|
|
ОглавлениеЖизненный путь Платона (427–347 гг. до н. э.) Глава 2. Небытие и утверждение блага Глава 3. Русский завет с платонизмом? Заключение, или «Темного хаоса светлая дочь» Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгуГлава 2. Небытие и утверждение благаВсе губительное и разрушительное — это зло, а спасительное и полезное — благо. Платон. Государство X 608е § 2.1. Небытие благаПлатон зрелого (80–60-е годы IV в. до н. э.) и позднего (50-е годы IV в. до н. э. — 347 год до н. э.) периодов творчества во многом продолжает развивать свои ранние концепции и идеи. Так, в ранних диалогах он много рассуждал о сущности зла и связывал его, главным образом, со злом человеческой души. И сделал следующие выводы: зло — это, во-первых, отсутствие или заметный недостаток в душе света разума, то есть неразумие и невежество. Во-вторых, это отсутствие в душе нравственных ограничений, то есть необузданность и своеволие. И в-третьих, это отсутствие в душе стремления к правде, справедливости и религиозной вере, то есть несправедливость и нечестивость. Иными словами, за человеческим злом Платон видел причины, связанные с небытием человеческого ума, человеческого добра и справедливости, человеческого отношения к Богу. В зрелом и позднем периоде Платон развивает и дополняет эти фундаментальные представления, нередко вплотную приближаясь к христианским нормам и ценностям. И очевидна перекличка многих оценок христианских богословов, учившихся и у Платона (например, св. Григория Богослова), с выводами философа: «Если имеется здесь какой-нибудь злобный и свирепый зверь, т. е. люди неспособные к умозрению и богословию, пусть они яростно не нападают на догматы…» Платон называл подобных людей «узниками пещеры», «скотом» и т. д. И полагал, что неразумные и невежественные люди живут, главным образом, в соответствии с «началом неразумным и вожделеющим» (Государство IV 439 d). Это они — узники пещеры, у которых с малых лет на ногах и шее оковы, пустота в душе и почти скотская жизнь. Невежественных (даже вечных невежественных!) — большинство. «Подобно скоту… они пасутся, обжираясь и совокупляясь» (Государство IX 586 ab). Платон полагает, что природных свойств человека недостаточно, чтобы знать все полезное и идти к высшему благу. Нужно еще научиться отвлеченно мыслить, а также любить мудрость, а это доступно весьма немногим, причем одаренным от богов. Всем другим остается только «суетность неразумной души» (Теэтет 175 b). Иными словами, большинству людей не приходится рассчитывать на мудрость и спасение. Это, конечно, не христианский взгляд на проблему. Кроме того, среди большинства обязательно есть люди добра и веры. Но Платон видит только людей разума и только единственный путь к Богу — путь разумного мышления, любви к мудрости в сочетании с нравственностью и благочестием мыслящих. Разнузданно своевольный человек тоже крепко привязывается ко злу, причем «самому великому злу» — «господству страсти, когда душа дичает от вожделений» (Законы IX 870 а). Платон отчетливо понимал, что если в душе человека господствуют какие-либо страсти, например ярость, страх, удовольствие, страдание, зависть, и от этого, казалось бы, никому нет никакого вреда, то подобное тоже является феноменом несправедливости. В христианстве такое состояние человека прямо связывается с греховностью — грехом помышления, который не обязательно становится словом или делом. Душа от греховных помышлений оказывается нечистой, пребывая во власти темных духов. Вожделения человеческие Платон в поздних «Законах» различал следующим образом: на первом месте — глубокое вожделение к стяжанию денег, имущества (в христианстве это грехи сребролюбия и корыстолюбия). На втором — честолюбие и от него зависть. А на третьем — низменные страхи и устранение свидетелей зла. Нечестивый и несправедливый человек в зрелых сочинениях философа тем более связан со злом. Он слишком низко ставит ценности религии и морали, запутался или сознательно выбрал нечто иное. Он зачастую даже не подозревает об истинных человеческих возможностях, которые Платон связывал с посильным уподоблением богу. А бог — только справедлив, только благ. Платон неизменно предлагал для таких отступников самые суровые наказания: например, за великое оскорбление богам, родителям и государству — казнь. А) Не любезные богуРассмотрим подробнее все эти негативные феномены. Платон говорит в поздних работах: «Кто из нас рассудителен, тот и любезен богу» (Законы IV 716 d). Кто же неразумен, тот может столь сильно отойти от бога, что зло в его жизни станет многоликим и