|
|
ОглавлениеДля бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгуАнатолий Борисович ВенгеровВклад ученого в развитие науки определяется не количеством опубликованных работ, а обозначенными проблемами и предложенными решениями. Впрочем, являясь автором более 240 научных статей и 20 монографий (в том числе переводов), Анатолий Борисович продемонстрировал активное стремление быть понятым научным сообществом. Не только теоретик, но и практик, он имел свой собственный и весьма богатый опыт общения с государственно-правовой реальностью, что не могло не отразиться на убеждениях и позициях. После окончания в 1949 г. Юридического института в Москве Анатолий Борисович начал трудовую деятельность в Литве в качестве помощника прокурора, затем работал старшим следователем, заведующим юридической консультацией, приступил к преподаванию. Занявшись научной деятельностью (с 1970 г. Анатолий Борисович трудился во ВНИИ советского законодательства), не утратил интереса к практике: в 1986 г. возглавил лабораторию Академии народного хозяйства при Совете Министров СССР, в 1989-м — стал начальником отдела правового обеспечения научно-технического прогресса Государственного комитета СССР по науке и технике, в 1993 г. — председателем Третейского информационного суда, преобразованного в дальнейшем в Судебную палату по информационным спорам при Президенте Российской Федерации. В ВЮЗИ (МГЮА) Анатолий Борисович проработал около 10 лет, пять из которых был заведующим кафедрой теории государства и права (с марта 1989 г.). Это был трудный период коренного переосмысления подходов к пониманию права и государства. По инициативе Анатолия Борисовича в академии ввели курс «Проблемы теории государства и права». При его непосредственном участии кафедрой была разработана новая программа по теории государства и права. В рамках этой программы А. Б. Венгеровым был подготовлен монографический учебник «Теория государства и права», ставший одним из первых учебников нового поколения. Несмотря на весьма почтенный возраст, учебник до настоящего времени используется студентами, которые находят в нем много нового и интересного. К преподаванию и подготовке молодых кадров Анатолий Борисович относился с особым трепетом. Не будучи сторонником формализованного, догматического подхода к образованию, он пытался развить у студентов и аспирантов творческую инициативу, способность к критическому анализу, всегда поощрял самостоятельность суждений. Безусловно, это должно было базироваться на твердом знании предмета. Даже экзамен превращался в научную беседу. Анатолий Борисович с неподдельным интересом выслушивал и направлял своими вопросами, мягко и ненавязчиво заставляя учеников развиваться дальше. Уважительное и доброе отношение к окружающим оказывало очень сильное позитивное воздействие. А. Б. Венгеров всегда имел активную гражданскую позицию. Сформировавшись как ученый во второй половине ХХ в., он смог преодолеть рамки идеологии и выйти на некоторые новые рубежи, выработать новые знания, которые оказались востребованы после перехода страны к современному экономическому и политическому строю. Так, большое внимание Анатолий Борисович уделял анализу роли и места судебной практики в отечественной правовой системе. В частности, в работе «О прецеденте толкования правовой нормы» им был поставлен вопрос о целесообразности учета этого вида прецедентов для обеспечения единообразного понимания и применения закона. Одновременно исследовался статус руководящих разъяснений высших судебных инстанций и выработанные в ходе осуществления практической деятельности судов правоположения (сборник «Судебная практика в советской правовой системе» под ред. С. Н. Братуся и другие работы). В 1983 г. в номере 3 журнала «Советское государство и право» была опубликована статья А. Б. Венгерова «Значение археологии и этнографии для юридической науки», ставшая знаковой для нового направления научного исследования. В работе автор обратил внимание на значимость забытой советскими правоведами юридической этнологии, позволяющей проникнуть к истокам социального (в том числе правового) регулирования, лучше понять происхождение и содержание права, роль традиций и общественного уклада при его создании и функционировании. За статьей последовал ряд других публикаций по теме. На основе историко-этнографических материалов, полученных в результате совместных с виднейшими советскими этнографами и историками первобытного общества исследований, Анатолием Борисовичем была сформулирована одна из наиболее полных в отечественной юридической науке версий происхождения права и государства. Набирающая все большую популярность в современной российской науке юридическая антропология стала своего рода развитием выдвинутых А. Б. Венгеровым идей. Был всегда внимателен Анатолий Борисович и к проблемам совершенствования методологии юридической науки, а также практики. Его докторская диссертация была посвящена теме «Право и информация в условиях автоматизации управления (теоретический анализ)» (1978 г.). А. Б. Венгеров изучал вопрос об особенностях юридической ответственности в связи с внедрением в жизнь достижений кибернетики, включая автоматизированные системы управления. Особый интерес ученого вызывала возможность использования в правоведении методов, разработанных в рамках других наук, что позволяло обнаруживать новые ракурсы изучаемых явлений и процессов, а также ставить новые вопросы. Еще в 1986 г. Анатолий Борисович опубликовал статью под названием «Синергетика, юридическая наука и право». В дальнейшем А.Б. Венгеров не только предложил свое видение соотношения синергетики и диалектики, а также выдвинул идею о возможности использования синергетики в качестве мировоззренческого подхода к изучению государства и права, но и продемонстрировал возможности этого метода на примере изучения российского государства. Не менее интересной представляется и попытка анализа тенденций развития Российского государства с использованием, в общем-то, далеко не юридических категорий «политическое время» и «политическое пространство». И это далеко не все предложенные ученым новации. Поражает, с каким юношеским азартом и одновременно глубокой научной осмысленностью Анатолий Борисович пытался расширить границы научного познания государственно-правовых явлений. Сколько нового, порой при первом рассмотрении необычного, пытался он привнести в теорию государства и права... Никогда, однако, ученый не позволял себе поверхностных суждений. Его предложения базировались на глубоком и тщательном анализе материалов, на проверке используемых данных. Современники отмечали, что Анатолий Борисович был чрезвычайно эрудированным человеком. Доктор юридических наук, профессор В. А. Туманов вспоминал, что А. Б. Венгеров «нередко просто поражал поистине энциклопедической широтой знаний в самых различных областях, не говоря уже о праве», «был человеком поиска». С большим энтузиазмом Анатолий Борисович воспринял перемены общественно-политической жизни конца 1980-х