Векторы взаимодействия гражданского общества и современного государства. Монография

Под ред. Сигалова К.Е., Саранчука Ю.М., Селезнёва П.С.

Возрастное ограничение: 0+ Жанр: Юридическая Издательство: Проспект Дата размещения: 04.06.2018 ISBN: 9785392283736 Язык: Объем текста: 243 стр. Формат: epub

Оглавление

Введение

Глава 1. Гражданское общество и право

Глава 2. Гражданское общество и власть

Глава 3. Гражданское общество и политика

Заключение

Авторский коллектив

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

Глава 2.
Гражданское общество и власть

§ 1. Трансформация идеи гражданского общества в современных западных странах: неолибертарианский вызов

Концепт гражданского общества до сих пор является базовым в идеологическом обеспечении деятельности современных западных государств. Тем не менее, с уверенностью можно утверждать, что «классические» характеристики и параметры гражданского общества сегодня подвергаются концептуальному пересмотру и «затачиваются» под мировоззренческие приоритеты неолибератарианских кругов, которые де-факто рвут с либеральной традицией. Для того, чтобы понять причины таких принципиальных изменений, рассмотрим процесс трансформации теории и практики гражданского общества в период второй половины ХХ — начала XXI вв.

Как известно, вторая половина ХХ столетия проходила под знаком борьбы советского социалистического (во многом традиционалистского) и западного капиталистического (реформаторского) проектов. При этом после начала «холодной войны» перед западными элитами возник вопрос относительно того, какую идеологему можно противопоставить популистской коммунистической идее, основанной на понятиях равенства и справедливости. При этом они быстро отринули «морально устаревшую» право-консервативную догматику, особенно с учетом дискредитации ее основ фашизмом и национал-социализмом. Да и в условиях роста динамики общественно-политических и экономических процессов цепляться за «старину» было непродуктивно. В итоге было решено взять за идеологическую основу антикоммунистической борьбы концепт политической свободы, являвшийся еще с XVII в. «знаменем» либерального движения.

Основы современного понимания либерализма были сформулированы в соответствующем Манифесте в 1947 г., когда его сторонниками из 19 стран были выработаны общие согласованные положения. Констатируя состояние «разрухи, бедности, голода и страха», характерное для современного мира, они полагали, что эта ситуация вызвана «отходом от либеральных принципов».

При этом изначально ставка была сделана на достаточно «традиционные» либеральные ценности: гражданское общество; частная собственность; труд; семья; демократическое государство. В документе не подвергались сомнению христианские основы западной цивилизации, хотя и декларировался религиозный плюрализм. Что же касается стратегической цели, то она предусматривала активную борьбу с коммунистическим влиянием в мире.

Тем не менее, применительно к внутренней политике стран Запада особо акцентировались вопросы взаимодействия государства и гражданского общества, а также защиты прав и свобод человека. К последним относились: личная свобода, гарантированная независимостью законодательной и судебной властей от исполнительной; свобода вероисповедания и свобода совести; свобода слова и печати; свобода вступать или не вступать в союзы; свобода выбора профессии; право на частное владение собственностью и право предпринимательской деятельности.

То есть мы видим определенное «заигрывание» либералов второй половины ХХ века с народными массами, что тактически было верно в условиях поствоенного политического и мировоззренческого хаоса и популярности охлократических идей.

Впоследствии идеи неолиберализма получили свое развитие в новом варианте Либерального манифеста, принятом 48-м конгрессом Либерального Интернационала 27–30 ноября 1997 г. Здесь была предпринята попытка модернизировать программные положения либералов с учетом вызовов и требований политической и социально-экономической жизни рубежа XX–XXI вв. Прежде всего, исключительно значимой была идея о реализации принципов открытого общества, о необходимости включения всех стран в процесс мировой глобализации.

В обновленном программном манифесте еще более выпукло акцентировалось внимание на решении социальных проблем. В качестве серьезных угроз либерализму назывались углубление пропасти между богатыми и бедными и ослабление социальных связей. Кроме того, с учетом распространения идей политкорректности, гораздо более подробно и тщательно были прописаны положения, касающиеся защиты прав разнообразных меньшинств (национальных, сексуальных, религиозных и др.).

Также еще более заострены были принципы равенства и справедливости. В частности, в манифесте одной из главных ценностей либерализма называлась социальная справедливость. Ранее данный термин присутствовал разве что в программах коммунистических, социалистических и социал-демократических партий.

В то же время, в указанном Манифесте неолибералы не заявляли о своей полной победе. Напротив, в условиях глобальных трансформаций конца ХХ — начала XXI вв. возникают разнообразные угрозы «либеральному проекту». В качестве таковых виделись как традиционные (нарушение прав человека, чрезмерная концентрация власти, сохранение идеологий фундаментализма, тоталитаризма, ксенофобии и расизма, дискриминация по признаку пола, религии, возраста, сексуальной ориентации и инвалидности, бедность и невежество, углубление пропасти между богатыми и бедным), так и современные вызовы, порожденные радикальным изменением политической и экономической жизни (ослабление социальных связей, соперничество за скудные ресурсы, деградация окружающей среды, перенаселенность планеты, организованная преступность и коррупция в политике).

