Теория познания. Герменевтическая методология. Архитектура понимания. Монография

Ильин В.В.

Возрастное ограничение: 0+ Жанр: Философия Издательство: Проспект Дата размещения: 21.04.2017 ISBN: 9785392244805 Язык: Объем текста: 242 стр. Формат: epub

Оглавление

От автора

Глава I. Понимание «понимания»

Глава II. Пространство смыслозначимости

Глава III. Герменевтическая процедура

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

Глава II.
Пространство смыслозначимости

Система стройных представлений о группах соседних явлений, образующих разнообразие функционального, стилистического, предметного, толковательного порядка, преднастраивает определенность понимания, очерчивает его контур.

Контур текстового понимания. Понимающее сознание «набрасывает» на форму свою понятийно-категориальную сеть, сканирует при помощи идентифицирующего метода существо текста. Текст — упорядоченное множество языковых и неязыковых единиц, лингвистических, логических, предметно-смысловых отношений. Одни определяются морфологическими, лексическими, композиционными, другие — структурно-онтологическими связями. Одни корреспондируют фактам, другие — артефактам.

Языковая данность. Мысль наша, высказывал Потебня, по содержанию есть или образ, или понятие; третьего, среднего между тем и другим нет. В контексте нашей сюжетики со столь категоричным суждением признанного авторитета мы позволим себе не согласиться. Третье — опосредующее есть, и это — чувственное понятие: сенситивно данная концептуально нагруженная словоформа.

Во-первых, словоформы циркулируют в речи — звуковом выражении мысли, следовательно, имеют тон, который трансформирует смыслозначимости.

Во-вторых, словоформы несут специфицирующую морфологическую, грамматическую, лексическую определенность.

В-третьих, словоформы обслуживают общение — генерируются в учете соотнесенности высказываний с экзистенциальными ситуациями, транспонируемыми речевыми актами.

Отмеченное не может не сказываться на статусе словоформ — со всеми онёрами — качеством интонем, морфем, лексем, синтаксем — представляющих чувственно данные образо-понятия.

Интонемы (просодия). Сочетание звуков разной высоты создает интонационное богатство; звуковысотное соотношение тонов в определенной последовательности оформляет темп, ритм, лад, такт, придает динамические оттенки, штрихи характеру звукоизвлечения, олицетворяет взаимное тяготение звука и слова, через нюансировку тембра, обертоники, экспрессии варьирует подачу содержания, вызывает особенности переживания воспринимаемых сообщений. Так складываются звуковысотные смыслозначения. Находя прямое воплощение в различных формах практически-духовного, последнее оттеняет их назначение: лирика — непосредственное сближение поэзии и музыки в звучащем слове; романс, напевная речь в вокально-музыкальном произведении; религиозный силлабический речитатив, утрирующий ассонансы, консонансы вводимых нараспев фраз, возбуждающих не семантические, а эстетические эффекты (ср.: искусство гомилетики); театр (каскадный синтез литературы, музыки, живописи). Таким образом, налицо синергизм, влекущий образо-понятийные, чувственно представленные значения и смыслы, актуализирующие идею эстетической смыслообразной информации. Сугубо инструментальными (фоносемантическими) способами оттенения просодем помимо упомянутых ассонансов, консонансов являются афереза, апокопа, синереза, систола, эпентеза, диереза, протеза, парагога, элизия, метаплазм, синкопа, стяжение, диссимиляция, лениция, метатеза, редукция, диссонанс, аллитерация, анакруза.

Морфемы, граммемы, лексемы, синтаксемы (структура высказывания). Имеются формальные требования сопряжения, преобразования языковых форм. Определяющая функция одного существительного относительно другого выражается морфемой (родительный, дательный падежи). Существительные, имена собственные, местоимения третьего лица в формах мужского рода ex definitio (морфологически, грамматически, лексически) несовместимы с глаголами женского рода (сказанное относится и к другим морфологическим и т. д. категориям русских глаголов — лицу, числу, времени, виду, наклонению, залогу). Нельзя высказать: он (мужчина, Вася) выпила молоко. Аналогично замещением «молока» не может быть парадигматически релевантная «картошка». «Картошку» нельзя «выпить»; лексически она несовместима с используемым глаголом. В элементарном речевом акте увязывается сопряжение словоформ по исходным грамматическим, лексическим признакам, преднастраивающим понимание.

Понимание суть содержательное упорядочение, мыслительная регуляция, установление пределов в нормировании. Обязывающие понимание синтагматические отношения, перекрывая масштаб высказывания, непреложно нормируют рассчитанную на социальное восприятие самореализацию. Та же одежда: схематически костюмное покрытие тела возможно представить совокупностью трех компонентов: головной убор, платье, обувь, образующих семиотически законченное «материальное высказывание». Каждый компонент представляет парадигматический класс, утилизацию элементов которого проводит выбор. Как и в случае с языковым высказыванием, практическая цель не достигается «употреблением объекта из одного класса во всех трех позициях»: нельзя одеться в три шляпы или в три костюма; «подобно тому, как в предложении центральной частью является глагол, так и в комплексе одежды основной является центральная часть, особенно та, что покрывает нижнюю часть тела. Неслучайно древнерусское… пъртъ (мн. пърты), обозначавшее платье, одежду в целом… сохранилось в слове порты (портки), означающее «штаны» как важнейшую часть одежды. Вместе с этим, подобно тому как в предложении может отсутствовать какой-либо компонент, так и в наборе одежды может отсутствовать… головной убор или обувь. Но самое существенное — синтагматические отношения между компонентами одежды. Они выбираются не только по парадигматическим (функциональным) критериям, таким как погода, пол, характер деятельности… но с обязательным учетом синтагматической совместимости. Как и в сфере языковых элементов, здесь выбор зависит от национальных, социофункциональных и индивидуальных установок и предпочтений».

«Синтагматическое» нормирование, ранжирование интеракции идет по магистралям традиции, обычая, предания, уклада, порядка, правила, приказа, моды.

Выбивание из синтагматического канона упаковывается в поведенческие ниши социального диссидентства, чудачества, оригинальничанья. В любом случае самозаявление личности, практикующей ношение «шляпы на панаму», выход в свет с ирокезом и перьями вместо цивильного обличья, вызывает неодобрительное недоумение.

Коммуниканемы (стихия общения). Актами речи налаживается межсубъектный контакт; ориентация на реципиента (акцептора, адресата) реализует конотативную функцию языка, имеющую лексико-грамматическое выражение. Учет встроенности высказываний в поток речепроизводства влечет соотнесение их с ситуациями речевых актов. К существу статусов актантов, социальных ролей, каналов передачи сообщений, целей взаимодействия, предметов обмена деятельностью приурочиваются функционально-грамматические формы, демонстрирующие связи языковых средств с актами речи.

В значительной мере утрируется коммуникативная интенциональность: не чтò, а как и кем высказывается. Последнее радикализует определенность формально-грамматических и позиционно-ролевых признаков, имплицирующих признаки лексико-семантические. Здесь — виды субъектности, модальности, контактности и т. п., актуализирующие типы общения в зависимости от установок коммуникации. Якобсон вводит шесть основных функций языка в отношении интенций:

• центрирование адресанта — эмотивность, эгоцентричность;

• центрирование адресата — конотативность, кооперативность;

• центрирование формы сообщения — поэтичность, мелодичность;

• центрирование системы языка — металингвистичность;

• центрирование реальности — денотативность, когнитивность;

• центрирование контактности — фатичность.

