Книги

Государственно-правовая мысль и юридическое образование в дореволюционной России. 3-е издание

Корнев А.В., Борисов А.В.

Возрастное ограничение:

12+

Жанр:

Юридическая

Издательство:

Проспект

Дата размещения:

21.05.2013

ISBN:

9785392107568

Язык:

Объем текста:

319 стр.

Формат:

epub

Глава III. ПРАВОВЫЕ ИДЕИ ВО ВТОРОЙ
ПОЛОВИНЕ XIX — НАЧАЛЕ XX в.

В этот период правовая и политическая мысль дореволюционной России входит в верхнюю, самую продуктивную стадию. Появилось много имен, направлений, различных юридических школ.

Правовые взгляды Бориса Николаевича Чичерина (1828—1904), вне всякого сомнения, занимают особую страницу в развитии юридической мысли дореволюционной России. Разносторонне образованный, необычайно одаренный природой самыми разнообразными талантами, Чичерин приобрел своими работами общеевропейскую известность. Его фундаментальная пятитомная «История политических учений» до сих пор является непревзойденной вершиной, классикой политической и правовой мысли и вполне может быть поставлена в один ряд с такими работами, как «О духе законов» Монтескье, «Об общественном договоре» Ж. Ж. Руссо. Далеко не каждому мыслителю удается как бы подвести итог своей научной деятельности написанием основательного труда. В этом аспекте судьба оказалась к Чичерину более благосклонной, чего нельзя сказать о других ярких мыслителях.

Рассуждая о жизни великих, всегда есть опасность опуститься до банальностей. Актуален ли сейчас Чичерин? Представляется, что более чем. Он был очень русским человеком в самом хорошем смысле этого слова, прекрасно разбирался в характере народа, к которому принадлежал, знал его достоинства и недостатки и самое главное — не боялся о них говорить. Чего, например, стоит одна его сентенция: «Отличительное свойство русского ума — почти полное отсутствие понятия о границах». Увы, с этим трудно что-либо поделать. Эта особая черта нашей ментальности оказывает существенное влияние и на развитие государственно-правовых форм. В этом мы имели неоднократную возможность убедиться хотя бы на протяжении последних полутора десятков лет. Общество говорит сегодня о либерализме, демократии, свободе, но едва ли в полной мере представляет себе их сущность. Тем и отличается словесная эквилибристика от науки, что она не идет дальше того, что лежит на поверхности. Наука должна проникать в глубь вещей, открывать закономерности, в силу которых происходит их развитие.

Для современного российского общества представляет интерес политическая ориентация Чичерина, который сам себя причислял к лагерю «охранительного либерализма». Традиционно сложилось так, что либерализм и консерватизм считаются прямо противоположными, несовпадающими идеологиями. По меньшей мере не все так просто, как представляется на первый взгляд. По мнению Чичерина, русский либерал выезжает на нескольких громких словах: свобода, гласность, общественное мнение и т. д. Между тем сущность охранительного либерализма состоит в примирении начала свободы с началом власти и закона. В политической жизни лозунгом охранительного либерализма являются «либеральные меры и сильная власть». Либеральные меры предоставляют обществу самостоятельность, основывающуюся на правах личности, свободе мысли и совести. Сильная власть является блюстительницей государственного единства, которая связывает и сдерживает общество, охраняет порядок, строго надзирает за исполнением законов.

К сожалению, российский либерализм практически всегда был антигосударственным. Расшатывая государственный механизм, русские либералы прокладывали путь к власти прагматичным циникам. С точки зрения Чичерина, и «прогрессисты», т. е. либералы, и консерваторы являются слагаемыми всякого исторического процесса, даже несмотря на критику и ироничность, которые они допускают по отношению друг к другу. По едкому замечанию Салтыкова-Щедрина, русскому либералу непонятно, чего больше хочется, то ли конституции, то ли севрюжины с хреном. Один из героев Чехова констатирует: «А у нас такой порядок, что Вы можете неодобрительно отзываться о солнце, о луне, о чем угодно, но храни Вас Бог трогать либералов. Боже Вас сохрани! Либерал — тот самый поганый гриб, который, если Вы нечаянно дотронетесь до него пальцем, обдаст Вас облаком пыли» (А. П. Чехов «Именины»).

Если отбросить иронию и агрессию, между либерализмом и консерватизмом нет непреодолимого препятствия и уж тем более пропасти. Чичерин, как и многие другие, не разделял нарастающих тенденций «отрицательного либерализма», не мыслившего себя вне оппозиционной борьбы с правительством. Его не могли не настораживать нигилистические тенденции, выдаваемые за прогресс. Наоборот, считал Чичерин, русская история не мешает нам любить свободу.

Б. Н. Чичерин писал, что жизнь человека протекает в четырех союзах:

а) семейном, основанном на крови и любви;

б) церковном, основанном на вере;

в) общественном — юридическом союзе, основанном на праве;

г) государственном, имеющем своим основанием общее благо.

Элементами всякого союза являются власть, закон, свобода, цель. В этой связи государство представлялось ему «...не как простое собрание лиц, а организованное целое, облеченное полновластием над членами. Связью этого целого служит закон, устанавливающий отношения власти и подчинения во имя общего блага. Законом устанавливаются и самые органы власти, которые могут иметь разнообразные строения...»

Упоминая Гегеля, он соглашается с ним в том, что государство объединяет два элемента: нравственный и юридический. Но, говорит Чичерин, государство — явление не физическое, а духовное, и те, кто отрицает метафизику, не в состоянии понять государство, его природу. Даже власть действует во имя этого метаюридического начала. Она является представительницей идеального целого. Организованность, структурность, цельность и отличают государство от других союзов, и прежде всего от общества, потому что государство есть союз народа, связанного законом в одно юридическое целое, управляемое верховной властью для общего блага. Следовательно, «государство как единое целое есть реальное явление, общество как единое целое есть фикция». Среди всех союзов, корпораций Чичерин отдает приоритет именно государству, потому что ему подчинены все частные сферы и все частные отношения, существующие в его пределах. Однако государство их вовсе не поглощает, оно ведает совокупными интересами, которым подчиняются частные, но последние сохраняют свою относительную самостоятельность. Люди, входящие в государство, остаются свободными лицами, преследующими свои частные интересы и имеющими права, совершенно независимо от тех прав, которые принадлежат им в качестве граждан. Но в то же время «...государство есть союз абсолютный, представляющий высшее сочетание противоположных начал общежития — личного и общественного». Столь высокое положение государства Чичерин объясняет следующим: «... Чтобы сохранилась гармония в целом, необходимо, чтобы частные цели подчинялись общей, поэтому государство должно властвовать над другими союзами. Именно в этом состоит его отличительный признак. Государство есть союз, облеченный верховной властью». Государство юридически нераздельно.