При этом период 1990-х гг. ознаменовался постепенной трансформацией неолиберализма и «классического» либертаризма в неолибертаризм. Последний, в отличие от предшественников, был ориентирован на кардинальный пересмотр либеральной догматики, особенно той ее части, которая касается гражданского общества. Тем более, что конец ХХ века дал «неолибертарианской партии» в западной элите новые возможности для продвижения своих идей в качестве универсальных в мировой «повестке дня».

Во-первых, Запад стал победителем в «холодной войне», взяв верх над «традиционалистским» СССР. При этом именно идея «свободы» (причем в ее революционной интерпретации) подавалась в качестве ниспровергателя коммунистической догматики и разрушителя «империи зла». Более того, именно с этого времени идее «освобождения» начинает придаваться универсальное значение, а «перманентная модернизация» утверждается как не менее универсальная технология обновления общества.

Во-вторых, все активнее (по объективным и субъективным причинам) на рубеже 1990–2000-х гг. происходят процессы глобализации, что позволяет неолибертарианцам распространять свои ценности на международном уровне, опять же в качестве общепринятых и даже общеобязательных.

В-третьих, в указанный период в мире происходит очередная научно-техническая революция, достижения которой позволяют западным элитам заполучить практически «гарантированные» технологии манипулирования народными массами даже в условиях «политической демократии».

Такая ситуация открыла перед неолибертарианцами совершенно фантастические перспективы обеспечения управляемости политическими и социально-экономическими процессами как на национальном, так и на наднациональном уровнях.

В своем материале я не ставил целью изучение наднационального уровня воздействия западных «неолибертарианских» элит на суверенные государства, особенно традиционалистские. Этим процессам уже сейчас посвящен целый корпус научно-исследовательской литературы.

Меня больше интересовал анализ того, как неолибертаристы воздействуют на собственные «цивилизованные» сообщества с целью обеспечения их устойчивости и управляемости.

Принято считать, что либертаризм является радикальным приверженцем общественной свободы и стремится к максимальному ослаблению, а то и «снятию» государства. Действительно, в 1960–1980-х гг. либертарианцы проводили такой курс, призывая общество бороться с «Левиафаном». Однако в начале — середине 1990-х гг. либертарианцы (вернее их «левое» крыло) захватывают лидирующие позиции в западной элите (так, например, в США в 1993 г. приходит к власти команда Б. Клинтона), то есть фактически овладевают государственной властью. С этого момента происходит перерождение либертаризма в неолибертаризм, который не только отказывается от прежних «антигосударственных» подходов, но, напротив, отныне выступает на стороне государства, стремясь «подмять» под него потенциально «мятежное» и малопредсказуемое гражданское общество.

И здесь можно говорить о принципиальном отходе западных элит как от «классического», так и «модернизированного» либерализма. Сделав ставку на достижение максимальной предсказуемости и управляемости общественными процессами, они начали концептуальную атаку на базовые либеральные ценности. И прежде других под их «огнем» оказался традиционный постулат либерализма о «гражданском обществе» и сопутствующие ему идеологические ценности.

Всего можно отметить пять таких концептуальных атак. Рассмотрим этот вопрос подробнее.

1) Атака на гомогенность гражданских обществ. Для того чтобы ослабить своего конкурента в лице гражданского общества, неолибертаристы предпринимают усилия по его деконсолидации и «размыванию». Традиционно «демографической» основой западных гражданских обществ выступали коренные «европеоиды», в меру религиозные и состоятельные, ориентированные на ценности труда и частной собственности. Однако такая «гомогенность» гражданских обществ не давала элитам возможности четко гарантировать их управляемость, поскольку обладающие мировоззренческими и социальными ориентирами, финансово независимые личности были крайне неудобны, строптивы, излишне самостоятельны. Это явно не устраивало нелибертарианские элиты, тяготевшие к полному контролю над населением «базовых» западных стран. Соответственно, в 1990-е и особенно в 2000-е гг. предпринимаются попытки расшатать гражданские общества в США и Европе, сделать их слабыми и рыхлыми, а, следовательно, неспособными к сопротивлению власти элит.