К функциональным целям, задачам — средства. Идея агенса передается влияющими на предметы субъектами действия; выражение импрессии — не оценивающими причины происходящего безличными глаголами; фиксация степени активности субъекта — прямолинейными конструкциями (встретить кого-то; стучать в дверь), конструкциями с косвенным дополнением и возвратным глаголом (встретиться с кем-то; стучаться в дверь). Аналогично — с местоименным супплетивом «Я» (именительный падеж) — «меня» (родительный падеж). Демонстративны функциональные замены глаголов в модусе, отображающие позицию говорящего: «я слышал, как» — прямое отношение к фактам; «я полагаю, что» — рефлексия фактов; «я получил информацию, что» (так говорят) — отношение к фактам через вторые руки. (Совпадение диктума и модуса — непосредственное речепроизводство: «клянусь», «прошу», «благодарю»). Здесь же — окказиональная привязка текста — использование узуса, эллипсиса, эвфемизма, плеоназма, интонации, жестикуляции.

Сказанное подводит к убеждению: исходный материал высказываний в скрытых интенциях, пресуппозициях коммуникантов предопределяет внутреннюю организацию акта речи. Последнее характеризуется классическим триединством места, времени, действия. Система обращений, глаголов, междометий («эй», «скажите», «у меня все», «далее» и т. п.) конфигурирует общение, — номинативно и экспрессивно детерминирует начало, развертывание, завершение речевого действия.

Неязыковая данность. Языковые элементы — имена, в предельности гиперонимы — категориальные схемы — задают капитальные символические образы действительности, крепящиеся на условности абстрагирования, выборочности подбора признаков, специфике идеализации свойств предметов. Символический образ есть идеограмма, вводящая понятие мира способом его выстраивания. Инструменты — последовательно сопряженные, взаимосообразованные ряды языковых мыслительных фигур — морфологических, лексических, синтаксических, фразеологических единиц и схем их связывания в композиции. Говоря строго, речь идет о симбиозе: выразительные и истолковательные формы маршируют плотно сбитой шеренгой взаимопроникающих грамматических и герменевтических комплексов.

Симбиотичность данного процесса совершенно четко передается эпитетом «соразмерный» — лексические и семантические ядра идеограмм сообразованы. Взять древнекитайскую картину (идеограмму) сущего — она выстраивает мир чередой бинарных стихий «ли — ци», «инь — янь», имеющих представленность в гиперонимических оппозициях: свет — тьма; вода — огонь; активность — пассивность; небо — земля; целое — часть (гексограммы Ицзин). Семантическое ядро модели мира: взаимодействие двух чередующихся во времени и противопоставленных в пространстве принципов, вступающих во взаимодействие и противоборствующих атрибутов, корреспондирует лексическому ядру; на уровне словесного стиля, поэтического канона отображается языковым параллелизмом — симметрическими соответствиями, чередованием бинарных структур в синонимических, антитетических, синтетических сообразованиях.

Корреляция «дух языка — дух мысли» и vice versa находит общегносеологическую тематизацию в идеологии логико-лингвистической структуры мышления, осуществляющего типологические символические акты. К ним относятся стереотипные операции идентификации элементов действительности (операции, призванные наращивать ориентировочный и шире — адаптационный потенциал) на базе установления отношений «сходство — различие», «подчинение — соподчинение», «соединенность — отъединенность», «близость — удаленность» и т. п.

Конкретное понятийное воплощение данных совершенно обязательных процессов — развертывание категориальных схем — гипонимо-гиперонимическое сопровождение, имплицирующее сценографизацию сущего. Наиболее естественной — в смысле ближайшей вариацией версификации сущего стал антропоцентризм, выставивший человека мерой всех вещей, центром мира. Устройство Поднебесной сопоставляется с устройством тела. Отсюда центрация лексем: голова (верх), подножие (низ), утроба (внутрь), палец, локоть, стопа (масштаб), минута ходьбы, глаза в глаза, ноздря в ноздрю (близко) и т. д. С коррелятивными семемами (ограничимся «головой»): голова поезда; позор на голову, схватиться за голову (ужаснуться); с высоко поднятой головой (гордость); пустая голова (глупость); не бери в голову (беззаботность); без головы (неразумность); с головой (ум); горячая голова (сумасброд); городской голова (должность); идти в голове (впереди); голова сахару; на голову выше (превосходство); на мою голову (ответственность, беда); в первую голову (очередь); выдать с головой (обнаружить); намылить голову (отчитать); отвечать головой (нести ответственность); потерять голову (растеряться); повесить голову (уныние); из головы вон (забыть); головы не жалеть (до конца); о двух головах (риск); с больной головы на здоровую (валить); голова болит (беспокойство); с головой уйти (погрузиться); с головы до пят (полностью); снять голову (безысходность); через голову (минуя); сесть на голову (бессовестность); сам себе голова (самодостаточность).

Таким образом, имя в системе языка окутано плотным облаком элементарных сценографических смыслов — семем (семантем), соответствующих различным релевантным ситуациям чертам. Пропозиции: он сел за стол; он сел за книгу (ср.: он сел на стул) — оттеняют ведущие парадигматические отношения, семантизируемые как пресуппозиции коммуникации. Последние есть множество предварительных знаний коммуникантов о ситуациях речи, предметах изречения, опирающихся не на лингвистические, а на материальные, субстанциальные связи. Они-то — знания о мире — и образуют неязыковую данность, которая предрешает осмысленность речевой деятельности.

Детерминированность речепроизводства знанием о мире просматривается в основных признаках пропозиций:

• ситуативность (артикль, компрессия, эллипсис, узус и т. д.);

• интенциональность (прагматическое значение высказываний);

• информативность (предикация диктума);

• селективность (совместимость семем тотальная и локальная: «круглый квадрат»; «прийти» и «привели»; «обед» — пища и время принятия пищи);

• избирательность (предикация модуса; порядок слов, чередование тем и рем: «я еду в Лондон», «в Лондон я еду», «еду я в Лондон»; реализация коммуникативного задания, выражения эмотивности и т. д.).

Слова (имена, номинации) удовлетворяют потребность именования, обозначения, выражения. Как языковые данности они отвечают функциональности формы (адекватность интонем, морфем, лексем, граммем, синтаксем). Как неязыковые данности они отвечают функциональности содержания — отнесенность к знанию о мире («осел» — животное и человек).

Подобная отнесенность суть эффект довольно тонкой операции отнесения, состоящей в подведении именуемого в речи объекта, исходя из выделяемых в нем признаков, под конкретное понятие. Разъяснение подводит к выводу: имя (номинация) связывает языковой элемент (знак) с понятием (концепт), с которым коррелируется класс предметов (денотат). Во второсигнальной — символической стихии — знак и предмет опосредованы смыслом. Именно на этом основании различают имя (означающее) и предмет (означаемое), связанные друг с другом смысловым образом. Непрозрачность отношения знака к действительности (через смысл) ставит свои трудности, преодоление которых усматривается в створе уяснения предметных и смысловых параметров имен.

