Вина в советском уголовном праве. Монография

Рарог А.И.; науч. ред. Здравомыслов Б.В.

Возрастное ограничение: 0+ Жанр: Юридическая Издательство: Проспект Дата размещения: 29.09.2017 ISBN: 9785392267446 Язык: Объем текста: 194 стр. Формат: epub

Оглавление

Введение

Раздел первый. Общая теория вины

Раздел второй. Специальные вопросы вины

Заключение

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

Раздел второй.
СПЕЦИАЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ ВИНЫ

Глава I.
ВИНА И ВОПРОСЫ ОБЩЕЙ ЧАСТИ УГОЛОВНОГО ПРАВА

§ 1. Вина в предварительной преступной деятельности

В советской уголовно-правовой науке господствующим является мнение, что предварительная преступная деятельность (покушение на преступление и приготовление к преступлению) возможна только с прямым умыслом. Но некоторыми учеными высказывались и другие суждения.

Еще в дореволюционной русской науке можно было встретить утверждение, что «со стороны субъективной покушение по существу бывает всегда умышленное», но «при нем возможны все виды и оттенки умысла». Вопрос о возможности приготовления к преступлению и покушения на преступление с косвенным умыслом обсуждался и советскими учеными. Такая возможность допускалась в комментариях к УК, в научных статьях и в других источниках. Отдельные исследователи считали предварительную преступную деятельность с косвенным умыслом невозможной, однако свое мнение аргументировали практическими трудностями доказывания косвенного умысла при неоконченном преступлении. Следует отметить, что в те годы, когда марксистско-ленинская юридическая наука еще не достигла современного уровня развития, суждения как о возможности, так и о невозможности приготовления и покушения с косвенным умыслом высказывались, как правило, без особой аргументации.

В начале 60-х годов некоторые советские ученые возвратились к обсуждению вопроса о видах умысла в предварительной преступной деятельности. Ценность печатных выступлений этих исследователей состоит в том, что они пытались обосновать свою позицию теоретическими и практическими соображениями и для этого выдвинули несколько серьезных аргументов. Анализ позиций и аргументов ученых, допускающих возможность предварительной преступной деятельности с косвенным умыслом, может способствовать углублению понимания объективной сущности приготовления и покушения и точнее определить содержание умысла при неоконченном преступном деянии.

Сторонниками признания возможности косвенного умысла при неоконченном преступлении выступили И. И. Горелик и П. С. Дагель. Не исключают возможности покушения на преступление с косвенным умыслом и некоторые криминалисты зарубежных социалистических стран. Например, изданный в 1969 г. в Праге учебник чехословацкого уголовного права допускает возможность косвенного умысла при покушении. Против такого взгляда решительно выступают болгарские криминалисты, а также Верховный Суд НРБ, который подчеркнул, что ответственность может иметь место только за желаемые последствия, если они фактически не наступили.

И. И. Горелик обосновывает возможность покушения с косвенным умыслом с помощью следующих доказательств.

Во-первых, «то, что закон не различает преступления по формам умысла, свидетельствует об их одинаковой опасности, несмотря на некоторые особенности в психическом отношении к содеянному. Если, следовательно, действующий с прямым и действующий с косвенным умыслом одинаково отвечают за последствия своих сознательных действий, то одинакова должна быть и ответственность за сознательные действия, случайно не приведшие к последствиям».

Во-вторых, указывает И. И. Горелик, покушение с косвенным умыслом известно судебной практике. Однако приведенные доказательства неубедительны.

Прежде всего, необходимо указать на некоторую нелогичность первого из приведенных аргументов. Ведь и неосторожные преступления в своем подавляющем большинстве имеют материальный состав, т.е. наказываются при реальном наступлении предусмотренных законом последствий. Однако из этого отнюдь не вытекает, что при ненаступлении этих последствий можно ставить вопрос об ответственности за покушение на неосторожное преступление, даже если лицо сознательно нарушило определенные нормы предосторожности и предвидело возможность наступления такого рода последствий. И дело вовсе не в том, что законодатель дифференцирует ответственность за умышленное и за неосторожное причинение одних и тех же последствий, а в том, что сущность юридической ответственности за неосторожное причинение вреда основана на фактическом причинении этого вреда. Такова же сущность уголовной ответственности и за причинение вредных последствий с косвенным умыслом, который может быть связан лишь с наступившими, а не с возможными последствиями.