неодолимым. Например, это люди с преобладанием любви к своему телу, а не к бессмертной душе. А с телом, как полагал Платон, связаны «тысячи хлопот» — еда, недуги, страхи, страсти, вздорные призраки. Тело лишает досуга (для занятий философией), мешает приблизиться к «чистому знанию». Оно заставляет человека чрезмерно радоваться или печалиться без понимания истинности предмета чувств. То есть глубокое, но плотское чувство скорее обманчиво, как, например, «пошлая», а не «небесная» любовь. В этом вопросе отношения к телу Платон тоже перекликается с христианством, которое говорит: «Кто Божественным желанием победил душевное расположение к телу, тот сделался неограниченным, хотя он и находится в теле». Отличия христианской позиции, разумеется, очевидны — не философ освобождает себя от тела, а прежде всего «божественное желание». И путь, цели, смысл освобождения тоже отличны. Есть перекличка и по поводу чрезмерности чувств: в христианстве чрезмерная печаль тоже признается ложной печалью, разжигаемой бесами для погибели человека, и она связана с грехами уныния и отчаяния. Уныние останавливает человека и замутняет его жизнь, а отчаяние тем более омрачает разум и душу и даже влечет к суициду. Платон же говорит: тело склоняет человека ко лжи и ложной жизни. Поэтому люди с красивыми и сильными телами оказываются обладателями «пустых и дерзких» душ, а люди с некрасивыми и слабыми телами становятся душевно «низменными и неблагородными» (Законы V 728 е). Кроме того, «телесные» люди неоправданно боятся смерти, не понимая ее смысла, а также посмертных наград и наказаний. «Антителесные» люди — философы-созерцатели, напротив, — помнят о смерти и ищут ее смысл. Они стремятся убежать от тела, убежать «отсюда туда». Аналогичная линия — у святых отшельников: «Ибо отшельничеством отцы наши называют память о смерти и бегство от тела». Неразумие и невежество, согласно Платону, способны сделать человека ненавистником прекрасного и доброго; привести к неразумной молитве, когда вместо помощи навлекается гнев богов. Неразумный склонен доверять ворожбе, магии, чарам, о которых трудно составить истинное знание (и здесь — перекличка с христианством!). Но особенно опасна, в понимании Платона, мисология (греч. ненависть к слову, разуму), которая аналогична лжи мизантропизма, когда человек сперва чрезмерно доверяет людям, а потом, из-за частых обид, начинает всех ненавидеть. Мисолог, в осмыслении Платона, подобен зверю, поскольку он отсекает все пути к самопознанию и познанию, к философии, искусству, творчеству и многому другому. Неразумный даже в хороших своих проявлениях, например мужестве, способен вести себя поистине безумно, то есть неоправданно рисковать и подводить товарищей. Он не способен оценить вред своей душе от общения с испорченными людьми и от восприятия плохих песен и порочного искусства. Он может поверить скептикам, которые, найдя истинное доказательство, тут же ищут и другие доказательства, лишая себя «истинного знания бытия». Или поверить софистам, которые признают наличие более мудрых людей, однако полагают, что ничье мнение не ложно. Платон иронизирует по поводу Протагора: «Почему бы ему не сказать в начале своей «Истины», что мера всех вещей — свинья, или кинокефал, или что-нибудь еще более нелепое среди того, что имеет ощущения…» (Теэтет 161 с). Одна из главных проблем неразумного и невежественного человека — неумение справиться с человеческим «врожденным злом, величайшим из всех зол» (Законы V 731 dе — 732 а). Так Платон величает чрезмерное себялюбие. Это зло есть «в душах большинства людей» и оказывается «виновником всех проступков человека». «Ибо любящий слеп по отношению к любимому, так что плохо может судить, что справедливо, хорошо и прекрасно» (Там же). В христианстве чрезмерное себялюбие — один из главных грехов человека, ведущий к полному растлению, оборачиваясь гордыней, презрением к «ближнему своему», прелюбодеянием и тому подобному. И Платон в «Законах» ясно пишет о «несметных бедах как для отдельных людей, так и для государств», связанных с себялюбием. Они проявляются, как написал философ, в необузданной сексуальности, в кровосмешении, гомосексуализме, в связях с женщинами, от которых мужчина не хочет иметь детей и так далее. Неразумный и невежественный человек может вообще не признавать бессмертия души. А если и признáет, то может не понять, что человеческой душе подобает заботиться не «об этом небольшом промежутке (земной жизни. — В.