гг. Отказ от узкоклассового понимания государства, от рассмотрения человека в качестве «винтика» в его механизме, провозглашение демократических, гуманистических начал организации общества и государства, утверждение новой системы ценностей были для него не формальным изменением политического курса, а реальными шагами к построению идеальной модели государства — государства правового. Именно это государство, соответствующее объективным потребностям общества, А. Б. Венгеров считал «нормой». На построение правового государства в России Анатолий Борисович направил весь свой теоретический и практический опыт. Он обозначил круг «вечных» вопросов российской государственности, от способов решения которых, по мнению ученого, зависела организация нашего общества, пытался определить направления поиска интегрирующей общегосударственной идеи, говорил о формировании новых функций современного российского государства, в том числе функции поддержки и защиты интеллектуальной собственности, функции защиты от информации. Самоограничение государства правом, определяющим и закрепляющим свободу личности, верховенство закона, прямое действие Конституции — эти и другие «несущие конструкции» правового государства были для него безусловными ценностями, которые он всеми силами пытался воплотить в повседневную жизнь. Особое внимание Анатолий Борисович уделял свободе слова, праву на информацию, праву средств массовой информации. Еще в 90-х гг. ХХ в. им были очень точно определены социальные ценности, вокруг которых тогда только начинали разгораться яростные информационные споры и возникали разнообразные конфликты. И это не только достоинство человека, доброе имя и деловая репутация, потребность в достоверной информации, частная жизнь, иные права и свободы граждан, но и «изгнание из общественной жизни отвратительных, уродливых явлений фашизма, защита нравственных интересов детей и юношества, гуманизм, нетерпимость к сценам, смакующим насилие, жестокость, порнографию и многое другое. К сожалению, в современном мире эти конфликты все еще не изжиты. Под руководством А. Б. Венгерова Судебной палатой по информационным спорам при Президенте Российской Федерации было подготовлено значительное число решений, рекомендаций, экспертных заключений и писем, в том числе по вопросам, связанным с доступом к информации, ее объективностью и достоверностью, защитой частной жизни, нравственных интересов детства и юношества. Многие эти решения известны и за рубежом. Своей жизнью А. Б. Венгеров продемонстрировал истинное служение науке, обществу, стране. Указом Президента Российской Федерации от 6 февраля 1998 г. № 142 ученый был награжден орденом Почета. Масштабность его личности будут оценивать все новые и новые поколения теоретиков и практиков, а предложенные Анатолием Борисовичем научные идеи, надеюсь, будут находить все новое и новое развитие. Е. В. Кирдяшова Значение археологии и этнографии для юридической науки.Научно-технический прогресс обращен не только в будущее, но и в прошлое. Используя новые научные методы, позволяющие устанавливать более точную хронологию, комплексно рассматривать природно-климатические, биологические и социальные процессы, больших успехов во второй половине XX в. добилась археология, а вместе с ней этнография, особенно в той части, которая относится к изучению традиционных обществ и реконструкции на этой основе жизни древних охотников, рыболовов и собирателей. Советский ученый В. М. Массон отметил, что археологические открытия «обнаружили новые, ранее не известные очаги древних культур, привели к пересмотру традиционных представлений о примитивности духовной и материальной культуры первобытного общества, почти вдвое увеличилась продолжительность человеческого общества». Первобытное общество, как известно, не является собственным предметом юридической науки. Однако без изучения многих его сторон, без реализации принципа историзма юридическая наука не могла бы понять действительные процессы возникновения и развития государства, права, конкретных государственно-правовых институтов. На необходимость именно такого подхода указывал В. И. Ленин. Поэтому важно проанализировать, что значат для юридической науки нынешнее пространственно-временное расширение рамок истории и ее археологическая и этнографическая интерпретация. Новая периодизация первобытной истории. В советской исторической науке широко обсуждается и уточняется периодизация первобытной истории. Обобщая различные подходы к этой проблеме, историк и этнограф А. И. Першиц выделяет, наряду с общеисторической периодизацией, и специальные: археологическую и антропологическую.По нашему мнению, большой методологический интерес представляет для юридической науки периодизация, базирующаяся на новых данных археологии и выделяющая в качестве одного из основных рубежей развития первобытного общества «неолитическую революцию». Этим понятием подчеркивается тот принципиальный качественный переворот, который произошел во всех сферах жизни человечества при переходе в неолите от присваивающего к производящему хозяйству, т. е. от охоты, рыболовства и собирательства к земледелию и скотоводству. Переход начался в различных районах земного шара (Ближний Восток, Месоамерика, Горное Перу и др.) приблизительно 10—12 тыс. лет назад и занял несколько тысячелетий. Социально-экономическая и экологическая сущность «неолитической революции» заключалась в том, что с целью удовлетворения своих потребностей человек от орудийной деятельности, связанной с присвоением готовых животных и растительных форм, перешел к подлинно трудовой деятельности, направленной на преобразование природы и производство пищи, создание новых растительных и животных форм и замещение ими природных. Этот переход сопровождался не только селекционной деятельностью, которая легла в основу земледелия и скотоводства, но и иной производственной работой, прежде всего изготовлением керамических изделий, металлургией и металлообработкой. Итогом «неолитической революции» стало появление в некоторых регионах земного шара раннеземледельческих культур неолитического типа. Например, в районе Ближнего Востока возникновение этих культур относится примерно к VII тыс. до н. э. На следующем, формативном этапе социально-экономического развития (примерно к IV—III тыс. до н. э.) происходит расцвет раннеземледельческих культур, что ведет в дальнейшем к образованию первых цивилизаций и становлению раннеклассового общества. Понятие «неолитическая революция» имеет важное методологическое значение для юридической науки. Во-первых, оно фиксирует рубеж в разделении хозяйственной деятельности человека на две основные системы: присваивающую и производящую. Понимание качественного различия между ними позволяет более углубленно рассмотреть вопрос о генезисе и сущностных характеристиках нормативных систем, в том числе права. Большое значение в этой связи имеет, по нашему мнению, следующий фактор: присваивающая система хозяйства объективно не нуждалась в учете трудового вклада