|
|
ОглавлениеКузнецовские чтения «Роль уголовного права и обеспечение прав и свобод человека» Секция криминологии и уголовно-исполнительного права Круглый стол «Обеспечение прав и свобод человека в современном уголовном процессе» Круглый стол «Криминалистическое изучение личности» Круглый стол «Судебно-экспертная деятельность и обеспечение прав и свобод человека» Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгуСекция криминологии и уголовно-исполнительного праваА. И. Александров судья Свердловского районного суда г. Белгорода Обеспечение прав и свобод участников уголовного судопроизводства при толковании уголовного законаНа сегодняшний день Конвенция о защите прав человека и основных свобод и протоколов к ней (ETS № 005) является одним из многих документов, принятых в рамках Совета Европы по отдельным аспектам защиты прав участников уголовного судопроизводства. Толкование и применение ее положений осуществляет Европейский Суд по правам человека (далее по тексту — ЕСПЧ) согласно п. 32 Конвенции. Нарушения Конвенции в сфере уголовного судопроизводства, служащие поводом обращения в ЕСПЧ, могут быть самые разнообразные. Среди них: Во-первых, нарушения, допущенные в ходе проведения следственных действий. Например, при обыске в связи с уголовным делом. Так, в заявлении, поданном португальской адвокатской фирмой в Европейский Суд по правам человека, сообщается, что ее офисы были обысканы в связи с уголовными делами о возможной коррупции и торговле влиянием при заключении государственного контракта с немецким консорциумом на поставку двух субмарин правительству Португалии. Во-вторых, нарушения, наступившие в результате несоблюдения судом принципов уголовного права в ходе судебного разбирательства. Например, принципа законности. Так, в деле о бродяжничестве ЕСПЧ подтвердил позицию, что «нет наказания без закона». В-третьих, нарушения прав и свобод человека, гарантированных Конвенцией, произошедшие в связи с участием в программе защиты свидетелей и иных участников уголовного сдуопроизводства. Как правило, участие в программе обусловлено «процессуальным статусом защищаемого лица». Показательно в этой связи решение по делу R. R. and Others v. Hungary (против Венгрии). Дело касалось исключения семьи из венгерской программы защиты свидетелей на том основании, что отец — участник программы, находившийся в тюрьме, продолжал поддерживать контакты с криминальными группами. Меры безопасности были отменены и в отношении всех находившихся под защитой членов его семьи, в том числе детей. Тем самым их жизнь была поставлена под угрозу. ЕСПЧ посчитал это решение венгерской программы защиты свидетелей нарушение права членов семьи на жизнь в соответствии со ст. 2 Конвенции. Есть и другие случаи нарушений в уголовном судопроизводстве, которые явились предметом жалоб, рассмотренных ЕСПЧ. Несмотря на то, что ЕСПЧ нечасто обращается к вопросам уголовного права, в его постановлениях содержатся важные правовые позиции. В качестве примера можно привести решение по делу «Кантони против Франции», в котором ЕСПЧ указал на необходимость оценки действий (бездействия) конкретного лица с помощью толкования действующего уголовного законодательства и наработанной судебной практики. В отечественной литературе обосновывается практическая значимость широкого применения судами Конвенции с учетом правовых позиций ЕСПЧ. Правовые позиции представляют собой общеобязательные для всех государств — участников Конвенции основания, своеобразное «ядро» принятого ЕСПЧ решения по конкретному делу. В этом состоит принципиальное отличие правовых позиций ЕСПЧ от резолютивной части постановления ЕСПЧ, обязательной для исполнения страной (странами), участвующими в деле. Придерживаясь точки зрения об общеобязательности постановлений ЕСПЧ в части содержащихся в них правовых позиций, следует признать оказываемый ими предупредительный эффект. А. Л. Бурков в этой связи утверждает, что «рассмотрение любого дела в суде первой инстанции с учетом норм Конвенции, как они понимаются в постановлениях ЕСПЧ», имеет превентивное значение и способно «уменьшить количество поводов для обращения в ЕСПЧ». В 2013 г. Пленум Верховного Суда РФ в соответствии со ст. 126 Конституции РФ проинструктировал нижестоящие суды о необходимости обращения к нормам Конвенции при рассмотрении дел, приняв по вопросу применения ее норм в российской правовой системе общее для всех судов общей юрисдикции постановление. Пленум Верховного Суда РФ пришел к выводу, что Конвенция и Протоколы к ней являются международными договорами РФ, а правовые позиции ЕСПЧ должны учитываться при применении законодательства РФ. В п. 2 ППВС 2013 г. говорится об обязательности для судов правовых позиций ЕСПЧ, содержащихся в его постановлениях, принятых в отношении нашей страны. Вместе с тем правовая позиция ЕСПЧ, изложенная в постановлении, принятом в отношении других государств-участников Конвенции, может быть учтена российским судом, «если обстоятельства рассматриваемого им дела являются аналогичными обстоятельствам, ставшим предметом анализа и выводов Европейского Суда». Вместе с тем, несмотря на принятие общего постановления Пленума Верховного Суда РФ, посвященного исключительно применению Конвенции в судах общей юрисдикции, значение большинства ее статей в нем не раскрыто. Хотя подробное разъяснение ряда статей Конвенции и обобщенные результаты их толкования в постановлениях ЕСПЧ стали бы важным ориентиром для судов, рассматривающих уголовные дела, направленным на обеспечение единства толкования норм уголовного права и достижения единообразия в судебной практике. В зарубежной литературе подобное стремление ЕСПЧ к единству толкования норм Конвенции и достижению единообразия в судебной практике признается проявлением прецедентного характера постановлений ЕСПЧ, при этом указывается, что «контрольные органы Конвенции считают себя связанными своими предыдущими решениями». Неоднозначное понимание в теории уголовного права вопроса о правовой природе постановлений ЕСПЧ и степени их обязательности для российских судов в уголовном судопроизводстве обусловило существование в отечественной уголовно-правовой науке дискуссии, содержание которой сводится к двум основным позициям. Сторонники первой (К. В. Ображиев, Ю. В. Просоленко, О. А. Ругина) признают юридическую обязательность решений ЕСПЧ, содержащих официальное толкование норм Конвенции, вне