Уголовно-правовые проблемы охраны власти (история и современность). Монография

Агузаров Т.К., Грачева Ю.В., Чучаев А.И.

Возрастное ограничение: 0+ Жанр: Юридическая Издательство: Проспект Дата размещения: 17.03.2016 ISBN: 9785392205561 Язык: Объем текста: 387 стр. Формат: epub

Оглавление

Введение

Раздел I. Уголовно-правовая охрана власти: вопросы истории. Глава I. Уголовно-правовая охрана власти: дореволюционный период

Глава II. Охрана власти по некодифицированному уголовному законодательству России начала XX в. и Уголовным кодексам РСФСР

Раздел II. Уголовно-правовая охрана власти: вопросы современности. Глава I. Уголовно-правовая охрана власти: сравнительно-правовой аспект

Глава II. Уголовно-правовой механизм охраны власти

Глава III. Уголовно-правовая охрана Президента РФ: концептуальные основы и теоретическая модель (в порядке постановки проблемы)

Заключение

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

Глава II.
УГОЛОВНО-ПРАВОВОЙ МЕХАНИЗМ ОХРАНЫ ВЛАСТИ

§ 1. Социальная обусловленность уголовно-правовой охраны власти

Как было показано в предыдущих главах, посвященных историческим аспектам исследуемой проблемы, уголовно-правовыми средствами власть охранялась всегда, и она всегда выступала объектом особой уголовно-правовой защиты как важнейшая социальная ценность, без которой была немыслима жизнь в прошлом и невозможна в настоящем. Власть — необходимый атрибут любого общества. Будучи присущей любой социальной организации, любому социальному обществу, она обладает свойствами всеобщности и инклюзивности, т. е. способности проникать во все виды деятельности, связывать людей, общественные группы и противопоставлять их. Публичная власть распространяется по территориальному принципу, ей подчиняются все, кто находится на определенной подвластной территории. Уже античные мыслители считали, что государственная власть должна основываться на праве, а право, по Аристотелю, есть олицетворение политической справедливости. Только право может дать меру власти и меру подчинения ей.

Понятие «государственная власть» раскрывается в первую очередь через понятие «власть». Последнее же в литературе, как дореволюционной, советской, так и современной, трактуется по-разному. С социологических позиций она рассматривается как проявление воли, как сущностная составляющая носителей волевых начал. С точки зрения ее характеристики как силы, власть обусловлена «осознанием гражданами их зависимости от государства, порождает в общественной жизни своеобразные явления и притом двоякого рода. Во-первых, она побуждает граждан совершать то, что они считают необходимым для государства, от которого сознают себя зависимыми… Во-вторых… граждане подчиняются велениям отдельных лиц, признаваемых органами государственной власти». В качестве принуждения власть рассматривается как «соответственные специальные, то есть ограниченные определенной областью поведения, обязанности одних — права других». Иногда власть сводится к органам государства; «общество создает себе орган для защиты своих общих интересов от внутренних и внешних нападений. Этот орган есть государственная власть. Едва возникнув, он приобретает самостоятельность по отношению к обществу…». Власть приравнивается к полномочиям, выполняемым органами государства: «Верховная власть государства в принципе так же едина, как и само государство. Она не представляет собою совокупности отдельных полномочий, между которыми существуют пробелы, но есть связное: единство».

В советской литературе власть признавалась, например, в качестве функции, она «есть необходимая функция любого коллектива по руководству своими членами для налаживания совместной деятельности». Аналогичный подход встречается и в современной литературе. «Любая власть, в том числе государственная, — пишет Г. Н. Манов, — это особая функция по руководству, управлению и координации волевых действий людей. Проявляясь в них, государственная власть не сводится только к этому. Она есть нечто большее. Государственная власть ведет к установлению таких отношений, в которых она выступает как высший авторитет, добровольно или вынужденно признаваемый всеми членами социального общества… Власть, подчеркнем еще раз, — это сила, которая способна подчинять». Некоторые авторы во власти видят волевое отношение. «Государственная власть — это возникающее на основе социальной асимметрии в обществе и обусловленное потребностями управления им социальное волевое отношение, в котором одной из сторон является особый политический субъект — государство, его орган, должностное лицо». Власть характеризуется как «публично-политическое отношение господства и подчинения между субъектами, опирающееся на государственное принуждение».

А. Ф. Малый отмечает, что имеющиеся в литературе дефиниции государственной власти «носят скорее политологический, чем институциональный характер. Однако воплощение теории разделения властей в конституционной практике современной России высвечивает проблему понимания государственной власти не только как политологической категории, но и как конституционно-правового института. Термины “власть”, “государственная власть”, “исполнительная власть”, “судебная власть” стали конституционными, а значит, они формализованы и требуют четких дефиниций, раскрывающих их правовое содержание». Автор полагает, что государственная власть как конституционно-правовая категория имеет два значения, она понимается, во-первых, как совокупность властных государственных полномочий; во-вторых, как совокупность (система) государственных органов. При этом в преобладающем большинстве случаев в Конституции РФ отражено ее первое значение.

На наш взгляд, перечисленные и другие подходы к определению сущности государственной власти не противопоставляются друг другу, а раскрывают разные стороны этого сложного социально-политического и правового феномена, позволяют выявить ее социальное назначение и роль в упорядочивании общественных отношений. Недаром в литературе отмечается, что власть слишком многолика, чтобы ее можно было описать с помощью какого-либо одного универсального определения.

