Суверенитет: закрытое пространство власти. Монография

Исаев И.А.

Возрастное ограничение: 0+ Жанр: Юридическая Издательство: Проспект Дата размещения: 08.11.2016 ISBN: 9785392233854 Язык: Объем текста: 217 стр. Формат: epub

Оглавление

Введение

Глава I. Политическое завещание Великого Инквизитора (три очерка о суверенности)

Глава II. Маски суверена: республика — монархия

Глава III. Суверенитет и суверенность: пространство отчужденности и власти

Глава IV. Бюрократия и революция: опасные связи

Глава V. Аспекты учредительного насилия: казнь и месть суверена

Глава VI. Падение суверенитетов: обратная перспектива

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

Глава V.
Аспекты учредительного насилия: казнь и месть суверена

1. «Два тела короля» — формула суверенитета

Физическое тело суверена — это одновременно и тело как таковое, и некая абстрактная субстанция, и видимое воплощение государства, его средоточие: власть здесь на первый взгляд почти сливается с суверенностью. Английские легисты уже на рубеже XVI века выразили это многозначное положение в символической концепции «двух тел короля»: «у короля есть… два тела. Одно из них естественное, как у всех прочих людей. Над ним властны страсть и смерть. Другое тело — политическое, членами которого являются его подданные, и он вместе с ними образует единый корпус: он — голова, они — члены, и у него одного есть власть ими управлять. Над этим телом не властны страсть и смерть — что касается этого тела, король не умирает». Верховная власть, персонифицированная в этом втором теле, есть «абсолютное и непрерывное могущество» (Жан Боден); политическая же преемственность при переходе власти заключается здесь в некоей воображаемой фигуре. (На эмблеме, выполненной в начале XVII века, под фигурой льва надпись: «царит чтобы служить». «Древние считали, что все активные качества льва локализованы в его передней части, в голове, шее и передних когтях… В средние века эта двойственность… стала восприниматься как символ двуприродности Христа. Божественная сила пребывает в широкой груди льва, в задней его части пребывает человечность и этот мотив, секуляризуясь, переносится на светского государя»).

У Макиавелли оба образа власти — «лев» и «лисица» — выражают одновременно как духовно-психическую, так и инстинктивно-физическую сущность правления. Суверен меняет обличье, но не изменяет своей сущности. Он — центр и вершина, «голова» политического организма.

«Безголовое» общество, этот традиционный идеал многих коммунистических и либеральных утопий, также не мог избежать персонификации, — представляя собой пирамиду без вершины. Предполагалось, что природный или «естественный» закон вполне способен заменить собой те директивные и императивные посылы, которые направляли в общество его центр или «голова»: исключение из системы «головы» может быть произведено физическим способом, что повлечет за собой и соответствующую трансформацию невидимого тела. (В весьма отдаленной ретроспективе такой дуализм был описан еще бл. Августином: «два государства — одно грешных, другое святых — существуют с начала рода человеческого и пребудут до конца времен; ныне они смешаны телами, но разделены волями; в Судный день они и телами должны быть разделены»).

Голова (как и сердце) всегда представлялась сосредоточием жизненной силы человека, а древняя атавистическая охота за головами имела целью увеличение собственной силы за счет силы убитого врага. Соответственно, отсеченная голова суверена стала символизировать прекращение поистине божественного господства над «телом» — как физическим, так и политическим. Возникающая при этом ситуация аномии могла означать, что «закон», запечатленный в «голове» суверена, также прекращает свое существование вплоть до появления на политической сцене нового суверена. (Ту же роль играло пролитие монаршей крови, которая заключает в себе не только жизненную энергию, но и царственную традицию, субстанцию, на которой основывается преемственность власти).

Мысль о незаменимости и исключительности личности суверена была связана, конечно же, с явным приоритетом «духовного» тела. Исчезновение же или гибель физического тела компенсируется переходом другого тела к новому носителю, легитимность которого должна быть подтверждена наличием царской крови. Поэтому и пролитие крови стало обозначать одновременно и разрыв линии легитимного властвования, и указание на физическую субстанцию такого властвования. С кровью передается дух власти, «правильная» кровь легитимирует власть. Традиция и преемственность обеспечивают законность смены суверена.

Революция коренным образом изменила тип легитимирования власти.

Казнь короля стала символическим актом отделения сакрального тела суверена от его физического тела. В 1649 году, когда палата общин казнила природное тело короля, и она же унаследовала его «политическое тело». Король, всегда олицетворявший государство и единую волю, уходя в небытие, все же оставлял эту единую волю теперь уже нации, этому действительно «воображаемому сообществу»: старые символы, метафоры и идеи стали наследством нового суверена. И хотя нация в это время была еще только абстрактной идеей, революционеры 1789 года связали с ней новую идею «живой коллективной персоны». В отличие от логики «старого режима», объявлявшей короля единственным представителем всего народа, революция сделала возможной замену, произведя виртуальное и «риторическое занятие позиции прежнего суверена, заполнив ее переформатированными речевыми актами».

Если справедливо, как говорил Чезаре Беккариа, что неравенство является неизбежным или полезным для общества, то справедливо ли, чтобы оно проявлялось между сословиями, а не между отдельными лицами; чтобы оно оставалось в одной части политического тела вместо того, чтобы менять свое положение, чтобы оно длилось вечно вместо того, чтобы непрестанно то возникать, то исчезать. «Чтобы быть законным, всякое различие предполагает предшествующее равенство, основанное на законе, одинаковом ко всем его подданным».