Одним из важнейших признаков государства является власть. Вопрос о природе власти так же, как и государства, является в какой-то мере «вечным вопросом», дискуссионным для всякого времени. Б. Чичерин, отдавая должное роли и значению власти во всяком государственно-организованном обществе, писал, что сила власти, составляющая первую потребность всякого порядка, заключается не в одних физических средствах воздействия, а прежде всего в нравственном влиянии правительства на общество. Где нет свободы, считает он, там не может быть субъективного права, а где отсутствует закон, там нет объективного права. Но к этим двум началам он привносит и третий элемент, в задачу которого входят охрана закона и сдерживание свободы. Этим третьим элементом является власть. Она составляет центральное звено всякого общественного порядка. Важно, чтобы сама власть следовала предписаниям нравственного закона. Требуя от подчиненных уважения к установлениям властей, нравственный закон, в свою очередь, требует от управляющих добросовестного исполнения своих обязанностей не в своих личных интересах, а «... в видах общего блага, воздавая каждому должное, уважая права подвластных и устраняя произвол и притеснения». Как глубоко верующий человек, Чичерин был убежден в том, что абсолютное начало государственной власти заключается в том, что она проистекает от Бога. Это, с его точки зрения, является более верным, чем договорная теория происхождения государства. Но вместе с тем он отмечает, что государство не является нравственным союзом, в отличие от церкви, это «союз принудительный, коренное же начало, на котором зиждется всякая принудительная организация, есть не самопожертвование, которое по существу своему добровольно, а право».

Ценность и предназначение государства заключается вовсе не в нем самом, а в том, насколько оно отражает интересы людей и служит им, поскольку государство есть живое единство народа, а граждане — живые члены единого духовного и свободного организма, который связывает между собой не только существующих в данное время людей, но и давно минувшие поколения. Применительно к государству, по мнению Чичерина, термин «народ» имеет два значения: этнографическое и юридическое.

Сущность государства нередко раскрывают через те цели, которые оно преследует и к которым стремится. Представляется, что подобная точка зрения не лишена оснований. Государство, по мнению Чичерина, с одной стороны, вводит в жизнь абсолютные начала, а с другой — удовлетворяет или, точнее, способствует удовлетворению частным человеческим потребностям и стремлениям. Идеальное сочетание противоположностей есть цель, к которой стремятся человеческие сообщества. Он полагает, что установление безопасности — первая цель государства. Вторая же состоит в том, чтобы определить и затем охранять права лиц. Развитие политической свободы также составляет заботу государства. В сферу его деятельности входит и содействие нравственному порядку, поскольку в государственной жизни нравственные требования сочетаются с материальными интересами, а «совокупность тех и других составляет общественное благо, которое есть высшая и конечная цель государства, включающая в себя все остальные». Исходя из сочетаний личного и общественного, целью государства становится гармоничное сочетание свободы и порядка. По самой своей природе государство призвано соблюдать равновесие между различными общественными элементами и приводить их к высшему согласию. «Цель государства, — констатирует он, — есть общее благо. Благо союза заключается в полноте и согласованном развитии всех его элементов. В этом состоит истинная природа государства, его идея, поэтому можно сказать, что цель государства состоит в развитии его идеи».

Либерализм Чичерина, его «западничество» более всего проявились при освещении экономической деятельности государства.

Применительно к экономической сфере, утверждал Б. Н. Чичерин, задача правительства заключается в строгом наблюдении за тем, чтобы не дозволять одним посягать на свободу других, следовательно, «непоколебимым началом промышленной деятельности должно, бесспорно, остаться то, которое было провозглашено экономистами, — свобода, а не государственная регламентация». Поэтому, с большим уважением относясь к Вл. Соловьеву, Чичерин называет его позицию относительно права каждого на достойное существование попыткой построить вечный двигатель. Свобода и законность были жизненным девизом для Б. Н. Чичерина. В общественной жизни должна быть найдена разумная мера регламентации и самостоятельности, если «...первая действует сверху, по общему плану, подводя все разнообразие жизни к одному условию и сглаживая по возможности все неравенства; вторая же идет снизу, действует по собственной инициативе, сообразно с нарождающимися потребностями, причем сохраняется все разнообразие жизненных условий и отношений». Конечно, говорит Чичерин, регламентация имеет свои преимущества, однако громадные недостатки этой системы ведут к необходимости, в видах общественного благоустройства, предоставить широкий простор самодеятельности в управлении. А ведь известно, напоминает он, что деспотизм большинства является одним из самых несправедливых и невыносимых.

Отстаивая свободу человека, его возможность самостоятельно реализовывать самые разные интересы, Б. Н. Чичерин не стремился обязать государство заботиться о «всех пяти чувствах» граждан. Предостерегая от гипертрофированного ожидания от государства всяческих благ, Чичерин писал, что «государство не в состоянии сделать все, но оно может сделать многое, способствуя свободному движению сил, от которого окончательно зависит благосостояние человеческих обществ, и решая возникающие в этой области вопросы».

Как современно звучат его мысли о том, что личная энергия и инициатива не составляют отличительных свойств русских людей. Говоря о себе, мы вообще признаем, что распущенность, нерадение и лень принадлежат к существенным нашим недостаткам. Особенно они проявляются в общественной жизни, где мы охотно все возлагаем на власть, отступаемся от дела под предлогом того, что «правительство не все нам дает».