Власть, как указывалось, выступает объектом усиленной уголовно-правовой охраны, однако она и сама является источником повышенной опасности. В последнее время криминология концентрирует внимание на двух аспектах, имеющих существенное значение: на необходимости защиты власти и способности власти снижать или усиливать криминогенность общества. В связи с этим возрастают требования к социальному и правовому основаниям уголовно-правовых норм, гарантирующих безопасность власти, которые обеспечивают, с одной стороны, социальную обусловленность закона, с другой — законность и справедливость уголовно-правового воздействия в отношении лиц, нарушивших уголовно-правовой запрет.

В теории проблема криминализации общественно опасного деяния разрабатывается достаточно активно, проводятся исследования как общих проблем, так и проблем социальной обусловленности конкретных уголовно-правовых норм. В целом наметились подходы к разрешению основных вопросов. Однако надо иметь в виду, что криминализация деяний против власти характеризуется некоторыми особенностями, во многом обусловленными спецификой объекта уголовно-правовой охраны.

В первую очередь это относится к тому, что лежит в основе криминализации: множественность обстоятельств (факторов, предпосылок, причин) или одно обстоятельство. Так, В. Н. Кудрявцев и В. В. Лунеев отмечают, что причины создания уголовно-правовой нормы достаточно разнообразны. Г. А. Злобин, например, называл более десяти таких причин. О множественности оснований пишут А. Д. Антонов и др. А. И. Коробеев выделяет три группы оснований: юридико-криминологические, социально-экономические и социально-психологические.

Некоторые криминалисты стремятся дать максимально возможное, на их взгляд, количество факторов, признаваемых основанием криминализации. В связи с этим В. Д. Филимонов обоснованно пишет: «…перечисление большого числа явлений, в той или иной степени обусловливающих установление уголовно-правовой нормы, без вычленения их роли в осуществлении этого процесса… мало помогает в выявлении социальных оснований конкретных уголовно-правовых норм… Остается неясной та роль, которую каждый из указанных факторов играет в решении поставленной задачи. У одних она является… более важной, у других — менее важной, третьи имеют техническое значение и т. д.». Сам же автор считает, что социальные основания не исчерпывают всей совокупности детерминирующих уголовно-правовые нормы факторов. Они могут быть различными, но надо иметь в виду, что, во-первых, основание возникает в процессе детерминации явления другими явлениями и представляет собой единство некоторых их свойств; во-вторых, основание выступает как определяющее свойство явления, объясняющее, почему данное явление существует; в-третьих, основание явления переходит в его существование.

Другие ученые говорят о едином основании криминализации, называя таковым общественную опасность деяния, в которой находят выражение все условия установления уголовно-правового запрета. При констатации множественности оснований уголовного закона, по утверждению Н. А. Лопашенко, «происходит смешение понятий “основание криминализации”, “принципы криминализации”, “условия криминализации”. В самом деле, едва ли возможно рассматривать как основание криминализации, например, выделяемые… “возможности системы уголовной юстиции”, или “отсутствие возможных побочных последствий уголовно-правового запрета”, или “исторические традиции”. Во всех указанных случаях криминализацию будет порождать наличие общественно опасного деяния. Сама же криминализация должна проводиться с учетом названных факторов, которые выступают принципами (основными идеями) или условиями криминализации».

Утверждение о едином основании уголовно-правовой нормы, на наш взгляд, является крайне категоричным. Согласно философии, между основанием явления и самим явлением существует причинная связь. Исходя из этого, можно, например, с полной уверенностью утверждать, что все конвенционные преступления имеют по крайней мере два основания, одним из которых выступает принятая государством на себя обязанность предусмотреть уголовно-правовую охрану соответствующего объекта; второй — признанная в международном сообществе и отраженная в международном документе необходимость такой защиты.

Основания могут иметь многоуровневый характер; философы выделяют уровни и глубину оснований. В теории уголовного права, например, говорится о внешних и внутренних основаниях, которые в свою очередь делятся на основания установления нормы и основания, определяющие ее содержание.

Сторонники единого основания уголовно-правовой нормы в качестве такового называют общественную опасность деяния. Это основание присуще всем без исключения уголовно-правовым нормам, предусматривающим ответственность за конкретное посягательство на охраняемые законом общественные отношения. Общественная опасность детерминируется взаимодействием деяния и общественных отношений, характеризующих объект уголовно-правовой охраны. Последний сам по себе опасности не содержит, но, наряду с объективными и субъективными признаками деяния, он ее характеризует. А. Э. Жалинский, говоря о материальной стороне преступления, отмечает: «…понятие опасности деяния является по своему содержанию именно материальным, существующим, онтологическим; оно имеет как социальное, экономическое, психологическое содержание, так и указывает на существующие либо потенциальные угрозы деяния для интересов страны — всеобщего блага».

В литературе идет дискуссия о том, какой по своей сути категорией является общественная опасность: объективной или субъективной (объективно-субъективной). Многие специалисты полагают, что она объективна, и именно поэтому может обеспечить обоснованность криминализации соответствующего деяния. Судя по приведенной цитате, из такого же понимания исходил А. Э. Жалинский. Однако Н. А. Лопашенко считает, что «это далеко не всегда так. Понятие вреда во многом зависит от законодателя, во многом может быть условным. Особенно если этот вред причиняется не жизни и здоровью, свободе человека и другим неоспоримым ценностям». На наш взгляд, в этом случае произошла подмена тезиса. Общественная опасность деяния и ее отражение в уголовном законе могут и не совпадать. Последнее относится не к основанию нормы, а к ее выбору или законодательной технике. В указанной Н. А. Лопашенко ситуации может иметь место либо ошибка в определении основания нормы, либо ее искажение (в целом не исключается и осознанное) при формулировании уголовно-правового запрета. Приведенные автором примеры как раз и свидетельствуют об этом. Противодействовать этому можно в том числе путем проведения экспертизы законопроектов, повышения в законотворческой деятельности роли Общественной палаты Российской Федерации, которая призвана обеспечить согласование общественно значимых интересов граждан России, общественных организаций, иных коммерческих организаций, органов государственной власти и органов местного самоуправления для решения наиболее важных вопросов экономического и социального развития, обеспечения национальной безопасности, защиты прав и свобод граждан РФ, конституционного строя РФ и демократических принципов развития гражданского общества в Российской Федерации, в том числе путем проведения общественной экспертизы проектов федеральных законов и проектов законов субъектов РФ, также проектов нормативных правовых актов органов исполнительной власти РФ и проектов правовых актов органов местного самоуправления.

