Правовое обеспечение интеграционных процессов в рамках Евразийского экономического союза. Монография

Бойко А.И., Лазарева Н.Ю., Ныркова Н.А., Терентьева М.С.; под ред. Чучаева А.И.

Возрастное ограничение: 0+ Жанр: Юридическая Издательство: Проспект Дата размещения: 19.07.2017 ISBN: 9785392254828 Язык: Объем текста: 271 стр. Формат: epub

Оглавление

Введение

Глава 1. ЕАЭС в контексте мировых интеграционных процессов

Глава 2. Модели правовой интеграции: формы и методы их реализации

Глава 3. Модели правовой интеграции в рамках Евразийского экономического союза

Глава 4. Проблемы эффективности правового обеспечения экономической интеграции в рамках Евразийского экономического союза

Заключение

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

Глава 2.
Модели правовой интеграции: формы и методы их реализации

2.1 Назначение и возможности правового влияния на интеграционные процессы

Тысячелетиями многогранная и всё усложняющаяся жизнь человечества, состоящего из представителей многих племён и народов, живущих в контрастных климатических зонах, имеющих собственный исторический опыт и культурное своеобразие, представленного индивидуумами различного пола, достатка, вероисповедания, ума и прочих способностей и достопримечательностей, опирается и на право. Последнее же есть нормативная система, запрограммированная на типовые ситуации и некоего «усреднённого» человека (субъект, лицо, организация и т.д.). Это значит, что право олицетворяет несовершенную модель управления, ибо оно есть «равная мера к заведомо неравным людям и обстоятельствам». И тем не менее оно функционирует, приносит пользу. Почему?

Во-первых, общие правотворческие решения, загодя рассчитанные на всех и всё, позже реализуются точечным правоприменением, учитывающим своеобразие юридически значимой ситуации и её «героев». Во-вторых, благодаря опоре на госаппарат и его принудительные возможности по осуществлению юридических предписаний, право обладает огромной мотивационной силой (общепредупредительным эффектом), т.е. способностью удерживать людей от дурных поступков одной лишь угрозой суровой ответственности. Эх, если бы нашей стране и всему человечеству удалось обеспечить завет Ч. Беккариа о том, что в борьбе с преступностью главное неотвратимость, но не жестокость, то необходимость в самых суровых наказаниях отпала сама собой.

В-третьих, уступая другим нормативным системам в учёте индивидуальности или «распределяющей» справедливости, право отыгрывается результатами движения к другой ценности цивилизации – идее равенства. Люди давно уверились и принимают как непреложную истину индивидуальность (личностную, социальную, биологическую) или разность окружающих. Мужчины и женщины, взрослые и малолетние, обездоленные и купающиеся в роскоши, одаренные и лица средних способностей, хладнокровные флегматики и импульсивные холерики... – все мы разные. Тем не менее, тысячелетиями идея равенства согревает сердца миллионов людей, зовёт их к крайним мерам – устраиваются революции, ломаются судьбы, ради прометеевского венца уходят в область политической борьбы несостоявшиеся учёные, скульпторы, актёры. Взрываются старые устои, к власти приходят новые лидеры, а великий идеал равенства, казавшийся таким близким, ускользает вновь и вновь.

Ульпиан говорил, что с точки зрения естественного права все люди равны (quod ad jus naturale attinet, omnes homines aequales sunt – Ulp. D.50,17,32). Однако в том же XX веке потерпел крах самый крупный (социалистический) эксперимент с переоборудованием общества на началах равенства; «равенство по бедности» (Ф. Энгельс) продержалось всего 76 лет. Тлевший многие (советские) годы индивидуализм при малейшем социальном неудовольствии масс и пропагандистской подпитке рвущихся к власти новых экономических хозяев легко победил коллективистские рецепты. Равенства снова не случилось. Не об этом ли предупреждал нас великий интеллектуал России XIX века князь П.А. Вяземский:

«Нет, милый краснобай, тебе нас не уверить,
Как там ни горячись в напыщенных словах,
Что наша матушка-природа – коммунистка:
Нет, есть и у нея свой выбор и очистка.
Единство видим в ней, но равенства в ней нет.
Таков был искони и есть, и будет свет.
Как почву не ровняй насильственной лопаткой,
Природа кое-где глядит аристократкой».

В чём же дело? Неужели налицо тысячелетнее заблуждение, неуничтожаемый нравственно-юридический психоз? Для ответа на данный вопрос нужно видеть несколько уровней или измерений равенства и неравенства граждан. Во-первых, это фактическое (физиологическое, половозрастное) неравенство. Общественная мысль и право безоговорочно признают и используют в своих построениях и расчётах данное обстоятельство. Что тут спорить: Бог и пальцы не уровнял.

Во-вторых, идея равенства предполагает правовое измерение. Классики мысли давно пропели осанну равенству граждан перед законом: «это великая формула людей» (А. Барбюс); «единственная прочная основа для общественного устройства» (Б. Шоу); «оправдано только природное неравенство» (А. Бебель). Сегодня правовое равенство повсеместно объявляется абсолютом, в конституционных текстах звучит торжественно, как заклинание.

В-третьих, равенство предполагает имущественный аспект, как раз наиболее расположенный к нашей теме. Экономическая основа частной жизни чрезвычайно важна всегда. Бытие определяет сознание. Разность и довольство людей зависит и от материального фактора. Эти и подобные им плоские истины обнажают неоднозначность проблемы имущественной стратификации населения, её причин и последствий. Тема многогранна, больна, опасна для любого разработчика. В связи с этим предельно аккуратно обнародуем те базовые соображения, которыми, на наш взгляд, должно руководствоваться при правовом реагировании на имущественное расслоение и, косвенно, на процессы интеграции.