П. С. Дагель аргументировал возможность предварительной преступной деятельности с косвенным умыслом путем логического анализа законодательного определения приготовления к преступлению и покушения на преступление. Он обратил внимание на то, что ст. 15 Основ, определяя приготовление и покушение, «говорит не о причинении результата, а о создании условий для совершения преступления (приготовление) и о действии, непосредственно направленном на совершение преступления (покушение). Поэтому, если нежелаемое последствие связано с желаемым действием или последствием, то, при осознании этой связи, покушение на желаемое будет одновременно и покушением на связанное с ним последствие». Таким образом, по мнению автора, в предварительной преступной деятельности желание виновного связывается не с последствиями, а только с самими общественно опасными действиями, причиняющими упомянутые последствия. Однако построенное им умозаключение нельзя признать истинным.

Во-первых, законодательные определения приготовления и покушения вообще не содержат термина «желание», поэтому вряд ли есть основания строить предположения о том, связывает ли законодатель желание только с действием или распространяет его одновременно и на действие и на последствие.

Во-вторых, формулируя определение приготовления к преступлению и покушения на преступление, законодатель и не мог включить в него указание на психическое отношение к последствиям, ибо таким образом он бы искусственно ограничил предварительную преступную деятельность только областью преступлений с материальным составом, тогда как она вполне возможна и в большинстве преступлений, имеющих формальный состав.

В-третьих, противопоставление общественно опасного действия и общественно опасного последствия нельзя признать правомерным. Поскольку преступление представляет с объективной стороны неразрывное единство общественно опасного действия и общественно опасного последствия, то под совершением преступления в ч. 1 и 2 ст. 15 Основ подразумевается и совершение описанного в законе действия (бездействия) и причинение предусмотренного законом последствия. Создание условий для этого означает приготовление, а начало причиняющих действий покушение на преступление.

В-четвертых, цепь логических построений в приведенном высказывании оказалась незавершенной. Ведь если виновный сознает обусловленность общественно опасных последствий собственными действиями и, несмотря на это, желает совершить их, то желание распространяется как на сами действия, так и на предвиденные последствия, даже если они не являются целью субъекта.

В подтверждение своего исходного тезиса ученые, допускающие возможность косвенного умысла в предварительной преступной деятельности, ссылаются на подобные примеры из судебной практики, хотя на протяжении нескольких десятилетий такие примеры встречаются буквально в единичных случаях. Обычно делаются ссылки на судебные решения по делам Иванова и Хоменко.

В определении по делу Иванова Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР установила, что после ссоры с Р. Иванов «побежал к себе домой, зарядил двуствольное охотничье ружье двумя патронами и с намерением убить Р. возвратился к его дому и выстрелил в окно».

Установленное судом намерение убить Р. означает стремление, желание причинить смерть и психологически несовместимо с косвенным умыслом, о котором говорится в заключительной части определения. Таким образом, указанное определение в теоретическом отношении противоречиво и не может служить доказательством возможности покушения на преступление с косвенным умыслом. Не может служить таким доказательством и дело Хоменко, на которое ссылались И. И. Горелик и П. С. Дагель.

Как установлено судом, после ссоры, в ходе которой супруги обменялись ударами, Валентина Хоменко вышла из квартиры, сказав, что идет в милицию. После ее ухода подсудимый Хоменко снял со стены висевшее там охотничье ружье, а когда жена показалась в дверях, выстрелил в нее и ранил в нижнюю часть живота, причинив легкие телесные повреждения с расстройством здоровья. Президиум Верховного Суда РСФСР пришел к следующему выводу: «Умысел Хоменко на убийство жены доказан самим характером его действий. Стреляя в жену из ружья, заряженного дробью, причем на близком расстоянии, Хоменко сознательно допускал возможность причинения потерпевшей не только легких, но и смертельных повреждений». Поэтому, считает Президиум, действия Хоменко следует квалифицировать как покушение на убийство.