каждого члена общества. Не было и какого-то нормирования затрат «труда» на охоту и собирательство. Регулятивным фактором для таких затрат выступали только экологические закономерности, возможности и потребности самих общин охотников, рыболовов, собирателей. Лишь в некоторых районах, где сформировались специализированные сообщества охотников и собирателей, ведущие главным образом морской промысел и на этой основе получавшие регулярный избыточный продукт, возникла потребность в нормировании трудовой деятельности. Однако это был не магистральный путь развития первобытного общества, а своеобразное «экологическое» исключение, которое не приводило к становлению производящей экономики. В производящем хозяйстве дело обстояло иначе. Производящая экономика объективно вела к усложнению организации производства, появлению новых управленческих функций, становлению нового типа трудовой деятельности, связанного с производством пищи, и тем самым к необходимости регламентировать сельскохозяйственное производство, хранение, распределение прибавочного продукта. Возникла потребность в нормировании и учете трудового вклада каждого члена общества, его участия в создании общественных фондов, выдачи ему из общественных фондов и т. п. Эта экономика объективно привела к выделению группы организаторов производства, работников, ведающих учетом труда и распределением его результатов, контролем за соблюдением регламентирующих норм и т. п. Констатация глубокой связи генезиса социально-нормативных систем с сущностными экономическими и экологическими характеристиками двух основных способов хозяйствования и является, с нашей точки зрения, тем методологически новым, что несет с собой для юридической науки понятие «неолитическая революция». Во-вторых, «неолитическая революция» повлекла перестройку идеологии, всего образа жизни общества охотников, рыболовов и собирателей, в частности привела к окончательной оседлости (у земледельцев). И анализ нормативных систем, обслуживающих разные экономики, позволяла увидеть связь этих систем не только с социальными структурами (такая связь с доклассовыми и классовыми структурами всегда анализировалась в советской юридической науке), но и со всем комплексом материальных и духовных отношений. Применительно к присваивающей экономике эту связь можно показать на примере мифологической нормативной системы. В современной исторической и этнографической науке преодолено отношение к мифам первобытного общества как к суевериям и заблуждениям, все в большей степени изучаются идеологическая и нормативно-регулятивная функции мифов. В мифах нормативно закреплялись способы изготовления орудий, маршруты кочевий, сведения о местах стоянок, географически значимых местностях (источники воды, горы, реки и т. п.). Мифы содержали нормы брачно-семейных отношений, о классах родства, тотемическую идеологию, различного рода табу, имевшие экологическое и медицинское значение. Аккумулируя и распространяя социальный опыт, мифы, однако, были не только нормативно-информационной системой, но и включали знания человека присваивающего общества об окружающей его среде. Надо подчеркнуть, что человек выступал в мифах частью природы, он не выделял еще себя из нее в качестве «господина», «творца», «преобразователя» и т. п. Нормативная система присваивающего общества включала также властные и распределительные отношения, которые нередко зависели от родственных отношений. Классификационное родство, характерное для присваивающего общества, регулировало социальные связи людей, демографические процессы и даже пользование земельными участками. Словом, рассматриваемая в широком смысле социально-экономическая и духовная жизнь присваивающего общества требовала и получила адекватную ей нормативную и социально-информационную систему. Эта система была качественно своеобразной, и не столько зачаточной по отношению к последующей системе, сколько системой другого типа, возникшей на основе присваивающего способа хозяйства и обслуживающей этот способ. В-третьих, рубеж, намеченный «неолитической революцией», позволяет увидеть, что сами социальные нормы присваивающей и производящей экономики, сохраняя общие черты — масштабность, неперсонифицированность, многократность использования, обязательность, принудительность и т. д., — были разными по содержанию, форме и способам обеспечения. В связи с этим в современной исторической и этнографической науках осуществляются новые подходы к характеристике нормативной системы первобытного общества. Например, А. И. Першиц полагает, что нормы поведения в доклассовом и догосударственном обществе не могут быть отнесены ни к категории правовых, ни к категории моральных. Права на том этапе еще не было, а от норм морали эти нормы отличались тем, что обеспечивались жесткими (не порицание, а наказание), твердо фиксированными санкциями. Нельзя их делить и на институциональные (выработанные и санкционированные особыми органами) и неинституциональные (выработанные, санкционированные и выполняемые одними и теми же общностями). Как известно, право принадлежит к первым, мораль — ко вторым видам норм. Дело в том, что в доклассовом обществе были и дополитические властные органы, которые также вырабатывали нормы (эти органы недавно предложено называть потестарными). А. И. Першиц приходит к выводу, что нормы доклассового общества — это еще не расчлененные «мононормы». Что же касается взглядов А. И. Першица на происхождение права («расщепление мононорм»), то представляется, что право возникает не столько путем расщепления «мононорм», сколько в ходе появления новых позитивно обязывающих норм, обусловленных организацией земледелия, скотоводства и ремесла. Как отмечал Энгельс, «на известной, весьма ранней ступени развития общества возникает потребность охватить общим правилом повторяющиеся изо дня в день акты производства, распределения и обмена продуктов и позаботиться о том, чтобы отдельный человек подчинился общим условиям производства и обмена». Новая организация производственной деятельности (ее усложнение, новые управленческие функции и т. п.), возникающие на этой основе социальная дифференциация общества, формы собственности, а также появление и присвоение прибавочного продукта объективно ведут к формированию качественно своеобразной нормативной системы. Зародившееся сначала в зачаточной форме в раннеземледельческих культурах позитивное обязывание (правила сева, ухода за урожаем, его сбора, распределения и т. п.) на следующих этапах становится одной из основных характеристик нормативной системы раннеклассового государства. Возникновение раннеклассового (первичного) государства и праваСовременное историческое знание сформулировало понятие древнейшего государственного образования, которое возникает на социально-экономической основе раннеземледельческого общества и характеризуется как раннеклассовое государство. В одной из своих работ В. М. Массон приводит схему, из которой видна зависимость того или иного пути становления цивилизации (раннеклассового