|
|
ОглавлениеДолгие сумерки, или Древние времена. Варрен Свет, или Век пробуждения. Открытие Убийца, возникающий из темноты Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгуПлодыСьюзенОднажды я проснулся среди ночи, разбуженный кошмарным сном. Оглядевшись, я понял, что место рядом со мной, где обычно спала Сьюзен, было пусто. Я увидел, что старинная стеклянная дверь, ведущая в сад, была широко распахнута. Охваченный необъяснимым страхом, я поднялся с постели, набросил халат и вышел из дома. Весь сад до самого побережья был залит почти что дневным светом, и Сьюзен, одетая только в свою темную ночную рубашку, стояла, опустив голову на высоко поднятые руки и прислонившись к сильно накрененному, опутанному диким плющом столбу, обозначавшему границы наших владений. Она заметила меня, только когда подошел я совсем близко и протянул ей навстречу руку. «Сьюзен, — прошептал я, — Бога ради, что случилось, что произошло?» Но она только покачала головой. «Ничего, — прошептала она в ответ, — ничего». Я почувствовал, что она дрожит. Я взял ее на руки и отнес обратно в дом. Я уложил ее на подушки, укрыл одеялом до самого подбородка и склонился над ее лицом. «Сьюзен, — потребовал я, — ведь что-то же произошло, что-то должно было произойти. Что ты скрываешь от меня?» Но я напрасно проявлял настойчивость, пытаясь добиться от нее признаний. Я чувствовал, как самообладание вернулось к ней, будто бы маска, под которой укрылись последние следы испуга или, может, страха, и ее лицо больше ничего не выражало. «Я ничего не рассказываю тебе... — прошептала она, — потому что мне нечего рассказать». Все эти события принадлежали к последней майской ночи 1880 года, которую мы провели в рыбацкой деревушке на севере Франции. Там мы арендовали маленький домик, поскольку мне тогда необходимо было отдохнуть перед путешествием в Африку. Следующее утро было так же прекрасно, как всегда бывали там утренние часы. Мы просыпались, а от докрасна раскаленного солнечного круга уже расходились первые лучи, которые падали на каменные стены и лестницы деревеньки Мон-Сен-Мишель и заставляли отраженным пламенем полыхать неподвижное море. Сьюзен усаживалась за кофейный столик на террасе и смотрела на море. С тех пор она все время казалась мне незнакомо бледной и худой, и вдруг я внезапно вспомнил о давно подмеченном законе. Он гласит, что мы редко своевременно замечаем изменения в облике тех людей, с которыми связана наша повседневная жизнь. На ее губах застыло новое для меня выражение: они будто бы слегка искривились от боли. Ее платье обнажало теперь, как мне показалось, тончайшую шею. Может, я сам вводил себя в заблуждение? Или я и вправду никогда раньше не замечал этих изменений? Или, может, тогда я только воображал себе их? Когда она заметила меня, лицо ее сразу же изменилось: на нем появилась улыбка, которая была мне так хорошо знакома, ведь с нее начиналось каждое утро нашей совместной жизни. За завтраком я обратил внимание, что Сьюзен съела лишь несколько сухариков и выпила немного молока. «И все же ты как-то изменилась, — снова стал расспрашивать я. — Ты плохо чувствуешь себя? Может, ты заболела?» «Ты отвратительно упрямствуешь со своими расспросами, — рассмеялась она. — Я слишком много съела вчерашним вечером. Моему желудку нужно немного передохнуть». «Это из-за этого ночью...?» С чувством невероятного облегчения, вдруг объятый волной бесконечной нежности, я притянул к себе ее тонкую загорелую руку. До того самого дня я не отличался такой преступной слепотой, которая вдруг застила мне глаза на грядущие несколько недель. Я, подшучивая над Сьюзен, наблюдал за ее диетическими изысканиями, при помощи которых — по ее выражению — она пыталась загладить перед своей фигурой вину за плотные обеды и ужины в Мон-Сен-Мишель. Если с ней случались легкие недомогания, она всегда прибегала к собственным целебным рецептам, которые неизменно, раз за разом доказывали свою эффективность. Это наблюдение также в должной мере поспособствовало моему самообману. Я сквозь пальцы смотрел на признаки зарождающейся болезни и страха, которому уже в те ранние недели удалось одолеть бесконечное самообладание