зависимости от того, в отношении какого государства — участника они вынесены. В частности, Ю. В. Просоленко отмечает, что российские суды руководствуются не только обязательными постановлениями ЕСПЧ, принятыми в отношении России, но и любыми другими, которые могут касаться предмета рассматриваемого дела или соответствующей статьи Конвенции. М. М. Родионов также считает, что «широкое применение российскими судьями практики Европейского Суда … обеспечило бы все более полное соответствие российского судопроизводства международным стандартам и признание российских судей полноправными членами европейского судейского сообщества». Особый интерес представляет практика ЕСПЧ по делам о коррупции. Однако не все ученые придерживаются схожих взглядов. Отдельные авторы утверждают, что постановление ЕСПЧ не влечет никаких правовых последствий для иных стран-участниц, кроме страны-ответчицы. В пользу данной точки зрения, как правило, приводится содержание ч. 1 ст. 46 Конвенции. В ст. 1 Закона о ратификации Конвенции также говорится об обязательной юрисдикции ЕСПЧ «в случаях предполагаемого нарушения Российской Федерацией положений этих договорных актов». Суммируя изложенное, можно утверждать, что постановления ЕСПЧ выступают в качестве субсидиарных источников уголовного права. Полагаем, что признание юридической обязательности судебной практики ЕСПЧ в полном объеме (то есть всего массива постановлений, вынесенных в отношении всех государств-участников Конвенции) является важной составляющей дальнейшего развития теории уголовного права. Вместе с тем, обязывать судей общей юрисдикции в обязательном порядке учитывать правовые позиции ЕСПЧ и тем более включать их в текст выносимых их приговоров вряд ли представляет собой насущную задачу. Все-таки большая часть массива судебной практики ЕСПЧ, находящейся в открытом доступе на его официальном сайте, опубликована на английском языке. Для их дальнейшего использования по конкретным делам требуется единообразный перевод и разъяснение по их применению. А это уже находится в сфере полномочий Верховного Суда РФ, который уже сделал первый шаг в данном направлении, приняв ППВС 2013 г. Его очевидным плюсом является разъяснение ключевых статей Конвенции. К недостаткам ППВС 2013 г. можно отнести отсутствие в нем прямых ссылок к практике ЕСПЧ. Дальнейшее развитие отечественной судебной системы, как нам кажется, должно быть нацелено на устранение разрыва между положениями ППВС 2013 г. и судебной практикой ЕСПЧ по конкретным делам, особенно затрагивающим права человека в сфере уголовного судопроизводства. С. К. Бадамшин аспирант кафедры уголовно-правовых дисциплин(Российская академия адвокатуры и нотариата) К вопросу о квалификации преступлений террористической направленности, совершаемых с использованием информационно-телекоммуникационных сетейАннотация: в статье выделяются и рассматриваются актуальные проблемы юридической оценки преступлений террористической направленности, совершаемых с использованием электронных или информационно-телекоммуникационных сетей, в том числе сети «Интернет». Автор формулирует рекомендации по разрешению проблем и правильной квалификации указанных преступлений. Ключевые слова: вовлечение, информационно-телекоммуникационные сети, квалификация, преступления террористической направленности, склонение, терроризм. Сегодня использование электронных или информационно-телекоммуникационных сетей превратилось в типичный способ совершения многих уголовно наказуемых деяний, в том числе и преступлений террористической направленности. Законодатель с явным запозданием обратил внимание на эту тенденцию современной террористической преступности. Только в 2016 г. ч. 2 ст. 2051 Уголовного кодекса Российской Федерации об ответственности за публичные призывы к осуществлению террористической деятельности или публичное оправдание терроризма была дополнена квалифицирующим признаком в виде совершения преступления с использованием электронных или информационно-телекоммуникационных сетей, в том числе сети «Интернет». Поскольку фактически использование таких сетей имеет место при совершении различных преступлений террористической направленности, проблемы квалификации, связанные с данным способом, выходят за рамки расследования и рассмотрения уголовных дел о публичных призывах к осуществлению террористической деятельности или публичном оправдании терроризма, распространяясь на противодействие экстремизму в целом. Отметим, что Пленум Верховного Суда Российской Федерации учел масштабные антитеррористические и антиэкстремистские новеллы УК РФ, внесенные в него за последние пять лет, и сформулировал новые разъяснения, в том числе учитывающие измененную редакцию ст. 2051 УК РФ. Поэтому при рассмотрении выделенных проблем мы будем исходить из официальной позиции Пленума по соответствующим вопросам квалификации преступлений террористической направленности. В частности, в п. 19 постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 9 февраля 2012 г. № 1 «О некоторых вопросах судебной практики по уголовным делам о преступлениях террористической направленности» разъясняются особенности публичного способа совершения преступления, предусмотренного ст. 2051 УК РФ. При этом в обновленной редакции этого пункта из примеров внешнего проявления публичности было изъято указание на использование информационно-телекоммуникационных сетей, в том числе сети «Интернет». Представляется, что такое изменение было обусловлено дополнением ч. 2 ст. 2051 УК РФ, вследствие которого использование таких сетей стало относиться к квалифицирующим признакам состава данного преступления. Вместе с тем это не означает, что использование электронных или информационно-телекоммуникационных сетей для публичных призывов к осуществлению террористической деятельности или публичного оправдания терроризма не должно характеризоваться публичностью. Здесь действует правило квалификации преступлений, согласно которому признаки основного состава преступления являются обязательными не только для него, но еще и для его квалифицированных видов. Большое значение для правильного толкования признака публичности рассматриваемого преступления имеет новый пункт 211 указанного выше постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации, согласно которому при совершении публичных призывов к осуществлению террористической деятельности или публичного оправдания