общества) от культуры земледелия (тропического подсечного, поливного, неполивного). Эти первичные государства возникают в Месопотамии, Месоамерике, в Горном Перу, некоторых других районах разновременно и независимо друг от друга. Они возникают как города-государства. Поселок (селение), в котором живут свободные общинники-земледельцы и который выделился в религиозный и хозяйственный центр из группы первоначальных селений, постепенно перерастает в административно-хозяйственный и религиозный центр — город. Вместе с прилегающей к нему небольшой сельскохозяйственной местностью он становится городом-государством. Город-государство знает уже социальную дифференциацию, имущественное расслоение; разделение труда закрепляется территориально; формируется первоначальный аппарат управления. При этом формируются три центра управления, административного и идеологического лидерства: городская община, дворец и храм, что приводит к созданию разветвленного бюрократического аппарата. Необходимость учитывать потребность «больших семей» свободных земледельцев-общинников — основной социальной и производительной силы раннеземледельческого общества — в земельных угодьях, воде, ирригационных сооружениях, определять вклад в общественные работы (строительство каналов, мостов, дорог), создавать и учитывать общественные фонды, поступления дани, налогов, вести учет запасов и многое другое объективно привела к возникновению в первых городах-государствах разветвленных информационных систем, в которых фиксировались самые разнообразные сведения, вплоть до данных о каждом члене соответствующей семьи (в государстве инков), о выходах и невыходах на работу в храмовых хозяйствах (у шумеров) и т. д. В эту общую информационную систему входила и социально-нормативная информационная подсистема. Функцию создания информационной системы и управления ею берет на себя выделяющаяся из общества специальная группа — жрецы, писцы, держатели «кипу» (у инков), которая монополизирует знание, осуществляет контроль над общественными фондами, выполняет судебные и карательные функции и т. д. Изложенная концепция раннеклассового государства ставит перед юридической наукой ряд новых проблем, прежде всего — вопрос о соотношении процессов классообразования и возникновения государства и права, т. е. о классогенезе, политогенезе и правогенезе. По существу, это вопрос о том, сразу ли возникает государство (и, соответственно, право) как классовое образование, созданное выделившимся господствующим классом, или политизация государства и права происходит на следующих этапах, в конкретной исторической обстановке, когда господствующий класс присваивает и использует в своих экономических и иных интересах первичное государство и право. Вопрос этот рассматривается в советской юридической и исторической науках. Так, в работе «Общая теория права и марксизм» Е. Б. Пашуканис в свое время пришел к выводу, что положение Энгельса о том, что государственная власть попадает в руки самого сильного класса, который «при помощи государства становится политически господствующим классом», дает повод думать, будто государственная власть зарождается не как классовая сила, а как нечто стоящее над классом, и что только после своего возникновения государственная власть становится объектом узурпации. Е. Б. Пашуканис считал, что «такое понимание противоречило бы историческим фактам; мы знаем, что аппарат власти всюду создавался силами господствующего класса, был делом его рук». Однако редакционная коллегия, подготовившая переиздание в 1980 г. трудов Е. Б. Пашуканиса, отметила, что он «все же несколько упрощенно излагал вопрос о генезисе государственности». Энгельс совершенно ясно указывал, что возникновение аппарата государственной власти не есть просто дело рук одного господствующего класса. В исторической литературе также подчеркивается, что процессы классо- и политогенеза нельзя понимать упрощенно, будто сначала возникли классы, затем их антагонизм привел к появлению государства и, наконец, государство установило правовые нормы. «Все эти процессы шли независимо, диалектически, взаимодействуя и стимулируя друг друга, хотя процесс классообразования был определяющим». Таким образом, в конкретно-исторической действительности раннеклассовое государство возникло не как результат деятельности только господствующего класса, а как результат определенного развития общества на этапе становления производящей экономики, финального развития раннеземледельческих культур. На самых первых, зачаточных этапах своего возникновения первичное государство (по крайней мере, известное ныне по археологическим данным) возникало одновременно с разделением общества на ранние классовые структуры — знать, зажиточных горожан, свободных общинников-земледельцев, ремесленников, зависимых лиц. Первичный аппарат складывался, как правило, из социальных структур управления земледельческой общины, но по своим функциям и отношению к общине, к прилегающим селениям он становится уже аппаратом города-государства. Классовая природа первичных государств четко определялась лишь с течением времени, когда расслоение общества приводило к захвату государственного аппарата господствующим классом и приспособлению его к своим интересам и нуждам. Вопрос о раннеклассовом государстве есть одновременно вопрос о роли государства в процессах классообразования. Не только классообразование влечет за собой политизацию первичных государств (у шумеров, майя, ацтеков, инков), но и само первичное государство выступает мощным катализатором классообразования. В раннеклассовом государстве происходят дальнейшее выделение общинной знати, присвоение общественных должностей с помощью династического механизма и, главным образом на этой основе, обогащение определенных групп. Из указанных Энгельсом путей образования политически и экономически господствующих классов (присвоение должностей с помощью наследственного механизма и обогащение на этой основе; присвоение прибавочного продукта) первый путь был исторически наиболее распространенным, типичным. По-прежнему актуальным остается вопрос о классовой сущности первичного государства: можно ли считать, что раннеклассовое государство было рабовладельческим по своей социально-экономической сущности? Не только историки, но и некоторые ученые-юристы отходят от признанной ранее схемы, согласно которой первоначальное государство было рабовладельческим, а на смену ему пришло феодальное государство. В качестве примера возникновения рабовладельческого государства в ходе разложения первобытнообщинного строя чаще всего фигурируют Афины и Рим. Однако новейшие исследования показали, что рабовладельческое государство, характерное для определенного этапа античной истории (политическое выражение античного способа производства), не является универсальным в истории человечества, а свойственно конкретной ситуации Греции и Рима. Более того, античные рабовладельческие государства есть лишь этап в истории государственности Эгеи и Аппенин, которому предшествовал