Так огромную роль в разрушении традиционных гражданских сообществ сыграли концепты «мультикультурализма» и «толерантности», изначально ориентированные на «размывание» гомогенности коренного населения западных стран. Изначально эти идеи подавались весьма аккуратно, чтобы не «спугнуть» коренных граждан. В этом плане и в США, и в Европе в общественном мнении продвигалась мифологическая конструкция «плавильного котла», в котором де «переварятся» разнородные этнические, религиозные и культурные элементы, превратившись в итоге в стопроцентных американцев и европейцев. Так в СМИ, образовании и науке рисовалась «благостная» картина того, как иммигранты и прочие «меньшинства» впишутся в традиционный западный мир, воспримут его ценности, станут такими же верными гражданами своей страны, как и коренное население. А для того, чтобы эти процессы пошли быстрее и эффективнее, в рамках другого неолибертарианского концепта «толерантности» предписывалось не обижать «меньшинства», проявлять к ним терпимость и даже прощать им некоторые «издержки» переходного периода, в том числе, вызывающее поведение, пренебрежение к государственным правилам и законам, криминал и пр.

Однако реальные итоги «мультикультурализма» оказались весьма далекими от обозначенного идеала. Как показывает практика ведущих западных государств, попустительство «меньшинствам» приводит к тому, что те становятся агрессивными, социально требовательными и абсолютно не желают вписываться в традиции западного мира. Так, например, первоначально безобидные инициативы по предоставлению равных прав сексуальным меньшинствам в итоге вылились в их привилегированное положение в обществе и диктат гомосексуальности (примечательно, что для этого даже была разработана концепция «позитивной дискриминации», предполагающая предоставление льгот меньшинствам в ущерб представителям «коренного» гражданского общества). Что касается мигрантов-«неевропейцев», то они в таких «тепличных» условиях зачастую даже не пытаются вписаться в политическую, социальную и культурную жизнь своей новой родины. Как считает профессор МГИМО Елена Пономарева: «Европа явилась уникальной площадкой, где в результате достаточно лояльного миграционного законодательства скопилось много представителей разных культур. Но люди, включенные в определенное культурное сообщество, в нем не ассимилировались, а жили диаспорами, анклавами, целыми районами. И в результате политика мультикультурализма приводила к тому, что утрачивался, размывался некий стержень традиционной Старой Европы. И когда уже ситуация зашкалила окончательно, то есть когда уже вопрос встал о выживании населения Старой Европы, тогда политики подняли вопрос о том, что мультикультурализм не так важен». Опасность такой ситуации были вынуждены констатировать даже представители топ-элиты ЕС. В частности, канцлер Германии А.Меркель в 2010 г. публично признала полный провал попыток построить мультикультурное общество в своей стране. Тем не менее, либертаристские элиты де-факто достигли того, чего они добивались — в ведущих западных государствах были созданы мощные «инокультурные» сообщества, способные стать при помощи нехитрых политических, правовых и медийных манипуляций альтернативой, а то и антагонистом в отношении «коренных» гражданских обществ.

2) Атака на семейные ценности. Традиционно западные социумы были сильны своими семейными «ячейками». Наличие института крепкой семьи долгое время рассматривалось в США и Западной Европе как основа мощной государственности и благоденствия общества. Примечательно, что и элитные кланы зачастую выстраивались на семейной основе и придерживались семейных ценностей. Однако на рубеже ХХ–XXI вв. либертарианские элиты пришли к выводу, что семья является институтом, препятствующим управляемости обществом в силу своего внутреннего «суверенитета», культивирования традиций и авторитета предков.

Все это побудило неолибертарианские элиты начать целенаправленную атаку на традиционную семью в ее классическом понимании. Причем направления атаки были самыми разнообразными. Назовем лишь некоторые из них: распространение «нетрадиционных» семейных отношений в диапазоне от движения Childfree до создания гомосексуальных семей; провоцирование конфликтов «отцов» и «детей», побуждение молодых людей к раннему «отпочкованию» от родителей и их скептическому отношению к рекомендациям «предков»; исключение семьи из образовательного процесса подрастающего поколения. Так в ряде стран (например, в Нидерландах) законодательно запрещено вмешательство родителей в процесс образования и воспитания детей уже с 4-6 лет, то есть с того времени, когда они идут в школу; низведение роли родителей до преимущественно репродуктивной функции (сегодня в США и некоторых странах ЕС вообще отменяются понятия «отец» и «мать» и заменяются на «унифицированные» термины «родитель № 1» и «родитель № 2»); внедрение ювенальной юстиции, которая под благим предлогом защиты детей от домашнего насилия серьезно ограничивает воспитательную функцию семьи, а государство получает право не просто на вмешательство в семейную жизнь граждан, но и право на ее разрушение (например, путем весьма произвольного изъятия детей у «проштрафившихся» родителей).

Тем самым подвергается сомнению не только институт семьи, но также и связь поколений, что существенно ослабляет западные гражданские общества в интересах неолибертарианской элиты.