• Имущественное неравенство полезно, оно – база и движитель социально-активного поведения индивидов, средство против экономической лености и апатии. Недавнее горькое подтверждение тому есть крах заорганизованной плановой экономики СССР, взамен производительности труда инициировавшей поиски путей к спецраспределителям. Частный материальный интерес победил шаблонные казённые расчёты, даже благородного, уравнивающего характера.
• Но имущественное неравенство, по общему правилу, порицаемо. Эпос, профильтрованная самосознанием человечества поэтическая классика и другие формы художественного отображения жизни сугубо экономический прагматизм не приветствуют и не воспевают. Напротив – типичны чеховская «Маска», врубелевское «Чаепитие в Мытищах», говорухинский «Ворошиловский стрелок» и т.д. И никакие экономические результаты, никакие точечные благодеяния «столпов общества» не в состоянии покорить сердца большинства населения. Не помогают и заказные жизнеописания экономических хозяев жизни, выполненные наёмниками от журналистики, литературы и искусства, а также напёрсточниками от науки.
• Имущественное неравенство опасно. Накапливаясь до критической массы, оно приводит к крупным социальным потрясениям (революциям). Повод же или «малая причина больших событий» (Гегель) для этого, чаще всего в форме показного мотовства так называемой «знати» (куршевельские альковы, автокуражи на столичных проспектах, стрельба на свадьбах и т.д.), всегда найдётся. Как только он сработает и вызовет гражданскую войну, обществу приходится начинать всё заново – отстраивать материальную базу существования, утраченную в жёсткой классовой схватке.
• Имущественное неравенство противоречиво. Личность – основной приоритет общественного развития с её претензиями на автономию и полную свободу от власти и всего социума, что разрекламировано естественно-правовой школой, – реально может воспользоваться абстрактными правами и свободами лишь на солидной материальной подкладке. Индивидуальное своеобразие и особость – чаще всего от материальной независимости. Однако саморазвитие всего этноса, равно как и социализация личности, без этико-поведенческого конформизма немыслимы. Ограничения индивидуальной свободы, в том числе богатств без границ неизбежны.
• Наконец, имущественное неравенство подвижно, переменчиво с точки зрения стоимостного или вещественного измерения, во-первых, и общественного резонанса, во-вторых. В фокус коллективного негодования попеременно попадают то порядок наследования, то размеры состояния, то демонстрационный характер пользования новоявленной элитой своим материальным превосходством над окружающими, то искусные имущественные распри сильных мира сего – внутри корпоративного слоя или даже в собственных семьях. От юристов ожидают и требуют адекватного реагирования. Право, таким образом, легко поддаётся общественным настроениям и «обязано» на них реагировать.

Таким образом, (не)равенство людей имеет имущественные основу, происхождение и измерение; оно предопределяется наследственными возможностями индивидов, их социальной активностью, близостью к сфере (пере)распределения общественных богатств, обладанием средствами производства, дающими прирост личных материальных благ без непосредственного приложения собственного физического труда. Политико-правовые, религиозные, нравственные воззрения и рецепты по поводу имущественной стратификации населения переменчивы, непоследовательны, противоречивы. Осуждение демонстративной роскоши одних лиц («новых русских» для сегодняшней России и прислуживающей им политической элиты) соседствует с обвинениями в производственной апатии других – пролетариев (последовательно: рабов, смердов, холопов, быдла, черни, совков, лохов, социальных аутсайдеров).

Итак, в правовом отношении все граждане помпезно объявляются равными, в фактическом – с неизбежностью признаются неравными, а вот в имущественном либо материальном смысле дать однозначный рецепт по уравниванию (хотя бы относительному) индивидов либо полному отказу от попыток снижения материальной поляризации населения сегодня не представляется возможным; наверняка, цивилизация продолжит эксперименты по оптимальному сочетанию крайностей (бедность – богатство), по поиску такой социальной организации, когда имущественное неравенство мотивирует именно производительный труд, но не паразитическое существование, а главное – не плодит катаклизмов, которые сегодня наблюдаются даже в самых сытых странах Запада. Эти поиски неминуемо производятся и рамках праворегуляции.

В современный период право, особенно международное, востребовано геополитическими процессами, когда пересекающий государственные границы свободный поток денег и товаров дополняется не менее мощным раскрепощающим потоком идей и информации в результате внедрения новых технологий. На этой волне национальные интересы отстающих в технологическом отношении стран закономерно ущемляются, а их руководство (вынужденно, с опозданием) утрачивает вассальный восторг перед иноземными преимуществами и начинает искать союзников на международной арене, пытаясь выровнять положение с помощью кооперации. Познав коварство западных учителей (невыполнение устных обещаний взаимного благородства), политические лидеры начинают «дуть на холодную воду», прибегать к детальному юридическому закреплению прав и обязательств по международным договорённостям с новыми партнёрами. Значение права в их глазах стремительно возрастает.

Диалектика вопроса о влиянии права на интеграционные процессы такова, что: с одной стороны, экономика, межгосударственные экономические союзы нуждаются в юридическом сопровождении; а с другой – содержание права зависит от уровня развития народного хозяйства и прочих социальных детерминант. Смысл и назначение первого вектора частично или в основном мы уже представили. К написанному следует добавить лишь те мысли, что современная хозяйственная практика, особенно рыночного типа, очень многофакторна и противоречива, представляет собой длинную цепь взаимодействующих элементов по линии «производство – потребление» (инвестиции, строительство, транспортное сопровождение, инфраструктура территорий, реклама, создание условий для инноваций, набор и обучение персонала, защита коммерческой тайны, налоги, экологические стандарты и затраты, сутяжничество с конкурентами… и везде риски, риски, риски). Не пытаться вносить гармонию или хотя бы элементарный порядок в эту стихию грех, опасно и для класса предпринимателей, и для всего социума. При экономической интеграции между странами ситуация лишь отягощается в том смысле, что материальные вложения бизнеса нужно страховать правом и на внутригосударственном, и на международном уровнях.