Предметная данность. Номинация (имя) соотносит языковый элемент с обозначаемым объектом. В логике отношение «имя — объект» осваивает теория референции. В лингвистике существом данного отношения озабочивается семасиология, выясняющая, на чтó указывает имя, каково его значение, и ономасиология, уточняющая, как объекты получают название (номинацию). Относительно сложной проблемой референции оказывается то, что имя может иметь одно значение (денотат), в то время как один предмет может иметь ряд (больше одного) наименований.

Проблемное ядро теории референции, следовательно, передается вопрошанием: как различные имена могут быть (предметно) идентичными? Острота вопрошания существенно притупляется с учетом того, что имена обозначают не сами по себе предметы, а понятия (что и провоцирует языкотворчество). Действительно, семантические отношения между именами (номинациями) удовлетворяют не предметным, а понятийным отношениям. Последние, в свою очередь, вступают в многогранные связи, фиксируемые логическими операциями включения А⊃В: А включается в В, если каждый элемент А в качестве элемента входит в В; пересечение — образование новых множеств в составе элементов, общих пересекающимся множествам А и В: (А∩В) ~ АВ; исключения — А и В несопоставимы. «Два разных наименования одного и того же денотата, — итожит В. Г. Гак, — могут соотноситься как конкретное и абстрактное (отношение включения), прямое и переносное, метонимическое или метафорическое (отношение пересечения), они могут различаться по избираемой семантической оси (отношение исключения) и т. п.».

Дело может быть представлено так. Языковая форма N1 обозначает предмет (денотат) R1; N2 – R2. Тогда конфигурации N1R1; N2R2 суть прямые (первичные) номинации. Между N1и N2 как языковыми формами и обозначаемыми ими предметами и понятиями и R1 и R2 могут оформляться разнородные связи, ввиду чего имя N1 способно использоваться обозначением R2: образуется конфигурация N1R2, толкуемая как косвенная (вторичная) номинация.

Возникает графический образ

Трансформированная (косвенная) номинация проявляется в семасиологическом плане (R1N1R2: наименование N1 используется для обозначения R2 вместо того, чтобы обозначать только R1) и в ономасиологическом плане (N1R2N2: для обозначения R2 используется N1 вместо N2).

Прерыв прямой номинации N1R1 означает парадигматически возникновение переносов в употреблении слов –N1R2; синтагматически — десемантизацию N1 (языковой элемент более не несет собственной семантической нагрузки, выступает средством организации языковых знаков), который самостоятельно не обозначает комплексов действительности, соотносится с миром, образуя сочетание с другим прямым обозначением N1N2 ↔ R2 (соединение двух типов косвенной номинации влечет появление фразеологизмов N1N2 ↔ R3). Косвенная номинация в лексике суть метафорика (индукция метонимических, фразеологических, десемантизированных фигур); в морфологии — использование частей речи и их категорий в несобственном значении; в синтаксисе — изменение актантной структуры предложения, использование сочинения вместо подчинения и т. д.

Между тем в отличие от логики и лингвистики, гносеология интеллектуально беспокоится о конечном пункте знаковой ситуации: соотнесение имени с реальностью. Ввиду символической природы знаковой сущности напрямую сопоставить имя с предметом невозможно; сопоставляются однопорядковые, соположные ситуации. Способом установления рядоположности имен — выразительно нарочитых когнитивных образований с реальными предметами (фрагментами сущего) служит перевод предметов в репрезентирующее референциальное измерение — значение понятий; имена коррелируются не с предметами самими по себе (под любым именем не предмет, но класс предметов), а с образными заместителями предметов — когнитивными значениями.

Имя нарицательное «стол» в традиционной лексике означает: предмет мебели; предмет специального оборудования; пища; отделение в учреждении с особым кругом дел; престол, княжение. В качестве основного значения имеет: «широкая доска на опорах». Обобщенный интегрированный признак стола, согласно основному значению, состоит в причастности к мебели — в противоположность «немебели». Дифференциальный признак стола по сетке сопряжения значений обособливает стол внутри предметов мебели — отграничивает его от мебельных «нестолов» — стульев, табуреток и т. д.

Не составляет труда заметить:

(1) «семантический признак эксплицирован гипонимическими, т. е. инклюзивными отношениями, благодаря которым происходит включение более низкого класса (стол. — В. И.) в более высокий класс классов (мебель. — В. И.), т. е. категорий»;

(2) «отличительный признак каждого класса предметов манифестируется в противопоставительных парадигматических отношениях слов».

Иные признаки предмета (назначение, форма, материал) не включаются в номинативное значение лексемы «стол», выражаются в языке не парадигматическими отношениями знаков, а путем контрастирующих связей, осуществляемых в синтагматическом ряду: письменный, обеденный, овальный, дубовый и т. п . Предикативная сцепка с денотатом дополнительных свойств подводит к оформлению новых номинаций: справочный стол (учреждение), мясной, диетический стол (пища); далее — омонимия — киевский стол.

Квалифицирующей паре «обобщенный — дифференциальный признак» может быть дана сопутствующая интерпретация в содержании слова — исторически сложившееся, социально удостоверенное номинативное лексическое значение — слово суть единица лексической системы языка, относительное в словесном знаке — внутрисистемная значимость, возникающая при парадигматической противопоставленности другим знакам (группировки слов).

В свою очередь, пара «абсолютное — относительное» при проекции на гносеологические штудии способна обслужить различение:

• субстанциальность — онтологическая данность;

• функциональность — способ тематизации онтологической данности.

Оттолкнемся от стандартного для семантических руководств примера с Венерой. Помимо этимологической информации («Венера» соответствует имени римской богини любви Венеры; наиболее «красивой» планете приличествует носить имя красивейшей богини), циркулирует референциальная информация. Знак (имя, номинация)«Венера» (астрономическое ♀) обозначает планету солнечной системы, находящуюся от центрального тела (звезды) на расстоянии примерно 0,7 а. е. с периодом обращения 224,7 сут., вращения 243 сут., ср. радиусом 6050 км, массой 4,9 ∙ 1024кг.; ее также именуют Утренняя звезда, Вечерняя звезда, Киприда, Денница (в последнем — признаковое смешение: утренняя звезда + заря; собственно Утренняя заря есть номинация Авроры).

Уточним: основное значение «Венеры» суть астрономическое значение: ♀ есть планета солнечной системы, которая… Киприда — неосновное значение — возникает на базе признаковой информации о местности отправления божественного культа. Антиномичные номинации «утренняя» — «вечерняя» надстраиваются над сведениями о наблюдаемом небесном теле в разное время суток сопоставительно с введенной системой отсчета. Если не отвергать возможность именовать Венеру Денницей (избегая коннотации «звезда — заря»), указанное имя совпадает с «утренней звездой».

Итак, есть основная номинация, привязанная к субстанциальному аспекту значения; есть неосновные номинации, привязанные либо к этимологии (Киприда), либо к способу идентификации объекта («утренняя», «вечерняя» звезда, Денница). Присмотримся к антиномичным номинациям «утренняя — вечерняя». Генеалогия их очевидна: они введены утрированием отношения знака к деятельности, получены как семантизация результатов операционального уровня, позволяющих проводить отождествление астрономического объекта.

Словоформой Венеры как «утренней звезды» будет имя собственное, совпадающее с адъективом А1 — «утренняя»; как «вечерней звезды» — имя собственное, совпадающее с адъективом А2 — «вечерняя». Целокупная «Венера» имеет несовпадающие номинации А1 и А2. Причины? Имена корреспондируют передаваемым понятиями системам признаков, характеризующих разные стороны одного и того же. Разность признаков — разность смыслов, разность устанавливаемых через смыслы значений и их номинирований.