Рассуждая о природе права, дореволюционные юристы довольно часто интерпретировали его через категорию свободы. Ошибка Руссо, по мнению Чичерина, состояла в том, что он свободу гражданскую смешивал с естественной. А между тем истинная, человеческая свобода не является свободой животного, находящегося на воле, а свободой гражданской, которая подчинена общему закону. Только в силу этого она становится правом, поэтому «право есть явление свободы, а свобода в юридической области есть начало совершенно положительное. Ибо из нее вытекают и собственность, и обязательства». Причем свобода, как и право, имеет своим основанием человека, который по природе своей есть метафизическое существо, метафизические начала руководят его действиями, они входят как основной элемент во все общественные отношения. Исходя из этого, он заключает, что «духовная природа личности, как мы видим, состоит в свободе; общественное начало как ограничение свободы выражается в законе, поэтому основной вопрос заключается в отношении закона и свободы». Продолжая свою мысль, он говорит, что право есть идеальное требование во имя идеального принципа. Лишь в силу метафизической своей сущности человек признается свободным, только в силу своей сверхчувственной природы он имеет права и требует к себе уважения.

Отсюда, кстати, и проистекает юридическое равенство людей, которые равны между собой единственно в отношении своей метафизической сущности; во всем остальном они не равны. Источник права, как и нравственности, лежит в свободе, но свобода эта имеет несколько другую сущность — это свобода внешняя, которая состоит в независимости лица от чужой воли во внешних действиях. «Отсюда, — пишет Чичерин, — рождается потребность взаимного ограничения свободы; необходимо установление общего закона, определяющего область каждого лица. Право есть совместное существование свободы под общим законом». Свобода, подчиняющаяся закону, одна может установить прочный правопорядок. Чичерин цитирует знаменитое изречение древнеримского юриста Ульпиана и, опровергая Иеринга, говорит, что он менее, нежели чем кто-либо, склонен считать право выражением интереса. Напротив, я вижу в нем осуществление вечных начал правды, «основное же начало права есть правда, или справедливость, которая в приложении к общественным союзам состоит в равномерном распределении как общественных тягостей, так и выгод».

В современной общей теории права вопрос о правопонимании до сих пор является дискуссионным, и, как нам кажется, в этом нет ничего предосудительного. У права есть слишком много граней, чтобы в одном определении выразить его сущность. Тем не менее встречается «узкое» понимание права, «широкое», наконец, интегративное. Все они в той или иной степени страдают определенными недостатками, хотя не лишены и достоинств. Прежде всего право предстает перед нами либо в качестве наличных прав и обязанностей, либо в виде положительного права (законодательства). Б. Н. Чичерин взаимоотношения субъективного и объективного права выразил через призму общего понятия права: «Субъективное право определяется как нравственная возможность или, иначе, как законная свобода что-либо делать или требовать. Объективное право есть самый закон, определяющий эту свободу. Соединение обоих смыслов дает нам общее определение: право есть свобода, определенная законом».

Н. А. Бердяев называл Чичерина «блестящим защитником теории естественного права». С такой постановкой вопроса можно согласиться, но при одном непременном условии — Б. Н. Чичерин признавал только положительное право, а естественному отводил роль идейной оценки существующего законодательства.

В любой правовой доктрине особый интерес представляет разрешение проблемы взаимоотношений человека, общества и государства. В России всегда преобладала коллективистская, общинная психология, т. е. личность занимала как бы подчиненное положение. Вместе с тем не следует думать, что индивидуалистические концепции и отстаивание самобытности человеческой личности были чужды политической культуре предреволюционной России. С точки зрения Б. Н. Чичерина, лицо имеет самостоятельное значение помимо общества, а с другой стороны, оно является его краеугольным камнем, поэтому, заключает он, индивидуализм составляет основное начало всякого человеческого союза: без этого нет истинно человеческой жизни, нет ни права, ни нравственности. Следовательно, «...общество, которое отрицает индивидуализм, подрывает собственные свои духовные основы. Жизненное его призвание состоит в осуществлении права и нравственности, а корень того и другого лежит в единичном лице». Свобода есть источник всякого движения к совершенствованию. В юридическом аспекте она представляет собой равное для всех право проявлять свои способности и свою деятельность.

Однако свобода может вступить в противоречие, например, с нравственностью. Выход состоит в том, чтобы ограничить свободу и чтобы она была совместима с господствующим порядком. Личное начало должно подчиняться общественному, это, по утверждению Б. Н. Чичерина, необходимое основание и условие всякого общежития. На этом зиждется весь нравственный мир человека.

Конечно, отдельное лицо может видеть истину лучше целого народа, но оно не имеет права покушаться на основополагающие принципы общественного бытия. Охранительные элементы должны составлять основание всякого благоразумного быта. На одной свободе не может держаться никакое общество. Необходимо, по мысли Чичерина, чтобы разрозненные лица, разнообразные стремления и интересы связывались в нечто цельное и единое, необходимы зиждущие начала, скрепляющие общественное здание. Сюда относятся вечные основы человеческих обществ: в политической области — власть, закон; в гражданской — семья, право, собственность; в нравственной — религия. Свободное от крайностей мировоззрение Чичерина характеризуется взглядом на человека как на свободное лицо, которое имеет право искать своего благополучия как ему заблагорассудится. В этой связи каждый должен иметь право ставить себе какие угодно цели и стремиться к ним всеми дозволенными средствами, ибо свобода и является источником права. «Достоинство человека как разумно свободного существа состоит именно в том, — пишет Б. Н. Чичерин, — что он сам творит свою судьбу на основании им самим сознанных и выработанных начал». В этой связи государство не только не уничтожает и не поглощает в себе другие союзы, но предоставляет им известную самостоятельность в их индивидуальных сферах, сохраняя за собой решающий голос всякий раз, как только дело касается совокупности общественных интересов. На подчинении личной воли общественному благу, утверждает Чичерин, основаны все демократические государства. Демократия кроме явных преимуществ страдает и существенным недостатком — засильем большинства, причем невежественного, разгулом страстей и т. д. Соединенные Штаты Америки являются здесь исключением. Впрочем, для сторонника конституционной монархии, каковым является Б. Н. Чичерин, такая позиция выглядит вполне объяснимой.

Отношениям государства и личности присуща юридическая природа. Коль скоро граждане имеют юридические права и обязанности, власть вооружена правом повелевать и принуждать к повиновению. Властеотношения приобретают характер правоотношений, в которых личность и государство обладают взаимокорреспондирующими правами и обязанностями. Пока власть независима от граждан, их права не защищены от произвола.