Изложение обстоятельств данного дела в постановлении Президиума Верховного Суда РСФСР не содержит достаточных фактических данных для категорического вывода о направленности умысла виновного, а следовательно, и для квалификации его действий. Если умысел был направлен на лишение жизни, то речь идет, безусловно, о покушении на убийство, но с прямым умыслом Если же такой направленности умысла не будет установлено, то покушение на убийство исключается и ответственность должна на- ступить за причинение фактических последствий с косвенным умыслом.

И. И. Горелик приводит в пример рассмотренное нарсудом г. Мозыря Гомельской области уголовное дело о том, как трое подсудимых, будучи пьяными, бросили с моста в реку своего знакомого, которому, однако, удалось выбраться из воды. Автор считает правильным приговор суда, которым описанные действия были квалифицированы как покушение на убийство с косвенным умыслом. Недостаточность фактического материала в авторском изложении этого дела не позволяет точно определить квалификацию совершенного преступления. Это могло быть или злостное хулиганство, или оставление без помощи лица, поставленного подсудимыми в опасное для жизни состояние, или покушение на убийство (если виновные стремились причинить смерть либо она заведомо для них неизбежно должна была последовать, но «чудом» не наступила). Однако в последнем варианте речь может идти не о косвенном, а о прямом умысле. При квалификации описанного преступления необходимо учитывать разницу в объеме вменения при прямом и при косвенном умысле: при прямом этот объем определяется желанием субъекта, выразившимся в его деянии, а при косвенном — фактически наступившими последствиями.

Подводя итог анализу судебных решений, приводимых в литературе в доказательство возможности покушения с косвенным умыслом, следует сделать следующие выводы.

Во-первых, таких решений буквально единицы за многие десятилетия.

Во-вторых, они не имеют доказательственного значения, поскольку либо констатируют косвенный умысел там, где на самом деле умысел является прямым, либо ошибочно квалифицируют как покушение на преступление такие деяния, которые фактически нельзя признать покушением по объективным или субъективным свойствам. Эти редкие примеры вполне можно отнести к разряду судебных ошибок. В целом же практика исходит из того, что покушение возможно только с прямым умыслом. С этих позиций суды союзных республик подходили к рассмотрению многих конкретных дел.

Например, Президиум Верховного Суда РСФСР в постановлении по делу Колпачкова, в драке нанесшего перочинным ножом удар в грудь Фюшнову, а затем — схватившему его сзади Королеву, указал на ошибочность позиции Смоленского облсуда и Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР, усмотревших покушение на убийство на том основании, что «Колпачков предвидел и допускал возможность наступления смерти потерпевших». Как пояснил Президиум, «если установлен косвенный умысел на убийство, квалификация по ст. 15 и ст. 102 УК РСФСР исключается, и виновный должен нести ответственность за фактически наступившие последствия».

Приговором нарсуда г. Бобруйска Б. был осужден по ст. 15 и ст. 102 УК БССР (покушение на убийство) за то, что во время ночного дежурства по охране колхозного сада с целью напугать выстрелил из охотничьего ружья в сторону подростков, проникших в сад для хищения небольшого количества яблок. Суд исходил из того, что, хотя двоим потерпевшим были причинены легкие телесные повреждения с кратковременным расстройством здоровья, а третьей — легкие телесные повреждения без расстройства здоровья, Б. имел косвенный умысел на причинение смерти кому-либо из проникших в сад подростков. Рассмотрев дело по протесту заместителя Председателя Верховного Суда БССР, Президиум Могилевского областного суда переквалифицировал преступление Б. на ч. 1 ст. 110 УК БССР (умышленное причинение легких телесных повреждений) и указал, что, поскольку у Б. не было прямого умысла на причинение смерти, его действия не могут рассматриваться как покушение на убийство и должны квалифицироваться исходя из фактически наступивших последствий.

