Вина в советском уголовном праве. Монография

Рарог А.И.; науч. ред. Здравомыслов Б.В.

Возрастное ограничение: 0+ Жанр: Юридическая Издательство: Проспект Дата размещения: 29.09.2017 ISBN: 9785392267446 Язык: Объем текста: 194 стр. Формат: epub

Оглавление

Введение

Раздел первый. Общая теория вины

Раздел второй. Специальные вопросы вины

Заключение

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

Раздел первый.
ОБЩАЯ ТЕОРИЯ ВИНЫ

Традиционной для изучения проблем вины является такая последовательность, при которой сначала рассматривается общее понятие вины и характеризующих ее категорий (содержание, форма, сущность, степень), а затем — комплекс вопросов, связанных с умыслом и неосторожностью. Такой метод был бы вполне приемлемым, если исходить из понимания вины как родового понятия по отношению к умыслу и неосторожности. Между тем такое понимание вовсе не является всеобщим. Разные ученые неодинаково определяют содержание вины и ее место в субъективной стороне преступления. Одни рассматривают вину как один из признаков субъективной стороны преступления наряду с мотивом и целью, другие включают мотив и цель в содержание вины наряду с умыслом и неосторожностью и тем самым отождествляют вину с субъективной стороной преступления, а у третьих мотивы и цели оказываются составными элементами умысла. Это вызывает массу разночтений в толковании психического содержания умысла и неосторожности и порождает обилие теоретических концепций, которое существенно затрудняет практическое применение юридических признаков, характеризующих субъективную сторону преступления.

Для выяснения вопроса о соотношении вины с умыслом, неосторожностью, мотивом и целью более плодотворным представляется путь исследования, начинающийся с анализа умысла и неосторожности и завершающийся последующим синтезом их наиболее существенных признаков в общем понятии вины. Такой метод позволит установить, имеется ли в объеме умысла и неосторожности место для каких-либо психологических явлений, кроме сознания и воли, а также решить вопрос, остается ли в содержании вины место для мотива и цели за рамками умысла и неосторожности. Поставленной задачей и избранным методом исследования определяется структура первого раздела данной работы: две первые главы содержат анализ умысла и неосторожности, а третья посвящена общему понятию вины.

Глава I.
УМЫСЕЛ

Еще в прошлом столетии умысел рассматривался некоторыми юристами как основная форма вины, а неосторожность как бы в качестве дополнения к умыслу. Это, конечно, не означает, что умысел — это полноценная, а неосторожность какая-то ущербная форма вины. Просто умышленная вина встречается в законодательстве и в реальной жизни во много раз чаще, чем неосторожность. Так, выборочное исследование, проведенное в шести краях и областях РСФСР, показало, что среднегодовой показатель удельного веса умышленных преступлений составил 90–92%, а из числа умышленных преступлений 88–90% совершались с прямым умыслом. Этим обусловливается необходимость сосредоточить основное внимание на борьбе с умышленными преступлениями, не умаляя при этом опасности неосторожной преступности. Отсюда — важность дальнейшей теоретической разработки умысла как формы вины, основу которой должен составить углубленный анализ психологического содержания умысла.

§ 1. Сознание как элемент умысла

Ст. 8 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик характеризует умысел как такое психическое отношение, при котором виновное лицо «сознавало общественно опасный характер своего действия или бездействия, предвидело его общественно опасные последствия и желало их или сознательно допускало наступление этих последствий». Очерченными в законе границами и должны определяться рамки исследования психологического содержания умысла.

Попытки определить предметное содержание интеллектуального и волевого элементов умысла предпринимались еще в дореволюционной науке уголовного права. Так, например, А. П. Чебышев-Дмитриев писал: «Как воля главным образом относится к действию, так знание главнейшим образом относится к последствию». По мнению Н. Д. Сергеевского, «субъективная виновность» имеет место, если лицо «действительно понимало свойства совершаемого, действительно предусматривало или предвидело последствия, действительно сознавало запрещение закона и действительно имело возможность принять это запрещение в руководство своей деятельностью». Э. Я. Немировский ограничивал умысел сферой сознания, которую называл преступным настроением и в которую включал:

1) знание обстоятельств, из которых слагается объективная сторона преступления;

2) предвидение последствий, хотя бы в форме возможности их наступления;

3) представление о способе наступления последствий;

4) сознание противоправности деяния.

Следует, однако, отметить, что попытки отдельных русских криминалистов определить предметное содержание умысла не могли привести к глубокой разработке этого вопроса, ибо они не опирались на материальное понятие преступления, не содержали исследования социальных свойств отдельных признаков преступного деяния, не учитывали диалектики соотношения сознания и воли человека.

Вопрос о предметном содержании умысла как одной из форм вины подвергся достаточно глубокому исследованию только в советской юридической науке, особенно в последние два десятилетия. Советские ученые разрабатывали вопросы вины и ее форм на основе марксистско-ленинской теории отражения, учитывая последние достижения в области психологической науки.

В советской теории уголовного права общепризнано положение: «Содержание умысла является не чем иным, как определенным отражением психикой виновного объективных свойств совершаемого общественно опасного деяния». В соответствии с этим положением «содержание умысла определяется совокупностью тех фактических обстоятельств, объективных признаков преступления, имеющих значение для квалификации преступления и индивидуализации ответственности преступника, которые отражаются сознанием виновного, охватываются его умыслом».