3) Атака на трудовую этику. Как известно, в основе капиталистической модели лежит «протестантская этика капитализма» (М. Вебер), которая предполагает активный и продуктивный труд как в интересах самого индивида, так и на благо общества. Соответственно, человек, придерживающийся такой позиции, отличается инициативностью, динамикой, профессионализмом и, чаще всего, успешностью. И опять же в таком качестве неолибертарным элитам современности он «в массовом порядке» не нужен, поскольку претендует на самостоятельность и независимость в силу своих навыков и способностей. А, следовательно, такие люди опасны для системы, ориентированной на установление жесткого контроля над обществом. В то же время, без таких индивидов западные государства вряд ли бы сумели выдержать жесткую политическую и экономическую конкуренцию начала XXI века. Поэтому в отношении «успешных» граждан реализуется двойственная политика. Так малая часть из них интегрируется в состав элиты (чаще всего на низовые и средние позиции), остальные же «загоняются» в два социальных «гетто» — «средний класс» и «креативный класс». При этом «средний класс» представляет собой своего рода «рабочих лошадок», обеспечивающих экономическое благосостоянии США и ЕС, а «креативный класс» является порождением «гедонистической экономики» и включает в себя представителей «интеллектуальных» и «свободных» профессий. «Первооткрыватель» креативного класса Р. Флорида писал, что «отличительная черта креативного класса состоит в том, что его представители занимаются работой, основная цель которой — “создавать значимые новые формы”». Безусловно, инновационный поиск является весьма значим для эпохи начала XXI века, однако, исследователь несколько лукавит, когда говорит том, что «креативный класс» — особо ценный слой современного западного общества. Действительно «топ-уровень» данного класса (ученые и инженеры, создатели новых технологий, писатели, ученые, архитекторы и другие экстра-специалисты) являются своего рода «подэлитой», на которую опирается современная элита и из которой нередко рекрутируется в нее новые кадры), однако большая часть «креативного класса» (офисный планктон, среднеквалифицированные и «узкие» специалисты) не имеет общественной ценности и элиты просто льстят ей, стремясь тем самым удержать ее от протестной активности. В любом случае вышеуказанные группы — это так называемый «салариат» (salary) — все те, у кого есть определенные гарантии занятости, зарплаты, премии, пенсии, страховки.

Однако, наряду с такой тщательной кадровой работой с представителями «солидной» части гражданского общества, неолибертарианские элиты стремятся создать ей противовес в лице «зависимых», «десоциализированных» и предельно управляемых слоев населения. Так в современных западных обществах появился новый класс — «прекариат» (от английского слова — «ненадежный»), который включает в себя ту часть общества, для которой характерны неопределенные и случайные финансовые и профессиональные перспективы. Исходя из этого, к прекариату могут быть отнесены и частично занятые, и мигранты, и творческие работники, и фрилансеры, и студенты, и работающие по краткосрочным контрактам. Сюда же можно отнести и многочисленных бывших осужденных, которые даже после выхода на свободу, выпадают из жизни «приличного общества». Пребывая в состоянии неопределенности, но в то же время и не в нищенском положении (за счет социальных дотаций от государства), эти слои чрезвычайно манипулируемы и управляемы. Более того, в силу своего положения они не чувствуют своей «гражданской» привязки к той стране, в которой проживают. Как пишет британский социолог Г. Стендинг, «для характеристики прекариата подходит слово “житель страны” или “резидент”». А «резидент — это тот, кто по той или иной причине имеет меньше прав по сравнению с гражданином», — поясняет он. Получая дотации и материальную помощь со стороны неолибератрианских властей, они фактически становятся заложниками такой финансовой и социальной зависимости. Поэтому при необходимости неолибертарианские элиты всегда могут поднять их против «строптивых» представителей «гражданского общества». Кстати, отсюда проистекает «попустительское» отношение неолибертарианских элит, например, к легальным и нелегальными мигрантам из стран «третьего мира», которых они рассматривают либо в качестве послушного электората (в этом плане примечательна инициатива Б. Обамы о предоставлении гражданства и соответственно избирательных прав многочисленным «латиносам» в южных штатах для того, чтобы «перехватить» там инициативу у республиканцев), либо в качестве политической «массовки», используемой для продавливания очередных неолибертарианских инициатив.

Кстати, в этом вопросе (как и в некоторых других) неолибертарианцы смыкаются с неомарксистами. Схожие идеи, например, развивает известный американский социолог И. Валлерстайн. частности, он пишет: «Посмотрим на проблему с точки зрения либеральной идеологии. Понятие прав человека очевидно включает в себя право на свободу передвижений... Каждому должно быть позволено работать и селиться повсюду».

4) Атака на религию. Религия также рассматривается неолибертарианцами как «архаичный институт», препятствующий «устойчивому развитию». Дело в том, что, с одной стороны, любая «традиционная» религия несет в себе вечные ценности, зачастую прямо противоположные интересам и планам неолибертарианских элит, а с другой — как и семья, является «альтернативой» новому, «сверхрациональному» миропорядку, продвигаемому неолибератарианцами.