В своих многочисленных работах Б. Н. Чичерин касался и разнообразных проблем парламентаризма, правда, при отсутствии эмпирического опыта в России. Представительное начало — это господство общественного мнения посредством перенесения воли граждан на выборные лица. Парламент есть орган свободы и власти одновременно. Он должен быть не пестрым сбором разноречивых мнений, каковым является общество, а центром, где сходятся главные политические направления, успевшие приобрести силу в народе, а потому имеющие значение и для государства.

Сколько смысла в том, что пользоваться благами свободы нужно уметь, политическая свобода полезна для народов «только в их зрелом возрасте, в полном цвете жизни».

Габриэль Феликсович Шершеневич (1863—1912) является, пожалуй, самым выдающимся представителем российского юридического позитивизма, зародившегося в Англии во второй половине XIX в., получившего большое распространение в Германии и оказавшего существенное влияние на правовую мысль России. Сфера научных интересов Г. Ф. Шершеневича в основном ограничивалась общей теорией права, гражданским правом, коммерческим правом, а также историей, философией и социологией. Шершеневич по праву считается крупнейшим юристом дореволюционной России, и его политико-правовые взгляды, методология подхода к государственно-правовым проблемам представляют огромный интерес и в настоящее время. На всем протяжении своей научной карьеры он последовательно отстаивал интеграцию юридических наук, писал о том, насколько гибельными могут оказаться разрыв между теорией и практикой, разрозненность знаний и пренебрежение, свойственное юристам по отношению к философии вообще и к философии права и социологии в частности. С его точки зрения, плоха юридическая практика, не подкрепленная юридическим светом, как и безжизненна теория, не вытекающая из практики. Своевременно звучат его мысли о том, что юридическая наука подвержена догматизации, поскольку охотно заимствует многие категории из других отраслей знания, не подвергая их критическому анализу. Шершеневич мастерски оппонирует всякого рода крайностям, нередко встречающимся в научном мире. С давнего времени философы навязывают правоведению свои представления, построенные вне всякого соприкосновения с действительными реалиями государственной и правовой жизни. Известно, что Кант вообще отрицал возможность уловить юристами понятие о праве, призывал отрешиться от положительного права и искать его в разуме. Конечно, эта точка зрения не бесспорна, но какое-то рациональное зерно здесь, несомненно, присутствует. Вместе с тем право никогда не может быть понято вне его проявлений в эмпирической действительности.

Следуя такой методологической позиции, Шершеневич придает большое значение философии права, которая среди юридических наук играет по сути ту же роль, что и философия в отношении всего человеческого знания. Предмет философии права тот же, что и всех юридических наук. Она изучает право, каким оно есть, и право, каким оно должно быть. Отсюда выводится двоякая задача философии права: теоретическая и практическая. Теоретическая задача философии права состоит в том, чтобы исследовать все те понятия, которые составляют фундамент всех юридических наук и которые принимаются ими по большей части некритически, и здесь на первое место вне всякого сомнения необходимо поставить понятие права. Коль скоро дело обстоит таким образом, то всякий исследователь непременно выйдет на вопросы происхождения, применения и нарушения права и те отношения, которые правом создаются. Право представляет собой явление государственной жизни, следовательно, понять право невозможно без государства, а последнее трудно представить себе без понимания общества.

Г. Ф. Шершеневича очень часто критиковали за его гносеологические принципы, поскольку познание сущности основных государственно-правовых явлений он сводил не к материальной, содержательной стороне, а к формальной. Без перехода к формальному аспекту философия права не в состоянии выработать для правоведения систему понятий и категорий, независимую от исторического многообразия. Пренебрежение формальным аспектом ставит в затруднительное положение юридическую практику, поскольку формальная, юридическая сторона не всегда будет совпадать с жизнью, «здравым смыслом», наконец, целесообразностью. Только на формальной основе возможны история права и сравнительное правоведение (компаративистика). Подобная позиция одновременно является и довольно убедительной, и в такой же мере спорной, что, конечно же, плохо согласуется с законами формальной логики. Можно ли узнать сущность предмета, не проникая в его глубину?

Вряд ли. Но, с другой стороны, внешнее проявление, формальная сторона есть одна из ипостасей сущности. В самом деле, если признать под правом средство для обеспечения свободы личности и равенства, то история французского права начинается с Великой французской революции, поскольку прежний режим был полным отрицанием этого принципа. Если право есть воплощение разума и нравственности, то как быть с рабством в античном мире, которое регулировалось законами, исходящими от государства, а Аристотель и Цицерон вообще считали рабство естественным явлением. Эти идеи созвучны нынешним спорам о соотношении права и закона, государства и общества, и сколько милого вздора написано по этому поводу различными романтиками.

Г. Ф. Шершеневич никогда не ограничивал философию права только теоретической частью вопроса. На практике философия права является синтезом юридических наук, их практическим преломлением, поскольку они изучают не только действующие нормы права, но и указывают на необходимость их изменений применительно к общественным реалиям. К практическому и теоретическому аспектам философии права примыкает и исторический, поскольку и сам человек является продуктом длительного исторического развития. Нельзя понимать историю без учета прошедших эпох, которые незримыми нитями связаны с современностью. Таким образом, у Шершеневича философия права как бы состоит из трех частей: общей теории права, истории философии права и политики права.

Г Ф. Шершеневич справедливо полагал, что философия права не может быть построена только на юридических науках, и весь парадокс заключается в том, что основные понятия, которые используют юридические науки, находятся за пределами их специального предмета изучения. Право есть одно из проявлений общественной жизни, и чтобы правильно его понять, необходимо отграничить от других явлений. Следовательно, право есть прежде всего понятие социологическое, а не строго юридическое. Основу любого общества составляет человек, его отношения с другими людьми, интересы и потребности, которые он реализует в правовых и других формах. Таким образом, понять сущность права возможно только при параллельном изучении человека, его природы. Разделяя мнение Шершеневича, мы убеждены, что юридическое образование должно предваряться изучением юридической антропологии и политической экономии, хотя бы их азов, поскольку столкновения между людьми, требующие правового разрешения, возникают преимущественно на почве борьбы за материальное благосостояние.