Нарсудом Калининского района Киргизской ССР был осужден за покушение на убийство несовершеннолетний Хашковский. После совместного распития спиртного со своими сверстниками подсудимый нецензурно ругался, в частности в адрес Супруненко, за что последний ударил Хашковского рукой по лицу. Последний вынул из кармана нож, а когда Супруненко, наступая, снова ударил его по лицу, требуя бросить нож, Хашковский после окрика «Отойди!» ударил потерпевшего ножом в грудь, а увидев кровь, заплакал и убежал. Рассмотрев дело по протесту заместителя Председателя Верховного Суда СССР, Пленум Верховного Суда Киргизской ССР в постановлении от 30 сентября 1977 г. указал, что описанные обстоятельства свидетельствуют о том, что Хашковский не желал лишать жизни Супруненко, с которым дружил с детства. «Вместе с тем, размахивая ножом, он предвидел возможность причинения смерти потерпевшему и сознательно допускал наступление такого последствия, т.е. действовал с косвенным умыслом», но покушение на преступление представляет собой целенаправленную деятельность и может совершаться лишь с прямым умыслом.

Поскольку Хашковский действовал с косвенным умыслом, он должен нести ответственность за реально наступившее последствие, т.е. за умышленное тяжкое телесное повреждение,– по ч. 1 ст. 101 УК Киргизской ССР.

На такой же позиции стоит и Верховный Суд СССР.

Так, приговором Верховного Суда Молдавской ССР Урсу был осужден за покушение на умышленное убийство, совершенное при следующих обстоятельствах. После ссоры с Постикой, в ходе которой Урсу нанес первому несколько ударов по лицу, он убежал к себе домой. Вскоре туда пришли Лазарюк и Постика. Увидев их, Урсу вооружился палкой длиной 169 см и нанес ею несколько ударов по голове Лазарюку, а затем и Постике. Прекратив наносить удары, он предложил Постике забрать неподвижно лежавшего Лазарюка и идти домой.

Изменяя приговор, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР указала: «При таких обстоятельствах нельзя считать установленным наличие у осужденного прямого умысла на убийство Постики и он должен нести ответственность за фактически наступившие от его действий последствия», т.е. за умышленное причинение тяжких телесных повреждений.

По делу Казакова, осужденного Курским областным судом за покушение на убийство из хулиганских побуждений, Пленум Верховного Суда СССР указал, что «покушение на убийство предполагает наличие у виновного прямого умысла на совершение этого преступления, то есть такое отношение к совершаемым действиям, когда он предвидит наступление смерти и желает такого результата своих действий». Поскольку же Казаков произвел неприцельный выстрел, держа ружье на весу, в левой руке, и преследовал цель попугать пришедших к его дому ребят, «он сознавал и допускал лишь возможность наступления смерти, но не ее неотвратимость, то есть действовал с косвенным умыслом. Поэтому содеянное им надлежит квалифицировать в зависимости от тех конкретных последствий, которые наступили в результате его преступных действий», то есть по ч. 1 ст. 108 УК РСФСР.

На позиции отрицания возможности покушения с косвенным умыслом Верховный Суд последовательно стоит и в своих руководящих постановлениях.

Еще в постановлении от 3 июля 1963 г. «О некоторых вопросах, возникших в судебной практике по делам об умышленном убийстве» Пленум разъяснил, что «деяние виновного может быть признано покушением на убийство лишь в тех случаях, когда оно было непосредственно направлено на лишение жизни другого человека и, следовательно, совершалось с прямым умыслом». Это положение в еще более развернутой форме воспроизведено в постановлении от 27 июня 1975 г. «О судебной практике по делам об умышленном убийстве», где еще раз подчеркнуто, что «по смыслу ст. 15 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик покушение на убийство возможно лишь с прямым умыслом, т.е. когда действия виновного свидетельствовали о том, что он предвидел наступление смерти, желал этого, но смертельный исход не наступил в силу обстоятельств, не зависящих от его воли».

Хотя приведенное положение высказано Пленумом Верховного Суда СССР в связи с делами об умышленном убийстве, оно имеет универсальное значение, т.е. распространяется на любые категории дел о преступлениях, имеющих материальный состав. В нем содержится единственно правильное решение вопроса о содержании вины при покушении на преступление. В пользу правильности такого решения можно высказать следующие соображения.

Прежде всего характеристика приготовления и покушения как целенаправленной деятельности вытекает из грамматического и логического анализа закона.