Конечно, и либералы (даже «классические») не были клерикалами, однако они всегда отдавали должное религии как «хранительнице национальных традиций» и общественному институту, сдерживающему «дикость народных нравов». Неолибертарианские же элиты, зачастую декларируя приверженность «свободе совести», ведут целенаправленную деятельность по «нейтрализации» религиозного влияния в современных гражданских обществах. И на этом направлении они добились значительного успеха, особенно в Европе. «В сегодняшней Британии христианство... практически побеждено», — признал недавно глава католической церкви в Англии и Уэльсе архиепископ Вестминстерский, кардинал Кормак Мэрфи-О`Коннор. По словам кардинала, общество деморализовано, люди ищут утешение в алкоголе, наркотиках и порнографии, а молодежь все больше предпочитает Христу рок-музыку и различные мистические культы. Еще ранее глава Англиканской церкви архиепископ Кентерберийский Джон Кэрри почти в тех же выражениях констатировал кризис, переживаемый церковью в Великобритании, отметив, что у молодых британцев появилась настоящая «аллергия на церковь». Атеистический натиск со стороны неолибертарианцев зачастую приводит к быстрому перепрограммированию ранее казалось бы вполне «верующих стран». Так в начале 2016 г. социологические замеры показали, что самая атеистическая страна в Европе — это Исландия. Никто из молодых людей, опрошенных в этой стране, не верит, что Землю создал Бог. Хотя еще 20 лет назад 90% исландцев считали себя верующими.

При этом борьба с Церковью как важным институтом «традиционного» западного общества ведется неолибертарианцами по целому ряду направлений.

Во-первых, через дискредитацию религии, церковных структур и священнослужителей. В этом плане примечательно так называемое «дело педофилов», ставшее достоянием гласности и максимально медийно «раскрученное» на рубеже 1990-2000-х гг. Несмотря на то, что такого рода «издержки» в РКЦ имели место и ранее, но именно после прихода к власти в большинстве ведущих стран Запада неолибертарианских элит был дан старт целенаправленной кампании по дискредитации католицизма, причем в укрывательстве священников-педофилов был обвинен даже тогдашний «консервативный» Папа Бенедикт XVI.

Во-вторых, в последние годы наблюдается жесткое давление на мировые церкви по линии «политики толерантности». Опираясь на объявленные «общечеловеческими» неолибертарианские ценности, западные элиты открыто вмешиваются в догматику и религиозные процедуры различных (прежде всего, христианских) конфессий, заставляя их менять вековые традиции на «идеалы терпимости». Например, речь идет о требованиях к Церквям отказаться от признания нетрадиционных сексуальных ориентаций «содомским грехом» и легализовать венчание «голубых» и «розовых» пар. Как показывает практика, такого рода «соглашательство» отпугивает от Церкви истинно верующих и при этом не добавляет прихожан из числа сторонников «толерантности» (кои в своем большинстве атеисты и агностики). Более того, зачастую священников светские власти принудительно обязывают признавать и утверждать гомосексуальные браки.

В-третьих, неолибертарианские элиты ведут активную деятельность внутри самих конфессий. Так, например, есть основания полагать, что именно по их инициативе был совершен «кадровый переворот» в Ватикане, в результате которого впервые в истории католицизма «на пенсию» был отправлен «консерватор» Папа Бенедикт XVI. Судя по всему, новый глава Римско-католической церкви Франциск является более лояльным по отношению к данной части европейской элиты.

Кстати, такого рода давление на традиционные институты со стороны неолибертарианских элит отметил даже Президент Российской Федерации В. В. Путин. В частности, в своем интервью в сентябре 2013 г. он прямо обвинил европейский истеблишмент в отходе от «христианских основ»: «Мы видим, как многие евроатлантические страны фактически пошли по пути отказа от своих корней. Отрицаются нравственные начала и любая традиционная идентичность. Проводится политика, ставящая на один уровень многодетную семью и однополое партнерство, веру в Бога или веру в сатану. Эксцессы политкорректности доходят до того, что всерьез говорится о регистрации партий, ставящих своей целью пропаганду педофилии».

5) Атака на личность. Как явствует из «классической» либеральной доктрины, идеальное гражданское общество должно состоять из «продвинутых», политически активных индивидов. Однако такого рода личности таят в себе опасность «несистемности» и «антиэлитного бунта». Поэтому неолибертарианцы стремятся максимально починить «представителей гражданского общества» своей власти. Достигается это опять же комплексно.

Во-первых, после победы Запада в «холодной войне» проводится целенаправленная политика по размыванию идеологических и мировоззренческих предпочтений граждан в США и Европе. С одной стороны, это происходит за счет «конвергенции» идеологий самой разной направленности (например, сейчас даже профессионалу крайне сложно идеологически отделить либерала от социал-демократа). С другой — за счет продвижения в интеллектуальном пространстве постмодернистской «повестки дня», предполагающей тотальный политический и социальный скепсис. По мнению Ю. Нарижного, «постмодернизм можно рассматривать как особый тип мировоззрения, ориентированный на формирование такого жизненного пространства, в котором главными ценностями становятся свобода во всем, спонтанность деятельности человека, игровое начало. Постмодернистское сознание направлено на отрицание всякого рода норм и традиций — этических, эстетических, методологических и т. д., на отказ от авторитетов любого ранга, начиная от государства, великой национальной идеи, моральных парадигм и кончая правилами поведения человека в общении с другими». Такое насаждение постмодернизма фактически лишает человека ориентировки в сложном политическом и социальном пространстве и заставляет ориентироваться на мнение «авторитетов» (преимущественно, неолибертарианцев и их сторонников), транслируемое через СМИ.