К.), а… о вечности» (Государство X 608 сd). У преп. Серафима Саровского мы читаем почти те же слова: «Наша жизнь — одна минута в сравнении с вечностью», и все сегодняшние страсти недостойны этой Божьей тайны. Даже после телесной смерти дýши неразумных людей, как показано в диалоге «Тимей», продолжают терпеть убытки: в следующем рождении они оказываются в телах женщин; легкомысленные души — в телах птиц; души чуждых философии — в телах животных. А совсем глупые становятся рыбами, живущими в глубинах морских, как в глубинах невежества. Вывод Платона предсказуем: чем дальше душа человека отходит от философии и разума, тем более она противоречива, ошибается и страдает. Потому что избирает несправедливое, «чуждое и не истинное». «А всего дальше отходит от разума то, что отклоняется от закона и порядка» (Государство IX 587 а). То есть асоциальное и преступное «дело, слово и помышление», говоря языком молитвы. Таким образом, источниками познавательного зла у Платона оказываются, во-первых, плохое мышление и плохая философия, во-вторых, уступки неразумному вожделеющему началу души, и в-третьих, причем чаще всего, — сочетание того и другого. И люди без рассудка и разума — не любезны богам, вне божьей помощи. Б) Беззаконный вид желанийКак показывают зрелые и поздние работы, размышления Платона о человеке со временем становятся более мрачными и противоречивыми. В частности, Платон начинает высказываться о темной биологической и социокультурной природе человека. Например, в человеке во время сна, «под влиянием сытости и хмеля» (Государство IX 571 с), может проснуться звероподобное начало души, влекущее к беззаконной сексуальности, кровопролитию и так далее. «Какой-то страшный, дикий и беззаконный вид желаний таится внутри каждого человека», даже в умеренных людях (Государство IX 572 b). И он пробуждается во сне. Это, скорее всего, перекликается с запретными желаниями, libido Зигмунда Фрейда. Более того, — Платон даже называет внутреннего человека «многосоставным зверем», который слагается из собственно человека, из льва и других зверей. Этого зверя человек может, на свою беду, пробудить. Например, невоздержность «сверх всякой меры дает волю в невоздержном человеке той страшной, огромной и многообразной твари» (Государство IX 590 а). Напомним, что в ранних диалогах философ уже писал о порочных людях, которые в силу укоренившихся в них тьмы и безбожия становятся «неисцелимыми». В последующих работах Платон продолжает высказываться на эту тему: «Мы вправе бояться, что у нас встретятся граждане с природой неподатливой, точно рог (выделено нами. — В.К.), так что их ничем не проймешь» (Законы VIII 853 d). Они «неподатливы законам», то есть как бы неисправимо плохие. Однако Платон предполагает даже большее — наличие, так сказать, общечеловеческой неподатливости, неподатливости самой человеческой природы: «Человек — существо с нелегким нравом» (Законы VI 777 b). И при этом еще, оказывается, «многосоставной зверь». Этого зверя пробуждают разные явления. Но наиболее часто это происходит (с человеком и государством) по двум причинам — по причине сознательно обусловленной разнузданности и по причине природно обусловленной разнузданности. Сознательная разнузданность и в меньшей мере природная разнузданность связаны с неразумием и ложными ценностями человека или государства. К сознательной разнузданности относятся, например, противоестественные связи. Если в «Пире» Платон — едва ли не апологет гомосексуализма, то в поздних «Законах» он уже консерватор и реалист: «Наслаждение от соединения мужской природы с женской, влекущего за собой рождение, уделено нам от природы, соединение же мужчины с мужчиной и женщины с женщиной — противоестественно и возникло как дерзкая попытка людей, разнузданных в удовольствиях» (Законы 1 636 с). То есть эти люди идут против природы, морали и богов, распуская себя ради удовольствия. Самый исконный вид сознательной разнузданности связан с ценностями большинства, или толпы. Толпа, как полагал Платон, жадна к земным благам и удовольствиям, ненасытна и лишена самообладания. Они «лягают друг друга, бодаясь железными рогами, забивая друг друга насмерть копытами» (Государство IX 586 аb). Они ополчаются даже против собственной выгоды и воли, поскольку не разумеют истины и не научились заполнять «ничем действительным ни своего действительного начала, ни своей утробы» (Государство IX 586 аb). Природно обусловленная разнузданность мало зависит от воли человека, а определяется такой природной чувственностью, которая влечет к «бешеным вожделениям и самым неистовым, какие только могут быть, страстям» (Законы V 734 а). Такие люди сами же страдают от своих чувственных вспышек, то есть лишаются «приятной жизни» и их «страдания превышают удовольствия как величиной, так и количеством и напряженностью» (Законы V 734 а). Есть и другие причины утраты человеком совести и стыда — власть, «богатство, красота, сила и все пьянящее наслаждением (выделено нами. — В.