Следовательно, предметом сознания как элемента умысла являются, прежде всего, те фактические обстоятельства, из которых складывается общественно опасное деяние. Но в то же время «умысел — понятие с социальным содержанием, ввиду чего сознание одних только фактических элементов не может обосновать ответственности лица за умышленное преступление». Умысел представляет собой отражение в психике человека важнейших фактических и социальных свойств преступного деяния. Поскольку же главным социальным признаком такого деяния, определяющим его материальное содержание, является общественная опасность, то в содержание умысла, прежде всего, входит сознание общественно опасного характера деяния. Из этого вытекает, что предметом сознания при умысле являются, во-первых, фактическое содержание совершаемого деяния и, во-вторых, его социальное значение. Правда, в законодательном определении умысла говорится только о сознании общественно опасного характера совершаемого действия или бездействия и не упоминается о сознании фактического содержания деяния. Но «общественная опасность — это не какой-то самостоятельный элемент деяния, лежащий вне его фактических признаков, а свойство деяния в целом, образуемое всеми его объективными признаками. Поэтому сознание общественной опасности сводится к сознанию социальных свойств фактических признаков деяния».

Общественно опасным является лишь такое деяние, которое по своим объективным фактическим свойствам способно причинить вред определенным общественным отношениям, охраняемым законом, т.е. посягает на определенный объект. Эта объективная направленность на определенный объект является одним из критериев общественной опасности деяния и, безусловно, должна охватываться сознанием лица, действующего умышленно. Поэтому нельзя согласиться с мнением, будто при умысле объект преступления может и не охватываться сознанием виновного, ибо, не понимая направленности деяния на определенный объект, субъект не мог бы сознавать и его социальную вредность. Разумеется, осознание лицом объекта преступления не равнозначно знанию его юридической определенности. Субъект умышленного преступления может не знать точно, на какой непосредственный объект посягает его деяние, но он должен сознавать, что причиняет вред охраняемым уголовным законом интересам государства, общества или отдельных граждан. Так, похищая личное имущество, перевозимое в контейнере по железной дороге, виновный действует умышленно независимо от того, считает ли он объектом своего преступления государственную или личную собственность. Намеренно причиняя легкие телесные повреждения при совершении хулиганских действий, субъект действует умышленно независимо от того, считает ли он основным объектом посягательства здоровье потерпевшего или общественный порядок. Определяющим является то, что виновный понимает характер совершаемого деяния и в общих чертах сознает, на какую сферу общественных отношений оно посягает.

Отражение (хотя бы в общих чертах) объекта преступления в психике умышленно действующего лица необходимо для осознания этим лицом общественно опасного характера деяния. Но такому осознанию еще больше способствует понимание социального значения всех фактических свойств совершаемого действия или бездействия. Поэтому вряд ли можно согласиться с теми учеными, которые, исходя из буквального толкования ст. 8 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, толкуют непозволительно узко признак сознания общественно опасного характера деяния и считают, что отношение субъекта к таким признакам, как место, время, способ, обстановка совершения преступления и т.п., не охватывается интеллектуальным элементом умысла. При этом они упускают из виду, что перечисленные факультативные признаки при включении их в объективную сторону конкретного преступления содержат дополнительную характеристику признака действия или бездействия, становятся индивидуальными фактическими признаками именно действия (бездействия). И в этом качестве их сознание является необходимым компонентом умысла и полностью охватывается формулировкой «сознание общественно опасного характера деяния». Так, например, грабитель сознает не только факт изъятия чужого имущества, но и то, что это имущество похищается им открытым способом. Сознанием же мародера охватывается не только факт похищения вещей у убитых или раненых, но и то, что это деяние совершается им на поле сражения, т.е. в определенной обстановке. В обоих этих случаях речь идет о сознании виновным дополнительных признаков действия, признаков, которые придают этим действиям новые социальные свойства и существенно влияют на степень общественной опасности деяния. Касаясь предметного содержания умысла, один из исследователей отмечал, что «фактические обстоятельства, охватываемые умыслом, могут относиться к общественно опасному действию (или бездействию) и к его общественно опасным последствиям». Поэтому способ, время, место, обстановка и другие обстоятельства, включенные в объективную сторону состава конкретного преступления и являющиеся качественной характеристикой деяния, безусловно, являются предметом сознания при умысле.

Сознание признаков, характеризующих самого субъекта, не входит в содержание умысла. Правда, отдельные юристы включают в предмет сознания при умысле и признаки субъекта, имея в виду только признаки специального субъекта, поскольку они «неразрывно связаны с лежащими на субъекте специальными обязанностями». Но с такой позицией трудно согласиться. Во-первых, она не соответствует законодательному определению умысла. Во-вторых, нелогично исключать из умысла сознание обязательных признаков, характеризующих субъекта, и включать в него сознание лишь факультативных признаков. В-третьих, объективную характеристику общественно опасного деяния составляют не сами специальные признаки, характеризующие субъекта, а характер специальных обязанностей, нарушенных виновным. Поэтому в содержание умысла входит и сознание факта нарушения лицом своих специальных обязанностей, которое представляет составную часть сознания общественно опасного характера деяния в целом.

Большие разногласия вызывает среди юристов вопрос о том, является ли элементом умысла сознание противоправности деяния.

Большинство дореволюционных русских ученых давали положительный ответ на этот вопрос. Буржуазная правовая наука была не в состоянии выработать материальное понятие преступления, поэтому ученые не имели возможности строить понятие умысла на основе психического отношения к главному, материальному, признаку преступного деяния — к его общественной опасности. Уголовная противоправность объявлялась основным признаком преступления и занимала главное место в предметном содержании умысла. Но и советские ученые неоднозначно решают вопрос о включении в умысел сознания противоправности деяния, хотя наше уголовное право с первых лет своего существования опирается на материальное понятие преступления. Некоторые ученые отождествляют сознание противоправности деяния с сознанием его общественной опасности, другие возражают против включения в содержание умысла сознания противоправности деяния, третьи, наоборот, считают его элементом умысла. Различие во мнениях по этому вопросу характерно не только для криминалистов, но и для цивилистов.