Теперь остановимся на втором нюансе – на зависимости юридического обеспечения интеграционных процессов от самой экономики. Кажется, и без специальной научной подготовки очевидно, что главный импульс развития и совершенствования права заложен не в нём самом, а в окружающей его среде, что основными внешними детерминантами служат экономика и политика, общепризнанные ценности цивилизации и конституционные предписания, культурный фон общества, лучше и полнее всего представленный в нравственно-религиозных заповедях и языке народа, предыдущий опыт юридического регулирования, уровень развития профильной науки. В качестве дополнительных факторов, влияющих на формирование правовых норм, можно назвать такие обстоятельства, как: содержание и ход реформ в стране; степень коррумпированности власти; программы и способы «обработки» населения со стороны СМИ, менталитет нации.

Но сегодня общепризнанный тезис о внешней зависимости права и об ограниченности законодательных решений жизненными условиями таковым был не всегда, а вполне здравые мысли о «принципе верховенства закона и неограниченной компетенции высшего представительного учреждения» на принятие созвучных обществу нормативных правил почему-то перетекали в суждения об абсолютной власти государства на создание любых правовых предписаний. По когда-то авторитетному мнению Р. Иеринга, именно государство – единственный источник права, и в любой момент оно может не считаться с созданным им же правом; а Л. Гумплович даже объявлял право «эманацией государственной власти». Однако: масса примеров недомыслия, своеволия и корысти элиты в сфере нормотворчества; пробельность права по вполне извинительным или объективным причинам; трудности или даже невозможности создания безупречного законодательства в условиях быстро обновляющейся жизни; рост объёмов правовых предписаний и их всё усложняющаяся отраслевая дифференциация – естественным образом подвигли общественную мысль к признанию многофакторной детерминированности парламентской деятельности. Есть, так сказать, правообразование, а есть и правотворчество; есть монопольные полномочия, но есть и обязанности по их грамотному употреблению. Ныне правотворчество и содержательно, и чисто технически обставлено многочисленными требованиями, главное из которых – установка на приспособление формируемых правил к жизненной среде.

Поскольку назначением данной работы является анализ правового обеспечения интеграционных процессов именно (преимущественно) в экономическом союзе государств, представим соображения лишь о детерминировании юридических предписаний состоянием хозяйственного уклада. Напомним, что прежний идеологический тезис о господстве базиса или экономического строя общества над отношениями надстроечного порядка, куда по конструкции К. Маркса входило и право, когда-то составлял догму отечественной науки. Мы не собираемся её опровергать или считать (абсолютно или хотя бы частично) неверной. Начётникам социалистической эпохи и их критикам (союз «и» употреблён нами по той причине, что самые «сообразительные» пропагандисты от гуманитарной науки стремительно меняют политический окрас, успевают поработать на «науку» в двух «идеологических лицах») нужно противопоставить истину, напомнить, что адепты прошлого мировоззрения отнюдь не считали экономику прямодействующей причиной юриспруденции; они утверждали, что право лишь в конечном счёте определяется базисом, что экономика обнаруживает себя в действующей юриспруденции только в «снятом виде», что «торговля обладает большей властью, чем государь», что производство выступает конечной основой деятельности людей, поскольку именно в этой сфере создаются предметы, соответствующие нуждам человеческого существования, а равно первичные потребности и идеи по совершенствованию общежития, что «люди в первую очередь должны есть, пить, иметь жилище и одеваться, прежде чем быть в состоянии заниматься политикой, наукой, искусством, религией и т.д.».

Вот показательное высказывание К. Маркса: «если нравственное сознание массы объявляет какой-либо экономический факт несправедливым, как в своё время рабство или барщину, то это есть доказательство того, что этот факт сам пережил себя, что появились другие экономические факты, в силу которых он стал (был осознан – А.Б.) невыносимым и несохранимым (т.е. в понимании общества появились более выгодные экономические приёмы, связи и технологии – А.Б.)».

Первостепенная важность производственной сферы в жизни общества подтверждается и постоянным вниманием нынешних политических лидеров России к нуждам и запросам отечественного бизнеса. «Экономические следы» проявляются не только в тех отраслях права, кои и предназначены для регулирования имущественного оборота, но и на задах юриспруденции, в её охранительных сегментах. Давно замечено, сказано и доказано, что: «экономически невозможно и политически недопустимо ежегодно направлять в места лишения свободы миллионы людей, вступающих… в конфликт с законом» (ведь основной контингент осужденных к данному виду наказания – самая производительная часть населения, которой полагается эффективно производить продукцию «на воле») или применять лишение права на занятие очень важными (пока редкостными) для общества видами деятельности; что именно по экономическим причинам ненаказуемость убийства раба трансформировалась в наказуемость убийства крепостного (Н.Ф. Кузнецова и Г.А. Злобин); что ссыльные (ссылка) нужны для хозяйственной и пограничной колонизации окраин страны (И.Я. Фойницкий и др.); что только при рыночном укладе декриминализируется спекуляция, растут в цене имущественные наказания и вводится уголовная ответственность за недопущение, ограничение или устранение конкуренции (ст. 178 УК РФ), что затраты на карательную деятельность государства нужно сравнивать с совокупным ущербом от преступлений и уровнем его возмещения – по суду и за счёт виновных.