К.)» (Законы 1 649 d). В силу субстанциальности и плюрализма причин Платон полагал необходимым запретить поэтам и всем мастерам воплощать в своих произведениях «что-то безнравственное, разнузданное, низкое и безобразное» (Государство III 401 b). Поскольку незаметно для людей может составиться «в их душе некое единое великое зло» (Там же, 401 с). Разнузданность столь опасна для человека и государства, что может погубить даже великую цивилизацию. Так, по мысли Платона, произошло с Атлантидой и великим родом атлантов. Они отошли от божественного начала и добродетели, отошли от равнодушия к богатству и стали «постыдным зрелищем»: «Они казались прекраснее и счастливее всего как раз тогда, когда в них кипела безудержная жадность и сила» (Критий 121 b). И тогда Зевс уничтожил Атлантиду, чтобы она отрезвела от беды. Таким образом, Платон предупреждает эллинов, а также всех людей и государства о неминуемой расплате (от богов) за разнузданность и нечестивость. Каким же образом бороться с разнузданностью? Ответ Платона в простоте истины таков: каждый человек (или дом, селение, государство) должен быть не слабее, а сильнее самого себя, то есть оказываться победителями своего своеволия. А поскольку «от природы существует вечная непримиримая война между всеми государствами» (Законы 1 626 аb), людьми и внутри человека, то следует сражаться и побеждать, чтобы получить все блага. Победа над самим собой «есть первая и наилучшая из побед (выделено нами. — В.К.)» (Законы 1 626 е). В христианстве это понимается аналогично. «…Никто столько не враг человеку, как сам он» — говорит св. Марк Подвижник. И благо победителей, согласно Платону, — воцарение мира и «всеобщего дружелюбия». В христианстве это называется миром, согласием, благодатью. Однако Платон позднего периода творчества вовсе не уверен в успешности борьбы с разнузданностью. Он полагает, что «огромное большинство людей поступает как раз наоборот» (Законы XI 918 d), то есть своевольно и невоздержанно. Поэтому, с его точки зрения, постыдны страстно-меркантильные «занятия мелкого торговца, крупного купца и содержателя гостиницы» (Законы XI 918 d). И «лишь небольшая часть исключительных по своей природе людей, получивших превосходное воспитание, может держать себя в надлежащих границах, когда сталкивается с какими-нибудь нуждами и вожделениями» (Законы XI 918 сd). Таким образом, надежды победить человеческое своеволие у Платона не остается, но борьба с разнузданностью, конечно же, необходима. «…Зло неистребимо, Феодор, ибо непременно всегда должно быть что-то противоположное добру» (Теэтет 176 а). Беззаконный вид желаний, как природный, на основе инстинктов, так и сознательный, в силу сознательной разнузданности человека или соответствующих условий жизни, — Платон вынужден был признать скорее неодолимым. Человечество вечно будет страдать по этим причинам и вечно будут появляться — в силу немощей человеческих — люди и государства, уступившие своим немощам. Но отсутствие войны с человеческим злом — еще более опасный и неудачный выбор. В) Негодные людиТак величает Платон в поздних «Законах» (X 886 а) неверующих людей. Он продумывает им даже меру наказания: тюрьма — для добродетельного атеиста, смертная казнь — для злокозненного и чувственно разнузданного атеиста, включая софистов. В христианском понимании это, разумеется, слишком жестоко. Однако неверие понимается тоже как очень негодное явление: «Всех зол предводитель есть неведение; второе же по нем есть неверие». Но еще более суров и даже жесток мыслитель по отношению к другой категории негодных людей — к несправедливым: «…Зрение, слух, чувства, вообще вся жизнь — величайшее зло для такого человека (несправедливого. — В.К.)