Еще одна проблема, возникающая в связи с признанием общественной опасности в качестве основания уголовно-правовой нормы, — ее достаточность для криминализации. О ней говорят многие ученые, но ее роль оценивают по-разному. Одни авторы, не выделяя степень общественной опасности в качестве самостоятельного момента, например, пишут: «Лишь то деяние может быть правомерно криминализировано, общественная опасность которого достаточно (с точки зрения уголовного права) высока».

Н. А. Лопашенко детерминирующую роль общественной опасности дифференцирует: саму общественную опасность она, как указывалось, относит к основанию уголовно-правовой нормы, а ее достаточность — к принципам криминализации. На наш взгляд, вряд ли можно согласиться с этим утверждением. Степень (достаточность) опасности нельзя рассматривать отдельно, в отрыве от самой опасности. Она неотъемлемо присуща основанию криминализации деяния, не может учитываться самостоятельно как принцип криминализации. К тому же степень как таковая не соответствует значению указанной категории (принципу).

Для уголовно-правового нормотворчества значение имеет общественная опасность не каждого, отдельно взятого деяния определенного вида против власти (см. анализ конкретных преступлений против основ конституционного строя, правосудия и порядка управления), а типовая характеристика их общественной опасности (типовая степень общественной опасности). Т. А. Лесниевски-Костарева обоснованно указывает: «Типовая степень общественной опасности отличается тем, что она характеризует степень опасности в рамках определенной меры, вследствие чего она может быть типизирована, регламентирована в законе. <…> В законе невозможно отразить индивидуальные черты содеянного и опасность конкретной личности. <…> В отличие от типовой степени общественной опасности индивидуальная степень характеризует более мелкие перепады в степени общественной опасности в сравнении с типизированной степенью либо те из значительных перепадов, которые не являются обычными для данной категории дел и вследствие этого не могут быть типизированы в законе».

Вторым основанием рассматриваемых уголовно-правовых норм выступает нормативная правовая предопределенность защиты власти как на уровне Конституции РФ, так и на уровне федеральных законов (об этом подробно говорится при характеристике конкретных составов преступлений, а также при обосновании необходимости дополнения УК РФ нормами об ответственности за посягательства на главу государства — Президента РФ). Таким образом, законодатель реализовал конституционное требование обеспечения неприкосновенности власти, создав соответствующие нормы уголовного права. Отрицать это обстоятельство — значит вступать в противоречие как с бытием уголовного закона, так и c общепризнанным законодательным утверждением о том, что Уголовный кодекс РФ основывается на Конституции РФ (ч. 2 ст. 1 УК РФ). Это положение, на наш взгляд, следует воспринимать, во-первых, как необходимость обеспечения соответствия уголовно-правовых норм нормам Конституции РФ, и во-вторых, как «истоки (политические, идеологические и юридические силы), которые питают нормы уголовного права, положены в основу уголовного законодательства и конкретизируются в нем».

Ряд авторов к числу оснований уголовно-правовой нормы относят распространенность деяния, т. е. полагают необходимым учитывать возможную повторяемость как необходимое свойство деяния, признаваемого законом преступлением. «Распространенность определенного вида деяний не влияет на типовую степень их общественной опасности, так как не входит ни в одну из подсистем, результатом взаимодействия которых становится общественная опасность, — ни в объект охраны, ни в элементы деяния как составляющей источника опасности. Однако распространенность в числе прочего предопределяет возникновение опасности причинения вреда общественным отношениям, являющейся основанием норм уголовного права третьего уровня, поскольку характеризует источник опасности, понимаемый в одном из аспектов как множественности общественно опасных деяний, совершенных в пределах определенной территории за определенный промежуток времени». Однако многие специалисты не без основания считают, что распространенность деяния при криминализации не играет роли, а в некоторых случаях, наоборот, свидетельствует в пользу применения не уголовно-правовых, а иных средств воздействия. Преступления против власти априори не могут быть распространенными (см. характеристику конкретных преступлений). В противном случае имеет место либо нелегитимная власть, либо террор власти против общественных деятелей (другие деяния не относятся к посягательствам против власти).

Наряду с основанием криминализации деяния выделяются поводы к созданию уголовно-правовой нормы. Так, В. Н. Кудрявцев и В. В. Лунеев пишут: «На практике нередко причиной криминализации выступает не научное изучение социальной действительности, а совершенно случайное событие (возможно, вызвавшее общественный резонанс). Здесь мы имеем дело уже не с основанием для криминализации, а скорее только с поводом для нее».