Сьюзен и вырваться наружу. Сьюзен было тридцать лет. Она находилась в самом расцвете сил, самом расцвете жизни. Прошло три недели, но я все еще отмечал, что она ела исключительно каши и сухари. Тогда уговорами, настойчивыми требованиями и вескими доказательствами того, что она съела уже достаточно прозрачного супа, я сманил ее в маленькую гостиницу в паре километров от побережья, в которой селились даже парижские гурманы. Я заказал для нее нежнейшее мясо, нежнейшие овощи и легчайшее красное вино, и под моим умоляющим взглядом ей пришлось все это съесть и выпить. Но сегодня, оглядываясь на тот день, я не могу поверить, что она сделала это, не пытаясь сопротивляться, что на ее лице тогда не отразились предательские признаки страха перед ожидавшими ее последствиями. Но тогда я еще не научился замечать всего этого. Я проснулся в середине ночи, как случалось со мной на протяжении последних нескольких недель. Но тогда меня разбудил не ночной кошмар, а шум. Это была стеклянная дверь, которая, как мне показалось, пошевелилась от ветра. Я повернулся и взглянул на подушки рядом со мной: они были примяты, но там никого не было. Повторялась история недавнего времени. Страх, который я испытал в ту давно ушедшую ночь, был так силен и настолько переполнял меня, что мое сердце заколотилось как безумное. Я поднялся и бросился прочь из комнаты — в сад. Луна была такой же яркой, как и в первую ночь. Но только сад был пустым и заброшенным. Только через некоторое время я услышал, что из маленькой пристройки, которую, на удивление соседей, мы поручили соорудить и которая служила нам ванной, доносятся странные звуки — казалось, того, кто там находился, тошнило. Я осыпал себя обвинениями и упреками. Но пока все мои мысли вертелись вокруг возможной причины болезни Сьюзен — и только Бог знает, как долго она страдала от нее — поток моего сознания вдруг принял очень странное направление, причудливым образом заданное целым нагромождением моих тайных разрозненных подозрений. Много лет назад, после смерти нашего малыша Тома, я оставил их на самом дне моей души и с тех пор не доставал больше. Ребенка, подумал я, после стольких проведенных в напрасном ожидании лет, Сьюзен ждала ребенка... Эти мысли захватили меня с неимоверной силой, и в то же время я почувствовал, что биение моего сердца, бешеное еще минуту назад, замедлилось. Прошло, как мне казалось, очень много времени, и я наконец услышал легкие шаги Сьюзен. Я слышал ее дыхание и чувствовал, как она проскользнула в постель — с тихим, сдавленным стоном, который вновь заставил мое сердце выстукивать нервный ритм. Все эти мысли терзали меня, и я понял, что не могу больше ждать и молчать. «Пожалуйста, прости меня, — прошептал я. — Пожалуйста — я ничего не знал». Она испугалась и подалась назад. «Ты не спишь?» Я отыскал среди одеял ее руку и поцеловал ее. «Да, — ответил я. — В последние дни я сделал кое-что ужасное. Скажи, это началось у тебя только сегодня или задолго до этого...?» «Уже очень давно», — отозвалась она, в тот самый момент будто бы оставив все попытки утаить от меня свою болезнь. «Еще в то время, когда ты только села на диету?» «Тогда нет... так...» — прошептала она... «Не думаешь ли ты, что причиной всему ребенок?..» Вдруг в нашей спальне стало очень тихо. «Боже мой...» Я почувствовал, как она, будто бы содрогнувшись, прильнула ко мне всем телом. Я чувствовал ее лицо совсем близко от моего, а лунный свет освещал ее заплаканные глаза и мокрые ресницы. «Боже мой...» Ее маленькое тело сотрясали рыдания, и я думал, что это может быть только радость, радость и ничего, кроме нее. С тех пор как мы сняли этот домик на побережье, Сьюзен приходилось на протяжении шести недель ходить в Ренн за покупками. За покупками она всегда ходила одна. На этот же раз, когда она снова собралась в город, я взялся проводить ее. Но она так горячо настаивала, что справится и одна, такой лучезарной и обнадеживающей была ее улыбка, так чудесно, казалось, она чувствовала себя, что в конце концов я сдался. Однако как только она затворила за собой дверь нашего маленького домика, мной овладело мучительное беспокойство. Я долго