Суверенитет: закрытое пространство власти. Монография

Исаев И.А.

Возрастное ограничение: 0+ Жанр: Юридическая Издательство: Проспект Дата размещения: 08.11.2016 ISBN: 9785392233854 Язык: Объем текста: 217 стр. Формат: epub

Оглавление

Введение

Глава I. Политическое завещание Великого Инквизитора (три очерка о суверенности)

Глава II. Маски суверена: республика — монархия

Глава III. Суверенитет и суверенность: пространство отчужденности и власти

Глава IV. Бюрократия и революция: опасные связи

Глава V. Аспекты учредительного насилия: казнь и месть суверена

Глава VI. Падение суверенитетов: обратная перспектива

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

Глава II.
Маски суверена: республика — монархия

Введение. Возвращение Джамбаттиста Вико

В истории государства возврат политических форм в исходное состояние (если можно говорить об их развитии, а не о простой смене) не редкость. Наполненные новым содержанием эти формы способны чередоваться и повторяться по своим собственным законам. Идея повторяемости или цикличности исторического процесса неизбежно возвращает нас в сферу мифического. И уже здесь новорожденный политический миф в свою очередь предлагает некую матрицу, по которой выстраиваются все повторяющиеся во времени политические формы. В мифологической интерпретации монархия и республика остаются только некими идеальными типами, историческую устойчивость которых никак не смущает реальное многообразие наличных конкретных модификаций. Демократическая, конституционная монархия соседствует тогда с авторитарной республикой, при этом та и другая сохраняют свою внутреннюю, подчас и невидимую, сущность. Тип здесь корректируется внешними и дополнительными формами, такими как режим, форма правления или конституционное устройство, заметно не затрагивающими, однако, глубинного существа фундаментального властеотношения. Смена одного типа власти другим происходит на фоне процессов «исторического основания и развертывания» (О. Шпанн), где основание является первичным и определяющим весь ход дальнейших формообразующих процессов с их креативностью и деструктивностью. Начало же определяет все последующее развитие и в перспективе итог. Но суть вещей, предупреждал Жозеф де Местр, не следует смешивать с их видоизменениями: первая неизменна и всегда как бы возникает вновь; вторые изменяются и тем самым разнообразят политическую картину, однако «опытный глаз легко проникает сквозь изменчивые покровы, в которые облекается вечная природа в зависимости от времени и мест».

Политика, сила и креативная энергия государства были для Джамбаттиста Вико моментом настоящей социальной жизни человеческого духа и моментом ощутимой определенности, и уже за ними в своем вечном диалектическом развитии следовал некий момент истины, раскрытых оснований, справедливости и этичности. Ведь без страсти, без силы, без власти человечество не рождается: только потом из грубых форм власти возникают так называемые цивильные общества. Но варварство время от времени все же возвращается. И если Макиавелли в таких ситуациях говорил об искусстве управлять, то Вико подчеркивал именно действенность божественной силы — жестокость и коварство Макиавелли считал неизбежными в политике, а Вико видел и объяснял их как часть человеческой драмы, двойного аспекта реального блага и видимого зла — «видимость неадекватна в свете более высокого блага, рождающегося из прорвавшейся оболочки старого».

«…Прегрешение разума по отношению к предмету, от которого ему следовало бы вечно держаться в отдалении, это сознательное или бессознательное иезуитство, которое только соблюдает незначащие формы, потому что они ему не мешают, а действительные метафизические преграды, которые противопоставляет ему религия, приемами жалкой софистики удаляет со своего пути», это — смешение суеверия и, выказывающей свою в религиозных вопросах, хитрость юридического искусства — вот отталкивающая темная сторона римского характера.

Неаполитанец профессор риторики Джамбаттиста Вико, теперь почти забытый историками права и политики, свои оригинальные и поэтические идеи развивал в терминах интеллектуального течения, сформировавшегося как раз на грани XVII и XVIII веков: «камерализм» не принимал государство просто как данность, его политические рекомендации правителю исходили из того допущения, что государство вполне поддается рациональному техническому планированию и преобразованию действительности с главной целью — укрепление власти государства. Исходным же пунктом концепции было не абстрактное «общее благо», а статус и положение правителя в политическом пространстве. Персона государя поэтому становилась естественным основанием самой политики — применяясь к обстоятельствам, он должен был прежде всего преобразовывать и расширять свое государство. Политика рассматривалась в качестве только технической задачи, где важны были не столько правильные и добродетельные поступки людей, сколько целесообразное выстраивание надежного государственного аппарата. «Искусство строительства и сохранения государства, подобно арифметике и геометрии, основано на определенных правилах, а не только на практике» (Гоббс). Поскольку человек все основания справедливости — законы и договоры — при учреждении государства создает сам, то априори могут быть продемонстрированы также политика и этика, т. е. наука о правом и неправом, справедливом и несправедливом, что в конечном счете и определяется целью устроения и поддержания публичной власти. При этом, конечно же, следует учитывать «дурную природу» самого человека — на это указывали и Макиавелли, и Дэвид Юм.