В последнее время исследователи ищут пути оптимизации процесса криминализации общественно опасных деяний, предлагают меры, в том числе и на законодательном уровне, которые, по их мнению, снизят риски принятия уголовно-правовых норм, не отвечающих требованиям социальной обусловленности. Так, Ю. В. Недотко предлагает дополнить УК РФ ст. 11 «Основания криминализации и декриминализации общественно опасных деяний», в которой применительно к рассматриваемой проблеме указать: «Криминализация общественно опасных деяний, то есть включение таковых в Уголовный кодекс в качестве преступных и уголовно наказуемых, осуществляется при наличии достаточной их общественной опасности и распространенности, с учетом целесообразности, а также процессуальной и криминалистической возможности уголовного преследования». Подобного рода нормы, во-первых, не согласуются с целевым назначением Уголовного кодекса, они адресованы законодателю, а не правоприменителю; во-вторых, произвольно выбранный набор оснований и критериев криминализации, преобладание понятий, требующих своего разъяснения (например, целесообразности уголовного преследования), делают ее практически непригодной. Если уж и говорить о нормативном регулировании выработки правовых норм, то это надо делать, скорее всего, специальным законом, а не уголовным законодательством.

Как уже говорилось, власть заинтересована в своей охране, в этом же, как правило, заинтересовано и общество. Именно последним обстоятельством диктуется необходимость ее уголовно-правовой защиты, а уголовный закон в этом случае получает определенную легитимность.

§ 2. Посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля

В ст. 277 УК РФ анализируемое преступление сформулировано как «посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля, совершенное в целях прекращения его государственной или иной политической деятельности либо из мести за такую деятельность».

Преступление признается деянием террористического характера, следовательно, является составной частью более общего и опасного явления — терроризма.

Общественная опасность и видовой объект преступления в литературе раскрываются в целом одинаково. Деяние считается представляющим угрозу основам конституционного строя России и политической стабильности, поскольку создает обстановку, при которой могут обостриться противоречия в политической сфере, претерпеть урон авторитет государства на международной арене.

Однако в теории уголовного права высказаны и другие мнения, во многом отличающиеся нюансами. Это особенно заметно по полемике между С. В. Дьяковым и А. В. Наумовым, критикующим друг друга по поводу классификации преступлений, объединенных в гл. 29 УК РФ, в основу которой каждый из авторов кладет непосредственный объект соответствующего деяния. В конечном счете А. В. Наумов вынужден признать, что «классификация таких преступлений есть просто-напросто рабочая классификация, позволяющая понять юридическую природу рассматриваемых преступлений, не претендуя на абсолютную “научную строгость и чистоту”».

А. И. Рарог считает, что рассматриваемое преступление посягает на политическую систему РФ, А. В. Наумов — на конституционный принцип политического многообразия и многопартийности. С. В. Бородин исходил из того, что посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля нарушает внутреннюю безопасность государства. Аналогичную точку зрения высказывает Е. В. Благов. Однако следует согласиться с утверждением о том, что «группы преступлений, выделяемых в литературе как посягательства только на внешнюю или только на внутреннюю безопасность, явно неоднородны и нуждаются в большей дифференциации…»; «…классификация преступлений против основ конституционного строя и безопасности государства в зависимости от их непосредственного объекта должна быть более дробной».

В. В. Лунеев и Г. М. Миньковский в качестве объекта посягательства на жизнь государственного или общественного деятеля признают основы конституционного строя, тем самым еще более затушевывая специфику данного преступления.

Крайне неудачно определяет объект Ю. Е. Пудовочкин. По его мнению, им являются общественные отношения, складывающиеся во внутриполитической сфере реализации государственного суверенитета. Указание на «сферу» лишь обозначает область, где эти общественные отношения складываются, но ничего не говорит о том, по поводу чего они складываются и каково их содержание.

Одновременно с этим при определении социальной направленности рассматриваемого преступления автор предлагает исходить из идеи дифференцированного анализа его объекта в зависимости от того, осуществляется ли посягательство на жизнь с целью прекращения деятельности потерпевшего или из мести за такую деятельность. Суть этой идеи, высказанной применительно к преступлению, предусмотренному ст. 317 УК РФ, имеющему аналогичную конструкцию, заключается в следующем. В ситуации посягательства на жизнь потерпевшего с целью прекращения его профессиональной деятельности лишение жизни является необходимым условием посягательства на отношения, которые реализуются деятельностью потерпевшего, а поэтому концепция составного объекта в данном случае вполне приемлема (в рассматриваемом преступлении такой объект будет состоять из отношений, гарантирующих суверенитет государства и безопасность личности). Если же виновный мстит за уже осуществленную законную деятельность потерпевшего, то он по логике вещей уже не в состоянии нарушить отношения по поводу деятельности, имевшей место в прошлом, и тогда, по сути, деяние виновного направлено на один объект — жизнь потерпевшего (в связи с чем, по мнению Ю. Е. Пудовочкина, возникает вопрос о целесообразности квалификации посягательства на жизнь государственного деятеля из мести за его деятельность по нормам о преступлениях против безопасности государства). На наш взгляд, для подобного подхода к толкованию объекта преступления нет ни социальных, ни правовых оснований.

Все без исключения авторы выделяют дополнительный объект преступления, предусмотренного ст. 277 УК РФ, — жизнь государственного или общественного деятеля. Такое сочетание объектов, как правило, в литературе объясняется следующим образом: «Основной объект… более полно отражает сущностную характеристику совершаемого деяния, его социальную направленность. В защите именно этого объекта от посягательства и состоит цель законодателя при принятии уголовного закона. Второй объект является необходимым элементом… Наличие дополнительного объекта существенно повышает степень общественной опасности… преступлений по сравнению с деяниями, посягающими на один объект…».

Однако, по мнению А. А. Тер-Акопова, признание приоритета человека над иными социальными ценностями требует нового понимания объекта уголовно-правовой охраны. Он всегда должен признаваться самостоятельным объектом преступного посягательства; по сути, это всегда основной объект уголовно-правовой охраны. Данное утверждение заслуживает пристального внимания, полностью согласуется со ст. 2 УК РФ.