Во-вторых, с развитием в начале XXI века системы коммуникаций где-то объективно, а где-то в силу влияния неолибертарианцев на характер масс-медиа и Интернета, человек постепенно превращается в «цифрового космополита», значительную часть своего времени «обитающего» в виртуальной реальности. Это также играет на руку сторонникам «управляемости» современного общества, поскольку виртуальная среда позволяет, с одной стороны, эффективно воздействовать на мышление и поведение человека, а с другой — предоставляет ему «отдушину» для канализации своего недовольства, желаний, проблем, протестных настроений.

В-третьих, идеология неолибертаризма самым тесным образом связана с казалось бы внеполитическим научным направлением трансгуманизма. Трансгуманизм предполагает быстрый переход от «традиционного» человека к так называемому «постчеловеку», который в перспективе должен обрести не только новые возможности, но даже бессмертие (например, через создание аватаров). Это предполагает использование достижений генной инженерии, нанотехнологий, клонирования, создание нейропротезов, а также интерфейсов «компьютер-мозг». То есть под благовидным предлогом (улучшение здоровья и продолжительности жизни индивида) предполагается прямое вмешательство в Природу человека с целью ее «трансформации». Примечательно, что в настоящее время ведутся активные исследования в данной области, в том числе, с подачи неолибертарианцев, стремящихся поставить эти технологии к себе на политическую «службу». Дело в том, что обладая контролем над подобными передовыми разработками, они смогут обеспечить искомый тотальный контроль над самой сущностью современного индивида и обеспечить его полное послушание и «системность».

Таким образом, подводя итоги, можно сделать следующие выводы.

1) Несмотря на то, что современные западные элиты позиционируют себя в качестве либеральных, мировоззренческие и идеологические приоритеты позволяют отнести их, скорее, к числу неолибертарианцев.

2) Современная неолибертарианская идеология кардинальным образом отличается от либеральной и даже прежней либертарианской. Главным отличием является подход к проблеме взаимоотношений государства и гражданского общества. Неолибертарианцы, в отличие от предшественников, стремятся не к развитию, а, напротив, к подавлению гражданского общества в интересах политической стабильности, предсказуемости и управляемости.

3) Идеологический баланс сил в пользу неолибертарианцев стал изменяться, начиная с середины 1990-х гг., а к середине 2000-х гг. они достигли доминирующих позиций в политическом истеблишменте США и Евросоюза.

§ 2. Концептуальные основания идеи разделения властей в условиях гражданского общества

Постановка практически любой проблемы, связанной со сферой государственного управления, и тем более ориентированной на поиск путей ее совершенствования, неизбежно приводит к необходимости затронуть всегда остро стоящий вопрос о власти. Это объясняется тем, что, выступая в качестве средства решения задач государственного управления, власть всегда рискует превратиться в самоцель, подчинив себе работу государственного механизма и переориентировав цели государственного управления с общества на государственный аппарат.

Идеей, которая со времени своего появления была призвана «заключить» государственную власть в такую систему отношений, которая не позволила бы ей превращать естественное для любой власти как таковой (в противном случае, власть обесценивается) одностороннее проявление воли в произвол, стала идея разделения властей.

Классической интерпретацией идеи разделения властей принято считать теорию Ш. Л. Монтескье, которая, однако, не является ни первой попыткой системного представления данной идеи, ни последней ее интерпретацией в истории политической и правовой мысли. Эта идея, по справедливому замечанию современного исследователя данной проблемы И. И. Бушуева, заняла одно из ключевых мест в теориях: демократии, гражданского общества, правления права, конституционализма и федерализма.

Но если вопрос о роли и конкретных формах воплощения идеи разделения властей в теориях демократии, правления права, конституционализма и федерализма решается как вопрос политический, то рассмотрение идеи разделения властей в ее взаимосвязи с теоретической конструкцией гражданского общества, по нашему мнению: во-первых, не нарушает принципиально важного для правильного (то есть адекватного практическому воплощению) понимания идеи разделения властей условия единства государственной власти (которое привело советскую доктрину к отрицанию идеи разделения властей и которое неизбежно ставится под сомнение и потому очень часто специально оговаривается в рассуждениях о разделении государственной власти на законодательную, исполнительную и судебную ветви, а также о разделении власти на федеральную и региональную, что, в свою очередь, указывает на определенную несогласованность идей внутри этих концепций); и, во-вторых, выводит идею разделения властей на качественно новый уровень понимания процессов государственного управления, рассматриваемых лишь как часть охватывающих всю общественную систему процессов самоуправления и самоорганизации.