расхаживал по дому туда и обратно и наконец уселся за маленький письменный стол Сьюзен, будто бы только он и мог послужить соединяющим звеном между ней и мной. Я просидел там уже порядочное количество времени и, поскольку мне было нечем себя занять, я взялся пальцами перебирать листки календаря моей жены. И вдруг, когда я сгибал и разгибал страницы, мой взгляд случайно выхватил несколько бумажек, заложенных за «десятое июля». Возможно, я бы и не обратил на них никакого внимания и уж тем более не стал бы разглядывать их, если бы мне не бросилась в глаза бисерная надпись «доктор». Тогда я полностью развернул календарные страницы и прочел имя целиком «доктор Ваубан». На прочих страницах были набросанные Сьюзен списки необходимых реннских покупок. Я провел беспокойный вечер и совершенно беспокойную ночь. На следующий день наконец вернулась Сьюзен. Я долго всматривался в ее лицо, будто бы на нем можно было прочесть историю ее посещений доктора Ваубана. Сьюзен бросилась ко мне навстречу и обвила руками мою шею — как если бы я был единственным спасительным островом в бушующем море, которое в любую секунду могло поглотить ее. «Я больше никогда тебя не оставлю... — прошептала она. — Больше ни единого дня и ни единой ночи я не хочу быть не с тобой. Каждый день и каждый час хочу наслаждаться тобой, пока нам обоим светит солнце...» Вечером, положив голову мне на плечо, она сказала: «Давай в этом году мы вернемся в Нью-Йорк немножко пораньше! Я немного соскучилась по нему...» Может, она хотела, чтобы ребенок родился на родине? Или ей двигало что-то еще? «Если ты хочешь, мы можем уехать прямо сейчас», — ответил я. Когда я говорил, я не мог и представить себе, с какой живостью она ухватится за мое предложение, сколько энтузиазма оно вызовет у нее. «Да, пожалуйста, — сказала она, — пожалуйста, давай уедем прямо сейчас...» «Тогда завтра же я поеду в Париж, — уверил я, — и подготовлю все для отъезда. Мы сможем уехать через пару недель...» Однако тогда я подумал о поездке не в Париж, а в Ренн к доктору Ваубану. Париж был только предлогом, чтобы выиграть время для поисков Ваубана, которого я намеревался расспросить о состоянии Сьюзен. Я уехал следующим же утром, не дожидаясь, пока проснется моя жена: я боялся разбудить ее подозрения. В Ренне я сошел с поезда, отыскал свободный экипаж и распорядился отвезти меня в клинику доктора Ваубана. Прибыв, я не застал его — он как раз навещал своих пациентов, поэтому мне пришлось дожидаться в его приемной целых два часа. Когда Ваубан наконец вернулся, он сразу же пригласил меня в свой кабинет. Он был врачом старой закалки и относился к давнишней школе практикующих врачей. Однако он был одним из тех, кто все же имел определенные, не слишком далекие от реальности представления об атмосфере парижских клиник. Он оглядел меня с такой серьезностью, что я даже почувствовал себя неуютно. Ваубан бросал на меня чрезвычайно странные взгляды и в конце концов сказал: «У вас очень храбрая жена...» «Храбрая, — повторил я, не до конца понимая, что он имеет в виду. — Да, конечно, она даже слишком храбрая, чтобы сообщать мне о своих заботах. Она посещала вас без моего ведома. Мой визит к вам — не более чем случайность...» Он распрямил плечи и поднял голову. «О моем диагнозе вы тоже ничего не знаете?» — спросил он. «Нет, — ответил я, — но с того момента, как у нее случился приступ рвоты, я стал думать, что она скрывает от меня беременность. Четыре года назад мы потеряли нашего единственного сына...» «Беременность, — протянул он, и в его голосе чувствовалась неподдельная растерянность, — я понимаю, что, ввиду молодости вашей жены, это предположение вполне логично, и я не удивлен, что именно оно первым пришло вам в голову, но все же...» «Я не понимаю вас, — пробормотал я, — я вас не понимаю...» «Ваша жена с самого начала несколько вернее рассудила о своем состоянии, чем вы, — начал он. — Ни о какой беременности, если вы позволите мне говорить прямо, не может быть и речи. Я полагаю, что мне нужно быть с вами честным, чего постоянно требовала от меня и ваша жена, и я не выдержал напора...» Я молча кивнул. «У вашей жены заболевание желудка. Боюсь, это