иной период — первичных форм государственности, имеющих характерные черты раннеклассовых государств. Приведенная точка зрения не является общепринятой. Одна из попыток сохранить старые представления о рабовладении как социально-экономической сущности первичного государства — это стремление уточнить понятие рабства. При этом наблюдается стремление, с одной стороны, расширить понятие рабства, а с другой — дать рабству не юридическую, а исключительно экономическую характеристику. С нашей точки зрения, рабство — это единство экономического и юридического состояния. Оно имело место на определенных этапах развития раннеклассового государства, но не было его социально-экономической основой, так как земледелием занимались свободные общинники, а рабы в основном использовались на домашних работах. Наконец, с концепцией раннеклассового государства связано происхождение раннеклассового права. Как уже отмечалось, становление производящей экономики привело к качественному изменению во всех сторонах жизни общества, в том числе в идеологии, которая получила отражение в праве раннеклассового государства. Для новой идеологии было характерно изменение культов: на смену охотничьему мифическому и магическому мировоззрению пришло религиозно-земледельческое — с культом Солнца, умирающего и воскресающего бога, олицетворяющего земледельческие циклы, смену сельскохозяйственных сезонов. Мифы Древней Греции и Древнего Рима (как и других раннеклассовых обществ) по содержанию и функциям отличаются от мифов присваивающих обществ. Вести земледелие невозможно без астрономических знаний, и одним из первых вкладов в общую сокровищницу человеческой культуры раннеземледельческой культуры явилось создание календарей, т. е. системы исчисления времени, в основе которой лежит периодичность явлений природы, зримо представленная движением небесных светил. Агрокалендари по дням расписывали жизнь каждого члена раннеземледельческой общины. Их неукоснительное соблюдение становится основой производственной, общественной жизни членов общины. Возникает аппарат контроля за соблюдением агрокалендарей, культовые способы их обеспечения (агрокалендари объявляются священными, их толкователями выступают жрецы, нарушение предписаний календаря считается оскорблением богов и т. д.). В социально-нормативной системе появляется новый элемент — четкое фиксирование в письменных источниках норм, регулирующих производственную деятельность земледельческого общества. Эти нормы отражают экономическую, идеологическую и политическую структуры раннеклассового государства. Появление нормативных агрокалендарей представляет собой принципиально новый способ фиксации норм. Можно высказать предположение, что становление собственно права (законодательства) начинается с агрокалендарей в раннеземледельческих обществах Месопотамии, Египта и др. примерно в IV—III тыс. до н. э. Именно здесь возникает фиксированная нормативная система, обеспечивающая производящую экономику. Сложные взаимосвязи прав и обязанностей, запретов и разрешений, т. е. возможного и должного, обеспеченного принуждением, пронизывают всю социальную структуру раннеклассового общества. Четкое различение права и иных нормативных регуляторов, выделение новых качеств нормативной системы древних обществ, возникающих в результате перехода к новой организации экономики, прежде всего производства пищи, имеет важное методологическое значение. В настоящее время появилась концепция, автор которой именно праву придает роль критерия для различения этапов перехода от догосударственной к государственной организации общества. Однако при этом стирается всякое различие между правом и иными нормативными регуляторами, что нельзя признать правильным. Право объективно возникает на этапе становления раннеклассового общества как нормативный способ регулирования производящего хозяйства, свободного труда общинников-земледельцев и ремесленников. Его формирование идет путем образования социальных правил, регламентирующих организацию и процесс сельскохозяйственного труда (в широком смысле слова) и распределение его результатов. Эти правила получают специфическое закрепление в форме агрокалендарей; одновременно развивается самостоятельная система, информирующая о таких нормах и контролирующая их исполнение. С расслоением раннеземледельческого общества, развитием классовой дифференциации, возникновением частной собственности, товарно-денежных отношений право приобретает четкий классовый характер, т. е. начинает служить интересам определенных социальных групп. Роль внешнего фактора в создании и развитии государственно-правовых институтовВ связи с новыми данными археологии и этнографии встал вопрос о соотношении внутреннего и внешнего факторов в возникновении и развитии первичного государства и права, различных социальных институтов, в том числе государственно-правовых. К внешним факторам относятся прежде всего географический фактор, а также роль контактов между различными общностями. Географический (а в более широком смысле — экологический) фактор, как представляется, играл различную роль на тех или иных этапах человеческой истории. Иными словами, его роль не была постоянной для всех исторических этапов. Определяющую роль он играл на этапе «неолитической революции» в том смысле, что для перехода к производящей экономике необходимо было наличие соответствующих растений и животных, а также климатических условий. В исторической литературе последнего времени справедливо обращается внимание на то обстоятельство, что процессы первичного перехода к земледелию и скотоводству, создание на этой основе первых цивилизаций, возникновение раннеклассовых государств и правовых систем произошли приблизительно между 20° и 40° северной широты, т. е. в наиболее благоприятных для земледелия климатических условиях. Неравномерность общественного развития, т. е. разновременность проведения различными отрядами человечества определенных исторических этапов, является, как можно думать, одной из фундаментальных закономерностей. Она обусловила разновременное возникновение государственных и правовых систем у разных народов. Но данная закономерность влечет за собой и установление контактов между обществами, находящимися на разных этапах развития, прежде всего между классовыми обществами и первобытной периферией. Контакты, в свою очередь, накладывают своеобразный отпечаток на конкретно-исторические характеристики различных обществ. В настоящее время выделены и систематизированы контакты, которые имеют место между классовыми обществами, между ними и первобытной периферией. Это торговые, военные, культурные, технологические и другие контакты. Сюда же относятся и проблемы государственно-правовых заимствований. Учет внешнего фактора позволяет правильно понимать своеобразные конкретно-исторические государственно-правовые явления, например, биюридизацию. Однако в политико-правовой области контакты только тогда оказывают влияние, когда различные государственно-правовые институты могут быть