В обоснование своей позиции противники включения в умысел сознания противоправности деяния приводят следующие аргументы.

Во-первых, «противоправность есть юридическое выражение общественной опасности. Поэтому всякое противоправное деяние в советском праве общественно опасно, но не каждое общественно опасное деяние является обязательно противоправным».

Во-вторых, уголовная противоправность «определяется волей государства, тогда как общественная опасность есть объективно существующее свойство деяния». А поскольку вина — это отражение именно объективных свойств деяния, то сознание противоправности не входит в содержание умысла.

В-третьих, для признания преступления умышленным вовсе не требуется, чтобы субъект сознавал его запрещенность законом, поскольку сознание противоправности не включено в законодательное определение умысла, и никто не может оправдываться ссылкой на незнание закона.

Приведенные аргументы являются недостаточным основанием для отрицания сознания противоправности деяния как элемента умысла.

Во-первых, вряд ли правильно утверждение, что не каждое общественно опасное деяние является противоправным. Если это суждение рассматривать в плоскости уголовного права, то можно говорить не о любой общественной опасности, а только о такой ее степени, которая присуща преступлению. А поскольку всякое деяние, обладающее уголовно-правовой степенью общественной опасности, предусмотрено уголовным законом, следует признать, что любое общественно опасное (в уголовно-правовом смысле) деяние является противоправным. Этого факта не колеблют и ссылки на общественно опасные деяния, совершенные невменяемыми или не достигшими возраста уголовной ответственности. Такие деяния не составляют предмета уголовно-правового регулирования в плане уголовной ответственности, они хотя и опасны в житейском смысле, но не обладают признаком общественной опасности, да и вообще ни одним признаком преступления, так как не представляют посягательства на систему общественных отношений.

Далее. Утверждение, что уголовная противоправность определяется волей законодателя, не вызывает сомнений. Но этим вовсе не исключается объективный характер противоправности. Криминализация деяния есть лишь способ отражения в праве объективно существующей общественной опасности. С момента установления уголовной ответственности за то или иное деяние его противоправность также превращается в объективный признак этого деяния. И наряду с общественной опасностью он может входить в предметное содержание умысла.

Сознание противоправности нельзя отождествлять с сознанием запрещенности деяния конкретной правовой нормой. Для наличия умысла не требуется ни знание юридической квалификации деяния, ни знание размера наказания, установленного за его совершение, ни понимание тех «соображений политики борьбы с преступностью, которые учитывались законодателем при криминализации деяния». Сознание противоправности означает понимание того, что деяние в принципе противоречит социалистическому правопорядку, находящемуся в полном соответствии с нормами коммунистической нравственности и социалистического общежития, противоречит системе уголовного законодательства. Именно в этом смысле противоправность деяния сознается умышленно действующим лицом на основе понимания общественной опасности этого деяния. Следует согласиться с тем, что «осознание нарушителем общественно вредного характера своего поведения означает вместе с тем и осознание его противоправности».

Непрочность позиции противников включения сознания противоправности деяния в содержание умысла вынуждает их делать существенные отступления от исходного тезиса. Так, Б. С. Утевский, не считая сознание противоправности обязательным элементом умысла, тем не менее признавал, что умышленно действующее лицо чаще всего сознает факт запрещенности совершаемого деяния законом. Другие ученые допускают, что сознание противоправности деяния может превращаться в обязательный элемент умысла, хотя и ограничивают такую возможность лишь случаями, когда указание на правовую сторону деяния включается в диспозицию конкретной нормы уголовного права. Они имеют в виду такие статьи УК, в которых говорится о заведомо незаконном характере деяния (например, ст. ст. 177, 178 УК РСФСР). Но ведь противоправность деяния может быть очевидной и в тех случаях, когда в законодательном описании преступления не содержится прямого указания на незаконность действия или бездействия. Например, в ст. 176 УК РСФСР говорится не о заведомо незаконном привлечении лица к уголовной ответственности, а о привлечении заведомо невиновного к уголовной ответственности, т.е. признак заведомости относится не к правовой характеристике действий. Однако различие в законодательном описании преступлений, предусмотренных в ст. 176 и, например, в ст. 178 УК, сути дела не меняет. И в том, и в другом случае противоправность действий очевидна. На незаконный характер действия или бездействия законодатель указывает при описании относительно небольшого числа преступлений, однако противоправность умышленно совершаемого деяния очевидна в подавляющем большинстве случаев (например, при совершении любого корыстного преступления, при посягательстве на личность, на порядок управления, на общественный порядок и пр.), а в остальных случаях она может быть осознана без особых умственных усилий виновного.

До принятия Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик противоправность не была включена законодателем в число необходимых признаков преступления. Это не позволяло рассматривать сознание противоправности как обязательный элемент умысла. Но действующее законодательство относит к преступлениям только те деяния, которые предусмотрены уголовным законом, т.е. являются уголовно-противоправными. А поскольку вина — это отражение в психике субъекта всех важнейших свойств преступного деяния, то в ее содержание входит и определенное психическое отношение к такому признаку, как противоправность, при умысле это отношение состоит в сознании противоправности деяния. В нашей стране значительно возросли правосознание и правовая культура трудящихся, ведется широкая пропаганда правовых знаний среди населения, освещаются материалы судебной практики, в учебных заведениях введено обучение основам знаний о государстве и праве. Все это делает доступной практически любому гражданину оценку преступления как деяния, противоречащего советскому правопорядку, как деяния противоправного.