терроризма с использованием электронных или информационно-телекоммуникационных сетей, в том числе сети «Интернет», преступление является оконченным с момента размещения обращений в указанных сетях общего пользования (например, на сайтах, форумах или в блогах), отправления сообщений другим лицам. В данном разъяснении Пленум отказался от такого оценочного признака, используемого в теоретических работах, как «неограниченный (широкий) круг лиц», выступающих адресатами соответствующих призывов и оправдания. Вместе с тем при внимательном прочтении этого разъяснения можно заметить, что в нем указываются сети общего пользования, причем такие их ресурсы, как сайты, форумы и блоги, фактически предполагающие именно неограниченный круг лиц, которые объективно могут ознакомиться с размещенной информацией и, как правило, выразить свое отношение к ней в виде высказывания участника форума или комментария посетителя сайта либо блога. Рассматриваемое деяние изначально ориентировано на доведение соответствующей информации до большого, как правило, неограниченного, неопределенного круга лиц, однако для квалификации преступления как оконченного, достаточно, чтобы виновный отправил сообщение, содержащее обращение, призывающее к осуществлению террористической деятельности или оправдывающее терроризм, как минимум одному лицу при доказанном наличии объективных и субъективных предпосылок для массовой рассылки таких сообщений. При этом возникает вторая проблема квалификации таких преступлений, связанная с трудностями в разграничении публичных призывов к осуществлению террористической деятельности и содействия террористической деятельности в виде склонения, вербовки или иного вовлечения лица в совершение соответствующих преступлений. Согласно новой редакции п. 14 указанного выше постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации содействие террористической деятельности в форме склонения, вербовки или иного вовлечения в совершение преступлений террористической направленности понимается как умышленные действия, направленные на вовлечение определенного лица (группы лиц) в совершение одного или нескольких указанных уголовно наказуемых деяний. Следовательно, если вовлечение направлено на определенное лицо или определенную группу лиц, то преступление, предусмотренное ст. 2052 УК РФ, — на неопределенный, неограниченный круг лиц. Кроме того, считаем, что данный пункт постановления Пленума нуждается в еще большей конкретизации, вытекающий из содержания направленности сопоставляемых преступлений. Если склонение, вербовка или иное вовлечение являют собой разновидности подстрекательских действий, которые всегда направлены на то, чтобы склонить определенное лицо к совершению конкретного, то есть индивидуально определенного преступления, то публичные призывы состоят в обращении к неопределенному кругу лиц с целью побудить их к осуществлению террористической деятельности без конкретизации того, какие именно преступления им предлагается совершить. Следовательно, в п. 14 постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации при определении содействия террористической деятельности в указанной форме целесообразно указать, что к нему относятся умышленные действия, направленные на вовлечение определенного лица (группы лиц) в совершение одного или нескольких индивидуально определенных преступлений террористической направленности. Подчеркнем обязательность сочетания двух признаков, характеризующих направленность данного деяния: 1) взаимодействие осуществляется с определенными лицами (группами лиц) и 2) они склоняются к совершению конкретного преступления террористической направленности. Отсутствие первого или (и) второго признака должно исключать квалификацию содеянного по ч. 1 или ч. 2 ст. 2051 УК РФ. В таком случае публичные призывы к осуществлению террористической деятельности представляют собой обращения к широкому (неопределенному) кругу лиц с целью побуждения их к осуществлению террористической деятельности без конкретизации относящихся к ней деяний. Наше предложение основано на необходимости унифицированного подхода к толкованию аналогичных признаков, имеющихся в составах преступлений террористической и экстремистской направленности. Так, в новом пункте 62 постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 28 июня 2011 г. № 11 «О судебной практике по уголовным делам о преступлениях экстремистской направленности» указано, что публичные призывы, предусмотренные ст. 2801 УК РФ, не должны быть направлены на склонение определенных лиц к совершению конкретных уголовно наказуемых деяний. Полагаем, что подобное разъяснение следует привести и в п. 20 постановления Пленума «О некоторых вопросах судебной практики по уголовным делам о преступлениях террористической направленности» Преступления террористической направленности, совершаемые с использованием электронных или информационно-телекоммуникационных сетей, на практике необходимо отграничивать от некоторых преступлений экстремистской направленности, имеющих смежные с ними составы. В первую очередь, речь идет об отграничении от публичных призывов к осуществлению экстремистской деятельности. Принимая во внимание соотношение экстремизма (экстремистской деятельности) и терроризма (террористической деятельности) как целого и части, статьи 280 и 2052 УК РФ следует рассматривать в качестве взаимосвязанных норм, первая из которых является общей, а другая — специальной, то есть при конкуренции данных уголовно-правовых запретов приоритет должен отдаваться последнему из них. Считаем, что в случаях, когда в действиях лица одновременно содержатся признаки публичных призывов к террористической и иной экстремистской деятельности, содеянное образует совокупность преступлений, предусмотренных статьями 2051 и 280 УК РФ. Те же правила должны применяться и при конкуренции статей 2051 и 2801 УК РФ. Последняя уголовно-правовая норма предусматривает ответственность за публичные призывы к осуществлению действий, нарушающих территориальную целостность Российской Федерации, что следует рассматривать как выделенные в специальный состав преступления публичные призывы к осуществлению одной из разновидностей экстремистской деятельности, поскольку нарушение целостности нашего государства является частью последней. Полагаем, что сформулированные здесь предложения о применении статей 2051, 280 и 2801 УК РФ также целесообразно