Любопытны рассуждения Г. Ф. Шершеневича о естественном праве, которое порой выдают за непререкаемый авторитет, получивший в новейшее время свое конституционно-правовое закрепление. История возникновения естественного права восходит к глубокой древности, и если следовать устоявшемуся мнению, то впервые о естественном праве (праве по природе) написал выдающийся поэт Древней Греции Гесиод еще в VII в. до нашей эры. Однако ни древние греки, ни древние римляне, к сожалению, не создали устойчивого представления о естественном праве. Нельзя же, как полагает Аристотель, к неизменным велениям природы отнести разделение людей на рожденных повелевать и рожденных подчиняться. Не избежали участи прибегнуть к туману общих мест и лучшие умы Древнего Рима, у которых естественное право выражало самые разные оттенки — от научной категории до действующей части положительного права.

Конечно же, лучшая пора естественного права — XVII—XVIII столетия. У истоков ренессанса естественного права стоял Гуго Гроций — «чудо Голландии», который открыл дорогу таким выдающимся мыслителям, как Гоббс, Локк, Спиноза, Лейбниц, Руссо. Естественное право — это то, что существовало до государства, это объективный порядок вещей, который существовал бы, если бы не было государства и положительного права, это институт действующего права, в том случае, если «молчат» законы или если они явно противоречат разуму. Наконец, естественное право играло роль юридического и политического идеала. Г. Ф. Шершеневич полагает, что естественное право было разбито новым течением научной мысли — исторической школой права, прежде всего вследствие неубедительной внутренней аргументации, а затем и внешней критики. Вместе с тем даже наиболее последовательные критики естественно-правовой доктрины не избежали влияния ее притягательной стороны. На рубеже XIX—XX вв. наблюдается заметное увлечение естественно-правовыми теориями, которые появляются абсолютно закономерно с ростом революционных настроений, и Россия в данном случае не являлась каким-то исключением. Причины жизненной силы и оправдание естественного права, как полагает Шершеневич, кроются в логических, психологических и этических обоснованиях его важнейших постулатов. Есть нечто вечное и неизменное, а существующие государственно-правовые институты недолговечны и преходящи. Во все времена естественное право стремилось перейти из категории долженствующего в категорию сущего. Практически всегда отношение естественного права к положительному (позитивному) понималось не как отношение идеала к действительности, а как одной части реальности к другой. Такой точки зрения, например, придерживался авторитетный теоретик права князь Евгений Трубецкой, однако она ведет к дуализму права, поскольку, с одной стороны, существует исторически сложившееся право, а с другой — право умопостигаемое. Какое право применять к конкретному случаю? Вопрос, выходящий за рамки риторического. По сути мы имеем дело с раздвоением правового порядка, напоминающего раздвоение реального мира у Платона. Подобная двойственность вредна и для науки, и для жизни. Апелляция к неким высшим принципам, которые к тому же имеют не юридическое, а нравственное значение, ставит под сомнение само существование естественного права как правовой категории. Если естественное право является оценкой положительного права, то где, спрашивает Шершеневич, оно заимствует теоретические основы для критики, если по определению не является наукой, о чем неоднократно писали ее сторонники, в частности П. И. Новгородцев. Идея абсолютных принципов, общего блага, высшей справедливости способна, констатирует Шершеневич, превратиться в обусловленный веяниями времени произвол. Скрытая опасность социального вреда, существующая в естественном праве, не умаляет его исторического значения в прошлом, особенно в учении об образовании права.

Свое понимание государства Г. Ф. Шершеневич строит на очень строгих началах, анализируя только то, что действительно, и всячески предостерегает от привнесения в теорию государства чего-либо искусственного, надуманного, желаемого. В области явлений, называемых в своей совокупности государством, возникают отношения между людьми определенной группы, из которых одни повелевают, а другие повинуются. В соответствии с этим фактом характерными признаками государства можно признать следующие элементы: а) соединение людей; б) господствующую над ними власть; в) территорию как предел действия этой власти. В сочетании эти признаки дают понятие о государстве, которое есть не что иное, «...как соединение людей под одной властью в пределах определенной территории». В этом определении, без сомнения, вызывает интерес категория власти, которую Шершеневич интерпретирует как возможность навязывать свою волю другому или другим, подчинять их своей воле, заставлять других сообразовывать свое поведение с волею властвующего. Государственная власть есть власть высшая, все другие власти, действующие на той же территории, обусловливаются ею, имеют производный характер. Это свойство власти называется суверенитетом. С точки зрения Шершеневича, только два обстоятельства фактически ограничивают государственную власть: нравственное сознание и благоразумие властвующих, с одной стороны, возможность противодействия подданных — с другой. С позиций сегодняшних реалий такая модель вряд ли уместна. Тем не менее, если государственная власть есть власть высшая, то она едина, двух высших властей просто не может быть. Из этого вытекает новое свойство государственной власти — ее неделимость. В итоге, заключает Шершеневич, «учение Монтескье о разделении властей, отразившееся на первых французских конституциях и на американском политическом строе, в настоящее время понимается как разделение не самой власти, а функции ее, с вручением каждой функции особому органу». Вообще государственная власть конструируется как право, воля и сила. Отводя обвинение в том, что воля присуща только индивиду, наделенному психикой, Шершеневич замечает, что сама по себе воля не есть еще власть. Власть предполагает способность сделать свою волю мотивом поведения других.

Рассматривая вопрос о происхождении государства, Шершеневич подверг тщательному анализу все известные науке теории, которые и сегодня не претерпели существенных изменений. По его мнению, ни одна из них (теократическая, патриархальная, договорная — самая несостоятельная из всех, и др.) не может претендовать на истину. Г. Ф. Шершеневич исходит из естественного происхождения государства, чему способствовали три фактора:

1) естественное разрастание, сопровождаемое классовым расслоением, которое создает власть в лице экономически сильнейших;

2) добровольное соединение родов и племен под избранным вождем ввиду общей внешней опасности;

3) завоевание одних другими, которое требует власти и порядка для определения постоянного отношения между побежденными и победителями. В таком походе прежде всего угадываются историкоматериалистическая и патриархальная теории, теория насилия.