Суммируя все изложенное, можно сделать вывод, что предметом сознания как элемента умысла является:

1) общественная опасность деяния, т.е. характеристика объекта преступления (хотя бы в общих чертах), а также фактическое содержание и социальные свойства всех составных элементов действия или бездействия;

2) противоправность совершаемого деяния, т.е. его противоречие советскому социалистическому правопорядку, системе советского законодательства.

§ 2. Предвидение как элемент умысла

Законодательное определение умышленной вины включает психическое отношение не только к общественно опасному действию или бездействию, но и к их общественно опасным последствиям. Интеллектуальную сторону отношения к последствиям образует их предвидение. Определить психологическую сущность предвидения, его предмет и степень необходимо не только в целях теоретической разработки умысла, но прежде всего для правильного применения законодательной формулы умысла в судебно-следственной практике.

Иногда между сознанием и предвидением неосновательно ставится знак равенства. Так, по мнению одного из юристов-теоретиков, «при совершении материальных преступлений лицо, сознавая фактический характер своего действия, сознает (предвидит) также и его результат». Но другими отмечается, что «предвидение общественно опасных последствий — это представление о фактах, которые будут иметь место в будущем, сознание общественной опасности деяния — это представление о свойствах совершаемого в настоящем деянии».

Сознание и предвидение — это две различные грани интеллектуальной стороны психической деятельности человека. Под сознанием мы подразумеваем отражение в психике человека реальных фактов и обстоятельств, имеющих место в настоящее время, а под предвидением — продукт опережающей деятельности человеческого интеллекта, т.е. отражение тех событий, которые произойдут, должны или могут произойти в будущем.

Учеными подчеркивается различие между сознанием и предвидением: «Предвидение» является психическим переживанием, относящимся к будущему. Предвидеть настоящее нельзя». Поэтому «психический процесс при умысле слагается из знания (сознания) виновным относящихся к задуманному им деянию обстоятельств и фактов (и правовых норм) в настоящем времени и из предвидения последствий своего деяния в будущем». Отвлекаясь от неточности в приведенном высказывании, состоящей в ошибочном отождествлении интеллектуального процесса с психикой в целом, а также от спорности включения в содержание умысла знания правовых норм, можно согласиться с тем, что: 1) сознание не равнозначно предвидению, 2) предвидение обращено в будущее и 3) предвидение имеет своим предметом общественно опасные последствия.

Иногда в юридической литературе предмет предвидения определяется по-иному. Одни считают, что лица, действующие умышленно, «предвидят общественно опасный характер последствий своих деяний», а по мнению других, предвидение общественно, опасного характера последствий входит в содержание умысла наряду с предвидением фактического характера последствий. Такая трактовка предвидения, основанная на разрыве фактического и социального характера последствий, не соответствует психологическому содержанию предвидения. Говоря о предвидении последствий, нет нужды подразделять его на предвидение фактического содержания последствий и на предвидение их общественно опасного свойства. Одно из этих качеств последствий не может существовать в отрыве от второго. Поэтому ни то, ни другое в отдельности не составляют предмета предвидения при умысле.

Некоторые криминалисты в сферу предвидения при умысле включают психическое отношение не только к последствиям, но и к социальным свойствам действия или бездействия. Так, один из них пишет о субъективной стороне хулиганства: «Как правило, хулиганство совершается с прямым умыслом, то есть субъект сознает, что совершает общественно опасные действия, грубо нарушающие общественный порядок, и желает проявить неуважение к обществу. Но возможен и косвенный умысел. Хулиганство с косвенным умыслом имеет место тогда, когда субъект предвидит, что его действия могут нарушить общественный порядок, затронуть общественные интересы, и совершает их, сознательно допуская объективное проявление неуважения к обществу».

Примечательно, что, характеризуя прямой умысел при хулиганстве, автор говорит о сознании общественно опасного характера действий, грубо нарушающих общественный порядок, т.е. грубое нарушение общественного порядка рассматривает как социальное свойство действия и включает его в сферу сознания. Это совершенно правильно. Но, перейдя к характеристике косвенного умысла, он почему-то способность действий нарушать общественный порядок включает не в сферу сознания, а в сферу предвидения. С этим нельзя согласиться. Ведь при хулиганстве общественный порядок нарушается не в результате хулиганских действий и не после их совершения, а самим фактом совершения таких действий именно в момент их учинения. Следовательно, грубое нарушение общественного порядка есть не последствие, а социальное свойство хулиганских действий, поэтому составляет предмет сознания, а не предвидения.

Подавляющее большинство советских юристов связывают предвидение как элемент умысла именно с наступлением общественно опасных последствий, а не с какими-то иными признаками состава преступления. Это толкование предмета предвидения представляется единственно правильным.

Точка зрения, согласно которой предмет предвидения при умысле составляют общественно опасные последствия как комплексное понятие, обладающее и фактическим, и социальным содержанием, прямо вытекает из закона (ст. 8 Основ) и находит отражение в судебной практике.

Так, в постановлении по делу Курцхалия Пленум Верховного Суда СССР указал, что «народный суд и другие судебные инстанции, рассматривавшие дело, без достаточных оснований пришли к выводу, что убийство было совершено умышленно... Для признания... умысла необходимо установить, что сознанием виновного охватывалось наступление вменяемых ему в вину последствий, в данном случае смерти потерпевшего».

