Правовая жизнь российского общества в условиях глобализации. Монография

Под ред. Малько А.В.

Возрастное ограничение: 0+ Жанр: Юридическая Издательство: Проспект Дата размещения: 03.10.2017 ISBN: 9785392250417 Язык: Объем текста: 336 стр. Формат: epub

Оглавление

Сведения об авторах

Предисловие

Раздел I. Глобализация и правовая жизнь общества

Раздел II. Глобализация и процессуально-правовая жизнь общества

Раздел III. Влияние глобализации на позитивные и негативные сегменты правовой жизни

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

Раздел I.
Глобализация и правовая жизнь общества

Глава 1.
Вызовы глобализации и политико-правовая жизнь современного общества

(А. В. Малько, А. Ю. Саломатин)

Как известно, существует множество определений глобализации — противоречивых, разноформатных, иногда образно-публицистичных. Например, утверждают, что глобализация — это:

1) интернационализация;

2) либерализация;

3) универсализация (распространение в современном мире одинаковых услуг, форм организации, норм, моделей поведения);

4) вестернизация (особенно американизация — «Макдоналдс», Голливуд, CNN).

«Практически каждый раз, когда заходит речь о глобализации, упоминают, что за послевоенный период обороты межгосударственной торговли росли втрое быстрее, чем валовый внутренний продукт развитых стран, а объемы международных финансовых транзакций — вчетверо быстрее, чем торговые потоки». Американский исследователь Т. Фридман сформулировал смысл глобализации следующим образом: это «неукротимая интеграция рынков, наций-государств и технологий, позволяющая индивидам, корпорациям и нациям-государствам достигать любой точки мира быстро, дальше, глубже и дешевле, чем когда бы то ни было прежде».

Глобализация — это «преодоление социальной, политической и экономической активностью пространственных границ, так что события, решения и действия, происходящие и принимаемые в одном регионе мира, могут иметь значение для индивидов и сообществ в удаленных уголках планеты».

Понятие глобализации многозначно. В широком смысле слова это объективная данность, в узком смысле — сознательная политика, преследующая распространение культурного и социально-экономического влияния одной страны или нескольких стран на весь мир, опирающаяся на идеологию глобализма. По мнению А. С. Панарина, имеет место три типа глобализма. Первый связан с единым мировым пространством и прогрессом, доступным всем индивидам. Второй — экзотерический глобализм правящих элит, образующих мировое правительство в своих корыстных интересах. Третий тип глобализма — это продукт стремления конкретной сверхдержавы США к однополярному миру.

Выяснение логики и технологии глобализации не менее важно, чем формулирование ее понятия. Не выдерживает никакой критики некая публицистическая трактовка, что истоки глобализации коренятся в «неолитической революции». В свое время мы указывали, что глобализация — это порождение постмодернизационных процессов.

Это — одна из граней (преимущественно внешнего характера) нового общества, стартовавшего в 1980-е гг. после циклических и структурных кризисов 1970-х гг. Новая постиндустриальная экономика коренным образом меняет общество, государство и право (см. рис. 1).

Отметим, что в 1976 г. произошло знаковое событие в технологической истории человечества, сравнимое по своей значимости с изобретением паровой машины в 1780-е гг.: появился персональный компьютер. Последовавшая за этим всеобщая компьютеризация производства и быта стала главным, но далеко не единственным слагаемым постиндустриальной экономики. Вместе с приоритетным развитием сферы услуг, ускоренным развитием венчурного (рискованного) бизнеса, глобализацией финансовых рынков и отдельных сегментов потребления она стала тем инструментом, который создает качественно новую социальную, а затем и политическую среду.

Рис. 1. Постмодернизационные процессы в сфере государства и права

Причем глобализация выражается не только в позитивных социальных последствиях, связанных с повышением общего (т.е. среднестатистического, условного) благосостояния населения. «Не только имеет место богатство, построенное на несправедливой торговой практике и оценке ценностей, что делает нищими многих людей... но существует также интенсивная бедность и обнищание в самих наиболее экономически успешных регионах, на улицах за блестящими витринами. Таким образом, в дополнение к пространственным диспропорциям в богатстве и возможностях добавляются социальные диспропорции в конкретных странах, городах, регионах. Социально-классовые, кастовые, гендерные, этнические и сексуальные различия структурируют социальную жизнь, и в рамках современной модели глобализации некоторые из этих различий также расширяются, особенно социально-классовые».