… Меньшее зло, если такой человек проживет возможно более короткое время» (Законы II 661 с). Таким злом оборачивается, например, получение душой «величайшей власти» — она становится высокомерной, дерзкой, неразумной (ненависть к друзьям), несправедливой. Это зло может порождаться и социальной несправедливостью — богатый горшечник вдруг не захочет больше совершенствоваться, впадет в лень и станет несправедливым, а бедный — не способен купить инструмент и станет помышлять о низости и злодеяниях. Так в большом государстве вместо единогласия появляются два или множество враждебных государств, и все души оказываются несправедливыми. «Несправедливость, Фрасимах, вызывает раздоры, ненависть, междоусобицы» (Государство 1 351 d). Кроме того, человек в состоянии несправедливости становится враждебным по отношению к самому себе, к людям и богам. И поэтому он несчастен и достоин жалости. Его постоянно преследуют возмездие и даже гибель. У богов тоже «полнейшая… неумолимость в отношении несправедливого» (Законы XI 907 b). Такие люди не подозревают к тому же о посмертном наказании — они будут «вечно… дурные в обществе дурных» (Теэтет 177 а). Платон полагал также, что и в государственных делах несправедливым и неблагочестивым людям нельзя давать ход: они — «вздорный люд, то есть бремя земли, а не благоспасаемая опора отечества» (Теэтет 176 d). Тем не менее философ парадоксально говорит: «Всякий несправедливый человек бывает несправедливым не по своей воле» (Законы V 731 с), потому что «никто, никогда и нигде» не приобретал добровольно величайшее зло в самой ценной области — области своей души. И тогда главная причина несправедливости человека (или государства) — неразумие. С несправедливостью Платон призывал вести постоянную и непримиримую борьбу и неуклонно карать тех, кто совершил «тяжкие, трудно исцелимые… несправедливости» (Законы V 731 b). Вдвое прав тот человек, который и сам не совершает подобного, и другим не позволяет. Платон столь привержен духу справедливости, что называет «человеком совершенным и великим для государства» (Там же, 730 d) того, кто ненавидит несправедливость и по мере сил содействует правителям в осуществлении наказаний. Необходимо очищать государство от неисправимых преступников, в том числе от неимущих, которые выступают против обеспеченных людей. Платон так понимал справедливость, что допускал невозвращение ростовщику долга и процентов. Он также советовал не принимать в полис ложно воспитанных иностранцев, даже если город, колония переживают спад и осиротение. Задача человека, согласно Платону, — быть врагом несправедливости и бороться с ней с «благородной яростью духа» (Законы V 731 с). Любить не себя и свое худшее, а любить справедливость и лучших людей. Только тогда человек способен одолеть свое разрушительное и губящее начало, свою негодность, ради созидательного и спасающего начала. Г) Туповато рассудительные«Туповато рассудительные» в философии Платона — это многие из тех, кто был упомянут раньше. Но прежде всего это те, кого он отнес к большинству, к невежественной и невоспитанной толпе. Философ среди них — как человек среди зверей (Государство VI 496 d). Философ тянется к прекрасному, совершенному, мудрому, а «непосвященный» — «и не прекрасный, и не совершенный, и не умный вполне доволен собой» (Пир 204 а). Аналогичная мысль встречается и у Ф. М. Достоевского. Он может знать семь колен своих богатых предков, но не знать ничего возвышенного. И такого рода «посредственных — без числа». Они признают все только естественное; незримое для них не существует. И нет у них никакого благоговения перед абсолютной красотой. Они кажутся умеренными и воздержанными, но это у них — только из-за страха потерять некоторые удовольствия. То есть их добродетель, на самом деле, — «пустая видимость», как «хилая и подложная» добродетель рабов. Если они возьмутся за государственные дела, то будут грубы. Если же примутся за искусство, то окажутся пошлы. А если они решатся приступить к философии, то будут шарлатанами, создающими подражательные призраки. Если же они вступают в брак, то могут пойти на близость по расчету, с чужим и нелюбимым человеком. И не ведают они о том, что за подобное, как полагал Платон, их душа будет девять тысяч лет слоняться по земле и под землей. Они слишком испорчены телом и не очищены душой, чтобы разбираться в добре и зле и следовать добру. Мартин Хайдеггер видел один из главных недостатков этих людей следующим образом: у них — «разносящая и вторящая речь»; «индифферентная понятливость, от которой ничего уже не закрыто». В чем же причина этого? Причин, согласно Платону, несколько, и начальная из них та, что некоторые из них — от природы слабые или мелкие натуры. «…Слабые натуры никогда не будут причиной ни великих благ, ни больших зол» (Государство VI 491 е). Еще одна причина — местность, в которой нет «божественного дуновения», нет милостивых даймонов, и рожденные в этой местности от природы нехороши. Так говорил Платон о природе египтян, финикиян и других, у которых вместо мудрости «плутовство». Но дело не только в природе. Все люди, как поведано в мифе о пещере, с