отразить в соответствующих постановлениях Пленума Верховного Суда Российской Федерации. Продолжая наш тезис о необходимости унифицированного подхода к применению сходных положений уголовного закона о преступлениях террористической и экстремистской деятельности, считаем целесообразным привести в постановлении Пленума Верховного Суда Российской Федерации «О некоторых вопросах судебной практики по уголовным делам о преступлениях террористической направленности» разъяснение, содержащееся в новом абзаце п. 8 постановления Пленума «О судебной практике по уголовным делам о преступлениях экстремистской направленности», где говорится о том, что при решении вопроса о направленности действий лица, разместившего какую-либо информацию либо выразившего свое отношение к ней в сети «Интернет» или иной информационно-телекоммуникационной сети, следует исходить из совокупности всех обстоятельств содеянного и учитывать, в частности, контекст, форму и содержание размещенной информации, наличие и содержание комментариев или иного выражения отношения к ней. Учет данного разъяснения при юридической оценке совершенного деяния ориентирует на выяснение всех обстоятельств дела, подтверждающих, что лицо не только разместило ту или иную информацию в сети, но еще и осознавало ее характер и желало обратить на ее внимание других людей, понимая, что соответствующие видеозаписи, графические изображения, тексты и т. п. нацелены на побуждение к осуществлению террористической деятельности либо оправдание терроризма. Е. Н. Бархатова доцент кафедры уголовного права и криминологии ФГКОУ ВО «Восточно-Сибирский институт МВД России», кандидат юридических наук Особенности конструкции уголовно-правовых норм, устанавливающих уголовную ответственность за преступления террористического характераВ настоящее время вопрос о противодействии терроризму стоит наиболее остро. На протяжении последних лет человечество все чаще сталкивается с его проявлениями. Так, в 2016 году ряд ужасающих событий потряс мировое сообщество. В марте 2016 года серия терактов произошла в столице Бельгии Брюсселе (взрывы в аэропорту и метро), в результате которых погибли 13 человек, 35 пострадали. В июне взрывы прогремели в турецком аэропорту им. Ататюрка (погибли 36 человек, пострадало более 150). В июле исламисты захватили церковь во Франции, где находилось 5 прихожан и священник, которому преступники перерезали горло. Россию также не обошли стороной угрозы террористического характера. По данным «Российской газеты» только в 2015 году во время контртеррористических операций было нейтрализовано более 150 боевиков, в том числе порядка 40 бандглаварей. Удалось предотвратить более 30 терактов, а также выезд в Сирию и Ирак для участия в вооруженных формированиях более 100 граждан. По итогам 2015 года к уголовной ответственности привлечено 832 россиянина, прошедших подготовку в рядах боевиков террористической организации «ИГИЛ», в том числе 22 вербовщика. По данным МВД России за 5 месяцев 2016 года в стране зарегистрировано 1 035 преступлений террористического характера (+55,9 %), или 0,1 % от общего числа зарегистрированных преступлений. Раскрыто только 197 из них (-10,5 %), или 19 %. На 200 % в стране возросло число террористических актов (с 4 до 12), ни один не раскрыт. Зарегистрировано 4 факта захвата заложника (+33,3 %), раскрыто 2 (-77,8 %). Раскрыто 2 террористических акта «прошлых лет», одно из которых совершено организованной группой. В июле 2016 года с целью совершенствования законодательной базы противодействия терроризму принят федеральный закон № 375-ФЗ, вносящий изменения в УК РФ и УПК РФ в части установления дополнительных мер противодействия терроризму и обеспечения общественной безопасности. Насколько действенны предложенные в указанном федеральном законе меры? Представляется недостаточно обоснованным включение в УК РФ ст. 205.6 «Несообщение о преступлении». Полагаю, что подобные деяния будут обладать высокой степенью латентности, лица, их совершающие, останутся безнаказанными, а сама норма — «мертвой». Кроме того, смущает формулировка «по достоверно известным сведениям», имеющая место наряду с примечанием, гласящем: «лицо не подлежит ответственности за несообщение о подготовке или совершении преступления его супругом или близким родственником». Во-первых, лицо, достоверно знающее о подготовке преступления террористического характера, скорее всего, само принимает в ней участие, либо опасается, что его заподозрят в соучастии, если он сообщит об этом в правоохранительные органы. Маловероятно получение от него подобной информации. Во-вторых, обратная ситуация: когда лицо предполагало, что достоверно знает о готовящемся преступлении, и, учитывая существующую уголовную ответственность за несообщение о таковом, сработало на предупреждение, однако заблуждалось относительно преступления. В данном случае силы правоохранительных органов будут необоснованно отвлечены, а само лицо, в случае ошибки в квалификации его действий и некачественного установления субъективной стороны, рискует быть привлеченным к уголовной ответственности заведомо ложное сообщение об акте терроризма. Кроме того, действия, составляющие объективную сторону рассматриваемого состава, подпадают под признаки пособничества в осуществлении террористической деятельности и могут быть квалифицированы по ст. 205.1 УК РФ «Содействие террористической деятельности», тем более что санкция ч. 3 ст. 205.1 гораздо жестче и в большей мере способствует реализации цели восстановления социальной справедливости. Следует акцентировать внимание на ст. 361, предусматривающей ответственность за акт международного терроризма. Статья состоит из трех частей, устанавливающих ответственность за разные по своему характеру действия. Так, часть первая предусматривает ответственность непосредственно за акт международного терроризма. Объективная сторона данного преступления выражается в совершении действий, подвергающих опасности жизнь, здоровье, свободу или неприкосновенность граждан. В данном случае для квалификации преступления важное значение имеет такой факультативный признак объективной стороны как место. Террористический акт должен быть совершен вне пределов Российской Федерации. В этом состоит, на наш взгляд, основное отграничение от ст. 205 УК РФ. Далее указывается обязательный для квалификации факультативный признак субъективной стороны — цель. Указанное преступление должно быть совершено с целью нарушения мирного сосуществования государств и народов либо направлено против интересов России. Кроме того, объективную сторону рассматриваемого состава образует угроза совершения подобных действий. Часть вторая ст. 361 УК РФ предусматривает ответственность за финансирование акта международного терроризма или вовлечение в участие в нем. Третья часть указывает на последствия в виде смерти человека, произошедшей в результате акта международного терроризма. Необходимо признать, что в целом идея закрепления в Уголовном кодексе РФ ответственности за подобное деяние не плоха. Вместе с тем, уголовное законодательство практически всех стран содержит нормы об ответственности за преступления террористического характера, в том числе за террористический акт. Поэтому лицо в любом случае будет привлечено к уголовной ответственности. При этом, уголовный закон государства, на территории которого совершено подобное деяние, может, как и УК РФ, содержать норму, запрещающую выдачу собственных граждан. В таком случае, необходимо разъяснение, либо соответствующее положение в международном нормативном правовом акте, либо в международном договоре. Вместе с тем, не все страны подобные договоры ратифицируют. В случае возникновения такой ситуации в данный момент не понятно, как ее разрешить. Особенности законодательной конструкции статей уголовного закона, устанавливающих ответственность за преступления террористического характера, вызывают многочисленные вопросы. Так, представляет интерес ст. 205.1 УК РФ, устанавливающая ответственность за содействие террористической деятельности. В диспозиции данной статьи наряду с вербовкой, склонением, подготовкой и иными действиями присутствует указание на финансирование терроризма. В качестве особо квалифицированного состава в части третьей рассматриваемой статьи выделено пособничество в совершении террористических преступлений. Исходя из определений, предложенных в примечании к статье, признаки финансирования полностью охватываются признаками пособничества. Так, под финансированием, согласно примечанию, необходимо понимать предоставление или сбор средств либо оказание финансовых услуг с осознанием того, что они предназначены для финансирования организации, подготовки или совершения хотя бы одного из преступлений, предусмотренных статьями 205, 205.1–205.5, 206, 208, 211, 220, 221, 277–279 и 360 УК РФ, либо для финансирования или иного материального обеспечения лица в целях совершения им хотя бы одного из этих преступлений, либо для обеспечения организованной группы, незаконного вооруженного формирования, преступного сообщества (преступной организации), созданных или создаваемых для совершения хотя бы одного из этих преступлений. Пособничество же выражается умышленном содействии совершению преступления советами, указаниями, предоставлением информации, средств или орудий совершения преступления либо устранением препятствий к его совершению, а также в обещании скрыть преступника, средства или орудия совершения преступления, следы преступления либо предметы, добытые преступным путем, а равно в обещании приобрести или сбыть такие предметы. Финансовые средства, направляемые на поддержание функционирования террористических организаций, могут быть расценены как предоставляемые пособником средства совершения террористического преступления (к примеру, ст. ст. 205.3, 205.4 УК РФ). Кроме того, само по себе финансирование можно расценить как устранение препятствия к совершению преступления, а именно — невозможности его совершения без надлежащего обеспечения. Более того, на наш взгляд не только финансирование терроризма, но и остальные действия, перечисленные в статье 205.1 УК РФ, подпадают под признаки пособничества. Если мы обратимся к этимологии слов «содействие» и «пособничество», то увидим, что под содействием понимается деятельное участие в чьих-нибудь делах с целью облегчить,помочь,поддержка в какой-либо деятельности. Пособничество же определяется как содействие в преступлении. Таким образом можно говорить о равнозначности используемых законодателем терминов. С какой же целью был введен дополнительный состав преступления, выделяющий пособничество как особо опасный вид содействия? Представляется, что законодатель стремился подчеркнуть опасность, которую содействие терроризму представляет для общества. Во-вторых, ввиду распространенности в последние годы склонения и вербовки (в частности) граждан России к участию в деятельности террористических организаций, дополнение закона указанной статьей представлялось социально обусловленным. В-третьих, введение данной статьи позволило определить единый вид и размер наказания за содействие в различных видах террористической деятельности, без привязки к конкретной статье. Вместе с тем, перечисленные аргументы представляются не достаточно вескими. Отдельная статья, еще и разделенная на части, вносит путаницу в правоприменительную практику. Разграничение ч. 1 ст. 205.1 УК РФ с ч. 3 практически не всегда возможно. Кроме того, если рассматривать норму, существующую в актуальной редакции, можно заметить, что в примечании, раскрывающем понятие финансирования, почему-то не нашла отражения ст. 361 УК РФ. Вместе с тем ответственность за финансирование акта международного терроризма устанавливается частью второй указанной статьи. В подобных случаях отмечается отсутствие единообразного подхода законодателя к урегулированию ответственности за рассматриваемые преступления. Кроме того, отсутствует логика построения норм, когда в одном случае (ст. 205.1) финансирование и вовлечение в террористическую деятельность выносится в первую часть статьи, а в другом (ст. 361 УК РФ) — во вторую часть. Удивительна и конструкция статьи 361 УК РФ, во вторую часть которой вынесено деяние, обладающее меньшей степенью общественной опасности, нежели деяние, размещенное в первой части. На основе анализа указанных положений мы приходим к выводу о том, что выделение содействия терроризму в отдельную статью, а также выделение финансирования акта международного терроризма и вовлечения в участие в нем в часть вторую статьи 361 УК РФ представляется излишним, поскольку подобные деяния могут быть квалифицированы как пособничество в совершении соответствующего террористического преступления, без сложных, не оправдывающих себя конструкций. Практика привлечения к