Мы наблюдаем формирование социально-эластичного, активистски агрессивного гражданского общества, иного, чем это было в эпоху триумфа классической модернизации на рубеже XIX–XX вв. В современном сильно дифференцированном, но быстро меняющем свою структуру обществе достижение согласия более затруднено. Гипертрофированная, неадекватно значимая роль новых информационных технологий и СМИ, деформирующих политический процесс, подрывает роль традиционных политических партий, раздробляет политические интересы на мелкие сегменты, снижает управляемость обществом. Соблазны массовой культуры и нарастающий динамизм социальной жизни влекут за собой усиление электорального абсентеизма и политической индифферентности. В свою очередь, это порождает разговоры об ограничении количественной экспансии демократии и усилении ее «элитистского» элемента. «В формирующемся постиндустриальном обществе заметен упадок общественных связей и рост того, что принято сейчас называть индивидуализированным социумом, в котором люди заняты настойчивым поиском „индивидуальных ответов на системные противоречия“. Более того, в условиях, когда мотивация людей заметно меняется, их интересы становятся все менее пересекающимися: они как бы располагаются в разных плоскостях, тогда как демократическая политика более эффективна лишь в случае, когда интересы людей были пусть и разнонаправлены, но сопоставимы».

* * *

Государство в условиях глобализации сталкивается со множеством вызовов. Главные среди них:

1) необходимость поиска оптимального соотношения между государственным регулированием и дерегулированием;

2) эрозия государственного суверенитета.

Этатизация и деэтатизация государственной политики, начиная со времен абсолютизма в европейских странах (XVI–XVIII вв.), когда впервые можно говорить о появлении бюрократического аппарата, происходила волнообразно. После политики меркантилизма, означавшей привлечение драгоценных металлов всеми возможными способами и еще более активного государственного регулирования в эпоху просвещенного абсолютизма во 2-й половине XVIII в. наступает торжество классического либерализма с начала XIX в. и реализуется идеал государства с минимальными функциями «ночного сторожа». Индустриализация последней трети XIX в. порождает спрос на сдерживание социально-экономического эгоизма монополий и увеличение управленческой активности государства. В 1-й половине XX в. апробируется механизм чрезвычайного государственного вмешательства в годы Первой и Второй мировой войны и антикризисного регулирования в период Великой депрессии 1929–1938 гг. Но общепризнанным и постоянным этатизм становится только в 1950–1960-е гг., когда формируется образ «государства всеобщего благоденствия». Неоконсервативная революция М. Тэтчер и Р. Рейгана в 1980-е гг., нашедшая подражание во многих странах, вновь возвращает маятник в сторону дерегулирования. «Налоговые реформы, дерегламентация, приватизация и бюджетное оздоровление стали главными инструментами ревизии послевоенной кейсианской модели экономики».

Однако уже в 1990-е гг. наступает разочарование в тотальном дерегулировании. Осуществляется поиск некой «золотой середины» между бюрократизацией и неконтролируемым рынком. В частности, директор Лондонской школы экономики Э. Гидденс предложил концепцию «третьего пути». По его мнению, национальное государство не может сегодня эффективно регулировать глобальный рынок, а его полная дерегуляция чревата катастрофой. Гражданское общество является одновременно фактором сдерживания рынка и государства. Если социал-демократия старого типа концентрировалась на индустриальной политике и требовала кейнсианских подходов, а либералы-монетаристы сосредоточились на либерализации рынка, то политическая экономия «третьего пути» соотнесена с различными приоритетами — образованием, предпринимательской культурой, гибкостью, выращиванием социального капитала.

Наблюдается взаимодействие между частными и государственными хозяйственными подразделениями, реализуется частно-государственное партнерство. «Растет набор государственных объектов, обеспечивающих инфраструктуру общества: радио и телевидение, связь, транспорт и др. Переходит в собственность государства и ряд хозяйственных объектов — производственные и строительные предприятия, космические объекты, атомная энергетика, спутниковая связь. Их создание и нормальная эксплуатация из-за необходимости огромных капитальных вложений не могут быть осуществлены без государства.

Споры между сторонниками и противниками государственного регулирования продолжаются. Один из популярных теоретиков менеджмента П. Друкер до предела категоричен в своих «разоблачениях» неэффективности государства. По его мнению, «мы стоим перед выбором между большим, но бессильным правительством и правительством, вернувшим себе силу благодаря ограничению функций до принятия решений и выбора направления развития и делегированию „исполнительских“ задач другим учреждением». Однако более сдержанны государственные деятели-практики. Например, бывший президент Франции Н. Саркози откровенно заявлял: «Идея о том, что рынок решает все, — это миф». И он же высказал мысль о справедливом, регулируемом разделе прибыли кампаний (по трети менеджменту, акционерам и рядовым работникам). Практические действия других руководителей государств (А. Меркель, Б. Обамы, Ф. Олланда, Г. Брауна, Д. Камерона) свидетельствуют, что они также не намерены свертывать регулирующее присутствие государства в жизни общества, тем более что в минувшем году произошло существенное снижение рейтинга исполнительной власти в ведущих странах мира.