Приготовление к преступлению характеризуется в части I ст. 15 Основ как умышленное создание условий для совершения преступления. Употребленный в этом определении предлог «для» равнозначен обороту «с целью», т.е. указывает, что лицо начало готовиться к тому, чтобы совершить запланированное преступление, чтобы осуществить преступное намерение.

Покушение на преступление закон определяет как «умышленное действие, непосредственно направленное на совершение преступления» (ч. 2 ст. 15 Основ). Анализируя это определение, П. С. Дагель утверждал, что «оно характеризует объективную направленность, этого действия на причинение вреда объекту». Вряд ли это верно. «Непосредственно» — значит: прямо, главным образом, в первую очередь, а «непосредственно направленное» означает: прямо нацеленное, запланированное. Целенаправленные, запланированные поступки могут определяться только желанием. Следовательно, законодательная характеристика действий как непосредственно направленных на совершение преступления указывает не только и не столько на их объективную направленность на определенный объект, сколько на их субъективную нацеленность, т.е. на психическую настроенность субъекта на причинение вреда объекту.

В УК НРБ субъективный момент покушения выражен еще более четко. Покушение характеризуется как деяние, «при котором исполнение деяния не завершено или хотя бы и завершено, но не наступили предусмотренные законом и желаемые лицом общественно опасные последствия этого преступления» (п. 1 ст. 18).

Очень важные выводы о субъективной стороне предварительной преступной деятельности позволяет сделать сопоставление определений приготовления и покушения с текстом ч. 4 ст. 15 Основ, где среди обстоятельств, учитываемых судом при назначении наказания за неоконченное преступление, значится: «степень осуществления преступного намерения». Отсюда видно, что законодатель считает преступное намерение субъективной основой приготовления к преступлению и покушения на преступление. «Быть намеренным» и «хотеть» — понятия грамматически почти тождественные, а психологически — однозначные.

И, наконец, последнее соображение. Оно касается общих положений об основаниях уголовной ответственности. Если лицо, действуя с прямым умыслом, не доводит преступление до конца по причинам, не зависящим от его воли, то для привлечения его к ответственности за ненаступившие последствия имеются и объективные, и субъективные основания. Объективным основанием в этом случае служат общественно опасные действия виновного, которые либо создают необходимые условия для совершения преступления (приготовление), либо представляют собой начало непосредственного осуществления преступления (покушение). Ненаступление преступных последствий компенсируется наличием реализованного в общественно опасных действиях намерения, желания причинить такие последствия. При отсутствии же прямого умысла нет ни причинения вреда объекту, ни целенаправленных действий, посягающих на этот объект, как нет и стремления, намерения причинить этому объекту ущерб. Таким образом, при косвенном умысле отсутствуют как объективные, так и субъективные основания для вменения лицу посягательства на фактически не пострадавший объект. При косвенном умысле юридически обоснована ответственность лишь за реально наступившие общественно опасные последствия.

Итак, критическое рассмотрение теоретической платформы сторонников допущения косвенного умысла в предварительной преступной деятельности, а также анализ законодательства и судебной практики позволяют сделать вывод, что приготовление к преступлению и покушение на преступление могут быть совершены только с прямым умыслом.

§ 2. Вина при соучастии в преступлении

Соучастие представляет собой одну из важнейших и сложнейших проблем уголовного права. Поэтому ему уделялось большое внимание в законодательстве и юридической литературе уже в первые годы Советской власти. Предметом теоретического исследования были самые различные аспекты проблемы соучастия в преступлении. Одним из таких аспектов стал в 30-е годы вопрос о формах вины и ее содержании при соучастии. Теоретической разработке этого вопроса определенный вред нанесли в то время выступления А. Я. Вышинского, высокий авторитет которого как государственного деятеля и как ученого мешал критическому восприятию его концепций. В докладе на Первом всесоюзном совещании по вопросам науки права и государства он выдвинул ряд ошибочных положений по проблемам соучастия, которые впоследствии отрицательно сказались на практике применения уголовного законодательства и повлекли нарушения социалистической законности. Одним из таких ошибочных положений было отрицание необходимости умышленной вины при соучастии. Некритически воспроизводя доктрину соучастия, предложенную в XIX веке английским криминалистом Стифеном, А. Я. Вышинский выступил за признание соучастием неосторожного подстрекательства к совершению преступления. Один из виднейших советских ученых А. Н. Трайнин, развивая концепцию А. Я. Вышинского, дал теоретическое обоснование возможности неосторожного соучастия и объявил ошибочным утверждение, «будто соучастие в сочетании с неосторожной виной вообще немыслимо». Позднее с некоторыми оговорками допускал неосторожное соучастие и М. Д. Шаргородский, который, правда, после принятия Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик отказался от признания возможности неосторожного соучастия, но продолжал считать соучастием совместные умышленные действия при совершении одного и того же неосторожного преступления.