Между тем из материалов дела видно, что «Курцхалия, наводя ружье на Челидзе и нажимая спусковой крючок, полагал, что ружье было разряжено произведенными ранее выстрелами, и не предвидел возможности нового выстрела... В связи с этим содеянное Курцхалия, который мог и должен был предвидеть возможность наступления тяжких последствий в результате легкомысленного обращения с оружием, следует квалифицировать... как убийство, совершенное по неосторожности». Итак, убийство в данном случае было бы умышленным, если бы предвидением виновного охватывались последствия не только в их фактическом содержании, то есть производство выстрела, но и в их социально вредном значении, то есть наступление смерти человека от этого выстрела. Этот, как и многие другие примеры, свидетельствует о том, что без предвидения общественно опасных последствий деяние не может быть признано умышленным.

Деяние является умышленным лишь при условии, что виновный предвидит общественно опасные последствия как результат именно его действий. Следовательно, предвидение последствий предполагает осознание причинно-следственной зависимости между общественно опасным действием или бездействием и наступившими общественно опасными последствиями. Но в сознании субъекта отражается лишь общий характер причинной связи между деянием и последствием, а не все детали причинно-следственной цепи. Так, виновный в умышленном нанесении проникающего ножевого ранения в грудную клетку должен понимать, что тяжкий вред здоровью потерпевшего будет причинен именно его действием, хотя его сознанием не обязательно должен охватываться механизм причинения этого вреда (например, повреждение внутренних органов с обильным кровоизлиянием в грудную полость).

В литературе высказывалось мнение, что предвидение не имеет степеней, поскольку «нельзя предвидеть больше или меньше». Однако многие исследователи умысла обращали внимание на то, что предвидение последствий может иметь различную степень определенности, что виновный может предвидеть преступные последствия как необходимый результат своей деятельности либо считать его «возможным в большей или меньшей степени».

Индивидуальные особенности психики каждого человека и конкретные обстоятельства совершения преступления не могут не влиять на содержание интеллектуального элемента психической деятельности преступника. Сознанием одного лица общественно опасные последствия отражаются как неизбежные, другое лицо сознает, что эти последствия в принципе закономерны для данной ситуации, но не считает их неизбежными, а третье полагает, что такие последствия типичны для аналогичных ситуаций, но в данном конкретном случае они наступить не должны.

Итак, разные лица обладают различными способностями и объективными возможностями предвидеть общественно опасные последствия своих действий. Степень определенности предвидения при умысле формулируется советскими учеными по-разному. Высказано, например, мнение, что при умысле субъект может предвидеть возможность, вероятность или неизбежность наступления последствий. Термин «вероятность» недостаточно конкретен для характеристики предвидения при умысле. Что же касается предвидения возможности наступления последствий при умысле, то это положение нуждается в уточнении. «Где есть положительное сознание последствий содеянного, там есть наличность умысла».

Иными словами, при умысле виновный предвидит такую степень возможности наступления общественно опасных последствий, которая распространяется на данный конкретный случай. Лишь при сознании неизбежности последствий или возможности их наступления в данном конкретном случае виновный может проявить к ним волевое отношение в форме прямого желания или сознательного допущения их наступления. Поэтому следует согласиться с мнением, что «предвидение общественно опасных последствий при умысле может носить различный характер: а) предвидение неизбежности их наступления и б) предвидение реальной возможности их наступления в результате совершения деяния».

Итак, предвидение как элемент умысла охватывает общественно опасные последствия и общий характер причинной связи между действием (бездействием) и этими последствиями. При этом последствия предвидятся субъектом либо как неизбежные, либо как реально возможные итоги преступной деятельности виновного.

§ 3. Сущность и предмет желания в умышленных преступлениях

Волевое содержание умысла определено в законе как желание или сознательное допущение общественно опасных последствий. Между тем в литературе было высказано мнение, будто умысел означает лишь предвидение неизбежности или вероятности наступления общественно опасных последствий, а наличие желания или сознательного допущения этих последствий вообще не относится к характеристике этой формы вины. Подобная позиция противоречит закону и лишает умысел всякого волевого содержания, поэтому неприемлема.

Для уяснения психологической сущности желания большой интерес представляет механизм его возникновения, процесс формирования этого проявления человеческой воли. Данный вопрос исследовался еще в дореволюционной науке уголовного права. При незначительных расхождениях в деталях схемы формирования желания, предлагаемые русскими учеными, имели большое сходство. Процесс формирования желания рассматривался как совокупность следующих этапов: 1) ощущение определенной потребности; 2) превращение ее в побуждение к действию, т.е. в мотив преступления; 3) постановка цели, достижение которой должно прямо удовлетворить ощущаемую потребность или служить средством ее удовлетворения; 4) желание (хотение) достичь поставленной цели. Советские юристы тоже рассматривают желание как определенный процесс, проходящий в своем развитии несколько стадий, от осознания определенной потребности до воли, мобилизованной на достижение определенной цели. «Желать определенных последствий — значит стремиться к ним». Желание (направленность прямого умысла) нередко характеризуется как «стремление причинить последствие».

«Обобщая указанные выше оттенки волевого отношения виновного к результату при прямом умысле, можно сказать, что виновный в этом случае относится к результату как к нужному ему событию». В приведенных и других аналогичных характеристиках правильно раскрывается психологическая сущность желания. По существу таким же образом характеризуют желание и советские психологи. «Желание — это опредмеченное стремление, оно направлено на определенный предмет. Зарождение желания означает всегда поэтому возникновение и постановку цели. Желание — это целенаправленное стремление». А понятие «намерение», которое в уголовном праве используется для характеристики направленности умысла наряду с понятием «желание», определяется как «зафиксированная решением направленность на осуществление цели».

Желание, как стремление к определенному результату, может иметь различные психологические оттенки. Желаемыми следует считать не только последствия, доставляющие виновному внутреннее удовлетворение, вызывающие у него чувство удовольствия. Желаемыми являются и такие последствия, которые при внутренне отрицательном эмоциональном отношении к ним виновного представляются ему тем не менее нужными или неизбежными на пути к удовлетворению потребности, ставшей побудительным мотивом к действию.