Само государство испытывает далеко не самые простые времена. Наряду с тем что для него возникают трудности на внутреннем фронте в лице активистского гражданского общества, малопредсказуемого электората и слабеющих политических партий, на мировой арене с появлением новых акторов — международных правительственных и общественных организаций, транснациональных корпораций (ТНК) ситуация становится менее понятной. Возьмем хотя бы фактор ТНК, которые в экономическом плане (да и в политическом тоже) составляют государству серьезную конкуренцию. Например, в 2000 г. «по объему добавленной стоимости из 100 самых крупных „экономических систем“ 29 были транснациональными компаниями (ТНК) и 71 — независимыми государствами». Первые 43 позиции принадлежали только государствам (от США до Чили), а вот далее сопоставимый уровень экономического потенциала прослеживался у Wal Mart Stores и Пакистана, Перу, Алжира, у Exxon и Чехии, у General Motors и Венгрии.

Разумеется, по поводу современного и будущего состояния государства в мировой науке существуют различные точки зрения (в том числе и откровенно политически ангажированные). О безусловном снижении роли государства заявляют гиперглобалисты, которые утверждают, что «существование государств не является необходимым даже для успешного функционирования демократии. Новый мировой порядок, с их точки зрения, должны обеспечить транснациональные корпорации, которые и вытеснят со сцены современные государства». Однако два других течения — скептики и трансформисты — полны веры в могущество и функциональную значимость государства. Первые рассматривают глобализацию и регионализацию как две противоположные тенденции и расценивают государство как творцы интернационализации. Вторые полагают, что, хотя отдельное государство не стало сильнее в процессе развития мирового рынка, государства все чаще объединяются друг с другом для принятия совместных решений.

Ситуация с евроинтеграцией является во многом показательной для понимания роли государства в современном мире. С одной стороны, налицо тяга государств, вступивших в Европейский союз, к более тесному сотрудничеству, в том числе и для получения дополнительных выгод в конкурентной борьбе, и для адаптации к процессам глобализации. Однако явно ощущается и нежелание населения окончательно терять государственный суверенитет, двигаясь к федеративному устройству Евросоюза. Об этом свидетельствует и провал с принятием Конституции Европейского союза.

Как бы то ни было, следует признать, что глобализация меняет политико-правовую жизнь, активно «призывает» различные страны к интеграции, ибо общие проблемы гораздо проще решать сообща. Отсюда вполне обоснованно европейские государства объединились в Европейский союз. Нечто подобное происходит и в Евразии: Россия, Беларусь и Казахстан с 1 января 2015 г. создали Евразийский экономический союз, к которому уже присоединились Армения и Кыргызстан.

Другими словами, возникают новые структуры — наднациональные, которые выступают неким ответом на глобальные вызовы времени и которые требуют к себе внимание со стороны науки. По сути, появляется особый пласт политико-правовой жизни: наряду с международным и внутригосударственным все больше заявляет о себе наднациональный уровень, связанный с интеграционными процессами, охватившими немалую часть стран мира.

* * *

Постмодернизационные процессы и глобализация оказывают мощное воздействие и на правовую систему. Меняется сущность права, которое все более активно регулирует отношения на глобальном уровне, его содержание (по мере разрастания глобальной компоненты), его формы, характер правотворчества, правоприменения и правоохраны.

В правовой жизни проявляются следующие наиболее значимые тенденции: 1) стремительное возрастание объема правового материала и ускоренная систематизация правовых норм; 2) возрастание роли правосудия (прежде всего конституционного); 3) превращение национальной преступности в трансграничную и адекватная оптимизация уголовных наказаний; 4) интернационализация правовой жизни, побуждающая к взвешенному сочетанию правового космополитизма и правового патриотизма.

Специалисты отмечают универсализацию и унификацию права, активное использование общих принципов права как регуляторов общественных отношений, возрастание значения судейского права, расширение юридического массива, касающегося прав человека и гражданина. Вместе с тем не все столь однозначно в современной правовой жизни на нашей планете. «К числу моментов, составляющих содержание процесса глобализации, относят универсализацию юридического языка, создание универсальных юридических инструментов, унификацию правоприменительной практики. Однако в действительности ни об одном из перечисленных процессов не приходится говорить как о четко и однозначно прослеживающейся тенденции, поскольку наряду с ними одновременно протекают процессы совершенно противоположные». Например, в течение многих лет мир наблюдает, как не могут выработать единую систему частноправовых норм страны Евросоюза, хотя в плане экономической, финансовой и политической интеграции эти страны ушли далеко. И делу вряд ли поможет передача этого вопроса из рук евробюрократов юридической общественности или создание специального Европейского института права по образу и подобию знаменитого Американского института права, небезуспешно занимавшегося созданием модельных законов для штатов заокеанской республики, как предлагает энтузиаст евроинтеграции Сьеф ван Эрп. Просто уровень общественного сознания в европейских странах еще не дошел до того уровня, когда начала бы формироваться единая европейская правовая культура. А без правовой культуры, отдающей приоритет общеевропейским ценностям перед национальными традициями, все реформы по унификации могут рассчитывать лишь на самый ограниченный и временный успех. Даже юридическое образование в Европе (которое на первый взгляд было бы легче всего реформировать в духе европейского единения) сохраняет черты национальной правовой специфики: чисто европейские школы права, которые привлекали бы студентов с разных точек континента, просто отсутствуют. Но самое главное опасение по поводу возможности общеевропейской правовой унификации: а можно ли даже чисто теоретически создать некий усредненный (идеальный) вариант собрания правовых норм, не имеющих ничего общего с правовыми традициями стран — членов Евросоюза? Разумеется, нет.