Правовые взгляды Г. Ф. Шершеневича не отличались оригинальностью, скорее, он сознательно избегал опасности быть втянутым в «юридический романтизм» и никогда не преследовал цели создания всякого рода юридических «фантазмов». Право — явление вторичное по отношению к государству. Для того чтобы отыскать право, столь необходимое для юристов, как теоретиков, так и практиков, необходимо прежде всего правильно поставить задачу. Внимания исследователя заслуживает только то право, которое действует, а не то, которое должно действовать. Уже сама по себе такая позиция подсказывает ход его рассуждений. Обыкновенно под словом «право» понимают либо объективное право (законодательство), либо наличные права и обязанности (субъективное право). Многие юристы считают, что объективное и субъективное право диалектически предполагают друг друга, поскольку они взаимосвязаны и взаимообусловлены. Шершеневич с подобной посылкой не согласен, так как объективное и субъективное право в действительности совершенно различные понятия. Субъективному праву всегда соответствует объективное право, но объективное право может существовать без соответствующего субъективного права. Следовательно, объективное право составляет основное понятие, а субъективное право — производное. Определение понятия о праве должно быть всецело ориентировано на объективное право. Наблюдая право в жизни, мы видим, что оно всегда выражается в виде правил, норм, имеющих повелительный характер. Шершеневича не смущает наличие в законодательстве дозволений (правомочий), которым трудно иметь повелительный характер. Однако ход его рассуждений сводится к тому, что для одних дозволение действительно разрешает определенный вариант поведения, другим же оно запрещает противодействовать реализации дозволения, т. е. и дозволение в конечном счете имеет повелительный, принудительный характер. Страх перед угрозой, сопровождающей норму права, есть, по Шершеневичу, основной мотив правового поведения. Нормы права — это требования государства. Государство, являясь источником права, очевидно, не может быть само обусловлено правом. Государственная власть оказывается над правом, а не под правом. Государство есть явление первичное, право — вторичное. Такова теория первенства государства, на которой строится определение права по признаку принудительности. Государство предшествует праву исторически и логически, право есть не что иное, как функция государства. В наше время подобная точка зрения едва ли обретет много единомышленников. Можно предположить, что государство возведет в правовую норму произвол. Во всяком случае, в истории подобного было немало. Шершеневич считает, что государство, создавая нормы права, обязано их соблюдать, и эта обязанность диктуется политикой самоограничения, хорошо осознанным интересом, элементарным благоразумием власти.

В вопросе происхождения права Шершеневич, хотел он этого или нет, критикуя исторический материализм, во многом становился на его почву, отдавая важнейшую роль в процессе правообразования материальным условиям жизни общества. Право, выделившись из других социальных норм и приобретая самостоятельность, прежде всего закрепило личную неприкосновенность носителей власти, а уже затем стало регулировать отношения в области гражданского оборота, фундаментом которых является собственность.

Правовые и политические взгляды Г. Ф. Шершеневича не бесспорны, однако он внес существенный вклад в развитие юридической науки. Многие его идеи не потеряли своей актуальности и сегодня.

Константин Петрович Победоносцев (1827—1907) считается символом российского консерватизма, фигурой столь противоречивой и в какой-то степени одиозной, которая и поныне вызывает ожесточенные споры. О степени его влияния лучше всего говорят стихи А. Блока:

В те годы дальние, глухие,

В сердцах царили сон и мгла:

Победоносцев над Россией

Простер совиные крыла,

И не было ни дня, ни ночи,

А только — тень огромных крыл;

Он дивным кругом очертил

Россию, заглянув ей в очи

Стеклянным взором колдуна.

Это не единственный пример «вдохновенного» отношения к «великому инквизитору русской общественности» классиков русской литературы. Известно, что Алексея Каренина Лев Толстой списывал с Константина Петровича Победоносцева. Сенатор, член Государственного совета, наконец, обер-прокурор Священного синода и член Комитета министров, он добровольно подаст в отставку после выхода Манифеста 17 октября 1905 г., считая его началом российской катастрофы. Победоносцев олицетворял собой консерватизм не просто как одно из направлений в политике, а «как одно из вечных религиозных и онтологических начал человеческого общества» (Н. Бердяев). Победоносцев без сомнения присоединился бы к словам Н. Бердяева, который писал о том, что он принадлежит к людям, которые взбунтовались против исторического процесса, потому что он убивает личность, не замечает личности и не для личности происходит.

Политические и правовые взгляды Победоносцева являются частью его мировоззрения. Как справедливо пишет С. М. Сергеев, «...мир представлялся ему вечным хаосом, который нуждается в вечном же упорядочивании. Отсюда, видимо, исходит отмеченное современниками его недоверие к миру (а как можно доверять хаосу?), его пессимизм, даже уныние как преобладающий настрой в оценках будущего и России, и человечества в целом...»

Для Победоносцева было характерно глубочайшее недоверие к несовершенной, испорченной (наследство адамова первородного греха) человеческой природе. Подобное представление, между прочим, есть принципиальная установка консервативного мышления вообще. «Всякий человек раздвоен в себе», «всякий человек есть ложь, и всякое слово его, от себя сказанное, есть праздное слово самообольщения». Слово «человек» не звучит для него гордо. Отсюда следует, что несовершенный человек не может построить совершенное общество, отсюда принципиальное отвержение Константином Петровичем любых перестроек социального бытия. Только государство, построенное на религиозных началах, способно удержать человечество от гибельного хаоса.

Победоносцев свою главную задачу видел в борьбе с агрессивным наступлением «общих начал» и их носителями. Он подвергает последовательной и острой критике те государственные и общественные формы романо-германской цивилизации, которые, будучи плоть от плоти «общих начал», объявлялись общечеловеческими и «самыми прогрессивными» как самими европейцами, так и русской либеральной интеллигенцией. Навязывание Отечеству чужеродных моделей развития казались Победоносцеву безумием, самоубийством. В «Московском сборнике» он яростно атакует одни за другими фетиши европейской демократии, будь то система отделения церкви от государства, суд присяжных, «идея правового государства», «свободная пресса», но главной мишенью обер-прокурора станет «священная корова» Запада — парламентаризм. Отвергаемым плодам романогерманской цивилизации Победоносцев противопоставлял общественное и государственное устройство России, стоящее на триедином фундаменте православия, самодержавия, народности.