На наш взгляд, в качестве объекта преступления следует признавать неприкосновенность личности государственного или общественного деятеля. При таком подходе интересы политической системы РФ не утрачивают своего уголовно-правового значения; они характеризуют особый статус указанных потерпевших и проявляются в осуществляемых ими функциях как представителей государственной власти или общественных объединений, реализующих отдельные направления внутренней или внешней политики государства.

Как утверждал О. Е. Кутафин, «анализ статей Конституции РФ, посвященных неприкосновенности, позволяет сделать вывод о том, что неприкосновенность включает невмешательство и защищенность».

Невмешательство предполагает обязанность государства обеспечить состояние его определенной автономии от государства, общества и других людей посредством установления необходимых запретов, а также закрепления определенного правового статуса или определенного режима социальной деятельности человека. Защищенность охватывает охрану и защиту человека. Н. В. Витрук писал: «Под охраной понимаются меры, осуществляемые государственными органами и общественными организациями, направленные на предупреждение нарушение прав и обязанностей…

Под защитой же понимается принудительный (в отношении обязанного лица) способ осуществления права, применяемый в установленном порядке компетентными органами либо самим управомоченным лицом в целях восстановления нарушенного права».

Необходимо различать неприкосновенность личности вообще и неприкосновенность власти. Сравнивая неприкосновенность личности с депутатской неприкосновенностью, Ф. М. Рудинский видел следующее различие между ними: «…Термин “неприкосновенность” относится здесь к различным субъектам общественных отношений. В одном случае речь идет о неприкосновенности индивидуума, в другом — члена народного представительства. Правом неприкосновенности личности обеспечивается личная безопасность отдельных лиц. Право депутатской неприкосновенности предназначено для иных целей». М. А. Амеллер подчеркивал, что назначение указанной неприкосновенности состоит в том, «чтобы гарантировать бесперебойную работу и полную независимость парламента. Иммунитет установлен в интересах парламента, а не в интересах его членов».

Таким образом, неприкосновенность личности государственного или общественного деятеля в первую очередь преследует цель нормального функционирования политической системы государства, основные направления деятельности которой отражены в правовом статусе соответствующего лица. О. Е. Кутафин пишет: «Применительно к власти неприкосновенность — одна из важнейших гарантий статуса официальных лиц, выполнения ими своих обязанностей…».

Неприкосновенность государственного или общественного деятеля в смысле ст. 277 УК РФ распространяется на его жизнь и здоровье.

Характеристика потерпевшего в законе не конкретизирована, в указанной статье УК РФ использованы родовые понятия: государственный или общественный деятель. Их определения в действующем законодательстве РФ не встречаются. В литературе чаще всего приводится перечень руководителей страны и должностных лиц высших органов законодательной, исполнительной и судебной власти, а также прокуратуры РФ и ее субъектов. К их числу, как правило, относят Президента РФ, Председателя и членов Правительства РФ, депутатов Государственной Думы и членов Совета Федерации Федерального Собрания РФ, председателей Конституционного Суда РФ, Верховного Суда РФ, Высшего арбитражного Суда РФ, Генерального прокурора РФ, руководителей субъектов РФ, руководителей федеральных органов исполнительной власти и лиц, занимающих аналогичные должности субъектов Российской Федерации и др.

Так, приговором Верховного Суда Республики Дагестан М. осужден по ст. 277 УК РФ за посягательство на жизнь председателя территориальной избирательной комиссии. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ признала приговор законным и обоснованным. М. приговором Московского городского суда осужден за посягательство на жизнь депутата Государственной Думы К.

Общественными деятелями признаются лица, состоящие в руководстве или активно участвующие в работе политических партий, общественных движений и объединений, фондов, профессиональных и иных союзов на федеральном или региональном уровнях.

А. Н. Игнатов в круг указанных лиц включал и глав органов местного самоуправления, тогда как А. В. Наумов специально оговаривает: «Государственным деятелем может быть признано лицо, занимающее достаточно высокий пост в государстве». Это мнение кажется более предпочтительным.

Е. А. Иванченко при определении потерпевшего предлагает исходить из Федерального закона РФ от 27 мая 2003 г. № 58-ФЗ «О системе государственной службы Российской Федерации» и Федерального закона от 27 июля 2004 г. № 79-ФЗ «О государственной гражданской службе Российской Федерации». Эта рекомендация не решит проблему установления круга лиц, признаваемых потерпевшими по ст. 277 УК РФ; ее использование лишь даст возможность определить виды соответствующих служб в Российской Федерации и – не более того.

Многие авторы без каких-либо оговорок относят к потерпевшим судей (некоторые, правда, говорят только о федеральных судьях, тем самым, надо полагать, исключают из их числа мировых судей; другие называют только «чинов высшей судебной власти»). На наш взгляд, при признании судьи потерпевшим в преступлении, предусмотренном ст. 277 УК РФ, во-первых, надо иметь в виду, что Уголовный кодекс содержит специальную норму об ответственности за посягательство на его жизнь (ст. 295 УК РФ). Во-вторых, согласно п. 3 ст. 3 Закона РФ от 25 июня 1992 г. № 3132-1 «О статусе судей в Российской Федерации», судья не вправе «принадлежать к политическим партиям, материально поддерживать указанные партии и принимать участие в их политических акциях и иной политической деятельности». Уголовный закон охраняет лишь деятельность, не противоречащую закону. Следовательно, судьи как таковые не могут признаваться потерпевшими в рассматриваемом преступлении, посягательство на их жизнь в зависимости от целей и мотивов деяния охватывается ст. 105 или 295 УК РФ. Государственной деятельностью занимаются лишь руководители высших судебных органов страны и судов субъектов Российской Федерации, в частности определяя судебную политику, например в сфере гражданского (арбитражного) или уголовного судопроизводства. Посягательство на их жизнь в связи с данной деятельностью подпадает под признаки преступления, предусмотренного ст. 277 УК РФ.