Действующее уголовное законодательство определяет соучастие как умышленное совместное участие двух или, более лиц в совершении преступления. Поэтому и советская наука твердо стоит на позиции признания соучастия именно умышленной деятельностью. Большинство советских криминалистов считают, что соучастие возможно с обоими видами умысла. Но эта точка зрения встречает возражения со стороны ряда ученых, полагающих, что вина при соучастии выражается только в прямом умысле.

Вынести обоснованное суждение о правильности господствующей концепции можно только на основе тщательного анализа ее теоретических посылок, основных положений и аргументов.

Основной теоретической посылкой при решении вопроса о форме и виде вины при соучастии является способ раскрытия содержания вины. Сторонники анализируемой концепции обычно включают в интеллектуальный элемент умысла следующие моменты: 1) сознание общественно опасного характера собственных действий; 2) сознание общественно опасного характера действий исполнителя (или других соучастников); 3) предвидение наступления преступного результата. А волевой элемент умысла соучастника, согласно данной точке зрения, заключается в желании или сознательном допущении преступных последствий. Основной недостаток этой конструкции заключается в том, что волевой элемент умысла не отражает отношения субъекта к главному признаку соучастия, выражающему специфическую особенность этого института, — к факту объединения преступной деятельности нескольких лиц. Кроме того, рассматриваемая конструкция не оставляет места для преступлений с формальным составом, в которых последствия находятся за рамками состава преступления и отношение к ним не может характеризовать волевой элемент вины.

Чтобы преступления с формальным составом не остались вне сферы соучастия, была предложена весьма своеобразная конструкция умысла при соучастии. Применительно к формальным составам в волевое содержание умысла вкладывается отношение только к действиям исполнителя, а применительно к материальным составам определяющим признается волевое отношение к преступным последствиям, причиненным исполнителем. Поэтому применительно к формальным составам исключается, а к материальным в принципе допускается возможность подстрекательства с косвенным умыслом. Изложенная позиция не содержит универсального решения вопроса о видах и содержании умысла при соучастии, так как не отражает специфических признаков института соучастия, а лишь применяется к особенности конструкции материальных и формальных составов преступлений.

Некоторые сторонники допущения косвенного умысла при соучастии исходят из того, что умысел соучастника определяется его психическим отношением не к общественно опасным последствиям, а к преступным действиям исполнителя, которые могут быть либо желаемыми, либо сознательно допускаемыми со стороны подстрекателя. Но и эта точка зрения не ставит в фокус психического отношения соучастника главную особенность института соучастия — совместимость преступных действий соучастников.

Краткий обзор теоретических посылок, лежащих в основе концепций соучастия с косвенным умыслом, показывает отсутствие единообразия в трактовке содержания умысла соучастников, а также наличие внутренних противоречий в отдельных конструкциях. Господствующая точка зрения не дает принципиально единого решения вопроса о видах умысла у отдельных соучастников: в деятельности организатора она исключает косвенный умысел, при подстрекательстве допускает его в виде исключения, а при пособничестве допускает в принципе. Чтобы избежать отмеченных недостатков и противоречий, необходимо найти методологически правильный подход к решению поставленного вопроса. В юридической литературе уже предпринимались попытки определить верную исходную позицию.