Последнее обстоятельство делает необходимым поставить вопрос о неких объективных закономерностях воспроизводства системы государственного управления как элемента процессов общественной самоорганизации, где подобные закономерности выступают в качестве концептуальных оснований идеи разделения властей в условиях гражданского общества.

Для того чтобы проанализировать влияние гражданского общества на систему властных отношений в системе государственного управления, в первую очередь, представляется необходимым разобраться с тем, какие свойства характеризуют общество, понимаемое в качестве гражданского.

Сам термин «гражданское» очень часто используют в научной литературе, посвященной состоянию и качественным характеристикам современного общества. Для юриста, политолога, социолога за этим словом усматривается некое качественное состояние общества, об отдельных характерных чертах и отличительных признаках которого продолжают спорить, но так или иначе стараются «примерить» его к описанию происходящих в современном обществе процессов. И не смотря на существующие сегодня разные оценки степени «развитости» и «зрелости» данного состояния, в гражданском обществе, так или иначе, видят если не настоящее, то весьма близкое будущее современного общества. В связи с этим, ведя поиск концептуальных смыслов в содержании непреходящих политико-правовых идей, к которым, несомненно, следует отнести идею разделения властей, нельзя не учитывать те их контексты, которые обусловлены проявляющимися (в большей или в меньшей степени) в современном обществе чертами общества гражданского.

Одна из наиболее часто используемых (и, вероятно, сущностных) в характеристике гражданского общества черт — его своеобразная «противопоставленность» («оппозиционность») государству. Возможно, эта противопоставленность чаще проявляет себя скрыто, но, так или иначе, подразумевается почти всегда. Термин «противопоставленность», конечно, предполагает крайнюю степень выражения имеющейся здесь ввиду черты гражданского общества, в связи с чем, в научной литературе нередко используются другие термины, указывающие на более «мягкие» формы проявления анализируемой черты: «отделенность» гражданского общества от государства, «обособленность», «конкуренция», «взаимодействие», «самостоятельность» и, наконец, — «разделенность». На наш взгляд, приведенный здесь терминологический ряд может быть использован для характеристики состояния отношений между государственной властью и гражданским обществом в различные исторические периоды. Обобщающим же понятием, которое отражает объективную, существующую всегда, вне зависимости от конкретно-исторических условий, связь государственной власти с гражданским обществом, на наш взгляд, следует признать именно «разделение».

Разделение здесь прослеживается практически во всех неотъемлемых атрибутах гражданского общества и государства, что свидетельствует о том, что само понятие «гражданское общество» формируется как своеобразная антитеза понятию «государство», а выражаемые через понятие гражданского общества идеи формируются во многом на основе диалектических противоречий идее государства.

Так, характеризуя разделение гражданского общества и государства, можно рассматривать данное разделение как: разделение сфер влияния (обычно, сферой влияния гражданского общества считают по преимуществу экономическую сферу — рынок, сферой же влияния государства по преимуществу считают политику); разделение интересов (гражданское общество принято рассматривать как выразителя частных интересов, государство — как выразителя интересов публичных); разделение ресурсов (гражданское общество, обычно, рассматривается как общество собственников (частных собственников) и государство — как организация, имеющая свой ресурс собственности (государственной собственности)), и так далее.

Последнее «разделение» в характеристике отношений, связывающих гражданское общество с государством, представляется особенно важным, поскольку наличие собственного ресурса является неотъемлемым атрибутом власти как таковой. Следовательно, общество, располагающее ресурсом собственности, при условии консолидированного выражения некоторого общего (хотя и «частного» по содержанию) интереса, становится носителем власти. Причем, поскольку гражданское общество сравнивается с государством как «соразмерное» государству объединение собственников, то власть гражданского общества следует также оценивать как «соразмерную» государственной власти.

Интересным в контексте такого разделения государственной власти и власти гражданского общества может быть анализ действительной роли функционирующих в современной России и в других современных государствах общественных советов, палат и иных организаций-посредников между обществом и государством. Очевидно, что поиск конструктивных позиций в диалоге последних, может опираться только на понимание тех закономерностей общественной жизни, которые обусловлены объективным влиянием стоящих за оппонентами этого диалога общественно-политических сил.

Другой достаточно важной чертой в характеристике гражданского общества принято называть его «саморегулирующийся» характер. При этом, поскольку термин «саморегуляция» более благозвучен в контексте разговора о системах биологической природы, присутствие «человеческого фактора» как определяющего в структуре систем социальной природы, позволяет нам говорить скорее о «самоуправлении», поскольку регуляция общественных отношений всегда носит сознательный, волевой характер.