Особо оговорим то обстоятельство, что экономика и право суть такие контрагенты общежития, во взаимоотношениях которых бытийная среда (хозяйственная сфера) может подвергаться сильному влиянию со стороны преимущественно зависимого (второго – регулирующего, оформительского) компонента. Марксистская доктрина именовала подобное развитие событий «обратным влиянием» права на экономику. Теоретики общей юриспруденции в связи с этим утверждали, что «государственная и правовая надстройка обладают известной самостоятельностью», а «государственная власть может (даже – А.Б.) действовать против (тенденций – А.Б.) экономического развития», что «воздействие государства и права на экономику носит сложный» характер и выражает «степень познания… экономических закономерностей… зависит от типа государства … (и) от того, чьи интересы оно выражает», что «воздействие на экономику оказывается всеми отраслями права… и даже в известной мере уголовным» правом. В развитие данной многозначительной оговорки в отраслевой науке тонко подмечено, что «уголовное право устанавливает не только основания и пределы уголовной ответственности, но прежде всего обязанность вести себя так, чтобы эта ответственность не наступила». Отсюда практикующие юристы избрали «новое основание» для отказа в уголовном преследовании коммерческих проделок – «наличие гражданско-правовых отношений», а Верховный Суд освящает подобную ориентацию.

Очень показательны и предупреждения Д.А. Керимова в послесловии к известной книге Аниты Нашиц о том, что связи между правом и его внешней средой – «это не (обязательно – А.Б.) параллельные (то есть равновеликие – А.Б.) и независимые отношения, а цепь взаимосвязанных отношений, в рамках которых материальные факторы (здесь и далее курсив наш – А.Б.), являющиеся в конечном итоге определяющими, от ступени к ступени детерминируют элементы будущих правовых норм через посредство факторов духовных».

В заключение данного раздела позволим сформулировать главную мысль: в сфере регулирования экономической интеграции, особенно на международном уровне, важнее мотивировать добровольность законопослушного поведения, а не детально расписывать его варианты, и тем более – не делать ставки на запреты и ответственность. Убеждены в том, что обратное влияние права на экономику успешно срабатывает лишь в кульминационные периоды эпохи и не только через принуждение, а в эволюционные времена назначение юриспруденции заключается в создании благоприятных условий для развития материального и духовного производства.

2.2 Генезис международного права и его сочетание с национальным

Необходимость международного права. Сегодня никто не ставит вопрос о допустимости и полезности существования «международного права»: данное словосочетание прочно вошло в политический и юридический лексикон, с этим названием выпускаются монографии и учебные пособия, правозащитники апеллируют к космополитическим стандартам и принципам, разрастается наднациональная инфраструктура управленческих учреждений. Давно минули те времена, когда международное право объявлялось «неправом» на том основании, что оно получает жизнь лишь с помощью внутригосударственного юридического источника; когда повсеместно звучали мысли, что «источники международного права образуют свою собственную систему, автономную по отношению к системе источников национального права», «о двух разнопорядковых системах источников». Кажется, человечество согласилось и даже смирилось с циничной немецкой мудростью: die Weltgeschichte ist das Weltgericht.

Всё так. Да только процесс интернационализации юриспруденции идёт с трудом и неравномерно в силу того, что государственно-организованные элиты ведут себя на планете как эгоистические жильцы перенаселённой коммунальной квартиры. Сохранению диспропорций внешнего и внутреннего права способствуют многие обстоятельства объективного и субъективного порядка: односторонность самого международного права (по преимуществу выражающего интересы стран «золотого миллиарда» и США как самого могущественного гегемона); продукция внерегиональных и потому фактически конкурирующих с ООН под флагом исключительности саммитов больших «восьмерок», «двадцаток» и пр. собраний «элитных» стран, продолжающих традиции «европейского Концерта» XIX века); неискренность национальных правящих слоёв (несмотря на клятвы в приверженности идеалам демократии, они погрязли в избирательных фальсификациях, преступной приватизации и расхищении бюджетных средств, склонны к непотизму и режиму личной власти); социально-экономическое неравенство между регионами и странами; искусственное и часто насильственное изменение внутренних устоев отдельных государств (концепция «гуманитарной интервенции», «цветные революции»), опережающее скорость естественной эволюции стран, внутренняя жизнь которых издавна программируется на традиционализм. Препятствия есть, будут и новые, но их преодоление, в том числе посредством согласования (конвергенции, адаптации и пр.) международного и внутригосударственного права неизбежно – интернационализация жизни землян диктует такую необходимость.

Главное ныне – определиться с оптимальным соотношением международного и национального права, а равно с механизмом пропуска космополитических нормативов на суверенную территорию отдельных государств. Умственные и политико-дипломатические усилия на данном направлении, в свою очередь, явно разделяются на два самостоятельных направления: соотношение юридической силы внутригосударственного и международного права вообще плюс техника импорта (перемещения) надгосударственных правил в национальную практику юридического регулирования. Причина разделения усилий одна, но важная: изначальная сложность выработки и применения единых стандартов для стран и регионов с различным уровнем развития (экономики, права, культуры) и различными ценностными системами. Отсюда накопленный здесь опыт может быть использован при строительстве правовой базы ЕАЭС.

Надо прямо сказать, что отечественной правовой доктрине есть чем гордиться в обсуждаемом плане. Так, ещё на заре международного правопонимания А.М. Горовцев искал ключ к решению общих юридических вопросов за узкими национальными пределами, в международном праве. Его современник А. Ященко объявлял международное право высшей формой юриспруденции, которая возвышается одновременно над управляющими и управляемыми людьми внутри государства, над индивидами и государствами. В XX веке Г.И. Тункин прямо заявлял, что нормы международных договоров «затрагивают внутренние отношения в государствах». Если имеются заключённые и ратифицированные конвенции, – дополнял его мысль И.И. Карпец, – государство обязано преследовать на их основе виновных в преступлениях лиц, если же согласованных на международном уровне норм нет, обязанность трансформируется (всего лишь – А.Б.) в усмотрение, в правомочие.