адаптированы обществом, когда общество подготовлено к восприятию тех или иных заимствований, когда в них заинтересованы определенные социальные силы. В современной исторической науке в связи с проблемой контактов выдвинута концепция первичных, вторичных, третичных и иных государств и правовых систем. По мнению английского ученого М. Фрида, первичные государства складывались там, где существовали условия для сравнительно быстрого роста общественного производства, прежде всего земледельческого хозяйства. Советский этнограф Л. Е. Куббель полагает, что «в таких зонах складывались первичные центры классогенеза и политогенеза, в дальнейшем распространившие свое влияние, а с ним, естественно, и отношения эксплуатации и формы обеспечения на окружающие их общества. В таких окружающих обществах возникали уже “вторичные” государства». Распространение «первичных» государственно-правовых институтов в другие общества — большая и самостоятельная проблема. Значение этнических процессов для правового регулирования общественных отношенийК проблеме контактов, их методологическому значению для юридической науки непосредственно примыкают новые концепции «нормативной» и «потестарной» этнографии, которые рассматривают причины и условия этнических и иных общественных процессов, роль этнических процессов (консолидации, ассимиляции, интеграции и т. д.) в правовом регулировании общественных отношений (и наоборот). В рамках «этнографического» подхода могут быть получены как позитивные, так и негативные результаты. Например, неправильная оценка роли контактов может привести не только к преувеличению фактов заимствования, но и к искажению движущих сил общественного развития. Это свойственно тем этнографическим концепциям, сторонники которых понятие классового или первобытного общества подменяют абстрактным понятием «этноса», а из всех видов контактов на первое место выдвигают социально-психологические. Однако нельзя игнорировать и те методологически плодотворные результаты, которые несет с собой «нормативная» и «потестарная» этнография, опирающаяся на материалистическую трактовку понятия этноса. Этнос — это народ, который рассматривается не как население на определенной территории и не как совокупность граждан, а как информационно-культурная устойчивая общность людей, сложившаяся исторически и характеризуемая бытовыми, культурными, социально-психологическими и некоторыми иными особенностями. Этнос в широком смысле слова есть родовое понятие для таких общностей, как «племя», «народность», «национальность», «нация». Для юридической науки значимым является утверждение, что государство — это этносоциальное образование (в классовом обществе), обеспечивающее наиболее благоприятные условия для устойчивости этноса и его воспроизводства. Такой подход представляется дискуссионным, так как он подчеркивает статику определенной общности и противоречит динамическому характеру общественного развития, в частности эволюции национальных отношений. Спорный характер носят и попытки приписать всем типам государств такую функцию, как обеспечение воспроизводства этноса. Однако дискуссионность определений этноса не означает, что этнические процессы не оказывают важного влияния на правовое регулирование. Как известно, нормативно-правовой регулятор в управлении социальными процессами выступает во взаимодействии с иными нормативными и ненормативными регуляторами. Этнические процессы связаны с рядом нормативных и, главным образом, ненормативных регуляторов, прежде всего ценностных. Под последним мы понимаем регулятор, который определяет поведение с помощью исторически сложившейся системы социальных ценностей, социально-психологических установок, ритуалов, стереотипов, позволяющих этносу сохранять и упрочивать свою самостоятельность и самобытность. Нормативная этнография, изучающая нормативные системы древности, убедительно показывает, что зародившиеся еще в присваивающей экономике регуляторы, прежде всего ценностный, благодаря огромной глубине памяти этноса сохраняют свое значение и на последующих этапах развития производящей экономики. Ценностный регулятор обогащается одновременно с развитием этноса, а также в процессе возникновения новых общностей. Актуальными для юридической пауки являются формы преломления законодательства в этническом самосознании в связи с миграционными процессами, охраной природы и т. п. Проблема «законодательство и этнос» еще ждет своего глубокого решения. Изучая соотношение этнических процессов и правового регулирования, этнография выходит за рамки науки, которая изучает обычаи, правы, обряды и иные явления национального быта, сохраняющиеся у тех или иных этнических общностей. Она поднимается до обобщения основных процессов власти и нормативных систем. В связи с этим обнаруживаются весьма позитивные моменты для взаимопроникновения юридической науки и этнографии. Синергетика и политика.Перемена парадигмы?Синергетика как наука о самопроизвольных, самоорганизующихся случайностью процессах зародилась в сфере естественных наук. Но она постепенно и все более уверенно прокладывает дорогу и в методологию общественных наук, в том числе в политологию. Все чаще в философских, политических, юридических, психологических и иных обществоведческих и гуманитарных работах появляются экзотические понятия неравновесностъ, нестабильность, бифуркация, фазовые переходы, нелинейность, малые воздействия, аттракторы и некоторые другие, которые составляют «жесткое ядро» понятийного аппарата синергетики. По существу, происходит процесс, в чем-то аналогичный становлению в свое время кибернетики. Начинается все с вроде бы невинного использования новых понятий для анализа и объяснения запутанных и сложных социальных явлений, а затем вдруг обнаруживается, что эти социальные явления и многие естественнонаучные феномены имеют одну и ту же природу, подчиняются одним и тем же фундаментальным началам. Человеческая мысль поднимается на новый уровень познания и с надеждой, смешанной с удивлением и тревогой, познает и рассматривает открывшиеся ей новые глубины и дали. Правда, между синергетикой и кибернетикой существует большая разница. Кибернетика претендовала на общенаучное значение в познании управленческих процессов, протекающих в механической, биологической и социальной средах, и, подчеркнем, отстояла его. Синергетика замахнулась на несравненно большее. Она выступает уже как новое мировидение, мировосприятие, коренным образом меняющее сложившееся понимание необходимого (закономерного, детерминированного) и случайного в самих основах мироустройства. По-новому начинают трактоваться причины и формы развития неживой материи и исторических процессов в экономической, политико-социальной и иных сферах человеческой жизнедеятельности. Возникает новое понимание случая как самостоятельного конструктива биологической, социальной эволюции, признание его роли в самоорганизующихся процессах. «Детерминизм, — пишет один из основоположников синергетического мировосприятия И. Пригожин, — представлявшийся