малых лет приобретают оковы на ногах и шее. Все малоподвижны и сидят спиной к свету, то есть оказываются «непросвещенными». За этой «непросвещенностью» может стоять ложное воспитание, когда, например, детям внушают, что нужно в жизни стремиться к золоту, деньгам и могуществу, а не к справедливости и мудрости. «Не золото надо завещать детям, а побольше совестливости» (Законы V 729 b), — так понимает истину воспитания Платон. Получив же «низкое и неблагородное» (Законы 1 644 а) воспитание, человек начинает жить в уже испорченном, неблагородном мире, в котором лучшие люди отличаются всего лишь острыми мнениями и памятью, а также предсказывают грядущее. И человек продолжает блуждать по жизни, окончательно присоединяясь к большинству. «Им не выйти за эти пределы, ведь они никогда не взирали на подлинно возвышенное и не возносились к нему, не наполнялись в действительности действительным, не вкушали надежного и чистого удовольствия» (Государство VIII 586 аb). Их цель — земные удовольствия и похотливые страсти, столь мало связанные с рассудком и самообладанием, с нравственностью и религиозностью. И пути к удовольствиям — удобные, легкие, прямые. И поэтому их удовольствия и страдания столь уродливы, что похожи на «смешные пародии на истинные» удовольствия и страдания. Среди них могут оказаться и философы, которых погубили красота, богатство, телесная сила, влиятельное родство. А «посредственные», в свою очередь, продвигаются в философию, — например, бывшие ремесленники с покалеченной душой и телом. В их стан могут попасть обокраденные люди, то есть те, кто позволил себя переубедить или забыл истинное. А также обольщенные, — кто был обольщен удовольствием или охвачен страхом. Это могут быть и подвергшиеся насилию, — то есть те, кого страдания, горе заставили изменить свои истинные мнения. Ничего хорошего в этих людях, явно близких так называемому массовому человеку нашего времени, Платон не замечал, и это, вероятно, потому, что искренне и глубоко их не любил. С этим пониманием людей не соглашались христианские мыслители и многие философы различных направлений. Не согласился и М. Хайдеггер: «Собственное бытие самости покоится не на отделившемся от л ю д е й исключительном статусе субъекта, но есть экзистентная модификация л ю д е й как сущностного экзистенциала». Человек есть «по способу людей», так он открывается себе самому. Его Dasein (нем. здесь-бытие) — это всегда «ч е л о в е к людей». А Платон, полагая людей едва ли не безнадежными, предлагал пути их исправления. Во-первых, это путь обличения их незнания, чтобы развернуть их к реальному положению дел, стыду и переоценке своих знаний. Платону хотелось снять с них оковы неразумия, заставить встать и взглянуть в сторону света. Во-вторых, философ предлагал «насильно тащить его по крутизне вверх, в гору… пока не извлечет его на солнечный свет» (Государство VII). В-третьих, очищать нравы как людей, так и государства. Платон предлагал и самые крайние меры: не лечить тех, кто полноценен лишь телесно. А тех, у кого неисцелимо порочная душа, — умерщвлять. Таким образом, то, что в ХХ–ХIХ вв. воспринимается как нормальные ценности — удовольствия, земные успехи и самоудовлетворение, — в понимании Платона представало как опасное и обманчивое зло. Люди с преобладанием подобных ценностей лишены острой и точной рассудительности. Их удел — туповатая рассудительность, которая их учит: возвышенное и идеальное — призраки; религиозное — иллюзия; высокие истины — не истинны. Обокраденные своей туповатостью, они влачатся по низинам жизни и с удивлением обнаруживают нечто иное только после смерти. Такая же участь — у не любезных богу людей, у людей с беззаконными желаниями и у негодных людей. Они вовсе не стремятся и не в состоянии посильно уподобиться богу. Поэтому Платон в зрелых и поздних работах предлагает как бы выжигать подобное небытие блага — небытие рассудительности и разума, небытие воздержности и справедливости, небытие благочестия и духовного аристократизма. Однако рецепты выжигания (насильно тащить вверх; в тюрьму; казнить; умерщвлять) кажутся чрезмерными и даже жестокими. Эти платонические (и всечеловеческие!) радикализмы хорошо известны в мировой истории — ликвидация неполноценных (Гитлер), насильственная коллективизация и расправа с инакомыслящими (Сталин), насильственная американизация чужих этнических культур и так далее. § 2.2. Утверждение благаА) Благо как бытиеВеличественными идеями и таинственным благом вовсе не исчерпываются главные метафизические прозрения Платона. Он открыл целый ряд ипостасей сущего — Единое, Число, Ум, Мировую Душу и другие. И расположил их в сложной метафизической иерархии (от őν, Единого до μή őν, материи). Он выстроил также политеистическую (или пантеистическую) иерархию мира, начиная с верховного бога-Демиурга. И все названное в разной мере бытийственно. «Наивысшая интегральность всего сущего» (согласно А. Ф. Лосеву) в философии Платона достигается в Первоедином (Едином), частый синоним которого — Благо (чаще трактуется как Идея Блага, ίδέα του άγαθου). Далее следует Число — «между Единым и Умом, как арифметическое число — между Умом и чувственностью». Единое порождает Идею (Эйдос) — сверху и снизу. А также, через Число, порождает Ум. Ум, через «Идею снизу», переходит в свое инобытие — Мировую Душу, в которой лик «Идеи снизу» становится Парадигмой, Демиургией. Особый, «идеальный предел всех творческих актов демиурга», или Демиургии — София. Завершается творение переходом Души в еще более чувственное и телесное — Космос. Творение разворачивается при участии небытийственной материи. Боги и божества в философии Платона — скорее нечто дополнительное, посредники в его метафизической иерархии. Однако философ порой называет божествами и Единое, Благо, Ум, Мировую Душу. Поиск бытия — основное занятие философа всех периодов творчества. И основная интуиция Платона — бытие может быть связано только с благом, трудно различимым в силу «ослепительного блеска этой области». В «Софисте» философ, размышляя о божественной «идее бытия», именно так и говорит: идею бытия «нелегко различить из-за ослепительного блеска этой области» (Софист 254 аb). Очень вероятно, что эта интуиция — интуиция благого Бога, но на несоответствующем уровне, уровне античного умозрения. У святых же отцов, например у св. Никодима Святогорца, так говорится о Боге: «Будучи по естеству беспредельно благим и чистым светом и неизреченною красотою, не может Он не гнушаться безмерно грехом». В «Пармениде» философ тоже пишет о бытии — о непознаваемых, единых и тождественных Идеях, которые являются образцами вещей (а вещи — подобия идей). Идеи — только благие (Идеи Прекрасного, Справедливости, Благоразумия и так далее) и нейтральные (Идеи стола, собаки и так далее). Неблагих Идей в потустороннем мире нет. В христианском понимании (св. Дионисия Ареопагита) Идеи — это Божественные энергии, которые являются «причинами, придающими сущность вещам… ибо ими Сверхсущностный Бог предопределил и создал всяческая». В том же «Пармениде» философ пишет о существовании Единого, которое вне времени, пространства, чувственного восприятия, имени, слова, знания, мнения. Если есть Единое, говорит Платон, то есть и его бытие, а тогда есть «2». И есть все остальные числа, причастные к бытию и полагающие «бесконечную множественность существующего» (Парменид 144 а). То есть концепция Единого производит из самой себя все числа, а из наличия чисел — все многообразие существующего. Без Единого мыслить многое нельзя, поскольку тогда не будет существовать существующее. Единое (а оно у Платона в том числе тождественно Богу, Благу!) — изначально («из всего, имеющего число, единое возникло первым» (Парменид 153 а)). И оно — вечно, то есть не существовало, не существует и не будет существовать во времени. Идея блага — чаще всего синоним Единого. В ранних диалогах Платон уже касается этого прафеномена. Например, в «Лисиде» он предполагает, что «благо родственно всему» (Лисид 222 с). А в «Горгии» — что «у всех действий цель одна — благо», ради которого нужно делать все (Горгий 499 е — 500 а). То есть благо является всепорождающей парадигмой и родственно абсолютно всему, присутствует во всем, а также служит в качестве высшей, недостижимой цели для всего существующего. В зрелых диалогах Платона (80–60-е годы IV в. до н. э.) благо еще яснее позиционируется как вечное бытие, которое стремится познать и к которому стремится приблизиться или даже убежать каждый человек, любящий мудрость. Например, в «Пире» благо высвечивается в разных формах Логоса: это «только хорошее» (Пир 205 е); «прекрасное»; основа счастья и любви. «…Счастливые счастливы потому, что обладают благом» (Пир 205 а). То есть достигли личной или коллективной укорененности в вышнем благе, согласны с ним. Любовь — это тоже обретение первично любовного (proton philon), что родом из блага. Высшие проявления любви настолько грандиозны, что Платон спрашивает: «…Любовь не что иное, как любовь к вечному обладанию благом? (выделено нами. — В.К.)» (Пир 206 а). Кроме того, «любовь — это стремление и к бессмертию (выделено нами. — В.