опухоль на привратнике органа, которую — что случается довольно редко — очень легко прощупать. Ваша жена сама обнаружила ее именно так даже до того, как впервые пришла ко мне. За последние недели эта опухоль, должно быть, заметно увеличилась. Она до такой степени сузила привратник, что в двенадцатиперстную кишку теперь может проходить только очень легкая или жидкая пища». Ваубан ненадолго замолчал. Но я молчал тоже, поэтому он продолжил: «Пальпация и данные клинического осмотра в целом, к сожалению, дали мне основания заключить, что речь идет о злокачественном новообразовании. Но если даже предположить, что эта опухоль доброкачественная, перспективы в общем и целом остаются теми же. С тем только исключением, что в этом случае болезнь тянулась бы значительно дольше. Ваша супруга прекрасно осознает, что в ее случае современная наука на сегодняшний день бессильна. Ей хотелось бы только успеть еще раз взглянуть на свою родину, на Америку. Полагаю, что вы поможете этому ее желанию осуществиться...» В ту самую секунду, когда он договорил, из меня вдруг вырвалось то, что я долго прятал в темноте моей души, что клонило меня к земле. «Я вам не верю, — проговорил я. — Я вам не верю...» Это было подлинное, бесконечное отчаяние, и я не мог больше удерживать его в себе. Первобытное неверие возобладало, несмотря на мое знание, несмотря на то, что я чувствовал: слова Ваубана — правда. Мой разум отчаянно пытался высвободиться от мрака кутавшего его отчаяния. И вдруг в моем рассудке будто бы заново проступили все те знания о хирургии желудка, которыми я обладал. Моя память уцепилась за имя Пеан, профессор Пеан, Париж, отель Сен-Луи, и прочие имена несколько менее знаменитых врачей, названия городов, заголовки прочтенных или еще не читанных научных трудов, но прежде всего — за заголовок одной из работ Пеана. «Любезный коллега... — воскликнул Ваубан, — вам придется собрать мужество в кулак...» «Я благодарю вас за все ваши старания, — сказал я вымученно, — простите мне мой неаккуратный выпад... Я хочу лишь кое-что рассказать вам...» «Да, конечно!» «Пока я дожидался вас, — проговорил я, — я заметил, что вы выписываете парижскую газету «Gazette des Hôpitaux», целые связки которой хранятся у вас в приемной. Не позволите ли вы мне пролистать выпуски за 1879 год?..» Он с удивлением посмотрел на меня. «Разумеется, — откликнулся он, — хотя я и не понимаю, какое отношение это может иметь к проблеме, которую мы с вами только что обсудили. Но, само собой, вся моя подписка в вашем полном распоряжении...» Покинув дом Ваубана, я почувствовал, будто пелена упала с моих глаз, та самая, что мешала мне замечать очевидные вещи, которые я не имел права не замечать. Я вспомнил о смерти матери Сьюзен, которой было всего тридцать шесть. Она скончалась от «неизвестной» болезни желудка, вероятно, хронической диспепсии. Это воспоминание откуда-то изнутри подкралось ко мне и мешало дышать. Мог ли я, человек, живший рядом со Сьюзен и знавший историю ее семьи, быть до такой степени слепым? Не глядя по сторонам, не обращая внимания на дома и прохожих, я шел сквозь старые улицы, пока не оказался на самой окраине города. Там, где никто не мог меня видеть, я присел на опушке небольшой рощицы и принялся за чтение газет, которые достались мне от Ваубана. Я раскрыл одну из них и бегло пролистал. И здесь на самой окраине маленького французского городка — как бы невероятно это ни звучало — мне на глаза попалась та самая статья Жюля Эмиля Пеана, искусного и оплетенного сетью легенд практикующего хирурга больницы Отель Сен-Луи. Статья была опубликована всего несколько месяцев назад под заголовком «Удаление опухолей желудка посредством гастрэктомии». Как и многие прочие статьи, я сначала бегло пролистал ее и отложил для более вдумчивого чтения дома. Однако название и приблизительное содержание так прочно засели в моей памяти, что еще в те тревожные минуты, когда Ваубан докладывал мне о смертном приговоре моей жене, они, можно сказать, автоматически воскресились в ней. Внимание! Авторские права на книгу "Век хирургов" (Торвальд Юрген) охраняются законодательством! |
||||||||||||||||||||||