Рефлексия ситуации: один предмет — разные признаки предмета, обусловливающие пролифирацию номинаций, обогатила лингвистику введенным В. Гумбольдтом концептом «внутренняя форма слова». Единый и неделимый предмет может обозначаться наименованиями разной внутренней формы (ср.: человек — «животное политическое», «двуногое без перьев», «обезьяна с мягкой мочкой уха», «калиево-натриевый насос»). Венера как А1 и А2 остается неизменной (равно и «человек»), изменяются различающиеся по внутренней форме слова ее наименования (означения). В структуре означения, следовательно, уместно выделять значение (соотнесение с объектом), смысл (внутренняя форма обозначения), объем (понятия), под что подводится объект, охват (класс всех возможных вещей, обозначаемых именем).

Применительно к Венере А1 и А2 корреспондируют различным типам обстояний (утро и вечер как части суток неперепутываемы) — смыслы, сцепляемые с ними, различны и не взаимозаменяемы. Логика трактует денотат как функцию смысла имени: смысл устанавливает единственность денотата. Различие смысловой данности Венеры в предикации через А1 и А2 утрирует мысль наличия не только внутренней (сетка признаков), но и внешней формы слова.

Обратимся к ранее проведенному различению значение 1 и значение 2. Первое уподобляется внутренней форме слова, второе — внешней. Первое корреспондирует субстанциальной, второе — функциональной определенности. Первое несет абсолютное значение, второе — относительное. С позиций сугубо знаковой ориентированности словоформы знак может быть отнесен в коммуникативных целях к предмету, «не предусмотренному» закрепленным за словом значением. На этой особенности словесных знаков — своеобразной «игре» между предметной и понятийной отнесенности знака основывается вторичная номинация, случаи метафорического употребления слов, «смещенной» речи» в дополнительной функции. Дополнительная — вторичная (в отличие от «первичной». — Е. Курилович) функция актуализируется благодаря асимметрии языковых знаков, отображающей символическую природу человека как существа, комбинирующего образными субстанциями, по-разному воплощающими, выставляющими свойства действительности.

В нашем случае адъективы А1 и А2 используются не в качестве фигур смещенной речи (генеалогия чистых тропов), когда в силу языковой асимметрии одна форма приспосабливается для обозначения разных объектов (с выполнением неосновных функций — семасиологический аспект — и возникновением косвенных номинаций — ономасиологический аспект), здесь они используются в качестве передачи разнящихся видов отношения знака к реальности (операциональная генеалогия вычленения признака, фиксируемого адъективом).

Спроецированная на проблему референции, мешкотная дихотомия значение 1 — значение 2 востребует некоей онтологической версификации. Значение 1 в гносеологической плоскости на языковом уровне фиксируется денотатом, на предметном уровне — референтом. В сущности, адъективы А1 и А2 как языковые выражения несут разные предметные образы (утреннее — вечернее небесное тело), которые, в свою очередь, соотносятся с одним предметным референтом — астрономическим ♀.

Резюмируя сказанное, подчеркнем: назывные полнозначные словоформы имеют мощный предметный потенциал, обозначают класс предметов, подводимых под содержание и подпадающих под объем понятия. Если понятийная отнесенность превалирует над предметной, имя (слово), передавая общее понятие, приобретает ранг категории (гиперонима), ассоциируя систему более частных обстояний, обозначаемых менее общими именами: тело — планета, звезда, организм, корпус. Если предметная отнесенность доминирует над понятийной, развертывается содержательно достаточно узкая лексика, где имена передают специализированные названия предметов (в именах собственных «утренняя», «вечерняя» звезда денотат превалирует над концептом).

Значение 2, как отмечалось выше, удостоверяет не предметную, а знаковую ценность, определяется этимологическими и внутриструктурными (морфология, синтаксис) соображениями. Такова же значимость функциональных знаков (союзы, артикли, предлоги), имеющих минимальный содержательный потенциал и не соотносящихся с действительностью.

Сосуществование в природе слова абсолютных и относительных, субстанциальных и функциональных определений создает мощные возможности трансформации словесного материала по основаниям:

• лексическому — лексико-семантические варианты (ЛСВ);

• означающему — фонетические, фономорфологические варианты; грамматическому — морфологические варианты (словоформы);

• прагматическому — стилистические, диалектные, социолектические варианты;

• генеалогическому — этимологические варианты (дублеты).

Проблема значения — проблема отношения наименования — суть проблема замены одного имени другим именем объекта — приобретает оттенок антиномии в применении принципа взаимозаменяемости к неэкстенсиональным контекстам. В самом деле, как отмечал Рассел, если «а» тождественно «в», то всё, истинное об одном, истинно и о другом; каждое из них может заменяться другим в любом суждении без изменения его истинностных значений. В качестве иллюстрации (антиномии синонимичности) — хрестоматийный пример — «Вальтер Скотт и автор “Веверлея”», — предложение: «Георг IV хотел знать, был ли автором “Веверлея” Скотт». Если на основе истинного предложения тождества «автор “Веверлея”» заменяется «Скоттом» — возникает сложность, связанная с косвенным употреблением имени: денотатом становится то, что при прямом употреблении имени было смыслом. А именно: «Вальтер Скотт» и «автор “Веверлея”» имеют один денотат, но разный смысл; при замене одного имени другим возникает нарушение истинности (нарушается принцип тождества).

С позиций логики устранение антиномии связывается с ограничением языковой свободы: предложением толковать эквивалентность имен с позиций экстенсиональных отнесений; при введении косвенных имен пользоваться кавычками; различать эквивалентность и L-эквивалентность.

С позиций гносеологии следует различать слово в номинативной и дефинитивной функции. В первом случае оно средство обозначения, «простой знак»; во втором случае — средство логического определения, «научный термин». Наш эпизод: слово в функции средства обозначения — простого знака. При произнесении слова в процессе речи у говорящего и слушающего всплывают некие образы, именуемые денотатами. В ранее рассмотренном словесном материале возникли два адъектива — А1 и А2, знаковая форма которых (и внутренняя, и внешняя форма слова) вызывает разные образы. Совершенно ясно, что образы «утренней» и «вечерней» звезды — разные. Никто не отваживается называть их денотатами. Предпочитают говорить о разных смыслах, относящих к одному денотату. Мы предлагаем быть более последовательными — наделять лексические значения не только смысловой, но и предметной атрибутикой.

За выражениями «утренняя» и «вечерняя» скрываются разные предметные обстояния, конкретизируемые сопутствующими именами; утро — рассвет, восход Солнца; перен. — детство, юность, начало жизни; вечер — сумерки, полутьма, закат Солнца; перен. — старость, завершение жизни. Их можно истолковывать традиционно: различия в смыслах, но можно — как предметные образы, т. е. значения.

Мы не разделяем позиции Л. Ельмслева, по которому лексические значения «есть не что иное, как искусственно изолированные контекстуальные значения…» Лексические значения, демонстрирует сравнение адъективов А1 и А2, не искусственны; заданные внутренней и внешней формой слова, корреспондируют разным отображенным реалиям (предметные образы), проецируемым на материальные объекты.