«При другом взгляде на сущность умысла, при отнесении к нему только желанных последствий, т.е. таких, которые представляются ему приятными, в области умышленной вины осталось бы только незначительное количество преступных деяний, предпринимаемых ради их самих, не преследующих других целей, кроме причинения запрещенного результата».

В советской науке уголовного права распространено мнение, что последствия являются желаемыми, если они выступают для виновного: а) конечной целью действий, б) необходимым средством достижения конечной цели или в) определенным этапом достижения конечной цели. Целесообразность выделения отмеченных оттенков желания достаточно глубоко аргументирована в теории уголовного права и сомнений не вызывает. Однако большая группа ученых считают, что желание проявляется не только в перечисленных оттенках. По их мнению, последствия нужно признавать желаемыми и в том случае, когда они представляются для виновного неизбежным сопутствующим элементом деяния, его неизбежным побочным результатом.

При определении предмета желания необходимо исходить из органической связи волевого элемента умысла с интеллектуальным. «Когда мы говорим о воле, мы разумеем под этим сознательную целеустремленность человека. Сознательность же требует мыслительных процессов... Без участия мышления волевое действие было бы лишено сознательности, т.е. перестало бы быть волевым действием». Взаимообусловленность отдельных сторон психики заключается в том, что «волевой момент... строго определен и органически связан с интеллектуальным моментом, обусловлен им и зависит от него». И если человек направляет свою волю на совершение действий, которые заведомо для него повлекут общественно опасные последствия, то неуместно говорить о нежелании таких последствий. В этих случаях совершаемые действия и неизбежные последствия образуют единую преступную структуру, составные части которой неразрывно связаны и не могут рассматриваться изолированно, в силу чего волевое отношение к этой единой ситуации и образует волевой элемент умысла. «Опредмеченное стремление» распространяется не только на последствия, в которых реализуется цель виновного или которые служат средством или ступенью реализации конечной цели, но и на последствия, являющиеся неизбежным сопутствующим элементом желаемых действий. Таким образом, заведомо для виновного неизбежные побочные последствия желаемых действий тоже следует признать желаемыми.

Утверждение, что сознаваемые в качестве неизбежных побочные, не нужные субъекту последствия «не становятся желаемыми, не делаются ни целью действия, ни средством достижения цели», справедливо лишь отчасти. Такие последствия действительно не превращаются ни в цель, ни в средство ее достижения, они не становятся желаемыми. Как неизбежное сопутствующее обстоятельство единой преступной ситуации, они с самого начала являются желаемыми в силу диалектики взаимной обусловленности сознания и воли.

Предвидение неизбежности наступления последствий судебная практика связывает именно с прямым умыслом. Так, в постановлении по делу Маргвелашвили Пленум Верховного Суда СССР указал на то, что подсудимый «совершил действия, которые заведомо для него должны были привести к смертельному исходу», поэтому «лишение жизни Кинева и Руге охватывалось намерением Маргвелашвили и являлось для него не только предвиденным, но и желаемым результатом», следовательно, деяние «свидетельствует о наличии прямого умысла на лишение жизни».

Напротив, предвидение лишь возможности наступления общественно опасных последствий Пленум Верховного Суда СССР связывает не с прямым, а с косвенным умыслом.

В постановлении по делу Казакова Пленум Верховного Суда СССР указал: «Исходя из фактических обстоятельств дела, из того, что Казаков произвел неприцельный выстрел, следует заключить, что он сознавал и допускал лишь возможность наступления смерти, но не ее неотвратимость, то есть действовал с косвенным умыслом. Поэтому содеянное им надлежит квалифицировать в зависимости от тех конкретных последствий, которые наступили в результате его преступных действий».

Итак, желание как элемент умысла заключается в стремлении к определенным последствиям, которые могут выступать в одном из следующих качеств: 1) конечной цели; 2) промежуточного этапа; 3) средства достижения цели и 4) необходимого сопутствующего элемента деяния.

В соответствии с законодательным определением умысла предшествующий анализ понятия «желание» давался применительно только к последствиям. «Однако нельзя сводить волевой момент вины лишь к отношению к последствию, т. к. в таком случае само деяние лишилось бы волевого характера». При умысле не только последствия, но вообще все юридически значимые обстоятельства и свойства общественно опасного деяния должны охватываться как сферой сознания, так и сферой волевого отношения. При этом совсем не обязательно, чтобы у виновного имелось четко сформулированное желание по отношению к каждому юридически значимому элементу деяния. Волевое отношение к составным элементам преступления вполне может быть и зачастую бывает неоднородным. К одним из них виновный относится с желанием, с хотением, с наступлением других он внутренне соглашается, третьи ему безразличны, четвертые — даже неприятны. Тем не менее, можно говорить о желании по отношению ко всей совокупности слагаемых, поскольку виновный с желанием совершает общественно опасное деяние, представляющее сумму этих слагаемых. На практике нет необходимости выяснять волевое отношение виновного к каждому отдельному элементу деяния или даже ко всей совокупности этих элементов. Форма вины, а также вид умысла определяются волевым отношением к главному, определяющему элементу деяния, в котором в наибольшей степени концентрируется социальная вредность преступления. Таким определяющим элементом в преступлениях с материальным составом является общественно опасное последствие, поскольку в нем материализуется ущерб, причиняемый объекту. На этом и основывается законодательное определение умысла, в котором определяющим является волевое отношение именно к последствиям.