Противоречивые суждения высказаны в литературе относительно признания потерпевшим государственного или общественного деятеля зарубежных стран. Так, одни авторы утверждают, что «объектом рассматриваемого преступления может быть и жизнь иностранного государственного или общественного деятеля в связи с его государственной или общественной деятельностью, направленной на укрепление дружеских связей и отношений России с ее субъектами». Другие, наоборот, полагают «… целесообразным включить в УК РФ специальную статью об ответственности за посягательство на жизнь государственного деятеля иностранного государства», тем самым считая, что указанная категория лиц не охраняется нормой, предусмотренной ст. 277 УК РФ.

По нашему же мнению, обе позиции необоснованны. Посягательство на жизнь иностранного государственного или общественного деятеля не затрагивает основы конституционного строя и безопасности Российской Федерации, а направлено на мир и безопасность человечества. Именно поэтому законодатель, во-первых, уже предусмотрел уголовную ответственность за нападение на представителя иностранного государства или сотрудника международной организации, пользующегося международной защитой (ст. 360 УК РФ), во-вторых, включил соответствующую норму в гл. 34 разд. XII «Преступления против мира и безопасности человечества» УК РФ. Авторами, предлагающими дополнить УК РФ соответствующей нормой, эти обстоятельство, к сожалению, не учитываются. Так, формулируя проект ст. 2772 УК РФ, А. В. Седых указывает: «Убийство представителя иностранного государства, совершенное в целях прекращения его деятельности или осложнения международных отношений…».

Объективная сторона преступления характеризуется посягательством на жизнь государственного или общественного деятеля. Термин «посягательство» вместо веками устоявшегося понятия убийства впервые использовано в Указе Президиума Верховного Совета СССР от 15 февраля 1962 г., в соответствии с которым Уголовный кодекс РСФСР дополнен ст. 1912, предусматривающей ответственность за посягательство на жизнь работника милиции или народного дружинника в связи с их служебной или общественной деятельностью по охране общественного порядка. Такой шаг законодателя в теории уголовного права вызвал целую дискуссию, суть которой сводится к двум основным моментам: во-первых, что понимать под посягательством на жизнь; во-вторых, обоснованность применения самого термина. По этому поводу Я. М. Брайнин даже заметил: «Неопределенность термина “посягательство”… породила целую литературу… вопроса».

Одна группа ученых исходит из буквального значения слова «посягательство», означающего попытку (незаконную или осуждаемую) сделать что-нибудь, распорядиться чем-нибудь, получить что-нибудь, делая на этом основании вывод о том, что закон под посягательством имеет в виду только покушение на убийство. Например, Э. Ф. Побегайло высказал мнение, что «по своей юридической природе “посягательство на жизнь”… является покушением на убийство, выделенным законодателем в особый состав в целях общего предупреждения». Аналогичную позицию занимал С. В. Бородин. А. А. Герцензон, наоборот, полагал, что рассматриваемое понятие в уголовном законе тождественно оконченному преступлению, а не покушению на преступление. Несколько неопределенно трактовал понятие посягательства О. Ф. Шишов. Он писал: «“Преступное посягательство” в ряде случаев может включать в себя и действие, и последствие преступного деяния, в ряде случаев — только действие… и, наконец, покушение на совершение того или иного преступления».

Другая группа ученых, пытаясь обосновать отказ от привычного термина «убийство» и замены его термином «посягательство», считает, что законодатель имел в виду нечто большее, чем просто убийство или покушение на него. Например, П. Ф. Гришаев и М. П. Журавлев, П. С. Елизаров помимо указанного включали в него причинение тяжких телесных повреждений, опасных для жизни; С. И. Дементьев — причинение тяжкого телесного повреждения, повлекшего смерть потерпевшего. Г. Ф. Поленов писал: «Объективную сторону посягательства на жизнь… образуют как действия, которые привели к наступлению смерти… так и действия, которые обусловили возможность наступления смерти». Е. А. Сухарев даже высказал мнение, что посягательством на жизнь следует признавать насильственные действия, направленные на причинение любого вреда личности работника милиции или народного дружинника, если этим заведомо для виновного создается реальная возможность наступления смерти. Широкий разброс мнений о содержании термина «посягательство на жизнь», как отмечал П. П. Осипов, в немалой степени обусловлен тем, что авторы пытались определить его объем только исходя из характеристики объективной стороны преступления, без учета субъективных признаков.

Определенную ясность в трактовку термина «посягательство на жизнь» внес Пленум Верховного Суда СССР, который в постановлении от 3 июля 1963 г. «О судебной практике по применению законодательства об ответственности за посягательство на жизнь, здоровье и достоинство работников милиции и народных дружинников» разъяснил, что «под посягательством на жизнь надлежит рассматривать убийство или покушение на убийство работника милиции или народного дружинника в связи с их деятельностью по охране общественного порядка» (п. 4). Свою позицию по этому вопросу Пленум Верховного Суда СССР подтвердил в постановлении от 22 сентября 1989 г. «О применении судами законодательства об ответственности за посягательства на жизнь, здоровье и достоинство работников милиции, народных дружинников, а также военнослужащих в связи с выполнением ими обязанностей по охране общественного порядка», разъяснив, что «под посягательством на жизнь надлежит рассматривать убийство или покушение на убийство работника милиции или народного дружинника в связи с их деятельностью по охране общественного порядка. Такие действия, независимо от наступления преступного результата, следует квалифицировать как оконченное преступление…». Аналогичным образом рассматриваемое понятие разъяснялось в постановлении Пленума Верховного Суда РСФСР от 24 сентября 1991 г. «О судебной практике по делам о посягательстве на жизнь, здоровье и достоинство работников милиции, народных дружинников и военнослужащих в связи с выполнением ими обязанностей по охране общественного порядка». Такая трактовка посягательства на жизнь в целом была воспринята в теории уголовного права и практике применения судами ст. 277, 295 и 317 УК РФ.