Вико был убежден в том, что в истории человек имеет дело прежде всего с самим собой и своими творениями. Великие исторические действительности — общество и государство — изначально определяют собой всякое переживание исторической реальности. Поэтому предрассудки, позже столь энергично защищаемые романтизмом от рационализма Просвещения, в гораздо большей степени, чем суждения, составляют историческую действительность. Авторитет и традиция защищают и легитимируют их: романтизм воспримет идущую от Вико уверенность в том, что превосходство античной этики над моральной философией Нового времени заключалось в том, что она, сознавая «незаменимость традиций, обосновывала переход этики в политику, в искусство правильного законодательства». По сравнению с этим Просвещение оставалось абстрактным и революционным. И если романтики уже ощутили влияние революции на процесс исторического развертывания политических форм, то Вико еще только предвидел это.

Гаман, Гердер и Вико были уверены в том, что слова и идеи суть одно и то же: мыслить значит использовать символы. Вслед за Вико и Гердер подчеркивал тождество мысли и действия, языка и деятельности: «Все первобытные народы поют и действуют, они поют о том, что они делают и, таким образом, поют историю». В них каждый изображает себя и предстает таким, какой он есть. Естественное развитие здесь не статичная «истинная» природа, законы которой трансформируются в произвольные человеческие законы, но самопроизвольное естественное развитие. Но «централизация» и «дирижизм» — это враги, даже некоторая степень бездействия предпочтительнее, чем государственные дела, в которых человек должен прозябать и деградировать всю свою жизнь» (Гердер).

От Макиавелли через Гоббса конструктивистская идея политики достигает эпохи Просвещения с ее проектом «справедливой республики» и господством разума. Но для Вико разум не казался всепобеждающим политическим средством: противоречивая человеческая природа, как оказалось, в неменьшей степени подвержена воздействию темных иррациональных сил и страстей. Поэтому не линейный прогресс, а цикличность и спонтанность в основном определяют движение истории. На примере Древнего Рима итальянский мыслитель демонстрирует спорадические спазмы и напряжения этого гигантского политического организма, перемещения и замену в нем разных политических форм. Возврат к прежним формам и поиск новых обуславливают все исторические циклы, свойственные как отдельным нациям, так и всему человеческому роду. Когда-то, выйдя из варварства и пройдя через цивилизацию, нация, вполне вероятно, может оказаться в состоянии нового варварства. И что характерно, закономерности этих трансформаций познаются и создаются самими народами, их собственными усилиями и предпочтениями.

1. Рим как матрица политических форм

Мобилизация — вот универсальная противоположность распаду в критической ситуации, даже когда мы имеем перед собой уже зрелое и сложное политическое образование, целостность которого оказывается под угрозой. Но мобилизация может являться также и первичным исходным актом формирования какого-то нового перехода, рождающегося либо из недр старого порядка, либо из хаоса как такового. Собирание воедино всех жизненных ресурсов и сил аморфной или деградирующей общности может осуществляться различными способами, однако определенная закономерность остается для данной деятельности характерной. В ситуации «эпохи перестройки» именно идея права оказывается весьма точным индикатором происходящих процессов, указывающим на их мобилизационные цели и предполагаемые последствия.

В исторической ретроспективе самые мощные и эффектные проявления власти представляются чаще всего как разрушительные. Вся политическая история являет тогда собой как бы непрерывную войну, очень похожую и на гераклитову перманентную борьбу и гоббсовскую войну всех против всех: по словам Гиббона, «власть королей наиболее эффективна в разрушении». Однако все известные политические успехи римлян основывались прежде всего на их духовном и нравственном превосходстве — «любовь к Родине была основной чертой древнеримского бытия». И то, что именно этот принцип привел позже к постепенному доминирующему расширению государства и его гегемонии, свидетельствовало не о жажде завоеваний — это стало результатом стесненного положения народа: «Даже самые миролюбивые нации… должны непрерывно наращивать свой уровень вооружения: Риму недостаточно было защищаться, если он хотел пребывать в покое, нужно было распространять мирную деятельность по организации и управлению на другие страны и римляне действовали в соответствии с почти безошибочным инстинктом.