И.И. Лукашук сразу объявил международное право «сложной крупномасштабной системой», а чуть позже (с. 25) и «сверхсложной системой», в рамках которой нужно оптимально разместить национальное право (§§ 2 и 3 раздела I). Е.Т. Усенко попрекал теоретиков отечественной юриспруденции в узости их метода, в ограниченной ориентации только на внутреннее право, призывал их «опираться на научные дисциплины обеих правовых систем», приглашал к учреждению особой дисциплины – «общего учения о праве», соединив в ней достижения международников и отраслевиков. Он же предупредил, что «международное право не может «ломать» национальное право, ибо оно суть межгосударственное право. Поэтому воздействие международного права на национальное осуществляется путем трансформации международных обязательств государства в акты национального права».

В нашей литературе наиболее часто и по достоинству упоминается капитальный (из 2-х книг) труд по международному праву англичанина Яна Броунли. В главе II части I первой же книги, именуемой «Соотношение внутригосударственного и международного права», он последовательно утверждает: а) монистические доктрины низводят «внутригосударственное право до положения пенсионера международного права» (с. 67); б) внешний и внутренний правопорядки подчинены некоему третьему правопорядку (естественное право или «общие принципы права»), «который стоит над обоими и может определять их соответственные сферы» (с. 68); в) «всё большее число юристов… стремится избавиться от дихотомии монизма и дуализма», оспаривают наличие общего поля действия двух правовых систем, признают, что они не приходят в столкновение, поскольку действуют в различных сферах и каждая из них является высшей силой в своей собственной сфере (с. 69); д) в соперничестве внешних государственных обязательств и внутреннего права должно уступать второе (с. 70-71); е) международные суды изучают национальное право и ссылаются на него в своих решениях (с. 73), хотя внутригосударственные законы являются лишь обычными юридическими фактами, доказательством (мотивированного – А.Б.) поведения соответствующего государства на международной арене и не более того (с. 77); ж) «в последнее время правительства и юристы в большей степени осознают потребность в установлении конструктивных взаимосвязей между внутригосударственным правом и системой международного права» (с. 92), а не в пропаганде противоречий, ибо «основной задачей остаётся … установление между ними согласованности, а не формальной «гармонии» или «примата» международного права. Эти проблемы лишь затемняются, если их ставить в контексте конфликта между монистами и дуалистами» (с. 93); и) «решение Международного суда ООН, хотя бы оно и касалось в основном тех же вопросов, какие находятся на рассмотрении национального суда, само по себе не создает res judicata для последнего» (с. 98); 8) «каждой из двух систем – внутригосударственному праву и международному праву – принадлежит верховенство в её собственной области, и ни одна из них не обладает гегемонией над другой» (с. 101).

В 1981 году в Киеве вышла большим тиражом солидная монография В.Г. Буткевича. Автору удалось создать и представить на суд специалистов удивительно цельную книгу (сопоставление международного и внутреннего права через категорию «отношение» – историческая справка – структурно-функциональные связи двух правовых систем – процесс согласования международного и внутригосударственного права), покоящуюся на великолепной базе из произведений предшественников. Отточенные и выверенные сентенции рассыпаны по тексту, легко обнаруживаются и легко запоминаются, сформулированы чётко и кратко: а) абсолютной автономности двух правовых систем (международной и внутригосударственной – А.Б.) нет и быть не может (с. 33, 37-38); б) базовые источники международного (договор и обычай) и внутреннего (закон и подзаконный акт) права имеют единую корневую основу – материальные условия жизни людей; в) фактическим «отношениям сообществ (людей, соотечественников и иностранцев – А.Б.) обязательно соответствуют, согласно принципу «ubi societas, ubi jus» отношения между нормами права, управляющими этими отношениями (с. 52-53); г) зарубежный взгляд, в соответствии с которым «отношения субординации провозглашаются как истинно правовые отношения, а отношения координации относятся к сфере морали, политики и т.д.», признаётся неверным (с. 53); д) «вертикальные связи более характерны для внутрисистемно-правовых отношений», а в отношениях внешнего уровня вертикальных связей почти нет. Потому «в отношениях между системами права намного больше дисгармонии, чем внутри каждой системы права», а «сцеплённые только горизонтальными связями две правовые системы не могут слиться в одно целое» (с. 62-63); е) для внутригосударственного права более характерна субординация, а «связи координации присущи международному праву» (с. 69); ж) «абсолютная иерархия в межсистемной сфере не приемлема… Это не юридический примат одних актов над другими, а иерархия соответствия, авторитета норм различных правовых систем» (с. 67); и) взаимодействие международного и национального права никогда не может быть односторонним, ибо «во всяком взаимодействии не бывает только активной или только пассивной стороны» (с. 71,72), ибо «основная черта взаимодействия двух правовых систем – взаимное изменение друг друга» (с. 73); к) механизм реализации международного права может быть простым и сложным, но в любом случае реализация внутригосударственного права отличается от аналогичных процессов для мирового права (с. 205).

Общим, часто повторяемым местом научных работ по проблеме соотношения международного и внутреннего права давно стала дилемма концепций – дуалистической и монистической. Практически действует неписаное правило: любой исследователь обязан записать себя или своих оппонентов в соответствующий орден. Условия приёма давно известны: настаиваешь на единстве двух правовых систем – считай себя монистом; усматриваешь большие различия между внутренним и внешним правом – или запиши себя сам в лагерь дуалистов либо будешь приписан к нему принудительно, печатным мнением.

Титулованные представители дуалистического направления (Г. Трипель, Д. Анцилотти, Л. Оппенгейм) настаивали на самостоятельности международного и национального права, оценивали их в качестве различных систем правопорядка, не находящихся в отношениях подчинённости (субординации). Смысл же монистических воззрений состоит в признании единства обеих правовых систем; единства, не исключающего приоритета. В связи с этим монисты делятся на два лагеря – сторонников превосходства национального (Г. Гегель, В. Даневский, братья Цорн, В. Кауфман и др.) или международного (Г. Кельзен, Ж. Ссель, Ф. Джессеп, Г. Лаутерпахт, Ш. Руссо и др.) права. Во внутренней борьбе как бы победил второй взгляд, однако обе группы учёных объединяет то обстоятельство, что они жёстко «противопоставляют международное право такой объективной реальности, как государственный суверенитет: или международное право, или государственный суверенитет». Всё остальное – вторично.