Непосредственное значение знака (адъективы А1 и А2) — нематериально. Означаемое (денотат) гносеологически выставляется не вещью, а осознаваемым — когнитивной конструкцией (предметным образом). Неслучайно стоики, толкуя означаемое в терминах не вещностного, но постигаемостного, вводили nōeton. Отношение предметного образа (под адъективами А1 и А2) к предмету (♀) уточняется по генеалогии А1 и А2, т. е. операционально. Отношение предметных образов (nōeton)«Вальтер Скотт и автор “Веверлея”» уточняется по логической дистинкции эквивалентности и L-эквивалентности: если «S» L обозначает «Вальтер Скотт», то «S» не L обозначает «автор “Веверлея”».

В деле установления отношений между предметными образами (денотатами) и собственно предметами, помимо сказанного, немаловажную роль играют представления об актуальном и потенциальном. В качестве иллюстративного озаботимся: был ли Л. Н. Толстой автором «Войны и мира»? Вопрос, как ни странно, не имеет однозначно положительного прямого ответа. Возникают проблемы идентификации, во-первых, автора (а), во-вторых, произведения (b).

(а) Автором «Войны и мира» как романа является Л. Н. Толстой — тот, кто актуально (в действительности) обогатил мировую литературу эпопеей, но может быть иное лицо — как полный однофамилец — двойник (тезка) — Л. Н. Толстой — тот, кто потенциально (в возможности) обогатит мировую литературу новой одноименной эпопеей, так и «не Л. Н. Толстой», напишуший одноименный роман. (Фактически «Л. Н. Толстой» оппонирует кругу лиц «не Л. Н. Толстой», «Толстых — не-Толстых»).

(b) «Война и мир» может быть литературным, а может быть нелитературным произведением: кинолентой, полотном, скульптурной группой, сценической постановкой и т. д. Опять-таки ее исполнителем как неромана может быть и «Л. Н. Толстой» и «Толстой — не-Толстой». (Фактически «Война и мир» оппонирует кругу литературно-нелитературных произведений «Война и мир», выполненных «Толстыми — не-Толстыми»).

Возможность дробления, умножения предметных образов вследствие толкования знаков актуализирует процедуру отнесения всего их охвата к вещественному универсуму — процедуру, получающую исполнение в створе смыслового удостоверения.

Смысловая данность. Смысл, как отмечалось выше, суть внутреннее содержание (концепт) знака, несущее информацию об обозначаемом знаком предмете. Существо подобной информации, отмечалось также, — двоякое: лингвистическое и нелингвистическое. В свою очередь, лингвистический информационный пласт знаковых выражений не сводится к семиотическому. В который раз выделим: синтаксис семантичен, семантика синтаксична. Знаки толкуются, толкованиям придаются знаковые удостоверения во всех регистрах знаковой истории. Ограничимся немногочисленными эмпирическими свидетельствами проникания содержательного в формальное — диспозицией языка к формам восприятия адаптированной к пониманию действительности.

Синтаксический план. Солидный материал указанного рода поставляют языки примитивного человека, изобилующие богатством конкретных обозначений, передачи деталей состояния мира посредством умножения поголовья словоформ. В языке абипонов два вида множественного числа: для небольшого и для большого количества предметов. Алеуты варьируют слово четырьмястами способами (по времени, наклонению, лицу), нацеливая на нюансировку значения. Фактически комбинируются не смыслы, а образы предметов, для чего плодятся синонимы, детализирующие репрезентацию черт сущего. Фразы привязываются к выражению отношений предметов в пространстве: в отсутствии родо-видовых классификаций генерализации заменяются индивидуализациями, сцепленными с ними именами собственными, остенсивами. За неимением числительных, понятий последовательности практикуется:

а) антропоморфизация счета (образование числительных из движений руки);

b) предметная привязка исчисления — «считать» означает «пересчитывать что-то»; если этого чего-то (голов скота) в одних руках в качестве собственности не бывает, счет прекращается. Объем актуализируемых понятий определяется не логическими операциями «сужение — расширение» через включение или исключение признаков, а сугубо выделением детерминативов, конкретизаторов, дейктических знаков, nomina unica, адаптирующих семантизацию деиксиса.

Для выражения требования выполнения действия в ряде языков прибегают к услугам имплоративов, дезидеративов, облигативов. Для указания наличия сомнения относительно происходящего (известного с чьих-то слов) вводят дубитативы, квотативы.

Интересны воплощения идеи времени. В семитских языках отсутствует различение трех времен; заменой оказывается контраст законченного и незаконченного действия. (Во временнóй логике задается оценка истинностных значений в токе времени. Есперсен различает моменты речи, события, ссылки). Тогда как в других языках в схожих целях отмечается генерализация темпорального процесса вплоть до введений абсолютных значений: 2 × 2 = 4 всегда; люди смертны — настоящее абсолютное (надвременность, вневременность, сверхвременность).

Позиции словоформы с нулевой флексией «стул» (в лексике цивильных людей) в именительном и винительном падежах устанавливаются в пределах синтаксической оценки с семантически отягощающей идентификацией их роли в структуре пропозиций; для идентификации же специальной омонимической формы «стул» востребуются нетривиальные семантические усилия. Схожие усилия востребуются при проведении межсловной дифференциации (пыл — пыль; bit — bi: t; mæn — men), показывающей, что материальная сторона знака обладает смысло-различительной ценностью.

Характерны семантические словоразделы в воплощении идеи повеления в случае употребления модальных глаголов:

• иди, идем — let go;

• приказываю идти — order to go;

• должен идти — must go;

• следует идти — should go.

Констативы допускают истинностные оценки; перформативы — нет.

Грамматически корректно оформленные пропозиции в случае рассогласования планов выражения и содержания способны нести бессмыслицу, бессвязицу, бестолковую чушь; рельефные примеры подобного рода приводят Щерба, Карнап.

Непосредственное присутствие толковательного элемента просматривается в применении суффиксов: кот — котяра; собака — собачище — собачонка; оценочных сем: мебель — рухлядь; идти — плестись, тащиться; признаковых сем: он сущий дьявол; дескрипций: он заболел — надо лечить, я волнуюсь; эллипсисов: у него температура; каков доклад? бодяга!

Семантические обременения наводняют морфемы. Префикс «при» обозначает сему «приближение»; корневая морфема «ход» — сему «пешком» (хотя малый ход, тихий ход).

На базе тех же (семантических) резонов производится оценка звукотипов (фонем как коммуникативных единиц) — через идентификацию территориально-диалектной информации; жанрово-стилистического назначения текстов; тоновым выделением (слогов, слов — различение аллофонов и фонем: твороˊг — твоˊрог; мукаˊ — муˊка).

Таково же экспрессивно-интонационное (вербальная коммуникация), экспрессивно-пунктуационное (эпистолярная коммуникация) сопровождение языкового материала. Как в том русском политическом анекдоте.

20-е годы: «Как вы живете?»

Начало 30-х годов: «Как вы? Живете?»

1937 год: «Как! Вы живете?»

Интонационные, пунктуационные различители создают ткань текста. Точка, вопрошание, восклицание, красная строка, интерлинеарный пробел, астерикс, пунктуационные отклонения и т. д. — несут смысловую нагрузку: суггестивную, функционально-стилистическую, модально-стилистическую, эмотивно-ситуационную.