Гердер же отметил в римском государственном строе некий первоначальный раскол, который со временем привел эту государственность к распаду: само это государство было устроено «с нечеткими или неправильно проведенными линиями разграничения между сенатом, всадниками и гражданами». Такой строй был порожден примитивными обстоятельствами и никогда не был усовершенствован в согласии с интересами целого, лишь меняясь в ту или другую сторону под влиянием пристрастий и предубеждений. Рим был городским, а не всемирным строем. Не самодержец, фигура преходящая, а сенат, вечный орган, сохранял в себе губительные для судеб мира принципы — стремление к завоеванию народов и мира, что никак не способствовало установлению равновесия в мире. Экспансия становилась безостановочной, как и политическая сопряженность. Да и сам город стал скопищем пришельцев — «самой чудовищной головой на свете».

Исходной формой государства, по Вико, была монархическая форма. Поэтому «вечный царский закон» уже в Риме из союзов семей создавал сначала территориальные союзы, позже объединившиеся под властью царя. Период республики наступил вместе с приходом плебейского сепаратизма и дуализмом права. Тогда-то и наступило новое варварство. И только Цезарь и Август смогли воссоздать истинную государственность и естественный закон. Монархическая власть повторила деяние отцовской власти древних времен. Но драматическим первоисточником римской истории стало стремление плебеев сравняться с патрициями — плебеев, которые вначале требовали лишь равноправия, затем торжественного заключения браков, затем права принимать политически значимые решения и, наконец, права жречества: «Плебеи, угнетаемые Отцами, взывали к богам и к людям, и в результате коллективным голосованием избирались цари, или сильнейшие мужи, которые принимались исправлять все, что было испорчено разложением нравов, — эти мужи основали в мире первые монархии. Иногда наимудрейшие мужи с помощью законов о наказаниях стремились возвратить древние обычаи, т. е. республики оптиматов к их началам». В период повреждения нравов были восстановлены древние добродетели, свойственные республикам оптиматов. И подлинные оптиматы были защитниками, а не притеснителями плебеев, поэтому и жестокость древних законов не следует понимать слишком буквально (Дж. Вико). Для Вергилия современность была началом не героического, а золотого века, когда заново восстанавливаются утраченные мир и порядок. (Савиньи заметил: «В той мере, в какой римская нация, господствуя над другими народами, уподобляла их себе и одновременно с этим утрачивала свою индивидуальность в этой огромной и неопределенной массе», в той же мере право, соответствующее этому новому состоянию (jusgentium), становилось преобладающим и превращалось в позитивную систему: «Буква права была согласована с сильно изменившимся духом и существом права».)

Включение плебеев в политический процесс пробудило республиканские тенденции в римском мире. Идея равенства сначала дополнялась, а затем и оттеснялась идеей свободы. Варварская миграция, породившая «героический век» истории, означала вторжение в римскую политическую и правовую цивилизацию сил «внешнего пролетариата» (Арнольд Тойнби), плебс становится господствующей силой. Фактическое отсутствие у варваров институтов частного права предоставило римскому праву широкий простор для проникновения в эту среду теперь уже новой цивилизации; институты не возникали на основе человеческих соглашений — они искали своих оснований в обычае, при этом подкрепляя себя силой: «Фактически институты — это совершенные отражения нравственного несовершенства человеческой природы; и эти социальные продукты первородного греха всегда будут управляться секулярной рукой».

У Вико неоплатоническая картина мира проявилась в его учении о «метафизических точках», т. е. о внутренних силах нематериального характера, посредством которых Бог порождает жизнь и движение, и где механическая связь причины и следствия представляет только внешнюю поверхность. Так, народ, приближавшийся к совершенству, оказывается жертвой внутреннего нравственного распада, и поэтому возвращается в прежнее варварство. И Вико восхищался дикой энергией и творческой поэтической силой древнего варварства, он «осознавал связь формалистической жесткости с поэтически чувственной силой, свойственной примитивным правовым системам, он ощущал эффект тех наслоений, «остатков» (позже В. Парето разовьет эту концепцию «остатков») прежних государственных и правовых институтов в более поздние времена.

Юридическая Исаев И.А. Суверенитет: закрытое пространство власти. Монография

Юридическая Исаев И.А. Суверенитет: закрытое пространство власти. Монография

Монография профессора И. А. Исаева посвящена актуальным вопросам суверенитета и суверенности, а также тенденциям в их развитии.<br /> Автор обращается к истокам данных понятий, чтобы показать суверенитет таким, каким он видит себя сам. Суверенитет представляет собой не только независимость и отграниченность от внешнего мира, но и безраздельное господство, власть, которая и выражает его сущность. Именно взаимодействие власти и закона, как оформляющего ее фактора, выстраивает границы суверенитета.<br /> Работа рассчитана на специалистов в области правоведения, истории, политологии, политической философии, на всех, кто интересуется вопросами суверенитета в самом широком смысле слова, как сочетания свободы и принуждения.