При анализе вины в преступлениях с формальным составом некоторые ученые придают решающее значение волевому отношению не к последствиям, а к социальному характеру действий: «При совершении формальных преступлений речь идет об отношении виновного не к действию («сознавая совершаемое им действие...»), а к его социальному характеру или, что одно и то же, к определяющим этот его характер обстоятельствам». Исходя из этой посылки, обосновывается возможность косвенного умысла при клевете тем, что, сознавая позорящий характер распространяемых сведений, субъект «может желать этого или же относиться к этому безразлично». Подобным же образом в литературе обосновывается возможность совершения хулиганства с косвенным умыслом, при котором виновный якобы не желает грубого нарушения общественного порядка, а лишь сознательно его допускает.

Раскрывать содержание умысла, ставя во главу угла волевое отношение к социальному характеру деяния, — значит вступать в противоречие с законодательным описанием этой формы вины, где в сферу волевого отношения включены только общественно опасные последствия, а общественно опасный характер деяния отнесен исключительно к сфере сознания. Социальный, т.е. общественно опасный, характер деяния может сознаваться либо не сознаваться, но, будучи категорией объективной, он не зависит от воли лица, совершающего это деяние.

Определяющим общественную опасность элементом при совершении преступления с формальным составом является не последствие, а само действие, поскольку именно в нем концентрируется социальная вредность деяния. Поэтому волевой элемент умысла в преступлениях с формальным составом определяется волевым отношением к самим общественно опасным действиям. Так, субъект клеветы, сознавая позорящий характер распространяемых ложных сведений, не может не желать распространения именно ложных и позорящих другое лицо измышлений. А субъект хулиганства, сознавая, что его действия являются грубо нарушающими общественный порядок и выражают явное неуважение к обществу, желает совершить действия, обладающие именно такими социальными свойствами. То есть при совершении преступлений с формальным составом предметом желания являются действия, которые по своим объективным свойствам обладают признаком общественной опасности.

Итак, в преступлениях с материальным составом предметом желания как формы волевого отношения при умысле являются общественно опасные последствия, а в преступлениях с формальным составом — само общественно опасное действие (бездействие).

§ 4. Сущность и предмет сознательного допущения в умышленных преступлениях

Из законодательного определения умысла видно, что он характеризуется либо желанием, либо сознательным допущением общественно опасных последствий. Некоторые ученые пытаются вложить в формулу «сознательно допускает» не волевое, а интеллектуальное содержание. «Оценивать характер действия можно различным образом. Можно, например, знать, что действие обладает определенным характером, или же «допускать» это — считать такой его характер вероятным, возможным или не исключенным. Все эти оттенки психического отношения лица к совершаемому им деянию охватываются понятием интеллектуального элемента умысла». Приведенное высказывание вызывает следующие замечания. Во-первых, автор слишком вольно обращается с законодательным термином. Употребление термина «допускать» без слова «сознательно» заставляет гадать, имеется ли здесь в виду строго определенное психическое отношение, о котором сказано в ст. 8 Основ, или какое-то иное содержание. Во-вторых, вопреки закону, связывающему сознательное допущение только с последствиями, автор говорит о сознательном допущении «определенного характера действий». В-третьих, психическое отношение в форме сознательного допущения неосновательно включено в содержание интеллектуального, а не волевого момента. В законодательном описании умысла сознательное допущение помещено в один ряд с желанием, а сознание общественной опасности деяния вместе с предвидением последствий образует другой психологический ряд в характеристике умысла. Следовательно, законодатель относит сознательное допущение именно к волевому элементу умысла.

Под сознательным допущением надо понимать не мыслительный процесс, при котором лицо сознает несколько вариантов развития событий, в том числе и вариант, связанный с вредным результатом. Сознательное допущение означает, что виновный своими действиями вызывает определенную цепь событий и при этом сознательно, т.е. намеренно, допускает объективное развитие вызванных им событий и наступление общественно опасных последствий. В этом проявляется конкретное содержание воли, довольно близкое по своей психологической сущности к желанию.

В науке и в судебной практике сознательное допущение как признак умысла нередко характеризуют как безразличное отношение к наступлению общественно опасных последствий. Отождествление понятий «сознательное допущение» и «безразличное отношение» вряд ли правомерно, а сам термин «безразличное отношение» вообще сомнителен. Безразличие к какому-либо предмету означает, что этот предмет оставляет субъекта совершенно равнодушным, не вызывает у него никаких переживаний, т.е. никакого отношения. Поэтому отношение не может быть безразличным, а «безразличие», как лишенное волевого содержания, не может быть преступным и составлять содержание умысла. Учеными-юристами уже давно отмечалось, что «безразличное отношение к противозаконному последствию является вообще немыслимым». Правда, резко отрицательная оценка термина «безразличное отношение» аргументировалась не всегда убедительно. Так, Э. О. Колоколов утверждал, что во всех случаях, где говорят о преступном безразличии, «виновный на самом деле прямо желает, чтобы преступное последствие так или иначе было избегнуто, отклонено тем или другим способом», хотя бы потому, что оно преступнику невыгодно, поскольку сопряжено с наказанием. На этом основании ученый вообще отрицал существование косвенного умысла. Изъян его позиции состоит в смешении последствий как объективного признака состава преступления с юридическими последствиями преступления, неблагоприятными для преступника (наказание).

Некоторые советские ученые справедливо указывают на недопустимость отождествления понятий «сознательное допущение» и «преступное безразличие» (или «безразличное отношение»), хотя и допускают, что в ряде случаев виновный относится к преступным последствиям с полным безразличием. Допуская в некоторых случаях «преступное безразличие» при совершении преступления с косвенным умыслом, авторы считают, что субъект чаще всего относится к общественно опасным последствиям отрицательно, желает их ненаступления (активное нежелание), либо что при косвенном умысле воля субъекта занимает не активную, а пассивную позицию по отношению к последствиям.