Монисты главным врагом общественного прогресса прямо объявляют идею суверенитета национальной власти. В подкрепление своей позиции монисты космополитического крыла обычно призывают на помощь человеческий фактор, присваивают физическим лицам статус субъекта международного права. Аргументы таковы: государство является простым элементом эволюции, всего лишь временной формой политико-юридической организации коллективной жизни; если она стесняет индивидуальную жизнь выше необходимости социальной гармонии, частник должен иметь возможность апелляции к арбитру, стоящему выше национальных правительств, и таковым спасителем может быть только международное право; многовековая история показала и доказала, что основной враг человеческой свободы – публичная администрация, окопавшаяся от нападок и критики под зонтиком суверенитета («зарезервированной области внутренней компетенции»); ничем не ограниченная свобода государственных действий, именуемая самостоятельностью и независимостью избираемых решений, негативно сказывается на правах и свободах граждан; потенциальная безответственность национальных правительств даже превращает граждан в «бесхозных» людей, изгоев общества, на что ООН отреагировала в 1961 году принятием Конвенции о сокращении безгражданства; в условиях научно-технического прогресса народонаселение планеты стремится к более интенсивным и многообразным связям, в результате чего управляющая роль государства падает, а главными действующими субъектами на мировой арене становятся физические лица и неправительственные организации. Вывод этих рассуждений очевиден – государству пора сдавать полномочия наднациональным образованиям и международному праву, которые ориентированы на универсального человека Земли, а не на конкретных налогоплательщиков.

На попытки международного обобществления граждан из лагеря советских дуалистов последовала логичная отповедь: «отнесение всех лиц международного сообщества к субъектам международного права, во-первых, отождествляет международное и внутригосударственное право; во-вторых, понятие международной правосубъектности теряет свою особенность и даже смысл». Так называемые дуалисты апеллируют и к уставным положениям ООН, где зафиксирован в качестве непреложного правила принцип невмешательства во внутренние дела государств (п. 7 ст. 2). Однако, понимая невозможность герметического сосуществования двух правовых систем, они смягчают позицию, демонстрируют релятивизм, заговорили о «реалистическом дуализме». «Когда мы говорим о суверенитете государств, – указывает Г.И. Тункин, – мы имеем в виду не абсолютный суверенитет (абсолютный суверенитет не может существовать), а скорее суверенитет в рамках международного права». Ему вторит Р.А. Мюллерсон: «признание государства суверенным не означает, что оно не подчиняется нормам международного права. Это означает, что оно не подчиняется другим государствам». А ещё раньше защищал официальную (национальную) точку зрения Е.А. Коровин: «приписывать советской науке международного права какую-то склонность к теории «абсолютного суверенитета» – значит утверждать заведомую и абсолютную неправду».

Отвергая идею примата мирового права, представители дуалистического крыла не могут минуть естественно-правовые доводы оппонентов, согласно которым над эгоистическими интересами отдельных государств должны возвышаться некие абсолютные ценности и силы, призванные их защищать, а они консолидированы именно в международном праве. Да, отвечают сторонники параллельного существования двух правовых систем, это правильно; но весь вопрос в том, кто и как формирует мировой правопорядок. И приводят многочисленные негативные примеры того, как международные нормы заказываются странами-гегемонами и ими же контролируются. Существование сильного внутригосударственного права тем самым есть гарантия независимого развития этносов и защита от вмешательства в дела слабых государств со стороны могущественных стран, использующих для этого международно-правовые конструкции. А ведь есть ещё огромные региональные и этнические различия, которые практически невозможно полностью учесть и консолидировать во вселенских юридических схемах. Как следствие, планетарно мыслящие специалисты заявляют о скором кризисе международного публичного права, которое по преимуществу основано на традициях иудейско-христианской цивилизации и в недостаточном объёме учитывает особенности и тенденции других субкультур мира (китайской, японской, мусульманской, индийской). А в их основе – ставка на общинный интерес и коллективизм, учёт особой роли семьи, признание превосходства тонкой нравственности над прагматичным правом. Эти обстоятельства, а также одностороннее применение принудительных мер под флагом либо даже без санкции ООН бьют по монистическим настроениям и дают дополнительные аргументы дуалистам, порождают пессимистические, возвратные с точки зрения прогресса, мысли: «международное публичное право, – пишет А.Г. Чернявский, – субстанция своеобразная, весьма отдалённая от национальных юридических систем и – что особенно существенно – явление многослойное, несущее в своём содержании противоречивые тенденции, элементы различной социальной и правовой значимости».

Автор не думает, что многолетний спор между сторонниками монистического и дуалистического взглядов на возможности правового регулирования исчерпал себя и прекратится. По крайней мере, государственному суверенитету жить ещё долго, а его проповедники имеют прочную защиту в лице самой ООН. Ведь на мировом уровне приняты и действуют в дополнение к ст. 2 Устава ООН две Декларации: о недопустимости вмешательства во внутренние дела государств и об ограждении их независимости и суверенитета и о недопустимости интервенции и вмешательства во внутренние дела государств, а также Меморандум о развитии международного права, где прописаны те же идеи. Посему главное – в другом: время лобовых столкновений двух концепций по правилу «или-или» уходит; в равной мере ущербны концепции «о двух юридических порядках, иерархически подчинённых один другому», и автономного, независимого друг от друга сосуществования правовых систем – международного и внутригосударственного уровня.