уголовной ответственности лиц по ст. 205.6 и ст. 361 УК РФ пока отсутствует, в связи с чем сложно говорить об их актуальности или о безосновательности их включения в закон, ориентируясь на практику. Вместе с тем, прецеденты позволили бы не только получить подкрепление теории, но и поставить и решить практические вопросы квалификации с разъяснением отдельных нюансов, которые, без сомнения, будут иметь место при применении таких сложных составов. В. И. Бухалов член Содружества выпускников Университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА) О лжесвидетельстве и борьбе с нимС античных времен право руководствовалось разумом и служило мери-лом справедливости, но известно, что лжесвидетельство не считалось престу-плением в ранний период Древней Греции и Древнего Рима, хотя и сопро-вождалось общественным позором. Наказания за лжесвидетельство были впервые установлены Харондом, создававшим законы в греческих колониях в период Великой греческой колонизации VIII–VI вв. до н. э., о чем упоминал Аристотель во 2-ой книге «Политики». Томас Гоббс писал в «Левиафане»: «…лжесвидетельствовать на суде более преступно, чем надуть человека на такую же или на большую сумму, ибо в первом случае не только совершено беззаконие по отношению к тому, кто пострадал от такого приговора, но все судебные решения становятся бесполезными, являясь лишь орудиями силы и личной мести». В отличие от европейской континентальной традиции, восходящей к римскому и каноническому праву, основанная на британском эмпиризме традиция общего права сформировала более строгий подход к оценке свидетельских показаний. С 1730 г. в английском уголовном процессеутверждается состязательная модель. Суды, благодаря активности адвокатов, стали разрешать проведение перекрестного допроса свидетелей. Необходи-мость перекрестного допроса для изобличения лжесвидетельства стала очевидной. Для состязательной модели характерно наличие правил исключения определенных классов доказательств в тех случаях, когда имеется сущест-венный риск судебной ошибки. К 1780 г. в Англии появилось правило про-тив «hearsay» — показаний, основанных на слухе. Предпосылкой для этогопослужила казнь Сэра Уолтера Рэйли в 1618 г., вызвавшая общественное возмущение. Против него было сфабриковано обвинение в измене. Изо-бличающим доказательством были показания свидетеля о том, что, якобы, во время их беседы Рэйли угрожал убить короля. Правило против показаний свидетеля, основанных на слухе, наложило запрет на использование в каче-стве доказательства вины цитирования чьих-либо слов, услышанных свиде-телем вне стен суда, ввиду ненадежности таких доказательств и опасности лжесвидетельства, которое невозможно опровергнуть. Такого преступления как лжесвидетельство в Англии не существовало до 1563 г. С появлением жюри присяжных после норманнского вторжения 1066 г. из-за безнаказанности лжесвидетельства клятва перестала выполнять свою сдерживающую функцию. «Статут о лжесвидетельстве» 1563 г. явился основой для введения в общее право лжесвидетельства, как преступления. В делах, рассматривавшихся после его вступления в силу было сформулирова-но современное определение преступления лжесвидетельства, которое состо-ит в предоставлении в судебном разбирательстве решающего доказательства, о ложности которого было известно лицу, дававшему показания под прися-гой, или в правдивость которого лицо не верило. В российском законодательстве лжесвидетельство считалось престу-плением по Судебннкам 1497 г. (ст. 67) и 1550 г. (ст. 99), по Соборному Уложению 1649 г. (ст. 162). В Boинских Артикулах Петра I 1715 г. лжесви-детельство наказывалось отсечением двух пальцев руки и ссылкой на каторжные работы (Артикул 196). В Своде Законов Уголовных 1832 г., согласно ст. 751–753, свидетель, учинивший ложное показание и лживую присягу и причинивший чрез то невинному вред, подлежал лишению всех прав состояния, наказанию плетьми и ссылке на поселение. В том случае, если он лживою присягою причинил другому ущерб в имении, или довел до телесного наказания, то исходя из важности дела, он подлежал тому самому наказанию, которому он подвергал другого своею лживою присягою. Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. в ст. 1168 за ложное свидетельское показание, данное при следствии и в суде под присягою, предусматривало наказания, определенные в статьях 258 259 260, 261 и 262 этого Уложения. Таким же наказаниям и на том же основании подвергались за ложное показания в суде и лица, имевшие право делать свидетельские показания без присяги. Те лица, которые склоняли других к ложному заведомо свидетельскому показанию, наказывались, как подго-ворщики к преступление по правилам ст. 126 Уложения. В соответствии со ст. 1169 за ложное показание без присяги пред судом, виновные приговарива-лись к аресту на время от трех недель до трех месяцев; или же к заключе-нию в тюрьму на время от трех до шести месяцев, смотря по обстоятель-ствам. Если ложное показание пред судом сделано, хотя и без присяги, но вследствие подкупа, то виновный подвергался наказаниям, определенным в статьях 258, 259 и 262 Уложения. В Уголовном Уложении 1903 г. в ст. 158 говорилось, что виновный в заведомо ложном показании при производстве следствия или суда в качестве свидетеля, сведущего лица или переводчика или при дознании чрез окольных людей наказывался заключением в тюрьму. Если лжесвидетельство было учинено: 1) вследствие подкупа, 2) допрошенным под присягой или с напоминанием или обещанием, заменяющим присягу, то виновный наказы-вался: заключением в исправительный дом. Лжесвидетельство, учиненное в пользу обвиняемого лицом, имеющим по закону право отказаться от свиде-тельских показаний, не считали преступлением, если о таком праве свидетель не был предупрежден властью, отбиравшей показание. Богдан Александрович Кистяковский в статье «В защиту права» в 1909 г. так характеризовал российское правосознание: «В широкиx слоях русского общества отсутствует и истинное понимание значения суда и уважение к нему; это особенно сказывается на двух элементах из общества, участвующих в каждом суде, — свидетелях и экспертах. Чрезвычайно часто в наших судах приходится убеждаться, что свидетели и эксперты совсем не сознают своей настоящей задачи — способствовать выяснению истины. Насколько легкомысленно некоторые круги нашего общества относятся к этой задаче, показывают такие невероятные, но