Уже сейчас в некоторых европейских государствах (прежде всего в Англии) присутствует некоторое недовольство по поводу попыток европеизации их правовых систем, осуществляемых сверху евробюрократами. В той же Великобритании европейское право используется дозированно.

Преувеличено и представление о происходящем сближении ведущих правовых семей современного мира — романо-германской и англо-американской. Страны англо-американской правовой семьи с их доминирующим прецедентным стилем мышления весьма настороженно относятся к любому другому праву, в том числе и к романо-германскому. Нередко авторы, придерживающие англо-американской культурно-правовой парадигмы, критикуют иные правовые системы Запада (например, за якобы недостаточное внимание к независимости судебной власти или за излишний бюрократизм и любовь к писаному праву и т.д.), что вряд ли является уместным при поиске культурно-правового консенсуса. Кроме технико-юридических и культурно-правовых соображений, просматриваются внешнеполитические причины, связанные с поддержанием мировой гегемонии США — главной державы прецедентного права.

Разумеется, профессиональное юридическое сообщество ищет точки сближения для правовых систем мира, и этому служит сравнительное правоведение. Но время принятия односложных, элементарных правовых решений, приветствующих любую рецепцию, прошло. Само сравнительное правоведение становится многоуровневым кластером знаний, а определение целесообразности правового заимствования превращается в сложную, чрезвычайно ответственную процедуру с точки зрения национальных интересов той или иной страны.

Научно-технический прогресс стимулирует развитие новых отраслей, подотраслей и институтов права, имеющих для разных стран общую основу, таких, например, как «корпоративное право, информационное право, интернет-право, а также региональное (в пределах Европейского союза), конституциональное, таможенное, трудовое и иные отрасли и подотрасли публичного и частного права». Но научно-технический прогресс развертывается неравномерно, вызывая только посегментное сближение правовых систем. В целом так же фрагментарно развиваются и постмодернизационные процессы.

Однако устойчивость и динамизм данных тенденций не стоит преувеличивать, поскольку, во-первых, постмодернизация и глобализация развиваются отнюдь не однолинейно, поступательно, а неравномерно, затрагивая в разной степени отдельные сегменты общественной жизни. Во-вторых, искусственное форсирование глобализации, стремление отдельных стран оседлать ее в своих корыстных гегемонистских интересах вызывает острое противодействие.

Вместе с тем все больше приходится учитывать и тот факт, что теневая юридическая жизнь развивается сейчас гораздо динамичнее, чем официальная, позитивная, легальная. Все больше ощущается неполнота познания теневой составляющей юридической жизни как целостности. Это усугубляется еще и тем обстоятельством, что общемировой тенденцией является рост преступности (наиболее опасной из сегментов данной теневой составляющей). А если говорить о специфических особенностях современной преступности, то логично отметить рост преступности именно мигрантов. Так, в статистике Москвы и Подмосковья весьма заметное место занимают преступления со стороны мигрантов, о чем свидетельствуют даже заголовки статей в газетах.

Однако в условиях дальнейшего усложнения политико-правовой действительности, неоднозначности в выстраивании уголовной политики в различных странах границы легальной и нелегальной (теневой) юридической жизни весьма расплывчаты и не всегда четко определены.

В частности, в прессе подчеркивается, что «Еврокомиссия настояла на том, чтобы государства — члены ЕС учли доходы от незаконной деятельности при исчислении ВВП. Так что теперь благосостояние этих стран будут определять еще и доходы от проституции и наркобизнеса. Руководство ЕС уверено, что только при этом условии можно будет верно распределить субсидии из Брюсселя, ведь в некоторых странах это уже не криминал, а вид бизнеса, который учитывается в ВВП. Ожидается, что британский ВВП прибавит 7 миллиардов фунтов от производства и продажи наркотиков и 3 миллиарда — от проституции».

* * *

Мировой финансово-экономический кризис начался в 2008 г. именно в США, стране — лидере постмодернизационных и глобализационных процессов. «Обозначившийся в 2008 г. финансовый кризис быстро превратился в глобальный кризис транскапитализма, сформировавшегося в последней четверти ХХ в. в трех измерениях: экономическом, энергетической безопасности и климатическом (экологическом). Этот многомерный кризис дал по всей мирохозяйственной системе капитализма глубокие экономические трещины, которые „заклеиваются“ денежной массой в виде антикризисных пакетов».