Любому человеку, выступающему с системной критикой, можно задать встречный вопрос: «А что, вы, собственно, предлагаете?» Как любой консерватор, Победоносцев с недоверием относится к слову «прогресс», он видит в нем скорее гроздья разрушения, чем созидания. По его мнению, нужно улучшать не государственные общественные институты, которые якобы портят людей, а самого человека. Взгляды Победоносцева можно назвать «программой нравственного воспитания общества». Сегодня об этом особенно важно говорить, когда все ниши общества заполнил культ денег и бездуховности. Можно сколько угодно подвергать остракизму обер-прокурора Священного синода, но нельзя не отметить его заслуг на ниве просвещения. Всего за 25 лет количество церковноприходских школ возросло с 273 до 43 696, в которых вместо 13 000 учащихся училось более 1 млн 780 тыс.

«Князь тьмы» — К. П. Победоносцев, между прочим, являлся и замечательным ученым, теоретиком-педагогом, публицистом и переводчиком. С ним были дружны Достоевский, Фет, Полонский. Победоносцев был почетным членом Российской Императорской Академии наук, практически всех российских университетов, а также Французской академии, членство в которой является едва ли не самым престижным в научном мире.

Кроме того, Константин Петрович состоял членом Московского общества истории и древностей Российских и Императорского исторического общества. В течение пяти лет (с 1860 по 1865 г.) он возглавляет кафедру гражданского права в Московском университете. Его «Курс гражданского права» несколько раз переиздавался. Профессиональный авторитет Победоносцева был настолько высок, что его приглашают преподавать законоведение наследнику цесаревичу Николаю Александровичу.

В наш век бурных перемен и сегодня современны слова Константина Петровича: «Мы удивительно склонны, по натуре своей, увлекаться прежде всего красивой формой, организацией, внешней конструкцией всякого дела. Отсюда — наша страсть к подражаниям, к перенесению на свою почву тех учреждений и форм, которые поражают нас за границей внешней стройностью. Но мы забываем при этом или вспоминаем слишком поздно, что всякая форма, исторически образовавшаяся, выросла в истории из исторических условий, есть логический вывод из прошедшего, вызванный необходимостью. Истории своей нельзя никому ни переменить, ни обойти, сама история, со всеми ее явлениями, деятелями, сложившимися факторами общественного быта, есть произведение духа народного, подобно тому, как история отдельного человека есть в сущности произведение живущего в нем духа».

Как уже отмечалось, все острие своей критики Победоносцев направил против парламентаризма, который он назвал «великой ложью нашего времени».

Что основано на лжи, то не может быть право. Учреждение, основанное на ложном начале, не что иное, как лживое. Эта истина оправдывается горьким опытом веков и поколений. Победоносцев весьма категорично характеризует идею народовластия как ложную. Из посылки, что всякая власть исходит от народа и в воле народной находит свое обоснование, и проистекает теория парламентаризма, которая вводит в заблуждение массу так называемой интеллигенции и проникла, к несчастью, в русские безумные головы.

Теория парламентаризма предполагает, что сам народ в народных собраниях творит себе законы, избирает должностные лица, изъявляет непосредственно свою волю и приводит ее в действие. Причем в теории это выглядит довольно пристойно и заманчиво. Но на практике все иначе. Народ переносит свое право властвовать на выборные лица, те в свою очередь — на еще более узкий круг людей — министров. Все было бы хорошо, если бы министры и депутаты были механическими исполнителями воли народа, не имели бы своих интересов и не подвергались бы влиянию. Тогда управление действительно исходило бы от парламента, и каждый гражданин явно и сознательно участвовал бы в управлении общественными делами.

Однако в классических странах парламентаризма ничего этого в действительности нет. Выборы не отражают волю избирателей, депутаты руководствуются собственным произвольным усмотрением или расчетом. Министры и вовсе самовластны. Скорее они диктуют волю парламенту, чем наоборот. «Если бы потребовалось истинное определение парламента, надлежало бы сказать, — пишет Победоносцев, — что парламент есть учреждение, служащее для удовлетворения личного честолюбия и тщеславия и личных интересов представителей... Как и прежде, правит ими личная воля и интерес привилегированных лиц; только эта личная воля осуществляется уже не в лице монарха, а в лице предводителя партии, и привилегированное положение принадлежит не родовым аристократиям, а господствующему в парламенте и правлении большинству».

Знаменем парламентаризма выступает лозунг «Все для общественного блага». На самом деле, говорит Победоносцев, парламентаризм есть торжество эгоизма, его высшее выражение. Во время выборов кандидат выставляет себя печальником народа, заступником и благодетелем. Но эти слова выступают в качестве ступенек лестницы на пути к власти. Избиратели для него являются стадом для сбора голосов. Так развивается, совершенствуется целое искусство играть инстинктами и страстями массы для того, чтобы достигнуть личных целей честолюбия и власти.

Выборы — дело искусства, имеющего свою стратегию и тактику. Кандидат не соотносится со своими избирателями напрямую. Между ними и самим кандидатом располагается комитет, штаб, главной силой которого является нахальство. На обывателей обрушивается огромный поток слов, но главное, чтобы в их ушах осели нужные имена, и вот, уже повинуясь стадным чувствам, они идут к избирательным урнам. Таким образом, нарождается «представитель народа», а если он еще и энергичен, то непременно постарается создать какую-нибудь партию. Наиболее востребованными качествами депутатов являются не ум и нравственность, а воля и красноречие.

Опыт свидетельствует непререкаемо, отмечает Победоносцев, что в больших собраниях решительное действие принадлежит не разумному, но бойкому и блестящему слову, что лучше всего действует на массу, не ясные, стройные аргументы, глубоко коренящиеся в существе дел, но громкие слова и фразы, искусно подобранные, рассчитанные на инстинкты гладкой пошлости, всегда таящиеся в массе.

Величайшее зло конституционного порядка состоит в формировании министерства на партийных началах. Каждая политическая партия одержима стремлением захватить в свои руки правительственную власть. Главный мотив этой игры есть стремление к власти и наживе. Либеральная демократия вместо свободы водворяет насилие и беспорядок в обществе.

Демократическая форма правления, предостерегает Победоносцев, — самая сложная и самая затруднительная из всех известных в истории человечества. Вот почему она нигде не держалась так долго, уступая место другим. Он обосновывает очень важный вывод: пороки власти следует искать не в формах правления, а в самом обществе. Мысль, между прочим, заслуживающая внимания. Тирания и бедность могут иметь место и в республике, а свобода и достаток — в монархическом государстве.