довольно ходячие термины, как «достоверный» или «честный лжесвидетель». В УК РСФСР 1922г. в ст. 178 заведомо ложное показание, данное свидетелем, экспертом или переводчиком при производстве дознаний, следствия или судебного разбирательства по делу, наказывалось лишением свободы на срок не ниже одного года (до 10 лет). В ст. 179 заведомо ложный донос или показание, соединенное: 1) с обвинением в тяжком преступлении; 2) с корыстными мотивами; 3) с искусственным созданием доказательств обвинения, каралось лишением свободы на срок не ниже двух лет (до 10 лет). В УК РСФСР 1926г. наказание за заведомо ложное показание в ст. 95, данное свидетелем, было значительно снижено: заведомо ложный донос органу судебно-следственной власти или иным, имеющим право возбуждать уголовное преследование должностным лицам, а равно заведомо ложное показание, данное свидетелем, экспертом или переводчиком при произ-водстве дознания, следствия или судебного разбирательства по делу, наказы-валось лишением свободы или принудительными работами на срок до трех месяцев. За заведомо ложный донос или показание, соединенные: а) с обвинением в тяжком преступлении, б) с корыстными мотивами и в) с искусственным созданием доказательств обвинения, полагалось лишение свободы на срок до двух лет. По сравнению со ст. 181 УК РСФСР 1960г. в ст. 307 УК РФ 1996г. установлено существенно мене строгое наказание за лжесвидетельство. Если санкция ч. 1 ст. 181 УК РСФСР предусматривала наказание в виде лишения свободы до 1 года или до 1 года исправительных работ, то санкция ч. 1 ст. 307 УК РФ вообще не предусматривает наказания в виде лишения свободы. Наиболее существенное снижение наказания произошло по квалифи-цированному составу, предусмотренному ч. 2 ст. 307 УК РФ, в которой введены принудительные работы или лишение свободы на срок до пяти лет. В то же время заведомо ложные показания, соединенные с обвинением в тяжком преступлении, по УК РСФСР наказывались строже — лишением свободы на срок от 2 до 7 лет. Согласно примечанию к ст. 307 УК РФ, свидетель, потерпевший, эксперт, специалист или переводчик освобождаются от уголовной ответ-ственности, если они добровольно в ходе дознания, предварительного следствия или судебного разбирательства до вынесения приговора суда или решения суда заявили о ложности данных ими показаний, заключения или заведомо неправильном переводе. При этом в законодательствах значитель-ного числа европейских стран такое условие освобождения от уголовной ответственности за лжесвидетельство не предусмотрено, в законодательстве части стран (например, в Германии) освобождение от ответственности при данном условии является правом суда, а в законодательстве ряда стран (например, в Армении) данное условие исключает уголовную ответствен-ность за дачу ложных показаний, т. е. устраняет преступность данного деяния. В случаях реабилитации лиц, осужденных на основе свидетельских показаний, обнаружено, что даже честные люди могут ошибаться, вспоминая события, очевидцами которых они были. Например, неверное опознание подозреваемого свидетелем является одной из наиболее частых причин судебных ошибок. Более того, ст. 193, 289 УПК РФ не содержат требования обязательности опознания подозреваемого свидетелем. Во избежание злоупо-треблений и для достаточного обоснования доказательств процедура опозна-ния должна быть обязательной и тщательно регламентированной, как это сделано в западных странах. Если же свидетель пренебрегает правдой, а суд доверяет его показа-ниям, то закон должен вмешаться и встать на защиту справедливости, гарантируя сторонам право разоблачить такого свидетеля. Например, в США для этого существует институт импичмента свидетелей. Согласно Правилу 607 Федеральных правил о доказательствах, любая из сторон может оспо-рить надежность свидетеля и это право не может быть ограничено. В соответствии с Правилом 608 о характеристике свидетеля, касающейся его правдивости или неправдивости, достоверность свидетельских показаний может быть подвергнута сомнению с помощью мнения, репутации, примеров поведения, противоречия в показаниях. При отсутствии гарантий достоверности и надежности свидетельских показаний суды США исключают такие доказательства, применяя Правило 403 об исключение относимых доказательств из-за предвзятости, путанности или по другим подобным причинам. По УПК РФ, согласно ст. 56, для доказательственных целей не имеет значения характеристика свидетеля с точки зрения возможности дачи им неправдивых показаний, равно как и мнение сторон по поводу надежности свидетеля. Это ставит под сомнение саму возможность вынесения судом справедливого решения. В зарубежном и международном праве исторически сложилось, что эксперт имеет процессуальное положение свидетеля. В соответствии с Международным пактом о гражданских и политических правах обвиня-емому гарантируется право на допрос и вызов его свидетелей на тех же основаниях, какие существуют для свидетелей, показывающих против него». Однако, в соответствии с УПК РФ основанием для производства судебной экспертизы является постановление органа дознания, предварительного следствия, прокурора. У обвиняемого есть только право ходатайствовать о назначении экспертизы. Нормы закона, регламентирующие производство судебных экспертиз, не предусматривают независимого экспертного контроля за добросовестностью исполнения и, следовательно, не гарантируют достоверности заключения эксперта. Оценка выводов судебной экспертизы невозможна без участия в суде сведущего лица, т.