неизбежным следствием рациональной модели динамики, сводится ныне к свойству, проявляющемуся лишь в отдельных случаях». Словом, речь, по-видимому, идет не больше и не меньше как о смене парадигмы общественных наук. Назревает отказ от предыдущего понимания и признания детерминизма и, возможно, об открытии новых видов детерминизма, а в отечественной науке — еще и о переосмыслении материалистической диалектики как основного метода научного познания действительности. По-видимому, появление новой парадигмы в методологии общественных наук, кроме всего прочего, будет проявляться либо во включении диалектики как частного метода в методологию синергетики, и то лишь для некоторых областей, либо вообще в замещении ее принципиально новыми подходами к действительности. Дело в том, что синергетика по-иному, чем диалектика, особенно в ее материалистической модификации, решает проблему онтологии и гносеологии. Если для сторонников материалистической модификации и диалектика, и теория познания, и логика являются одним и тем же, а универсум «живет» тоже по диалектическим законам, то для синергетического мировосприятия эти постулаты не являются доказательными, да и диалектическое единство онтологии и гносеологии пока не обнаруживается. Кроме того, надо наконец признать, что многие истоки кризиса идеологии и практики марксистской теории, в том числе и ее политико-правового сегмента, находятся в глубинах диалектики, на которой базировалась эта теория. По-видимому, материалистическая диалектика с ее приоритетом необходимого над случайным и другими постулатами под напором новых знаний конца XX в. и нового исторического опыта исчерпала в основном свой познавательный и прогностический потенциал, по крайней мере в социальной сфере. Нельзя забывать и о том, как искусно, хотя во многом, разумеется, и искусственно, он был приспособлен для антигуманных, а порой и геноцидных политических целей в нашей стране, особенно в конце 20-х — 30-х гг. Чего стоило, например, только одно обоснование политического вывода об «обострении классовой борьбы по мере побед социализма» ссылками на диалектическое положение о «борьбе противоположностей как источнике развития»! И не надо думать, что с подобным гипертрофированием диалектики уже покончено, что и ныне не используется диалектика как натурфилософия, когда из какого-либо верного или спорного постулата диалектики выводятся реальные политико-правовые процессы. Вот уже в 1993 г. читаем в книге В. В. Лазарева «Теория государства и права» (кстати, хорошей книге по иным критериям): «В силу закона отрицания отрицания государство и право своим появлением не просто заменяют органы и нормы первобытного общества, но и наследуют, вбирая в себя нечто от “взорванных” институтов родового строя» (с. 30). Такой вот сильный этот диалектический закон, что и в политико-правовой сфере все определил и объяснил раз навсегда. По крайней мере, приводимая ниже таблица дает схематическое представление о той глубине различий, которая уже возникла между диалектикой и синергетикой. Конечно, эта схема, как и любая иная, весьма условна. Многие позиции можно было бы дополнить. Дискуссионно и разнесение тех или иных положений диалектики и синергетики по характеристикам динамических процессов (развития). Да и сами эти характеристики могут быть оспорены. И тем не менее такая схема из-за ее наглядности и структурированности также имеет определенную познавательную ценность. Кроме того, дело в настоящее время уже не в том, чтобы вновь и вновь описывать и обосновывать содержание синергетики, раскрывать его в сопоставлении с другими методологиями. Это уже сделано в ряде фундаментальных работ. По моему мнению, сейчас центр исследовательских усилий сместился от понимания общих начал синергетики к изучению того, что это новое движение и достижение человеческой мысли может дать в конкретных областях жизнедеятельности, что объяснить, что предсказать, на что сориентировать. Таблица сопоставлений
Политика — испытательный полигон?При таком подходе оказывается, что одной из благодатных областей нового синергетического прочтения является политико-правовая действительность, особенно политическая сфера, столь актуальная сейчас для России. И пусть такое прочтение возможно пока на уровне самых общих методологических подходов, а не модельного отображения, конкретных рекомендаций, прогнозов, все равно и такой уровень познания может быть весьма полезен. Ибо в сфере политики все буквально кипит от столкновения необходимых и случайных явлений. В ней возникает множество нестабильных, неустойчивых процессов, действуют синергетически неравновесные социальные институты. Задуманное и спланированное столь часто при своем осуществлении оказывается прямо противоположным, начинает развиваться совершенно иначе, подчиняясь каким-то своим самоорганизационным началам, что думаешь: а не возникла ли вообще политика как сфера возникновений, столкновений и объединений интересов, организации и реализации государственной власти, существования партий, национальных движений и прочих атрибутов политической жизни еще и для того, чтобы специально демонстрировать торжество синергетического мировосприятия?! Ведь именно в политике какие-то вроде бы по историческим масштабам и незначительные случайные политические акции, например утечка информации, гибель политического лидера, приводят к потрясению государственных основ и даже миропорядка. И не всегда просто решить, то ли эти малые, порой случайностные воздействия являются всего лишь спусковым крючком тех тенденций, закономерностей, которые так или иначе нашли бы свою траекторию и мишень, то ли именно эти малые воздействия на микроуровне и выступают фактором, так потрясающим, вплоть до макроуровня, всю политическую систему. И речь не идет об агностицизме, об отказе от научного познания сложной политической сферы. Напротив, с одной стороны, эта сфера как, может быть, никакая другая для решения своих проблем нуждается в новой методологической базе. С другой же стороны, политика действительно дает синергетике необыкновенно богатый материал для дальнейшего наращивания методологических мускулов. Например, вся история распада СССР, если бы не была так политически горька и драматична, не задевала так болезненно многих участников этой исторической трагедии, уже сейчас могла бы составить одну из академических, вполне спокойных глав учебника синергетики для сомневающихся. Посудите сами. В нестабильной федеративной системе, существующей последние годы «устойчиво неравновесно» за счет преобразований, в том числе и разрушений окружающей среды (перестройка этнических, культурных, демократических, психологических, религиозных, языковых, экологических, экономических и иных процессов у народов, населяющих СССР), подвергающейся внешним и внутренним воздействиям (чего стоило одно определение «империя зла»), стали накапливаться многочисленные флуктуации (отклонения) от нормальных федеративных начал государственности. Среди них: финансовые (некоторые республики, и