Константин Николаевич Леонтьев (1831—1891) — философ, публицист, религиозный мыслитель, по-прежнему остается относительно не известным широкому кругу читателей. А ведь некогда его называли «русским Ницше», и еще большой вопрос — делало ли ему это честь или, наоборот, умаляло его достоинства? Уж слишком много пророчеств было высказано им, к сожалению, сбывшихся, чтобы и дальше проявлять непростительное равнодушие к его творчеству, в том числе и для юристов. Некогда Леонтьев писал, что нам необходимо выдержать натиск целой интернациональной Европы, если бы она осмелилась когда-нибудь предписать нам «гниль и смрад своих новых законов о мелком земном всеблаженстве, о земной радикальной всепошлости». А его мысль о том, что никакое польское восстание и никакая «пугачевщина» не могут повредить России так, «как могла бы ей повредить очень мирная, очень законная демократическая конституция», и вовсе можно отнести к на редкость удачным. Смута последних 15 лет нашей истории вновь выдает в нас «ленивых и нелюбопытных», как писал А. С. Пушкин, если мы до сих пор не хотим замечать пророков в своем отечестве. Можно предположить, что ближайшее будущее принесет Леонтьеву широкую известность, которая достойна его масштабной личности.

В свое время Леонтьев писал о том, что если и следует о чем-либо мыслить, так это о «прогрессе» или о «развитии». Для чего он выбрал эти категории, над смыслом которых человек, как правило, не задумывается? Но при этом никто не хочет прослыть консерватором, ретроградом, все хотят разделять «прогрессивные идеи», говорить о прогрессивном развитии. Всевозможные декларации выступают наиболее ярким свидетелем грядущего всеобщего универсализма.

Леонтьев никогда не стеснялся своего консерватизма, как не стесняется его любой человек в какой-нибудь западной стране. Почему там быть консерватором не стыдно, а у нас люди боятся этого ярлыка настолько, что готовы поступать против своих убеждений, лишь бы его не заподозрили в консерватизме?

Общество, особенно под влиянием идей французских просветителей и революционных отечественных демократов, а затем и используя опыт наиболее преуспевающих государств, выработало безусловную шкалу понятий развитого социального организма: прогресс, равенство, свобода, всеобщая образованность, передовая наука, техника. Все эти понятия как раз подверг беспощадной критике К. Леонтьев, потому-то не могло быть более одинокого мыслителя, странным образом выпавшего из колеи общепринятых, безусловных представлений.

Один из первых исследователей творчества К. Леонтьева, Н. Бердяев, писал: «В жажде равенства, охватившей мир, он почуял и пытался раскрыть дух антихриста, дух смерти и небытия. Он задолго до Шпенглера понял роковой переход “культуры” в цивилизацию».

На религиозную составляющую социальных взглядов Леонтьева обратил внимание известный специалист по истории русской философии Василий Зеньковский. Он пишет, что Леонтьев, как и Ницше, с которым его так часто сравнивали, отталкивался от современности, современного человека не столько во имя эстетического идеала, сколько, наоборот, его эстетическая «придирчивость» определялась слишком высоким представлением религиозного порядка о «настоящем» человеке. В антропологии Леонтьева мы видим борьбу религиозного понимания человека с тем обыденным в секуляризме его пониманием, которое не ищет высоких задач для человека, не измеряет его ценности в свете вечной жизни, а просто поклоняется человеку вне его отношения к идеалу. В антропологии этическая и эстетическая придирчивость Леонтьева определяется именно его религиозной установкой.

Наиболее часто повторяемое Леонтьевым словосочетание — эгалитарный (т. е. уравнительный) процесс, который смешивает многоцветие жизни и несет с собой усредненность, однообразие вкусов и потребностей. К. Леонтьева страшит, что западные общества, а за ними и Россия начинают все более походить друг на друга. Он даже написал по этому поводу работу «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения». Предчувствуя наступление «века науки» с тотальным господством всевозможных машин и механизмов, философ полагал, что человек должен органически вписаться в целостность природы, если он хочет уцелеть в условиях надвигающейся экологической катастрофы.

К. Леонтьев впервые обосновал мысль о цикличности развития государств, народностей, культур, намного опередив Л. Н. Гумилева, а еще ранее Шпенглера и Тойнби. Подобно фазам онтогенеза, жизнь государства включает в себя эмбриональный период, рождение, рост и расцвет всех потенций, угасание и смерть. Меняется сама психология людей в зависимости от этапа, на котором находится государство: кипение в пору расцвета и сонливость, апатия во время упадка. Об этом можно спорить, но знакомство с политической и правовой мыслью Греции периода эллинизма дает основание именно для таких выводов. Утрата самостоятельной государственности отразилась на многих умах. Последние мудрецы Греции советовали: «Проживи незаметно». Все рушится, зачем активность, если все равно все гибнет. Чем ярче индивидуальность нации, тем короче жизнь государства, ее системообразующее. Анализ исчезновения государственных образований позволил определить примерный возраст государств — тысяча лет.

Купить

Внимание! Авторские права на книгу "Государственно-правовая мысль и юридическое образование в дореволюционной России. 3-е издание" (Корнев А.В., Борисов А.В.) охраняются законодательством!

Государственно-правовая мысль и юридическое образование в дореволюционной России. 3-е издание

Оглавление

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

Глава III. ПРАВОВЫЕ ИДЕИ ВО ВТОРОЙ
ПОЛОВИНЕ XIX — НАЧАЛЕ XX в.

ЛитГид

Помощь

Книги

ЛитГид в соцсетях

Государственно-правовая мысль и юридическое образование в дореволюционной России. 3-е издание

Оглавление

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

Глава III. ПРАВОВЫЕ ИДЕИ ВО ВТОРОЙПОЛОВИНЕ XIX — НАЧАЛЕ XX в.

ЛитГид

Помощь

Книги

ЛитГид в соцсетях

Глава III. ПРАВОВЫЕ ИДЕИ ВО ВТОРОЙ
ПОЛОВИНЕ XIX — НАЧАЛЕ XX в.