к. судья не обязан обладать необходимыми для этого знаниями. «Пока эксперт один, он неуязвим, хотя бы говорил вздор», — отмечал П. С. Пороховщиков (Искусство речи на суде, 1910 г.). Суд, не имея оснований не доверять назначенному эксперту, не примет во внимание опровергающие доводы защиты, которая не представ-лена экспертом со своей стороны. Несмотря на то, что в качестве доказа-тельств судом принимаются заключение и показания специалиста (п. 3.1 ч. 2 ст. 74 УПК РФ), заключение эксперта имеет большую доказательственную силу. К тому же, УК РФ не предусматривает ответственность за дачу заведомо ложного заключения специалистом. Таким образом, достоверность заключения эксперта может обеспечить только состязательность экспертов со стороны обвинения и защиты. В отличие от России, где криминализированы только заведомо ложные показания свидетеля, потерпевшего, эксперта и специалиста (ст. 307 УК РФ), а за такие показания подозреваемого, обвиняемого, осужденного, истца и ответчика отсутствует какая-либо ответственность, в большинстве зарубеж-ных стран криминализировано лжесвидетельство любого лица на следствии и в суде. При этом в ряде стран криминализированы даже неосторожные ложные показания (например, пар. 161 УК Германии). В законодательствах зарубежных стран существует понятие лжеприсяги, и данное деяние криминализировано. Согласно ст. 711 Устава уголовного судопроизводства 1864 г., свидетели приводились к присяге в судебном заседании. В современном законодательстве РФ отсутствует обязанности давать присягу перед дачей показаний (за исключением присяги свидетелей в КС РФ, ст. 63 и 64 ФКЗ о КС РФ, и в конституционных (уставных) судах субъектов РФ, в законах о которых предусмотрена данная присяга). Предупреждение об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний не может оказывать воздействие равное по силе присяге, давая которую, свидетель обращается к своей религиозной, гражданской совести, мобилизует свои нравственные силы, человеческое достоинство. Поэтому, представляется необходимым вернуть соответствующую норму в российское законодательство. Список литературы: 1. Аристотель. Политика / под ред. В. М. Сырых // Хрестоматия к учебнику «Проблемы теории государства и права». М.: Российская академия правосудия, Директмедиа Паблишинг, 2007. C. 728. 2. Томас Гоббс. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского. / под ред. В. М. Сырых // Хрестоматия к учебнику «Проблемы теории государства и права». М.: Российская академия правосудия, Директмедиа Паблишинг, 2007. 3. Р. Давид. Основные правовые системы современности. Москва: Прогресс, 1988. 279 c. 4. Кистяковский Б. А.. В защиту права.(Интеллигенция и правосознание). // Вехи. История русской интеллигенции. М., 1909. 128 с. 5. Российское уголовное право: учебник в 2 т. Т. 2. Особенная часть / под ред. Л. В. Иногамовой-Хегай, В. С. Комиссарова, А. И. Рарога. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Проспект, 2008. 6. Langbein J. H. The Historical Foundations of the Law of Eidence: a View from the Ryder Sources/ — (http://digitalcommons.law.yale.edu/cgi/viewcontent.cgi?). 7. Stephen J. F. A History of the Criminal Law of England. 1883. (https://archive.org/details/historyofenglish11holduoft). 8. Wigmore J. H. A treatise on the system of evidence in trials at common law : including the statutes and judicial decisions of all jurisdictions of the United States (1904). А. О. Далгатова заведующая кафедрой государственно-правовых дисциплин Дагестанского государственного университета народного хозяйства, кандидат юридических наук, доцент Некоторые особенности служебных преступлений в коммерческих и иных организацияхПроисходящие в стране коренные социально-экономические и политико-правовые изменения привели к появлению различных коммерческих и некоммерческих организаций, аппарат которых не участвует в государственном управлении народным хозяйством. В то же время, как считает Б. В. Волженкин, многие служащие аппарата этих организаций наделены управленческими полномочиями в своих структурах и, злоупотребляя данными полномочиями, подчас способны причинить серьезный вред правам и законным интересам граждан, интересам организаций, в которых они работают или интересам других организаций, а также общественным и государственным интересам, что придает таким деяниям характер общественной опасности. Тем самым, негативные стороны управления данными организациями, в том числе проявляющиеся в различных видах уголовно-противоправного поведения, — главная проблема для России на современном этапе. Это обстоятельство обусловило криминализацию деяний, посягающих на наиболее важные интересы деятельности коммерческих и иных (некоммерческих) организаций, и появление в Уголовном кодексе Российской Федерации статей о преступлениях против интересов службы. Отличительная особенность служебных преступлений, совершаемых в коммерческих и некоммерческих организациях состоит в том, что они совершаются людьми, которые наделены полномочиями, позволяющими им выполнять определенные действия, имеющие широкий спектр последствий для неопределенного круга лиц. Распространенность этих преступлений, их последствий обусловили появление уголовно-правовых норм, устанавливающих ответственность за совершение указанных действий. Кроме того, следует отметить мнение многих авторов полагающих, что служебная преступность в коммерческих и иных организациях — это сравнительно новый вид экономических преступлений, которые впервые появились в российском уголовном законодательстве, в связи с чем, теоретические разработки в данном направлении только начинают набирать силу. Так, в 2015 году в целом по Российской Федерации зарегистрировано 2388476 преступлений, из них 3053 преступления, предусмотренные главой 23 Уголовного кодекса Российской Федерации, что составляет 0,12 % от всего числа преступлений. Вместе с тем, указанные статистические данные не позволяют реально оценивать картину названных преступлений, а лишь указывают на их высокий уровень латентности, и их доли в структуре преступности. По справедливому мнению некоторых ученых, такая информация является основой для разработки политики воздействия на указанный вид преступности, а внимательный анализ главы 23 Уголовного кодекса Российской Федерации поможет избежать необоснованного привлечения граждан, в том числе коммерсантов и банкиров, к уголовной ответственности. Однако широкой практики применения этих статей не имеется. Во-первых, в силу трудностей возбуждения уголовных дел (в большей степени потому, что для этого требуется заявление пострадавшей организации). Во-вторых, в силу сложностей в расследовании соответствующей категории дел. В-третьих, в силу того, что часто сами организации либо не заинтересованы в уголовном преследовании, либо используют более мягкие формы воздействия. В этой связи в уголовно — правовом аспекте нуждается анализ служебных преступлений, совершаемых в коммерческих и иных организациях и их отличие от преступлений, предусмотренных главой 30 УК РФ. Внимание! Авторские права на книгу "Обеспечение прав и свобод человека в современном мире: материалы конференции: в 4 ч. Часть 3" (Председатель ред. коллегии сборника Синюков В.Н.) охраняются законодательством! |
||||||||||||||||||||||