Признание за гражданским обществом черты «саморегуляции» или «самоуправления», означает признание существования в обществе еще одного центра власти. Сегодня наглядным проявлением способности гражданского общества к саморегуляции (самоуправлению) является функционирование системы органов местного самоуправления — муниципальной власти, которая по своей природе не является властью государственной и исторически оформилась раньше институтов государства. В данном случае мы ведем речь о местном самоуправлении как о специфическом способе социальной регуляции, появившемся еще в архаичной общине. Рассматривая в этом ключе связь местного самоуправления с государством, профессор Л. Е. Лаптева приводит справедливые, на наш взгляд, слова А. И. Елистратова: «Община старше государства, закон ее находит, а не создает».

Таким образом, очередной интерпретацией идеи разделения властей в условиях гражданского общества можно считать разделение государственной и муниципальной власти, и соответственно, разделение органов государственной власти и органов местного самоуправления.

Еще одной чертой, характеризующей общество в качестве гражданского, принято называть его институционализированность (институциональность), то есть наличие определенным образом упорядочивающих общественные отношения, институтов гражданского общества. Некоторые из этих институтов получили название «властей», продолжив счет после власти законодательной, исполнительной и судебной. Так, название «четвертой» власти в обществе в научной литературе получил уже рассмотренный нами институт гражданского общества — местное самоуправление (в публицистике данный термин достаточно прочно закрепился за средствами массовой информации), а для «пятой» на протяжении современной истории находятся разные «носители», отвечающие характеру процессов, происходящих в тот или иной период времени в конкретном государстве.

В последние годы в отечественной публицистике, а вместе с ней и в научной литературе, название «пятой» власти нередко употребляется в отношении Общественной палаты РФ и региональных общественных палат. В данном случае общественные палаты в России и аналогичные структуры в других странах выступают в качестве имеющих ограниченно выраженную гражданскую природу институтов, построенных по типу управленческих структур, имеющих одновременно и ограниченную управленческую (публично-властную) природу. Однако, по мнению некоторых исследователей, управленческая функция не является определяющей или, во всяком случае, основной для института гражданского общества.

Если рассматривать институты гражданского общества как социальные институты, выполняющие преимущественно коммуникативную, а не управленческую функцию, то, не смотря на то, что средства массовой информации лишь образно принято называть «четвертой властью» в обществе, можно обнаружить, что этот институт имеет все основания для признания его не только властью «психологической», но и «социальной», одним из видов которой является и власть государственная. Поэтому, не смотря, на звучащие в разговоре о средствах массовой информации как о «власти» лирические ноты, нельзя недооценивать, пусть, и не вполне «соразмерное», но достаточное для изменения хода социальных (в том числе государственных) процессов влияние данного института на общественную жизнь. Кроме того, полагаем, что в современных условиях информационно перенасыщенного социального пространства стоит вести речь не просто о «власти» средств массовой информации, а о «борьбе» за обладание данной властью, которая сегодня исследуется, в том числе, в рамках проблемы информационных войн.

Рассмотрение актуальных в условиях современного, претендующего на определение в качестве «гражданского», общества интерпретаций идеи разделения властей позволяет прийти к следующему выводу. Разделение властей, в основе которого лежит разделение гражданского общества и государства, представляется разделением, заложенным в самой природе «социального организма», оно объективно. Есть все основания согласиться с высказываемым в отечественных юридических исследованиях мнением о том, что «свободу от вмешательства государства и его органов в определенные «гражданские» сферы можно рассматривать как разделение власти в системе социального саморегулирования».

В связи с этим, решение существующих проблем в реализации принципа разделения властей как принципа в работе системы государственного управления, может опираться на установление корреляционных связей между эффективным функционированием государственного аппарата и выстраиванием конструктивного диалога государственной власти с институтами гражданского общества в сферах их влияния.

Под ред. Сигалова К.Е., Саранчука Ю.М., Селезнёва П.С. Векторы взаимодействия гражданского общества и современного государства. Монография

Под ред. Сигалова К.Е., Саранчука Ю.М., Селезнёва П.С. Векторы взаимодействия гражданского общества и современного государства. Монография

Авторы коллективной монографии предлагают читателям оригинальный взгляд на теорию гражданского общества, его становление и развитие в комплексе многих современных проблем и вызовов, рассматривают взаимоотношения государства и гражданского общества, значение гражданского общества в современном мире, специфику права гражданского общества, роль гражданского общества в России и на Западе, а также то, как и каким образом в условиях глобальных изменений и кризисных явлений современности функционируют различные институты гражданского общества; как гражданское общество способствует экономической и политической безопасности государства, его стабильности и национальной идентичности.<br /> Книга предназначена для преподавателей, научных сотрудников, работников государственного и муниципального управления, аспирантов, студентов и всех интересующихся данной проблемой.

Внимание! Авторские права на книгу "Векторы взаимодействия гражданского общества и современного государства. Монография" (Под ред. Сигалова К.Е., Саранчука Ю.М., Селезнёва П.С.) охраняются законодательством!