С антропоморфными аналогиями аборигенов коннотируют антропоморфизмы цивильных людей (ручка двери; кислота ест); или, напротив, предметные уподобления (глазное яблоко; голова — котелок, чердак, крыша).

Типичное проявление семантизации — уменьшение / увеличение субъектной валентности от «я читаю книгу, строю дом» до редукции актанта «книга читаема», обезличения «книга прочитана», применение возвратных форм «дом строится» (ср.: испортить — испортиться). Здесь же — прямые и непрямые значения слова: поехала машина — поехала крыша; сойти с дороги — сойти с нарезки; съехать с горки — съехать с катушек. (Максимально нетривиальный казус: «призываю к стабильности» — «твой призыв к стабильности — полный стабилизец!»)

Отмечается корреляция звукосочетаний с понятийными значениями, заложенными в словах с определенным корнем. Скажем, Екатерина — «кат»: катить, катать, укатить, укатать, кататься. В народном фольклоре к 7 декабря — дню великомученицы Екатерины приурочены присловья: Катерина на санях катит к зимнему Егорью в гости; Катеринин день пришел — катанье привел; на Катерину кататься — не завязнешь! etc.

Семантический план. Уяснение многовекторности смыслового измерения языкового пространства сфокусируем на столь тонкие ветвления понятийного строя, как фигуры слова, приспособленные к выражению фигур мысли.

Семантические преобразования с логической точки зрения отображают логические отношения пяти базовых видов:

• равнообъемность, тождество, сходство — языковая синонимия: темный — смуглый — черный;

• внеположенность — языковое смещение: лат. buсса (щека) — фр. bouche (рот);

• контрадикторность — языковая антиномия: темный — светлый;

• подчинение — языковое расширение / сужение — от рода к виду и vice versa: стол — мебель (расширение); фрукт — слива (сужение);

• перекрещивание — языковой перенос: по скрытому уподоблению — метафора; по гиперболизации признака — метонимия; по смежности — синекдоха и т. д. (солдат — армия; темно — ночь).

Семантические преобразования с лингвистической точки зрении отображают когнитивные процессы интеграции и дифференциации — разбиение словоформ по классам в зависимости от ассоциации признаков. Своеобразных ассоциативных кластеров, как показывает анализ разных лексико-семантических групп, не так много. «Иерархия дифференциальных признаков, — утверждает Гак, — включает не более 4–5 ступеней, причем слова, находящиеся внизу иерархии и различающиеся минимальными дифференциальными признаками, употребляются сравнительно редко»; в обыденной речи они применяются как синонимы либо подвергаются генерализации.

Для обозначения того, что не имеет названия, не осваивается ресурсом синонимии, не подвергается семантическому опрощению, используют тропный слог, актуализируют метафору. Храбрый человек становится «львом»; дорога начинает «змеиться»; стол обретает «ножку»; человек выступает как большая «лиса». Налицо рассогласованность по многим параметрам — от предметных до грамматических (ср.: он прибывает (наст. вр.) завтра (буд. вр.) — несогласованность глагола с обстоятельством). Здесь когнитивно оправданно фиксировать применение языкового элемента в несобственной функции (косвенная номинация), позволяющей покрывать дефицит языковых удостоверений. Хороший пример — квалификация в народном сознании добрачно-брачного состояния русской женщины в птичьей лексике: перепелочка — девочка; лебедушка, павушка — девушка на выдане; уточка — просватанная девушка, невеста; курица — замужняя. Есть и иные варианты в лексике анимализма: птичка, рыбка, мышка, лошадь, коза, овца, корова, пантера, львица, змея и т. д.

Колоссальный преобразовательный семантический потенциал сосредотачивается в фигурах слова. Упомянем лишь:

• метафору:

«Я сошью себе черные штаны из бархата голоса моего.
Желтую кофту из трех аршин заката».

(Маяковский)

• хиазм:

Беда, коль пироги начнет печи сапожник,

А сапоги тачать пирожник.

(Крылов)

• климакс:

Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит:

Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.

(Волошин)

• антиклимакс:

Все грани чувств, все грани правды

Стерты в мирах, в годах, в часах.

(Белый)

• зевгма: Лай, хохот, пение, свист и хлоп

Людская молвь и конский топ.

(Пушкин)

• зевгма-эпиграмма:

Романов и Зернов лихой,

Вы схожи меж собою:

Зернов! Хромаешь ты ногой,

Романов головою.

(Пушкин)

• паронимическая аттракция:

Я погружаюсь в неги мир,

Торчат из неги только ноги.

(Григорьев)

• омофонический каламбур:

В реку рукой

Метал металл,

Нагой ногой

Пинал пенал.

(Григорьев)

• антанаклаза:

Не губы красят женщину — женщина красит губы.

• антанаклаза-каламбур:

Нельзя довериться надежде,

Она ужасно лжет:

Он подавал надежды прежде,

Теперь доносы подает.

(Минаев)

• катакреза:

«ширить глаза»;

• омофон:

малый ты не дурак, хоть и дурак немалый;

• смена темы и ремы:

Только песне нужна красота.

Красоте же и песен не надо.

(Фет)

• гомеотелевт:

Царь и Бог! Простите малым –

Слабым — глупым — грешным — шалым,

В страшную воронку втянутым,

Обольщенным и обманутым…

(Цветаева)

• холостой стих:

Как ясность безоблачной ночи,

Как юно — нетленные звезды

Твои загораются очи

Всесильным таинственным счастьем.

И все, что лучом их случайным

Далеко иль близко объято,

Блаженством овеяно тайным –

И люди, и звери, и скалы.

(Фет)

• гистероптерон:

… умрем –

И в гущу сраженья ринемся.

(Вергилий)

• персонификация (олицетворение):

Страх, во тьме перетирая вещи,

Лунный луч наводит на топор.

(Ахматова)

Потворствуя внедрению окказионализмов, стимулируя комбинаторные приращения слова, прививая речи людический оттенок, указанные и иные актуализации дополнительных значений усиливают многозначность, раскручивают плодоношение языка в его творении возможных и невозможных миров с:

• обратной временной перспективой («завтра была война»);

• невероятными субстанциальными качествами («зияюшие высоты»);

• трансформированными качествами («треугольная груша»);

• непростыми, как удар молотка, неправдоподобными заботами.

Гляжу над люлькой, как уходят годы,

Не видя, что уходит молоко.

(Цветаева)

Принцип: высказанное подготовляет невысказанное созиданием благородной, самоотверженно честной, открытой, исключительной по своим качествам, изяществу неведомой символичности — принадлежит к силам могущественной природы. Образный прерыв и подрыв лингвистической и онтологической нормы не есть предосудительный акт — преступное нарушение устоев, разупорядочение обязательного строя вещей; оно есть заявление незаурядного типа в человечности — архитектора-поэта, о котором мечтал Гоголь.

Архитектор-поэт до мозга костей преобразователь, выбивает из-под жизни, языка опору постоянства и правила. Одно с другим он связывает погружающим в эпицентр переделания преображающим о-задачением. Положительный самотек рутинного существования выглядит обеднением реалий, к которым подходит он с критерием символоцентичного превращения. Зачинается искательство — стиле-жанро-сюжетообработание — налаживание сочинительства.