К.)» (Пир 207 а). Любящий прекрасное может, в конце пути, увидеть вечное прекрасное, «Прекрасное само по себе». Созерцая это прекрасное, он породит в себе истинную добродетель, ему достанется «в удел любовь богов», и, в конце концов, он окажется бессмертным. То есть любовь к прекрасному — это также прямой путь к спасению. Христианское понимание любви хотя и перекликается с платоническим (философско-идеальным и эстетичным), но существенно иное — религиозное и смиренномудрое: «Духовный закон суть заповеди Христовы, в которых первая и величайшая есть любовь; она не мыслит зла, но вся любит, всему веру емлет, вся уповает, вся терпит». То есть христианская любовь (греч. агапе) — это благодатное незлобие, любовь ко всему Божьему творению, вера и упование на Бога, терпение и смирение. С благом — через любовь — связано также, согласно Платону, творчество человека: любящие «должны родить в прекрасном как телесно, так и духовно» (Пир 206 b). То есть родить и новых хороших людей, и новые хорошие книги, законы, полезные мысли и так далее. Благо столь прекрасно по сравнению с этим полубытийственным миром, что любящий мудрость не может не мечтать о побеге «отсюда» «туда». «Бегство — это посильное уподобление богу, а уподобиться богу — значит стать разумно справедливым и разумно благочестивым» (Теэтет 176 ab). То есть жить иначе, чем все, жить в ином мире, в мире блага. А после смерти улететь в этот прекрасный и благой мир. Эти идеи Платона тоже перекликаются с христианским мировоззрением. В позднем периоде творчества (50-е годы IV в. до н. э. — 347 год до н. э.) концепция субстанциальности Блага получает дальнейшее развитие. В мифе о пещере (Государство VII) Платон говорит: «Итак, вот что мне видится: в том, что познаваемо, идея блага — это предел, и она с трудом различима, но стоит только ее там различить, как отсюда напрашивается вывод, что именно она — причина всего правильного и прекрасного (выделено нами. — В.К.)». И от нее зависят истина и разумение, частная и общественная жизнь и деятельность, счастье и смысл жизни. Философ полагал, что «все ищут подлинного блага… <…> К благу стремится любая душа и ради него все совершает; она предчувствует, что есть нечто такое, но ей трудно и не хватает сил понять, в чем же оно состоит» (Государство VI 505 dе). Предчувствие блага — это предчувствие благой Высшей Силы и «самого важного знания». Без этого знания, даже с обилием других полезных знаний, «ничто не послужит нам на пользу» (Там же, 505 а). Так как человек не будет знать — что такое Космос и он сам, ради чего и как ему жить, что ценить, а что не ценить. Конечно, это борьба с хаосом. Не есть ли это также борьба Платона с беспощадно все отмеривающей мощной Ананке (Необходимостью)? Или здесь начало классического понимания свободы — как «осознанной необходимости»? А может быть, здесь некое предощущение Платоном всемогущества живого Господа Бога? Или это только ослепительная Идея блага, столь универсально определяющая судьбы людей и мира? Причем она считается с Ананке. Вспомним: Космос произошел из Ума и Необходимости. Все познаваемые вещи познаются «…лишь благодаря благу… оно дает им и бытие, и существование, хотя само благо не есть существование, оно — за пределами существования, превышая его достоинством и силой (выделено нами. — В.К.)» (Государство VI 509 b). Здесь тоже можно ощутить перекличку мыслей Платона с апофатическим богословием, например св. Дионисия Ареопагита. И в этом суждении Платона уже как бы и нет места Ананке. Только «философская натура… родственна наивысшему благу» (Там же, 501 d). Только она видит два реальнейших мира — «зримый и умопостигаемый», поднимаясь от образов вещей к идеям вещей и, при помощи идей, к высшей Начальной и беспредпосылочной Идее (благу). Эта Идея проявляет ум человека, придает вещам (и человеку) истинность, дает существование другим сверхъестественным идеям. Так земное солнце придает всему и видимость, и рождение, и рост, и питание, и становление (γένεσιν). Благо — это вечное, почти невидимое, «полное порядка и смысла» бытие. Пособием для его изучения, как полагал Платон, служит прекрасный узор звезд, гармоничная музыка. Улавливается оно «красотой, соразмерностью и истиной» (Филеб 65 а). Несмотря на перекличку с христианским богословием, в этих акцентах Платона удивляет некая бездушность видения. Как полагал А. Ф. Лосев, видится некая вселенская прекрасная Скульптура, а не живой и милостивый Господь. Внимание! Авторские права на книгу "Платон: агатофилософия. Монография" (Курабцев В.Л.) охраняются законодательством! |
||||||||||||||||||||||