Посоветуем релятивизма сторонникам обоих подходов – пусть победят не ортодоксы, а глашатаи «умеренного монизма» и «реалистического дуализма». Это значит, что разговора о соотносительной силе двух правовых систем, о правилах разрешения возможных и настоящих коллизий между ними не избежать. Своего рода страусиная позиция: признать примат международного права в так называемых международных делах и превосходство внутригосударственного права сугубо в национальных вопросах – не спасает, это очень простое решение. И ООН, и национальные правительства действуют не в вакууме, а запасная юрисдикция мирового сообщества наций рассчитана не на околоземное пространство; и территориально, и в плане обслуживаемого населения управленческие акции ООН непременно конкурирует с внутригосударственными учреждениями.

Параллельная же работа нескольких субъектов на одном участке всегда требует разграничения их компетенции или (что лучше) ликвидации лишних звеньев, а если это не удаётся (что имеет место в форме сосуществования на Земле двух правовых систем), есть только три выхода: а) либо отдать в управление ООН и её структурным подразделениям отдельные территории – и там будет господствовать мировое право; б) либо ограничить полномочия ООН производством беззубых резолюций без права вмешательства в текущую управленческую практику государств – и тогда случится возврат в прошлое, вернётся безраздельное торжество национальных элит; в) либо условиться о частичных уступках суверенитета временного характера с перспективой медленного наращивания преимуществ космополитического права – мир как раз и движется в этом направлении.

Соотносительная сила мировых и государственных регламентов обсуждается в современной науке в формате превосходства (примат – приоритет) межгосударственного права над внутригосударственным. И только; о другой линии превосходства (национального права над мировым) заявлять не стоит. Не те времена и перспективы призрачные: «если влияние норм внутригосударственного права на международное можно назвать первичным, поскольку каждое государство, участвующее в создании международно-правовых норм, исходит из характера и возможностей своего внутреннего права, то в процессе взаимодействия уже существующих норм оно не может не признавать принцип преимущественного значения норм международного права».

Сравнению юридической силы двух правовых систем посвящено немало публикаций, а приемлемого сводного результата нет. Нет консенсуса в науке, нет чётких правотворческих установок для правоприменителей. Посему трудно не согласиться с призывом Ю.А. Тихомирова установить «строгие национально-государственные критерии» для признания приоритетов международного права над внутренним. Таковых установок нет ни в мировом праве, ни в национальных кодексах. Попробуем восполнить этот пробел собственными пилотными мыслями. Для этого отвлечёмся от умозрительных конструкций, коими переполнена периодика и монографическая литература, а примем на вооружение упрощённый метод. Построим логическую профессиограмму в форме простейших вопросов и ответов на них.

Стоит ли опасаться самой мысли о зависимости отечественного права от зарубежных установок? Ответ: нет. Ничего унизительного в добровольном ограничении собственной компетенции – если за этим решением кроется желание продвинуть унификацию юриспруденции, если подобный приём синхронно применяют все государства, если общий международный норматив, под сень которого сдаются суверенные полномочия, учитывает планетарные тенденции и потребности, а не эгоистические интересы сильных государств, – нет.

Можно ли вообще обойтись без разговоров и решений относительно юридической силы двух правовых систем? Ответ: если на одном поле конкурируют два субъекта (объекта), разговор об их возможностях (и сравнительной ценности) неизбежен. Главное же заключается в степени обоснованности выдвигаемых рецептов, в продуманности и управляемости этой деятельности. Без выполнения этого условия «взаимопроникновение в действующих юридических конструкциях и структурах публично-правовых и частноправовых начал» всё равно случится, но хаотично и с издержками; без этого «раскрытие, признание и восприятие в мире ценности права, его конструкций и механизмов» затянется на долгие годы.

Есть ли пригодные для копирования образцы по устройству нормативных преимуществ между государственно-правовыми системами? Ответ: конечно, есть. Теоретически их может поставить любое государство с федеративным устройством власти типа России. У нас наработаны почти идеальные схемы для аналогизации на уровне «международное – национальное право». В статьях 71-73 Конституции РФ, к примеру, чётко разрешен вопрос о разграничении компетенции центра и территорий. Специалисты-толкователи Основного закона утверждают, что дифференциация предметов ведения федерации и её субъектов предполагает использование 4-х типов компетенций: исключительная компетенция центральной власти; исключительная компетенция субъектов федерации; конкурирующая компетенция и совместная компетенция. При этом общее регулирование коллизий оставлено за центральной властью (пункт «п» ст. 71 Конституции).

Достаточно ли одной, универсальной на все случаи жизни, формы зависимости национального права от международного? Ответ отрицательный. Генеральным предназначением права вообще, представляющего равную меру к заведомо неравным людям и обстоятельствам, является стремление к максимально возможной дифференциации ответственности. Отсюда превосходство международного права над национальными должно иметь несколько ступеней.

Сколько же ступеней превосходства международного права над внутригосударственным уже есть или должно быть, и что они собою представляют? Ответ: для нынешней стадии юридического развития нашей цивилизации, когда на планетарном уровне материальное право только распружинивается, а процессуальное и пенитенциарное (об исполнении санкций) практически отсутствуют, когда нет полноценной (правотворческой и правоприменительной) инфраструктуры для действенной организации вселенского юридического регулирования, когда операционное превосходство национального права над международным пока не вызывает сомнений и т.д., надеяться и призывать к учреждению целого каскада ступеней превосходства мирового права было бы утопией. Мы пока видим и предлагаем две реально действующих зависимости: абсолютное превосходство – примат и относительное превосходство – приоритет.