Как с тревогой подчеркивает известный французский экономист и государственный деятель Ж. Аттали, «человечество вползло в депрессию планетарного масштаба, пожалуй, самую тяжелую за последние 80 лет… Это одновременно кризис социальный, идеологический и политический, обнаживший несостоятельность неолиберальных концепций, которые носят недемократический характер». Даже такой стойкий приверженец глобального неолиберализма, как английский еженедельник Economist, вынужден признать, что эра свободного рынка закончилась.

Как долго продлится кризис? Исходя из предшествующего опыта, например, основываясь на том, как менялся предшествующий уклад в 1970-е гг., то не менее десятилетия. Экономисты полагают, что хозяйственный уклад, связанный с приоритетным развитием микроэлектронных компонентов на рубеже тысячелетий, в 2010–2018 гг. будет заменен нанотехнологиями, которые после 2018 г. войдут в фазу широкого распространения, инициировав мощный экономический подъем.

Но для нас важны не только длительность низвергнувшихся на головы человечества катаклизмов, но и сущностные черты происходящих процессов для того, чтобы адекватно реагировать на них. Самые же главные вопросы, которые задают себе юристы и политологи, сумеет ли выстоять государство перед лицом глобализационных вызовов? Не станем ли мы жить в ближайшем будущем в казарменном общемировом кондоминиуме по канонам усредненного общепланетарного права? Надеемся, что этого не произойдет.

Глава 2.
Проблематика социально-философских оснований исследования правовой жизни общества: от классики к постклассике.

(В. В. Трофимов, В. В. Свиридов)

По мере своего эволюционного развития, а в некоторых случаях и революционных преобразований любая область научного знания, будь то естественные или гуманитарные направления, постоянно совершенствует свой «исходный код», «точку отсчета», дающую направление исследовательской мысли. Каждая наука строится и базируется на основополагающих первичных категориях и понятиях, которые определяют в дальнейшем ее парадигму развития. Обновление и совершенствование той или иной области знания реализуется по нескольким направлениям. Среди таковых необходимо прежде всего выделить следующие:

1) переосмысление традиционных (возможно, устаревших и не в полной мере отвечающих требованиям современности) воззрений и представлений;

2) создание новых (соответствующих духу эпохи и общенаучным тенденциям) понятий и концепций.

В сфере гуманитарного знания происходившие характерные основательные изменения научной парадигмы часто были обусловлены своеобразными вызовами времени, в том числе кардинальной сменой вектора развития идеологической базы отдельно взятого общества, а затем и его политического и экономического элементов. В таких случаях общественные науки подчас становились заложниками торжествующей позиции и начинавшей господствовать конъюнктуры мнений. В этом отношении Россия является весьма показательным государством, наука в котором нередко попадала в зависимость к определенной идеологической модели, порой теряя возможность свободного творческого движения.

Совершенно очевидно, что в качестве базовых, основополагающих элементов юриспруденции выступают такие категории, как право и государство. Без них немыслимо существование государственно-правовой теории, что в XVIII в., что в XX и XXI вв. Однако многое предопределяется тем, какое исходное содержание может быть вложено в данные понятия и насколько оно органично будет увязано с объективными процессами государственно-правовой жизни, не будет ли это содержание отражать какую-либо одну грань, рассматривать эти явления в одностороннем ключе, тем самым нарушая принцип объективности и комплексности научного подхода. Или же действительно это будут те понятия, которые способны не только воспроизвести существующую реальность во всем объеме ее свойств, но и возможно творчески определить (спрогнозировать) ее будущее развитие.

Если с этой точки зрения вспомнить известный нам советский период, то не станет большим открытием факт наполнения этих традиционных понятий исключительно марксистским смыслом, что при всем значении и несомненной универсальности в своей редукционной логике данного подхода все же не могло предложить всестороннего объяснения многих аспектов (закономерностей) развития государственно-правовых явлений. В настоящее время, помимо прочего, применяя последние достижения социологического подхода к праву, мы можем дать различные новые и не совсем традиционные определения таких устоявшихся явлений, как государство и право.

Сравнительно недавно советская правовая наука практически полностью игнорировала существование и таких категорий, как «правовое государство» и «гражданское общество». В современной России данные понятия стали своеобразными символами нового времени. Они весьма популярны и исследуемы различными сферами знания, поэтому данные категории заложили основу нового вектора развития теоретической науки права и государства, существенно, думается, обогатив также и исходный понятийно-категориальный аппарат научного знания, обусловив создание целостных научно-теоретических конструкций, выражающих сущностные стороны этих явлений. Поэтому очевидно, что появление подобных элементов (как своеобразных катализаторов научных процессов) или (как в рассмотренном выше случае) их восстановление (своего рода научная реабилитация) выступает необходимым обстоятельством для динамичного развития гуманитарных направлений знания и дает новый импульс для различных междисциплинарных исследований.

Нечто подобное происходит и с новой методологической доминантой современной теоретической юриспруденции — концептом «правовая жизнь общества», убедительность которой может не подвергаться сомнению, так как интерес к ней весьма велик. Подтверждение этого — исследовательская активность, проявляющаяся в проведении научных конференций, семинаров, круглых столов, тематика которых тем или иным образом связана с обозначенной категорией.