Так, была высказана правильная мысль, что вопрос о характере умысла при соучастии следует решать исходя из общего понимания этого института, из учета его объективных и субъективных признаков. Но, к сожалению, эта абсолютно верная идея не была последовательно выдержана авторами, которые за основу приняли все ту же схему умысла, что дается законодателем для индивидуального преступного поведения: содержание умысла они раскрывают исходя из отношения соучастников к общественно опасным последствиям, причиненным исполнителем. Между тем «разграничение прямого и косвенного умысла по волевому отношению к преступному результату не может быть признано существенным для решения вопроса об ответственности за соучастие», поскольку в ст. 8 Основ уголовного законодательства умысел определяется как психическое отношение лица к своим действиям, тогда как желание или сознательное допущение причиняемых исполнителем последствий есть для соучастника психическое отношение к результатам не своего, а чужого деяния. Определяющая особенность состава соучастия в преступлении заключается в том, что к преступной деятельности исполнителя присоединяется деятельность иных соучастников, которая в силу этого тоже приобретает преступный характер. Поэтому вид умысла соучастника должен определяться волевым отношением к факту объединения преступных действий, т.е. к факту, выражающему юридическую сущность соучастия. Один из исследователей проблемы соучастия пришел к верному выводу, что умысел соучастника «не только охватывает объективные процессы собственного общественно опасного поведения, но и дополняется сознанием участия в совершении того же преступления другого лица и желанием действовать вместе с ним в осуществлении согласованных стремлений». Однако, признавая желание действовать совместно необходимым признаком соучастия и характеризуя соучастие как «осуществление согласованных стремлений», автор, к сожалению, упустил этот момент при конструировании умысла при соучастии. В этой конструкции значение фактора, определяющего вид умысла, он придал волевому отношению не к признаку совместности действий, а к последствиям, причиненным исполнителем. Такой отход от собственных позиций позволил автору сделать вывод о возможности соучастия с косвенным умыслом.

К числу общих недостатков всех конструкций косвенного умысла при соучастии можно отнести слабость доказательственной базы, почерпнутой из материалов судебной практики. Так, в некоторых монографиях не приводится ни одного практического примера в подтверждение возможности соучастия с косвенным умыслом. В одной из монографий приводится без указания на источник только один, причем весьма сомнительный пример подстрекательства с косвенным умыслом. Не приводит убедительных доказательств возможности косвенного умысла при соучастии и П. Ф. Тельнов. В его монографии приведены лишь два примера соучастия с косвенным умыслом, но в обоих случаях примеры иллюстрируют соисполнительство, которое с точки зрения содержания умысла почти не отличается от преступления, совершенного одним лицом. И хотя проведенное автором изучение материалов судебной практики не выявило ни одного примера, подтверждающего возможность косвенного умысла в деятельности организатора и подстрекателя, он такую возможность все же допускает.

Изучение судебной практики показывает, что высшие судебные органы нашей страны признают соучастие при наличии умысла, направленного на оказание содействия исполнителю, то есть исходят из психического отношения к факту объединения преступных действий соучастников, к факту содействия преступлению, совершаемому сообща.

В постановлении Пленума Верховного Суда СССР по делу Петросян подчеркнуто, что, хотя действия Петросян, систематически порочившей невестку в глазах сына, объективно и могли повлиять на его решение убить жену, они не могут рассматриваться как подстрекательство, так как «действия того или иного лица могут рассматриваться как подстрекательство лишь в том случае, если доказано, что они совершены с прямым умыслом склонить другое лицо к совершению преступления».

В определении по делу Бяшимова Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР указала, что «подстрекателем может быть признан лишь тот, кто своим действием стремился (разрядка моя — А. Р.) возбудить у другого лица намерение или укрепить в нем решимость совершить... конкретное преступление, охватываемое умыслом подстрекателя».

Из этих и целого ряда других судебных решений видно, что Верховный Суд СССР, во-первых, исходит из волевого отношения не к последствиям, причиненным исполнителем, а к факту воздействия на психику исполнителя, а во-вторых, признает возможность подстрекательства только с прямым умыслом. Аналогична позиция Верховного Суда СССР и в трактовке умысла при пособничестве.