Иерархия власти как раз и выражает упорядоченное неравенство, а право закрепляет этот порядок. «Отсечение головы», на котором настаивала демократическая идея, только лишь деформировало иерархию, а следовательно, и систему неравенства, но так и не достигало идеального равенства. Поэтому ведущей мотивацией всякой нормы (даже «уравнивающей в правах») так и осталась фиксация неравенства. «Отсечение головы» суверена подсознательно связано со стремлением к «уравниванию». Этот акт демонстрирует, что физическое тело суверена ничем не отличается от всех прочих тел его подданных. Этим же актом декларируется полный разрыв с прошлым авторитетом и мистическим могуществом прежней власти. Новому порядку жертвуется все, что считалось самым высоким и ценным.

В основании ритуала по превращению казни суверена в сакральное жертвоприношение лежит идея создания и формирования лучшего порядка. Сам акт казни как бы отрезает, проводит окончательную границу между прошлым и будущим мирами и дает точку отсчета для истечения нового времени (так же как казнь преступника разрывает с его прошлыми грехами и дает окончательное искупление его же вине). Субъект, исполняющий казнь, принимает на себя ответственность и грех за совершаемое, но этим же актом он «очищает» существующий «неправильный» порядок вещей. Казнь, как убийство, сама по себе уже предполагает наличие субъекта нового преступления, однако закон делает здесь для государства (имеющего монопольное право на убийство) или палача исключение, что напоминает экстраординарное состояние чуда в теологии, — сакральное наполнение этого акта только подтверждает эту аналогию. Предполагается, что приносимая жертва позволит улучшить ситуацию в обществе, и цель достигается, если в акте уничтожения прежнего суверена участвует все общество, непосредственно или через институт представительства.

Насколько реальным, а не воображаемым является такое участие, не имеет особого значения. Жозеф де Местр произносит настоящую оду палачу в «Санкт-Петербургских вечерах»: палач — рука Провидения, как и сама революция, его присутствие в репрессивном процессе исключает этический момент кары, оставляя ей только момент неотвратимости и мотивацию «очищения».

Закон против убийства — не что иное, как повторение убийства, и от дикой мести его отличает скорее дух, нежели его внутренняя природа. «Вместо того чтобы быть мстительным повторением, которое создает новых мстителей, это повторение имеет характер ритуального жертвоприношения, оно есть повторение единства, достигнутого единодушием, церемония, в которой участвует все сообщество».

Казнь суверена становится обязательным символическим актом прерывания континуума предыдущего властеотношения и существующего легального порядка. Вместе с тем это сигнал, означающий рождение нового порядка и режима и, как следствие, новой правовой реальности, когда право может возникать не только из права: ведь побеги нового права всегда произрастают из «дикого корня. Существует изначальный акт творения права, самозарождения права из действительности, становление права посредством прерывания права, образования новой правовой почвы на остывшей революционной лаве».

Публичное цареубийство становится отрицанием не только законодательной власти короля и его исполнительных прерогатив, но прежде всего его персональной неприкосновенности, а значит всех таинств королевской власти: «Это был решающий способ, позволяющий порвать с мифами старого режима, и поэтому он явился основополагающим актом нового режима. Цареубийство имело своей настоящей целью свержение теологически сакрализованного короля и политического строя». Король становится главной сакральной жертвой в импровизированном ритуале перехода от старого режима к новому политическому порядку.

При этом вся беспощадная профанация, которой революционеры подвергали персону короля, оказывалась только «некоей контрмагией, противостоящей старой королевской магии» (Арно Майер). (Исчезал суверен, но нарождался новый суверенитет. Еще «короли-чудотворцы», о которых рассказывал Марк Блок, своими действиями сублимировали собственное сакральное «могущество» в физические и психические процессы исцеления. Власть могла принимать любые формы, но сохраняла свою сущность, при этом именно ее «физическая» форма оказывалась наиболее ощутимой и эффективной. Телесность властеотношения представлялась наиболее реальным фактором, во всяком случае в текущий момент: магия в таком случае воспринималась и использовалась как необходимая техника).

(Римская империя как тип власти основывалась на учредительном убийстве, и все последующие императоры черпали свой авторитет из «той жертвенной силы, которую источает божество, чье имя они носят — первого Цезаря, убитого множеством людей. Как всякая сакральная монархия, эта империя основывалась на обожествленной коллективной жертве». Шекспир это подметил, указав на учредительную и жертвенную силу события — насильственного устранения последнего римского монарха.)

Но утрата сообществом своей главы, как кажется, вовсе не исключает не только саму идею главенства, которую эта глава традиционно символизировала, идею начальства, мыслящего разума, расчета, меры и власти, но она не исключает и самой исключительности, понимаемой как самодовлеющий акт, который может воскресить идею главенства даже под маской распада: «Обезглавливание, влекущее за собой безудержный разгул страстей, может быть совершено только разгулявшимися уже страстями, стремящимися самоутвердиться в постыдном сообществе, приговорившем самое себя к разложению» — очевидно, что преступление предшествует здесь зарождению группы.

Юридическая Исаев И.А. Суверенитет: закрытое пространство власти. Монография

Юридическая Исаев И.А. Суверенитет: закрытое пространство власти. Монография

Монография профессора И. А. Исаева посвящена актуальным вопросам суверенитета и суверенности, а также тенденциям в их развитии.<br /> Автор обращается к истокам данных понятий, чтобы показать суверенитет таким, каким он видит себя сам. Суверенитет представляет собой не только независимость и отграниченность от внешнего мира, но и безраздельное господство, власть, которая и выражает его сущность. Именно взаимодействие власти и закона, как оформляющего ее фактора, выстраивает границы суверенитета.<br /> Работа рассчитана на специалистов в области правоведения, истории, политологии, политической философии, на всех, кто интересуется вопросами суверенитета в самом широком смысле слова, как сочетания свободы и принуждения.