Проблема разработки и внедрения в юридическую терминологию понятия «правовая жизнь» нашла свое отражение в научных статьях и комплексных исследованиях следующих авторов: В. К. Бабаева, А. Ю. Барсукова, В. П. Беляева, Ю. Ю. Ветютнева, Н. Н. Вопленко, П. А. Гука, А. И. Демидова, А. В. Дунаева, В. А. Затонского, А. В. Малько, Н. И. Матузова, И. С. Морозовой, А. Е. Михайлова, И. Д. Невважая, В. В. Ныркова, М. И. Пантыкиной, М. П. Петрова, В. Н. Синюкова, В. В. Субочева, С. Ю. Суменкова, В.В Трофимова, О. И. Цыбулевской, К. В. Шундикова и др.

Современная юридическая наука активно исследует конструкцию «правовой жизни», дает ее определение, выявляет познавательное значение, пределы существования и закономерности развития отражаемых ею социально-правовых явлений в контексте современного российского общества. Все это свидетельствует о необходимости междисциплинарного, в том числе социально-философского, анализа данного социально-правового понятия, которое выходит за рамки теории права и проникает в смежные сферы научного знания, такие как философия и социология.

С одной стороны, категория «правовая жизнь» в определенной степени известное и часто упоминаемое еще в дореволюционной России понятие, с другой стороны, весьма оригинальная концепция, получившая закономерное развитие лишь в первое десятилетие начала XXI в., которая позволяет по-новому взглянуть на казалось уже привычные вещи и подходы в юриспруденции. Вполне очевидно, что научное и практическое значение конструкции «правовая жизнь» нельзя недооценивать. Главная же, на наш взгляд, эвристическая ценность исследуемой категории заключается в том, что «правовая жизнь» связывает абстрактное понятие «право» с реальной социальной жизнью.

В связи с этим нам хотелось бы подвергнуть анализу прежде всего проблемы социально-философских оснований исследования данного феномена как явления наполненного правовыми смыслами, но социального по своей материальной природе. Поэтому для оценки компонентного состава, характеристики отличительных черт, определения места в социальной жизни современного общества, значения теоретической конструкции, выражающей сущность жизни права, в юридической науке необходимо воспользоваться актуальными достижениями социально-философской методологии.

Использование социально-философских оснований исследования применительно к некоторым проблемным категориям теории права позволяет выработать определенную стратегию научных изысканий, главным достоинством которой становится возможность оказаться на пересечении различных философских и социальных направлений познания, будь то марксизм или же последние достижения феноменологии и коммуникативной теории. Обозначенные предпосылки исследования позволяют аккумулировать новые принципы, установки и категории, свойственные каждому из этих направлений. Таким образом, по сути, и происходят отбор и адаптация тех или иных принципов познания объективной социальной реальности, в нашем случае под наименованием «правовая жизнь».

Уже российские дореволюционные исследователи хорошо понимали, что одних догматических представлений о праве явно недостаточно для того, чтобы в полной мере исследовать социальную сущность, природу и эффективность права. Поэтому на рубеже XIX–XX вв. благодаря количественным и качественным изменениям, произошедшим в исследовании общества, стал возможным отход от юридического позитивизма к ряду оригинальных учений, выступавших с требованием новых социально-направленных подходов в изучении права.

Необходимость изучения права в тесной связи с социальным миром была обозначена еще в 70–80-х гг. XIX в. Одним из первых ученых-правоведов, выдвинувших требование изучать право как социальное явление, стал русский юрист С. А. Муромцев, разработавший стройную социально-научную теорию права.

Другим российским исследователем, который продолжил обоснование необходимости социально-ориентированного подхода к праву, стал Б. А. Кистяковский, справедливо полагавший, что право создается социальными условиями и является социальной системой, и притом единственной социально дисциплинирующей. Тезис «право — есть социальное явление» для Б. А. Кистяковского являлся научной аксиомой, не требующей доказательств. Поэтому автор заявлял о необходимости изучать право прежде всего в его социальных проявлениях. Однако отсюда проистекала и главная проблема. Еее суть заключалась в неопределенности, расплывчатости и многозначности термина «социальное явление». С одной стороны, все признают право социальным явлением, с другой — это еще не означает, что все подразумевают под этим одно и то же, считал Б. А. Кистяковский.

Зададимся вопросом: «Так в чем же заключается социальная природа права?». Для того чтобы понять суть и природу права как сложного социального явления в целом, необходимо изучать не столько отдельные элементы права, из которых оно состоит (нормативные предписания, правовые институты и пр.) в своем чисто юридическом значении, а проводить «аналитический штурм» или «осаду» всех этих явлений в комплексе и в непосредственной связи с социальными предпосылками их бытия, для чего собственно и предназначена категория «правовая жизнь» как особая форма социальной жизни, вмещающая и собственно юридический контекст и социальные условия его существования.