Судебной коллегией по уголовным делам Верховного Суда Азербайджанской ССР Кулиев был осужден по п. 2 ст. 94 (умышленное убийство из хулиганских побуждений), а Бегляров — по ст. 17 и 94, п. 2 УК Азербайджанской ССР. Как указано в приговоре, Бегляров из хулиганских побуждений избил Авагимяна и Захаряна, нанес несколько ударов Давидяну и пытался его свалить, а в это время Кулиев, воспользовавшись действиями Беглярова, который держал потерпевшего и пытался его свалить на землю, ударил ножом в грудь Давидяна, отчего последний в тот же день умер в больнице. Рассмотрев дело по протесту заместителя Председателя Верховного Суда СССР, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР в своем определении указала, что Бегляров неосновательно осужден за соучастие в убийстве. Из законодательной характеристики соучастия как умышленного совместного участия двух или более лиц в совершении преступления «следует, что для обвинения в пособничестве убийству необходимо установить, что виновный сознавал характер задуманного исполнителем преступления и желал (разрядка моя — А. Р.) помочь ему в его осуществлении», чего не установлено по данному делу. На этом основании приговор в части обвинения Беглярова по ст. 17 и п. 2 ст. 94 УК Азербайджанской ССР был отменен.

Приведенный пример, а также судебные решения по целому ряду других дел свидетельствуют о том, что Верховный Суд СССР считает определяющим содержание и вид умысла при пособничестве именно психическое отношение пособника к факту оказания помощи исполнителю и что такое отношение может выразиться только в форме желания.

Аналогичную позицию занимает и Верховный Суд РСФСР. Так, по делу Сахтариди, неправильно осужденного за соучастие в умышленном причинении тяжких телесных повреждений, Судебная коллегия по уголовным делам указала, что «для признания лица соучастником преступления необходимо установить не только причинную связь между действиями этого лица и совершенным исполнителем преступлением, но и наличие умысла, направленного на содействие исполнителю преступления».

Таким образом, практика высших судебных органов нашей страны признает соучастие лишь при наличии умысла, направленного на оказание содействия исполнителю, т.е. умысла по отношению к факту объединения преступных действий соучастников. Объединение же преступных усилий определяется волей организатора, подстрекателя, пособника и соисполнителя и без их желания не может иметь места. Желание совершить действия, способствующие совершению преступления, означает желание действовать совместно, желание сообща участвовать в совершении преступления. Именно в этом смысле понимает судебная практика умышленную совместность действий.

Обосновывая возможность соучастия только с прямым умыслом, один из исследователей пишет: «Субъект, сознавая, что его действия вызывают в другом лице решимость совершить преступление, или укрепляют эту решимость, или содействует ее проявлению вовне, действует так, а не иначе только потому, что он хочет так действовать. Как бы субъект внутренне отрицательно ни относился к деятельности исполнителя, сознательно содействуя преступлению, он желает этого содействия». Приведенная мысль содержит три важных положения. Во-первых, содержание умысла определяется волевым отношением не к последствиям преступления, а именно к факту содействия исполнителю в совершении преступления. Во-вторых, соучастие возможно лишь с прямым умыслом. В-третьих, недопустимо отождествлять желание и эмоции, поскольку эмоциональное неприятие совершаемого исполнителем преступления или его общественно опасных последствий вовсе не исключает у соучастника желания оказать исполнителю ту или иную помощь в совершении преступления. Все три положения отражают сущность соучастия и поэтому заслуживают полной поддержки.

Рарог А.И.; науч. ред. Здравомыслов Б.В. Вина в советском уголовном праве. Монография

Рарог А.И.; науч. ред. Здравомыслов Б.В. Вина в советском уголовном праве. Монография

Монография посвящена актуальной проблеме, имеющей большое теоретическое и практическое значение не только для уголовного, но и для других отраслей права.<br /> В работе отмечаются несовершенство законодательного решения некоторых вопросов вины и имеющиеся недостатки в правоприменительной практике, а также обосновываются некоторые предложения по совершенствованию ряда уголовноправовых норм и рекомендации для практической деятельности правоохранительных органов.<br /> Второй раздел монографии посвящен рассмотрению специальных вопросов вины.<br /> Законодательство отражено по состоянию на 1 февраля 1987 г.<br /> Книга рассчитана на научных работников, преподавателей, аспирантов и студентов юридических факультетов, а также на работников правоохранительных органов.

Внимание! Авторские права на книгу "Вина в советском уголовном праве. Монография" (Рарог А.И.; науч. ред. Здравомыслов Б.В.) охраняются законодательством!