доказательства, являющиеся источниками сведений о подлежащем установлению факте, а производными — доказательства, содержащие сведения, взятые из другого источника».

Деление доказательств на первоначальные и производные «в своей основе имеет отношение сведения к его источнику или определяется наличием или отсутствием промежуточного носителя доказательственной информации. Первоначальными являются доказательства, полученные от (из) первоисточника сведений об обстоятельствах дела. Производные доказательства — это доказательства, полученные от промежуточного носителя информации».

В объяснении происхождения, оценки, использования производных доказательств существуют несколько различных научных подходов.

Так, согласно одному из них «производное доказательство есть промежуточное звено между первоначальным доказательством и субъектом доказывания: первичные (из первых рук, очевидца) и производные (по слухам, со слов другого лица)».

По мнению С. Б. Россинского, «сведения, составляющие материалы предварительного расследования, по своей гносеологической природе имеют точно производный характер, а их специфика заключается лишь в том, что промежуточным носителем при познании судом обстоятельств уголовного дела выступает не посторонний человек или объект материального мира, а следователь или дознаватель, ранее проводивший предварительное расследование».

Юридическая Галяшин Н.В. Показания с «чужих слов» как производные доказательства в уголовном процессе. Монография

Юридическая Галяшин Н.В. Показания с «чужих слов» как производные доказательства в уголовном процессе. Монография

Работа посвящена комплексному анализу показаний с «чужих слов» в общей системе средств уголовно-процессуального доказывания, а также отдельным способам получения производных доказательств по уголовным делам и процессуальным средствам проверки их достоверности. Дефицит нормативного регулирования производных доказательств порождает в теории и практике доказывания проблему обеспечения процессуальных гарантий использования в уголовном судопроизводстве производных доказательств, полученных со слов участника уголовного процесса или иного лица.<br /> В работе обобщена прецедентная практика Европейского суда по правам человека, выраженная в решениях, принятых по жалобам против стран – участниц Конвенции «О защите прав человека и основных свобод» от 4 ноября 1950 года, по вопросу нарушения права на допрос свидетеля, показывающего против обвиняемого, и права на справедливое судебное разбирательство, которые рассматриваются в работе в системной взаимосвязи.<br /> Издание подготовлено по состоянию законодательства на 1 января 2017 г.<br /> Книга будет полезна научным и практическим работникам, адвокатам, следователям и дознавателям, судьям, преподавателям, аспирантам, студентам, а также всем, кто интересуется проблемами доказывания в уголовном судопроизводстве.