Однако некоторые криминалисты и в настоящее время высказывают мнения, существовавшие до указанных разъяснений. Так, В. Мальцев полагает, что «под посягательством на жизнь и здоровье подразумевается главным образом угроза убийством, насилием, уничтожением или повреждением имущества», т. е. угроза убийством отождествляется автором с посягательством на жизнь.

Двойственную позицию в трактовке анализируемого понятия занимает Е. И. Климкина. Она считает, что его содержание надо устанавливать исходя из сущности преступления: в ст. 295 УК РФ его следует определять только как убийство или покушение на убийство, а в ст. 277 УК РФ — как «убийство, покушение на убийство, а равно иные умышленные насильственные действия, заведомо создающие для виновного реальную возможность наступления смертельного результата». Такое различное толкование одного и того же уголовно-правового признака недопустимо, оно не способствует единообразию судебной практики.

В связи с тем, что понимание термина «посягательство на жизнь» как убийства или покушения на убийство является ныне господствующим в теории уголовного права, практическое значение приобретает вопрос об уголовно-правовой оценке приготовления к убийству государственного или общественного деятеля. Преступление, предусмотренное ст. 277 УК РФ, относится к категории особо тяжких, поэтому приготовление к нему является уголовно наказуемым. И коль скоро оно не охватывается понятием посягательства на жизнь, то естественной представляется его квалификация как приготовление к убийству лиц, названных в ст. 277 УК РФ. Однако возникает вопрос о том, надлежит ли такое деяние квалифицировать как приготовление к убийству, предусмотренному п. «б» ч. 2 ст. 105 УК РФ, или к преступлению, предусмотренному ст. 277 УК РФ. При решении вопроса необходимо дать надлежащую оценку субъективной окраске приготовительных действий. Если виновный осознает указанный в законе статус потерпевшего и при этом преследует цель прекратить государственную или иную политическую деятельность потерпевшего или руководствуется мотивом мести за такую деятельность, то его подготовительные действия охватываются ч. 1 ст. 30 и ст. 277 УК РФ. В частности, такую оценку получили действия Г., организовавшего приготовление посягательства на жизнь депутата Государственной Думы М.

Анализируя объективную сторону рассматриваемого преступления, нельзя оставить без внимания вопрос о форме деяния; он имеет принципиальное значение не только для теории уголовного права, но и для судебной практики. В науке уголовного права нет единой точки зрения по этому поводу. Одни авторы считают возможным совершение посягательства только путем действия, другие, хотя и с оговорками, допускают и бездействие.

Деяние выступает родовым понятием по отношению к действию и бездействию. Однако понятие «посягательство» по объему не совпадает с понятием деяния, оно у´же последнего и предполагает агрессивное поведение, направленное на причинение смерти потерпевшему. На активный характер посягательства указывали еще дореволюционные юристы. Например, Н. С. Таганцев признавал его нападением.

С известной долей условности можно сказать, что посягательство синонимично нападению, поэтому с объективной стороны преступление, предусмотренное ст. 277 УК РФ, может быть совершено только посредством насильственных действий, но не путем бездействия или психического воздействия на потерпевшего. Правда, само понятие насилия не следует толковать чрезмерно узко и ограничивать его лишь действиями, влекущими смерть в результате механических повреждений организма потерпевшего. В этом плане важным представляется разъяснение Пленума Верховного Суда РФ, данное в постановлении от 27 декабря 2002 г. № 29 «О судебной практике по делам о краже, грабеже и разбое»: «В случаях, когда в целях хищения чужого имущества в организм потерпевшего против его воли или путем обмана введено опасное для жизни или здоровья сильнодействующее, ядовитое или одурманивающее вещество с целью приведения потерпевшего в беспомощное состояние, содеянное должно квалифицироваться как разбой». Точно так же следует расценивать как посягательство на жизнь насильственное или путем обмана введение в организм потерпевшего смертельно опасного количества наркотических средств, психотропных, сильнодействующих или ядовитых веществ с целью причинить смерть.

Сказанное обусловливает необходимость хотя бы коротко остановиться на проблеме способа совершения преступления. По нашему мнению, под ним можно понимать признак объективной стороны преступления, характеризующий прием или комплекс приемов, обеспечивающих исполнение основного общественно опасного деяния. Способ характеризует механизм причинения вреда объекту преступления, качественное своеобразие преступного действия, операциональные особенности. Его содержание связано со всеми другими признаками состава преступления.

Характер деяния в первую очередь определяется объектом преступления. «…Подверженность тем или иным внешним воздействиям обусловлена внутренней природой того, на что оказывается воздействие, а также предметом преступления…». Исходя из объекта рассматриваемого преступления и потерпевшего, можно говорить только об одном способе воздействия на последнего — физическом. Признание посягательства нападением исключает из его содержания психическое воздействие вообще, в том числе и при лишении жизни государственного или общественного деятеля.