Архитектор-поэт — сочинитель, романофил несколько в большей мере, чем любой человек символический. Последний — романист, создает и созидает роман сущего. У некоторых выходит фельетон, у некоторых эпиграмма, очерк-экспромт, зарисовка. Единицы сподвигаются на выполнение больших повествовательных работ. Все занимаются одним, но занятия различаются жанром. Принятое жанром архитектора-поэта кредо — отход и отказ от обычного: в слове, поступке, восприятии, понимании оно влечет обязательство проявляться своеобразно. Будучи романистом, оригинальный архитектор-поэт оказывается поклонником барокко: baroque по-французски есть странный, неправильный, вычурный. Забвение рутины, шаблона, привычки как миропредставительный барочный канон взыскует производства неподражательных по замыслу, новаторских по исполнению ценностей. Применительно к языку подобная деятельность обретает вид скрадывания прямого значения слова, изъяснения тропами, расстраивания функциональной целесообразности.

Дух карнавального отрицания размерного, правильного, упорядоченного пропитывает языкотворчество. Сравнительно с языком, надо признать, жизнь все-таки более косное образование, требующее соблюдения границ верха и низа, добра и зла, небесного и преисподнего, любви и коварства; язык много пластичнее, динамичнее — с гораздо менее жесткими условностями в лице требований структурности, инвариантности, симметричности. Карнавал жизни локален, конечен (делу — время, потехе — час). Карнавал языка глобален, бесконечен: все возможно передать эпитетом, превратить в поэму, обратить в каламбур, выставить столкновением паронимов (ежевика — от «жена ежа»; похоже, но не то же). Вся литература представляется явлением языка, а не идей.

Сущее языка — искусство — символическое выражение через барочное изображение. С непременным и непредусмотренным участием, как не покажется это странным, вполне «патологических» приемов парафазии — контаминация звуковой формы слов, нарушение связи обозначаемого предмета и выбранного имени (не акустико-мнемическая афазия, но тип выразительной нарочитости); метаплазма — перекраивание букв, слогов (протеза, эпентеза, афереза, парагога, синкопа, анагога, стяжение, элизия); металогизма — отклонение от «логики вещей», не деменция, а контаминация представлений (днем Земля обращается вокруг Солнца, ночью — вокруг Луны); дереализации — игнорирование научных данных (Солнце «всходит и заходит» — не Солнце обращается вокруг Земли, а наоборот (ср.: «на край земли»)); внедрения слов-контаминаций — распеканция, опрокидонт, штофендия; симулякров — сотворение не имеющих референтов фактов, предметов нулевой вероятности — как у Дилана Томаса:

Влюбленные мертвы — любовь жива.

И смерть над ними (лучше: над нею. — В. И.) не имеет власти.

Прагматический план. Коммуникативное предприятие — язык через интенции, замыслы, помыслы материально (эксплицитно — через речь) обслуживает идеальные (имплицитные — через когниции) интересы. Последние получают различную фонологическую, лексическую, стилистическую, психологическую спецификацию. При стремлении внести уточнения, связанные с тенденциями, развертывают функциональные модели, учитывающие базовые ориентации общения. Скажем, центрирование адресата представляет конотативную функцию. Синтаксически конотатив имеет определенное грамматическое выражение (звательная форма, повелительное наклонение); семантически передается комитативами — отношениями включенности в класс («с ними»). Центрирование адресанта, предполагающее переход в эмфазу, выражается экспрессивным усилием речи, предусматривает наращивание экскламативов, речевых рефлексов (Что говорить! Да что ты говоришь?! Брехня!), повышение иллокутивной силы высказываний (сказал так сказал!), предшествование модуса диктуму (с грозной интонацией: «Идите сюда, я вам говорю!»).

Коммуникационные диспозиции языковых фигур, предрешающие сенсорное и эмоциональное восприятие, сосредоточиваются в таксономических разрядах. Используя логическую операцию деления, в предметном универсуме понятия «экспрессивная сила языка» возможно обособить следующие группировки. Отображающими типы предметов видовыми понятиями (членами деления), объемно уточняющими исходное (делимое — родовое) понятие будут:

Основание: референтность (Остин):

• констативы — референтные высказывания, имеющие проекцию на действительность;

• перформативы — аутореферентные высказывания, имеющие проекцию на самих себя (совпадение языкового факта с фактом действительности) — «объявляю вас почетным гражданином».

В кругу перформативов обосабливаются:

• вердиктивы — решения, оценки обстояний;

• экзерситивы — назначения, приказы;

• комиссивы — обещания;

• бехабитивы — этикетные конвенансы;

• экспозитивы — объяснения.

Основание: интенциональность:

• дескриптивы — описания;

• аскриптивы — приписания;

• прескриптивы — предписания.

Основание: языковая роль (Сёрл):

• локуция — непосредственное речепроизведение (говорение, произнесение звуков, употребление слов);

• иллокуция — внеречевая характеристика речевых актов — трансляция намерений — угрозы, предупреждения, сожаления, вопрошания и т. д. — выражение коммуникативной цели;

• перлокуция — речевлияние, поведенческий эффект речевоздействия.

В иллокуции Сёрл различает:

• репрезентативы (ассертивы) — вектор от действительности к высказыванию — фактофиксации в различной модальности от протоколов наблюдения до прогнозов;

• директивы — вектор от высказываний к действительности — побуждения, инструкции, приказы;

• комиссивы — вектор от высказываний к действительности — обещания, обязательства (клятвы, гарантии);

• экспрессивы — ситуативные психологические реакции, объективации внутреннего мира (радость, печаль и т. д.) в ритуальных, церемониальных актах;

• декларативы (ср.: перформативы) — конституирование de re посредством de dicto — многоразличные изменения статусов — объявления войны и мира, назначения, отлучения, присвоение званий, имен и т. п.

Основание: информативность:

• информативы — несут сведения о действительности;

• коммуникативы — не несущие сведения о действительности контактоустановители (как дела? ничего!); восклицания-вопрошания (входящим: вы уже пришли?! — от удивления до удовлетворения, от недоумения до неудовольствия; ср.: Куда? На кудыкину гору!). По качеству аккумулируемой информации набор информативов детализируется множеством модальных градаций от посессивов (возможность) до адмиративов (очевидность) и императивов (необходимость).

В прагматическом измерении словоупотребления индексация языковых выражений идет в створе не истинностных, а коммуникативно-психологических оценок. Утрируются параметры не соответствия (истина / ложь), а совместимости — правомерно / неправомерно; выполнимо / невыполнимо; правильно / неправильно; оправданно / неоправданно. Равнообразно в речевом акте акцентуируется не объективность, а субъективность: в локуции — значимость цепочек значащих знаков; в иллокуции — релевантность локутивной мотивации; в перлокуции — диспозитивность к действию как модальное проектирование потенциальных реакций адресатов: признание в любви в качестве ответной реакции может вызывать благорасположенное приятие (включенность в ожидания) либо раздраженное неприятие (отключенность от ожиданий).

Как показал Моррис, шкала оценок в перлокуциях упаковывается в семиэлементную систему с градуирующими понятиями:

• очень хорошо — хорошо — довольно хорошо — средне — довольно плохо — плохо — очень плохо. С возможными окказиональными усилениями — аффективами, интенсификаторами: бесподобно, потрясающе, удивительно, скверно и т. д., осуществляющими движение по шкале оценок.

Понимание / непонимание в прагматическом плане складывается на кооперативном принципе личностной (близость / далекость; взаимность / отчужденность) и социальной (этос — совместность / несовместность; совместимость / несовместимость) когерентности миропредставительных преференций.