Именно правовая жизнь является основным социальным проявлением права, своеобразной связующей нитью между правом, совокупностью известных норм или правил и правом, которое регулярно осуществляется в жизни. Осуществление или воплощение права в реальной жизни происходит в форме такого социального явления, как «правовая жизнь», которая может быть как персональной (правовая жизнь индивида), но чаще становится социально-коллективной, поскольку право имеет смысл только на фоне тех или иных социальных контактов различных социальных субъектов между собой (по поводу имущества, статусных аспектов, в процессе споров и пр.). Поэтому правовая жизнь — это социально интерактивное явление, и строится она на взаимодействии индивидов, связанном с правом, первоначальными и производными, положительными и отрицательными, статическими и динамическими правовыми явлениями. Таким образом, для социально-философского познания правовой жизни необходимо «смотреть на то право, которое живет в народе и выражается в его поведении, в его поступках, в его сделках, а не на то право, которое установлено в параграфах кодексов».

Изучая «правовую жизнь» с позиции социально-интерактивного подхода, следует исходить из того, что ее основу необходимо искать в феномене взаимодействия индивидов, в данном случае устанавливающих между собой правовые связи, в которых отражаются факты наделения субъектами себя правами и факты принятия ими обязанностей перед контрагентами, доказывания своей правоты и предъявления претензий к кому-либо и т.п. Так, согласно воззрениям Н. И. Кареева, общество выступает сложной системой психических и практических взаимодействий личностей, которые происходят в экономической, юридической и политической среде. Подобная структура построена на основании положения личности в обществе: когда происходит взаимодействие личностей в сфере управления обществом и государством, реализуется сценарий политической жизни; когда происходит взаимодействие личностей в сфере производства, распределения, обмена и потребления разного рода предметов и услуг, реализуется сценарий экономической жизни; когда происходит взаимодействие личностей в сфере социальных норм и отношений, охраняемых силой государства, реализуется сценарий правовой жизни. В подобном взаимодействии Н. И. Кареев выделял две стадии. На первой стадии влияние одного человека на другого ограничивается кругом их внутренних миров, т. е. взаимодействие отражается на чувствованиях и желаниях и носит чисто психологический характер. На второй стадии оказываемое друг на друга влияние приводит к более серьезным последствиям. Между лицами устанавливаются практические отношения, имеющие двусторонний характер, в ходе которых один человек оказывает влияние на поступки и поведение другого. На этой платформе происходит постоянное и непрерывное взаимодействие личности и общества, в ходе которого и создается, обусловливается и выстраивается правовая жизнь. Подобные социально-практические отношения, основой которых является психологическое взаимодействие, могут выступить в качестве тех самых первичных элементов, из которых и складывается сложная система социальной жизни и ее неотъемлемой части (пронизывающей ее во всех параметрах) — «правовой жизни».

Таким образом, рассмотрев в первом приближении отражение социологического (и в определенных аспектах социально-философского) подхода в исследованиях общественно-правовых явлений нескольких наиболее выдающихся теоретиков права и социологии (С. А. Муромцев, Б. А. Кистяковский, Н. И. Кареев и др.), можно констатировать факт последовательного движения российской социолого-правовой мысли именно по направлению к предельно социальному анализу права, достигающему глубинных уровней понимания законов развития социума и права как его производной величины.

Дальнейшая судьба идей дореволюционного времени об ипостаси права в недрах общественного организма оказалась прямо противоположной по отношению к наметившемуся до Октября 1917 г. прогрессу. Еще Б. А. Кистяковский отмечал, что в дореволюционной России «научное развитие идет прерывистыми скачками и ему менее всего свойственны преемственность и традиция», что и было во многом подтверждено практикой постреволюционных лет; только-только начавшие намечаться научные традиции в исследованиях права вскоре были нарушены с приходом господства монистической идеологии. Все предыдущие достижения и социально-философские наработки в области познания права и общества были отвергнуты. Модель развития общества как общественно-экономической формации, где рассмотрена доминантная роль способа материального производства в детерминации всей общественной жизни и представленная К. Марксом с классической четкостью, легла в основу того, что практически подразумевается под «материалистическим пониманием истории». Впоследствии эта модель была абсолютизирована во всех сферах гуманитарного знания. Поэтому социально-интерактивный подход (т.е. тот подход, который ведет поиск истоков права в феномене социального взаимодействия) не получил своего развития, не стал характерным для марксистского мировоззрения, его онтологического и гносеологического построения, которое возымело приоритет в науке социалистических стран.

В подавляющем числе научных работ по социологии, философии или теории права мы не встретим признания за межличностным взаимодействием движущей силы, способной влиять на ход социальных процессов и содержание социальных феноменов, к которым относится правовая жизнь. В данном случае своеобразным противовесом межличностному взаимодействию выступали классы — макросоциальные образования, воля которых единственно истинная, а залогом ее «успешного проявления» является владение, пользование и распоряжение средствами производства, т.е. экономическое господство.