Вряд ли правильно характеризовать сознательное допущение как «пассивную позицию воли» по отношению к последствиям. Воля человека, выраженная в сознательном поведении, вообще не может быть пассивной. Пассивность — это бездеятельность, а бездеятельная воля не может характеризовать умышленное деяние. Однако не следует и переоценивать активность воли при сознательном допущении и отождествлять ее с желанием. При косвенном умысле эта активность имеет вполне конкретное специфическое содержание, не равнозначное желанию и характеризующееся четким законодательным определением — как сознательное допущение.

Если волю при косвенном умысле нельзя считать пассивной в отношении последствий, то тем более нельзя согласиться, что сознательное допущение — это отрицательное отношение к последствиям, их активное нежелание. Даже сами юристы, не считающие сознательное допущение положительным отношением к последствиям, в определенной мере отступают от своих исходных позиций: «Преступное последствие при косвенном умысле — это цена, которую виновный готов заплатить за достижение желаемой цели, которой он добивается ценой причинения вреда обществу, жертвуя, таким образом, общественными интересами ради достижения личных целей».

Совершенно очевидно, что ни «готовность принять последствия», ни «готовность заплатить» ими за достижение личной цели не могут означать пассивного, а тем более отрицательного волевого отношения к преступному результату. Исследователь прав в том, что преступные последствия при косвенном умысле учитываются при принятии волевого решения, охватываются планом действий виновного и сознательно причиняются его деянием. Это ни в коей мере не совместимо с активным нежеланием последствий, с отрицательным к ним отношением, с желанием избежать их. Психологически невозможно желать ненаступления последствий и в то же время включать их в план своих действий и сознательно причинять. В литературе правильно отмечалось, что «при определении косвенного умысла частица «не» в сочетании «не желал» несет отрицание в слабом смысле, т.е. означает отсутствие желания», в то время как в слове «нежелание» (желание избежать последствий) эта частица несет отрицание в сильном смысле. Нежелание — это активный волевой процесс, связанный с отрицательным отношением к нежелаемым последствиям. Сознательное же допущение есть активное переживание, связанное с положительным волевым отношением к общественно опасным последствиям. Именно положительное отношение к наступлению последствий сближает желание с сознательным допущением, делает их разновидностями волевого содержания одной и той же формы вины.

Сознательное допущение возможно только при предвидении реальной возможности наступления общественно опасных последствий. Оно не может иметь места, если лицо не предвидело, что его действия могут причинить преступное последствие именно в данном конкретном случае. Так, например, по делу Кешокова, осужденного по ч. 1 ст. 108 УК РСФСР, президиум областного суда Карачаево-Черкесской автономной области пришел к выводу, что осужденный при нанесении удара потерпевшему не предвидел возможности наступления тяжких последствий и, следовательно, причинил тяжкие телесные повреждения по неосторожности. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР, отменяя постановление президиума областного суда, указала: «Нанося удар обутой в туристический ботинок ногой в живот потерпевшему, Кешоков предвидел и сознательно допускал возможность причинения потерпевшему тяжких телесных повреждений. Его действия судом правильно были квалифицированы по ч. 1 ст. 108 УК РСФСР».

Однако в литературе сознательное допущение конструируется порой там, где оно в действительности невозможно. Так, Е. А. Фролов, допуская косвенный умысел при совершении преступления, предусмотренного ст. 100 УК РСФСР, аргументировал это следующим образом: «Например, о косвенном умысле могут свидетельствовать такие факты, как оставление поста на длительное время или сон в течение значительной части дежурства, так как соединенная с этим надежда на «авось» должна расцениваться, на наш взгляд, как допущение возможных вредных последствий». Непонятно, почему в этих примерах у субъекта появляется «надежда на авось», если реальная обстановка не дает ему оснований предвидеть в конкретном случае возможность наступления последствий, указанных в ст. 100 УК. Ведь нельзя говорить о сознательном допущении последствий, если нет их предвидения субъектом. Ведь расхищение, порча и гибель охраняемого имущества — это лишь возможные, но не обязательные и даже не типичные последствия таких нарушений обязанностей охранника, как сон на дежурстве или оставление поста. Поэтому в подавляющем большинстве случаев виновный, проявляя недобросовестность в охране государственного или общественного имущества, не предвидит возможности наступления последствий, указанных в законе, хотя должен и может их предвидеть.

Рарог А.И.; науч. ред. Здравомыслов Б.В. Вина в советском уголовном праве. Монография

Рарог А.И.; науч. ред. Здравомыслов Б.В. Вина в советском уголовном праве. Монография

Монография посвящена актуальной проблеме, имеющей большое теоретическое и практическое значение не только для уголовного, но и для других отраслей права.<br /> В работе отмечаются несовершенство законодательного решения некоторых вопросов вины и имеющиеся недостатки в правоприменительной практике, а также обосновываются некоторые предложения по совершенствованию ряда уголовноправовых норм и рекомендации для практической деятельности правоохранительных органов.<br /> Второй раздел монографии посвящен рассмотрению специальных вопросов вины.<br /> Законодательство отражено по состоянию на 1 февраля 1987 г.<br /> Книга рассчитана на научных работников, преподавателей, аспирантов и студентов юридических факультетов, а также на работников правоохранительных органов.

Внимание! Авторские права на книгу "Вина в советском уголовном праве. Монография" (Рарог А.И.; науч. ред. Здравомыслов Б.В.) охраняются законодательством!