Обычно авторы не утруждают себя обязанностями по различению (двух) ступеней преимущества одной правовой системы по отношению к другой и поисками этимологических корней тех терминов, которые ими употребляются. Если же заглянуть в толковый словарь, то мы узнаем, что приоритет есть «преимущество перед кем-чем-н., в каком-н. отношении»; примат – «главенство, первичность, преобладающее значение», а приоритет – «первенствующее положение». Почти такое же толкование терминов предлагает и словарь иностранных слов, а в юридических словарях справочные данные на сей счёт отсутствуют вовсе.

Позволим себе думать и утверждать, что уже сегодня международное право может безоговорочно, но в очень ограниченных пределах, диктовать свою волю национальной юрисдикции (примат), однако большею частью его влияние пока осуществляется как приоритетное. Область абсолютного превосходства определяется мировым сообществом в императивном тоне, а относительное преимущество международных стандартов добровольно принимается национальными властями с обозначением во внутреннем праве критериев приоритетности и процедур её идентификации. Конечно, ступени превосходства международного права над внутригосударственным должны сообразовываться с несколькими обстоятельствами.

Каковы же эти обстоятельства? Ответ: с учетом ранее поставленных и обсужденных вопросов каждый вид преимущества сопрягается со сферой действия права. Например, абсолютное превосходство международных требований напрашивается для т.н. международных преступлений, а требование приоритета допустимо для преступлений т.н. международного характера. Ещё одна зависимость: свойство абсолютного превосходства должно быть закреплено за jus cogens, а приоритет более подходит для диспозитивных правил международного права. Разумеется, нормативные предписания уровня jus cogens подразумевают наличие верховного правотворца – ООН, а приоритетные диспозитивные указания сосредоточиваются в двух- или многосторонних конвенциях и им подобных международных договорённостях. В заключение добавим, что высшая ступень превосходства должна адресоваться самым важным источникам – универсальным конвенциям, общим принципам и международным обычаям; юридическая же сила других источников подлежит обсуждению и признанию в русле приоритета.

Проблемы и трудности реализации международного права на территории РФ. Современный мир движется под интеграционными парусами и скорость этого движения всё время возрастает. Причина – в проблемах, трагедиях и катастрофах человечества, в том, что лодка на всех землян одна. Сводные дела и трудности породили международное право; конечно, оно сформировалось под воздействием моногосударственных юридических концепций и конструкций, продолжая запитываться ими поныне. Но нарастающее количество всегда переходит в новое качество. Пришло время некоего диктата международного права. Нынешние государственные власти обязаны считаться с этим, а если кто-то пытается уклониться от соблюдения мирового правопорядка, ему напомнят: хорошо – если по коллективному решению и под эгидой ООН; хуже – если «провинившегося» самостоятельно наказывает супердержава (Ирак – США).

Поклясться в верности идеалам современного мира ныне мало, ожидается и требуется подкрепление дипломатической риторики государств осязаемыми законодательными решениями и внутренними юридическими технологиями. Конечно, это сложная задача, в том числе по причине несовершенства мировых правил. Однако данное обстоятельство не может считаться доводом в пользу национальной автономности. Не надо искать бревна в чужих глазах. Международное право создаётся суверенными государствами, и потому странно, если оно ими не исполняется либо (в оправдание бездеятельности) критикуется за несовершенство. Нельзя прерывать технологический процесс двухуровневого управления.

Vulgo, должно действовать простоватое правило: или применяй ущербный (рамочный) международный акт, либо издавай свой – более приемлемый . Ещё проще: не доведёшь международное требование до национальных исполнителей – ничего не будет (с международным правом, о нём ведь никто и не узнает); промульгируешь, но без подгонки под схемы внутренней юриспруденции – плохо будет (для международного права, оно будет применяться с искажениями и даже во вред его смыслу). Ведь удел национального права есть конкретизация международных требований. Как рефрен всех публикаций специалистов по теме звучит мысль: без использования государственных возможностей и содействия международное право – пустой звук. Процедура приведения национального закона в соответствие с международными стандартами и обязательствами суть не каприз, а реализация требования приоритетности. Да и вообще государствам, как членам ООН и участникам многочисленных региональных объединений, придётся жить по русской пословице: «назвался груздем – полезай в кузов». Россия вступила в Совет Европы, а в заключении ПАСЕ № 193 (1996) по её заявке записано буквально следующее: «Предложить проведение правовой реформы с тем, чтобы привести всё национальное законодательство в соответствие с принципами и стандартами Совета Европы».

Юридическая Бойко А.И., Лазарева Н.Ю., Ныркова Н.А., Терентьева М.С.; под ред. Чучаева А.И. Правовое обеспечение интеграционных процессов в рамках Евразийского экономического союза. Монография

Юридическая Бойко А.И., Лазарева Н.Ю., Ныркова Н.А., Терентьева М.С.; под ред. Чучаева А.И. Правовое обеспечение интеграционных процессов в рамках Евразийского экономического союза. Монография

Настоящее издание посвящено широкому кругу проблем правового обеспечения интеграционного взаимодействия в рамках Евразийского экономического союза (ЕАЭС), включающих уяснение его места на интеграционной карте мира, характеристику основных моделей правовой интеграции и возможных способов их сочетания, анализ технологий сотрудничества в правовой сфере (факторов, обусловливающих такое сотрудничество, его трудностей и перспектив), а также предложения, касающиеся повышения эффективности правового обеспечения евразийского интеграционного проекта.<br /> Законодательство приведено по состоянию на 1 мая 2017 г.<br /> Для студентов, аспирантов, преподавателей юридических вузов и факультетов, научных работников, а также для всех интересующихся правовыми аспектами интеграционного строительства. Научные результаты могут быть востребованы в интересах наднациональных структур ЕАЭС; государств – членов ЕАЭС; высших учебных заведений, реализующих образовательные программы, связанные с изучением интеграционных процессов в мире; научно-исследовательских организаций, выявляющих закономерности интеграции.