С позиций этимологии «знать» означает ощущать вкус чего-то. Латинское sapere в романских языках (французском) преобразовалось в savoir. «Знать» передает не органолептическое (сенситивное), но когитальное отношение — ощущать по трансцендентальному вкусу, т. е. постигать, разуметь. Отсюда просторечное обозначение незнания как отсутствие познавательного обладания — нераспробование: до имярек не «доходит», имярек не «въезжает», не «сечет», не «рубит», не «переваривает», требует «разжевывания». Степень причастности к ментальному определению вкуса — умственному распробованию индексирует прагматичный эмотивно-экспрессивный комплекс, закрепляющий в качественных оценках:

• модальные рамки высказываний;

• типажи дискурсов: метонимичность (повествовательность); метафоричность (художественность); энтимематичность (интеллектуальность);

• референционные свойства когниций (денотативные статусы);

• соответствие языковых конструкций характеру деятельностных процедур;

• приспособление языка к качеству экзистенциальных локалов речепроизводства: специфичность общения в условиях искренности, подозрения, верования, отчаяния, сочувствия, сожаления, свободомыслия, конформизма и их антиподов и т. п.;

• интенциональность текста (жанрово-стилистическая определенность): явность (учебник, сводки, документы) и неявность (проективность — художественность) его назначения.

Мысль, высказываемая многими, которую следует считать переломной, заключается в том, что выражение смыслового содержания производится на всех уровнях словесной организации: фонологической, морфологической, лексематической, лексико-семантической. Язык есть не формально-алгоритмическая машина по производству текстов, а средство человеческого общения, способ заявления особой формы мышления, связывающей представительные, изобразительные, выразительные возможности с знаниями о действительности.

Смысловая природа языка сказывается во всех регистрах самозаявления homo loquens, называемого также homo loquens sapiens. Способность пользоваться языком (в стандарте — говорить) характеризует фундаментальный признак разумности. Многоразличные проявления языковых расстройств (алалия, алексия, афазия) свидетельствуют о прямой коррелированности первого со вторым: расстройство языковой функции имплицирует расстройство функции когнитивной.

Язык и мышление неразрывны: через мир языка дается осмысливаемый мир предметов. Глубокая содержательная мыслеоснащенность языка обнаруживается в:

• звуковом составе: фонемы как единицы коммуникации реализуются в речи звукотипами, несущими идентифицирующую информацию об источнике, происхождении, назначении речевых актов (текстов); акустический элемент в плане тембра, мелодики, интенсивности, долготы звуков, наличия повторов, пауз, ассонансов, аллитерации и т. п. действует упорядочивающе, вызывая разные состояния души, направления чувств, мыслей, настроений. Как там у Блока:

Не твоих ли звуков сладость

Вдохновляла…

• выразительном составе: сигнализирование рода, числа, ситуационной привязки пропозиций (артикли, дейктические знаки); наличие оценок, семантических смещений в словоформах (существительные: писания — писульки; колымага; глаголы: брехать; прилагательные — красивый); семантическое различение в деиксисе (равнение направо — равнение на право);

• представительном составе (и в «прямо» — проза, и в возвратно — стих — построенной речи): чувственно (эстетически) или ментально мотивированные цепочки слов — в полиптоте слова в разных грамматических формах; в антанаклазе — повтор слова с варьированным значением; в гомеотелевте повтор морфем; в симплоке повтор начальных и конечных элементов смежных фраз; в хиазме сочетание антитезы и инверсии; в зевгме — нарушение однородности обнаружением двух разных изотопий — вплоть до алогизма:

Он из Германии туманной

Привез учености плоды:

Вольнолюбивые мечты,

Дух пылкий и довольно странный,

Всегда восторженную речь

И кудри черные до плеч.

(Пушкин)

параллелизмы (наследование соответствия); повторы (соответствование оборотов, подобия чередующихся рядов); междометия и междометные речения (Подумаешь! А ты думал! Подумать только!) и т. п., относящиеся к знаниям о речевой ситуации и шире — к знаниям о мире;

• мыслительном составе: целевоплотительные моменты; семантизация диктума («баран» — животное; идиот; овен — зодиакальное созвездие); диалогизм с презумпцией толерантности — вопрос: «У вас есть часы?» не предполагает ответа «есть»; аксиологизм — в наречиях «хорошо — плохо», в глаголах «радоваться — сожалеть», междометиях-сетованиях «Увы!» «Как я мог!», обозначениях состояний — «жаль!», сравнениях «хуже — лучше», фразеологизмах — «до лампочки», «ниже плинтуса»; переход имен собственных в нарицательные (хулиган, каин, ирод); порции смысла в темах, субтемах, микротемах (зашел в сети в поисках любовницы, а нашел жену: а) положительный флер: связал судьбу с женщиной (когда-то); в) отрицательный флер: выявил порочное занятие собственной жены (сейчас)); когерентность фоновому знанию: «отдыхать на юге» — толкуется вводом системы отсчета; — внутри России — в Крыму, на Кавказе; за рубежом — в теплых странах; одобрения в перлокуциях («Молодчина!»); погруженность pro hic et nunc — эллипсисы, подразумевания; членение поля обозначения: как тонко замечает Гак, число единиц обозначения у лиц одинакового культурного уровня, хотя и говорящих на разных языках, примерно одинаково; число значений, выражаемых разными языками, находящимися на одинаковом уровне развития, сопоставимо (говоря образно, языки набрасывают на реальность сеть с ячейками в целом примерно равной частоты); резонирование смысла — закон Шпербера: если в фиксированное время какой-либо комплекс идей радикализуется в жизни лингвосообщества и одно слово из ядерного круга изменяет значение, то и другие слова его трансформируют значения (интересный ход в применении социологических методов к исследованию лексики проиграл Г. Маторэ, показавший: основные понятия исторической эпохи выражаются ограниченным набором «ключевых слов» и «слов-свидетелей»); смысловая рама в зависимости от «видения реальности», чувства жизни — в переводе произведения Гейне «На севере» Лермонтов комбинирует диадой «сосна — пальма», Тютчев — диадой «кедр — пальма».

Нетрудно видеть: язык выступает консолидированным множеством не только синтаксических, но и денотативно-семантических, прагматических единиц, удовлетворяющих предметно-смысловым и коммуникативным отношениям, определяемым не исключительно композиционно-логическими, а и структурно-онтологическими и экзистенциальными связями, атрибутивными не «текстам», но действительности. Подчеркивание этого уместно на фоне время от времени предпринимающихся тщаний (в логике, лингвистике, философии) представить дело редукционистски: универсализировать синтаксическую составляющую.

Ильин В.В. Теория познания. Герменевтическая методология. Архитектура понимания. Монография

Ильин В.В. Теория познания. Герменевтическая методология. Архитектура понимания. Монография

Монография посвящена гносеологической природе понимания. Сущность «понимания» развертывается как многоотсечный когнитивный процесс умственного означивания ресурсом герменевтики. Работа представляет шестую книгу издания, задуманного как систематическое положительное изложение философской доктрины познания.<br /> Для специалистов в области философии, психологии, методологии, педагогики, культурологии.

Внимание! Авторские права на книгу "Теория познания. Герменевтическая методология. Архитектура понимания. Монография" (Ильин В.В.) охраняются законодательством!