В теории уголовного права физическое воздействие понимается по-разному. Одни ученые воспринимают его как процесс, другие — как результат этого процесса. Кроме того, воздействие наделяется различным содержанием. Например, В. И. Симонов, с одной стороны, утверждал, что «с внешней стороны физическое насилие — это применение мускульной силы к телу (корпусу) другого человека», с другой стороны, допускал возможность воздействия на организм не только путем физического насилия, но и путем обмана (последнее он иллюстрировал примером об угощении потерпевшего ядовитыми грибами). Н. И. Панов также полагает, что рассматриваемый способ совершения насильственного преступления выражается в физическом воздействии на телесную сферу (биологическую подструктуру) человека, причиняющем физическую боль, вред здоровью либо даже жизни. Как уже указывалось, неправомерно таким образом ограничивать содержание насилия. Т. И. Нагаева пишет, что «насильственный характер является хотя и существенным, но недостаточным признаком для отграничения нападения от других насильственных преступлений. В арсенале способов описания объективных признаков насильственных деяний у законодателя имеется множество приемов. Он использует следующие термины и словосочетания: “причинение смерти” (ст. 105–109 УК); “причинение вреда здоровью” (ст. 111, 112, 115 УК); “посягательство на жизнь” (ст. 317 УК); “насильственные действия” (ст. 132 УК); “ применение насилия” (ст. 318, 321 УК) и др.».

С операциональной точки зрения посягательство как нападение представляет собой сложный поведенческий акт. В п. 6 постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 17 января 1997 г. № 1 «О практике применения судами законодательства об ответственности за бандитизм» нападение трактуется именно как действия, направленные на достижение преступного результата.

Как правило, при анализе насилия в литературе указывается, что оно совершается против воли потерпевшего. Однако оно налицо и в том случае, когда воздействие осуществляется помимо воли государственного или общественного деятеля. Другими словами, посягательство может быть как открытым, так и тайным.

М. М. Курбанов делает обоснованный вывод: «Использование термина “посягательство” в описании преступления… с одной стороны, позволило расширить стадиальную характеристику преступления, с другой же стороны, наоборот, сузить содержание деяния, ограничить способы его совершения… В таком законодательном решении достоинств практически нет. На данное обстоятельство обращали внимание многие специалисты, однако… Уголовный кодекс породил еще одну проблему, связанную как с квалификацией некоторых преступных случаев, так и назначением наказания».

Посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля следует признавать оконченным преступлением с момента совершения действий, направленных на лишение жизни и объективно создавших непосредственную угрозу наступления смерти потерпевшего.

Обстоятельства времени и места совершения преступления, предусмотренного ст. 277 УК РФ, на квалификацию не влияют. Посягательство на жизнь может быть совершено во время исполнения потерпевшим функций государственного или общественного деятеля, до или после этого. В двух последних случаях промежуток времени между осуществлением потерпевшим указанных функций и посягательством на его жизнь уголовно-правового значения не имеет.

Субъективная сторона посягательства на жизнь государственного или общественного деятеля характеризуется прямым умыслом, специальным мотивом или специальной целью. Содержанием интеллектуального элемента умысла охватываются, во-первых, свойства совершаемого действия, т. е. его способность причинить смерть, во-вторых, направленность действия на лишение жизни именно указанного в законе потерпевшего, а волевого элемента — желание причинить смерть именно этому лицу.

Ошибочным представляется мнение А. Н. Игнатова о том, что рассматриваемое преступление «может быть совершено как с прямым, так и с косвенным умыслом, покушение на убийство совершается только с прямым умыслом». Во-первых, как уже указывалось, специфика описания в законе объективной стороны преступления, предусмотренного ст. 277 УК РФ, не позволяет выделить покушение на жизнь государственного или общественного деятеля; во-вторых, наличие специальной цели исключает косвенный умысел. В-третьих, «в формальных составах волевое содержание умысла исчерпывается волевым отношением к самим общественно опасным действиям (бездействию)… Следовательно, при совершении преступлений с формальным составом волевой элемент умысла всегда заключается в желании совершить общественно опасные действия, запрещенные уголовным законом, он может быть только прямым».

Юридическая Агузаров Т.К., Грачева Ю.В., Чучаев А.И. Уголовно-правовые проблемы охраны власти (история и современность). Монография

Юридическая Агузаров Т.К., Грачева Ю.В., Чучаев А.И. Уголовно-правовые проблемы охраны власти (история и современность). Монография

Данная работа – первое монографическое исследование, специально посвященное комплексному историческому и компаративистскому анализу проблем охраны государственной власти средствами уголовного права, выполненное на базе правовых памятников XI–XIX вв., Уголовных кодексов РСФСР 1922, 1926, 1960 гг., Уголовного кодекса РФ, уголовного законодательства ряда зарубежных стран, иных нормативных правовых актов РФ с учетом современных достижений уголовно-правовой науки. В ней показан генезис уголовно-правового регулирования ответственности за посягательства на власть; выявлен тренд развития уголовного законодательства об ответственности за рассматриваемые преступления; осуществлен анализ, углублен и уточнен ряд теоретических положений, относящихся к характеристике составов преступлений, предусмотренных ст. 277, 295, 296, 297, 2981, 317, 318, 319 УК РФ; внесены предложения по совершенствованию уголовного законодательства, разработаны рекомендации по его применению в следственной и судебной практике; доказана необходимость самостоятельной уголовно-правовой охраны главы государства – Президента Российской Федерации, исследованы ее концептуальные основы и представлена теоретическая модель соответствующей главы Уголовного кодекса РФ.<br /> Законодательство приведено по состоянию на сентябрь 2015 г.<br /> Для студентов, аспирантов, преподавателей юридических вузов, научных сотрудников научно-исследовательских институтов, судей, прокуроров, следователей и адвокатов.

Внимание! Авторские права на книгу "Уголовно-правовые проблемы охраны власти (история и современность). Монография" (Агузаров Т.К., Грачева Ю.В., Чучаев А.И.) охраняются законодательством!