прежде всего Россия, отказались вносить в союзный бюджет установленные платежи); политические (тут возник большой спектр: от перевода федеративных начал в конфедеративные — так называемый Новоогаревский процесс — до прямой борьбы за власть между советскими, партийными и другими общественными структурами); юридические (появились прямые нарушения Конституции, например заявление глав союзных республик вместо решений Съезда народных депутатов, искажения иерархии законов — провозглашение некоторыми республиками примата республиканских законов над союзными, т. е. стали сосуществовать противоречащие друг другу союзные и республиканские законы по одним и тем же вопросам); национальные (противоречия перерастали в межнациональные конфликты); экономические (разрушались хозяйственные связи: сначала в условиях так называемого регионального хозрасчета, кстати, весьма хитрой приманки, подброшенной сепаратистами, разрушившей в конце концов единую народнохозяйственную систему, а затем спада производства, роста цен); военные (все чувствительнее становятся последствия поражения СССР в «холодной» и «горячей» — Афганистан — войнах); психологические (обострилось амбициозное противостояние двух президентов: М. С. Горбачева и Б. Н. Ельцина); даже полицейские флуктуации становятся решающими (делаются и проваливаются попытки военно-полицейскими акциями устранить центробежные силы: Тбилиси, Баку, Вильнюс, Рига и др.). К лету 1991 г. уровень этих флуктуаций, степень их концентрации вокруг узловых, «несущих» конструкций государства достигают критических значений. Именно под влиянием этих флуктуаций к лету 1991 г. СССР как система входит в бифуркационное состояние, и его возможные изменения становятся многовариантными и непредсказуемыми. Наличие разных вариантов преобразования СССР сейчас признают многие политики. В частности, Президент Кыргызстана А. Акаев подчеркнул, что вместо беловежского варианта были и иные — преобразование СССР в экономическое сообщество по образу и подобию ЕЭС, или в конфедеративное объединение. Но в декабре 1991 г. реализуется такой план: заключается соглашение всего трех высших должностных лиц из шестнадцати глав республик и Союза ССР. Но это соглашение — синергетическое воздействие — приводит к нелинейности развития, и начинается лавинообразный распад СССР в результате цепной реакции самоопределения многих народов СССР. Последствия этого нелинейного процесса оказываются непредсказуемыми, самопроизвольными, возникают по своим самоорганизующим началам. Это и еще более катастрофический распад хозяйственно-экономических связей, и рост межнациональных вооруженных конфликтов, и продолжающийся спад производства, и новые витки инфляции. Это и возникшие территориальные проблемы, и упадок культуры, и угроза существованию науки, здравоохранения. Это и обнищание многих социальных слоев в ходе экономических реформ, рост социально-политического напряжения. Наконец, самое страшное — неразбериха с управлением стратегическими ядерными силами. А добеловежские представления о непременном благосостоянии ставших суверенными республик (впрочем, случайное исключение здесь — Туркмения), о «прозрачных» границах, о сохранении рублевой зоны и многие иные благожелания оказываются иллюзорными, наивными, демагогическими. Разумеется, синергетический анализ распада СССР не является самоцелью, хотя причины, формы и последствия такого распада еще долго будут предметом многочисленных исследований и размышлений. Этот анализ может быть полезным и для понижения процессов распада многих других федеративно устроенных, как правило на многонациональной основе, государств. Ведь процессы распада весьма своеобразно, подвергаясь разным случайным и иным воздействиям, идут или уже прошли в СФРЮ, ЧСФР, Грузии, Азербайджане. Вот и Канада и Бельгия, кажется, тоже не могут избежать сложных процессов перестройки своего государственного устройства, причем с разными тенденциями в федеративной сфере. И, конечно, особенно полезным может оказаться такой анализ для понимания и прогнозирования судьбы государственности в России. Здесь возникает много вопросов: коснется ли всеобщий процесс распада федерации и России, может ли новый, не просто конституционный, но конституционно-договорный способ формирования государственности задержать центробежные силы, каковы те флуктуации, которые уже возникли в социально-политическом пространстве России и каков уровень их концентрации, какие могут быть малые воздействия, способные толкнуть Россию в очередную социальную бифуркацию, какой очередной вид политической патологии может обрести устойчивое неравновесие в сфере разделения властей и т. д. Думаю, что особенно важен в этой связи синергетический анализ накапливающихся в России флуктуаций и возможных воздействий. Его следует осуществлять, учитывая, конечно же, специфику федеративной природы России. Ведь именно Россия представляет собой уникальное федеративное образование, включающее, с одной стороны, иные республики, а с другой — классические административно-территориальные образования (края, области). И если, например, выход республик из состава СССР или их решение о прекращении действия учредительных документов, которые легли в основу юридической легитимности Союза ССР, означал распад Союза, то для России даже выход некоторых республик из ее состава еще не означает конца ее государственности, прекращения легитимности ее государственной власти. Но на сегодня Россия — реальное федеративное государство. Тем опаснее для ее нормального федеративного существования становится определенный груз флуктуаций, реально накапливающихся в ее узловых конструкциях. А они почти те же, что возникали в бывшем СССР, например, финансовые (некоторые республики, другие структурные образования полагают возможным сначала полностью удовлетворять свои финансовые потребности и лишь затем оставшиеся средства переводить в федеральный бюджет). Впрочем, отклонения возникают и на федеральном уровне. В частности, урезается размер средств, необходимый регионам для решения социальных программ, но тем не менее именно на плечи регионов перекладывается все большая ноша этих социальных программ. Возникают и юридические флуктуации: возрастает несоответствие конституций и законов республик Конституции Российской Федерации, а Федеративный договор, содержащий три вида компетенций — исключительную для федерации, совместную с республиками и самих субъектов федерации, еще не стал юридической базой для нормальной деятельности исполнительной и законодательной властей. Накапливаются флуктуации в военной, национальной, личностно-властной сферах. И все это происходит на фоне удручающего экономического, финансового, экологического состояния общества! Внимание! Авторские права на книгу "Научное наследие кафедры теории государства и права ВЮЗИ – МЮИ – МГЮА. Сборник научных трудов" (Мокичев К.А., Айзенберг А.М., Розин Э.Л., Васильев А.М., Венгеров А.Б.) охраняются законодательством! |
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