Вместе с тем на фоне преобладания подобных негативных процессов следует обозначить и некоторое благотворное влияние марксизма, который, например, ввел экономический анализ социальных явлений. Но, несмотря на высокую степень разработанности и популярности марксизма, в сложившихся во второй половине XIX — начале XX в. социально-экономических обстоятельствах уже дореволюционные российские исследователи отмечали как сильные, так и слабые стороны учения и весьма эффективно осуществляли критику данной концепции.

В работах Б. А. Кистяковского можно выделить два вида экономического материализма: ранний и поздний. Ранний экономический материализм он признавал весьма удачной попыткой научно-систематического исследования социальных явлений и подчеркивал его высокий методологический уровень по сравнению с натуралистическим направлением. Автор считал, что экономический материализм вполне оправданно приобрел массу последователей и стал для своего времени серьезным научным завоеванием, так как впервые обратил внимание на многие социальные явления и отношения, которым исследователи не придавали значения. Дальнейшее развитие идей экономического материализма в начале XX в. привело его, как цельную систему социально-научных знаний, к кризису и упадку. Связано это было прежде всего с тем, что поздний экономический материализм трансформировался из научной теории объяснения социального развития в классовую теорию (претендующую на роль неоспоримой истины).

Русский социолог Н. И. Кареев, развивая концепцию взаимного влияния, говорил, что общество немыслимо без практического взаимодействия, которое заключается в том числе и в необходимости обмена услугами и продуктами. Такие макросоциальные явления лежали в основе экономического строя, и для его социального анализа был как раз необходим экономический подход. Критика марксизма Н. И. Кареевым строилась на аксиоматичности и абсолютизации значения только одного экономического начала, от которого зависели все общественные явления. Тем самым ярко проявлялся догматизм в учении К. Маркса и понимание исторического процесса исключительно с материалистических (как это ни парадоксально, но в чем-то идеализированных) и в некоторых случаях искусственно подобранных оснований.

Наряду с Н. И. Кареевым многие дореволюционные исследователи как общества и права, так и других сфер научного знания приписывали марксизму экономическую односторонность. Среди них следует выделить М. М. Ковалевского, крупнейшего социолога, историка, этнографа и правоведа. Главная ценность его подхода заключалась в необходимости учитывать при исследовании сложных социальных явлений (а такое явление, как правовая жизнь, безусловно, можно считать сложным социальным образованием), не один какой-либо момент, а всю совокупность и взаимодействие социальных факторов и элементов. Подобная плюралистическая теория опиралась на многофакторную основу общества и вступала в конфликт с господством монизма, а также указывала на негодность такой стратегической парадигмы.

Абсолютизация «одного начала» — это, наверное, черта различных философских конструкций, как правило, формировавшихся в эпохи «переломных», «кризисных» моментов в истории различных народов, включая свойственное им мировоззрение («коллективный субъект» (Фихте), «сверхчеловек» (Ницше), «передовой класс» (марксизм)). Однако это не означает, что не следует стремиться, если не преодолеть известные односторонние подходы, то по меньшей мере дополнить их другими гранями и, возможно, более точно воспроизводящими закономерности развития истории, общества, социальных (в том числе правовых) явлений.

Работы советских теоретиков права, посвященные проблемам социально-философских оснований исследования правовых явлений, одинаково негативно относились к немарксистским концепциям познания феномена права. Благодаря засилью и апологетике марксистских идей дальнейшее развитие интересующих нас направлений в теории права принимает застойный характер, так как материалистическая идеология не подлежала обсуждению и сторонней оценке.

В то время как в России господствовал единый монистический подход к правопониманию (подход марксистский), западные научные школы имели возможность, используя методологический плюрализм, развивать и совершенствовать базовые понятия и категории права и на их основе возводить новые конструкции, что давало тем самым импульс разнонаправленной исследовательской активности.

В современной России, базируясь на опыте и последних достижениях западной философской и социологической мысли, произошло переосмысление существующих теоретико-методологических основ; активно входят в научный оборот и получают применение модернизированные социально-философские модели в исследовании социально-правовых явлений. Речь идет прежде всего о таких научных направлениях, как «коммуникативная теория общества» К.-О. Апеля и Ю. Хабермаса; «теория социального действия» М. Вебера — Т. Парсонса; теория «социальной динамики» П. А. Сорокина; солидаристская теория Э. Дюркгейма; «познание типических законов социальной реальности» Г. Зиммеля; концепция «социального обмена» Дж. Хоманса, П. Блау, Р. Мертона; идеи «общественная интеграции — дезинтеграции» Н. Лумана; теория «социального конструирования реальности» П. Бергера и Т. Лукмана и др.

Обращение к актуальным достижениям зарубежной социальной теории обоснованно и своевременно. Вместе с тем перед российской исследовательской мыслью стоит задача не просто заимствовать или приспосабливать наиболее жизненные зарубежные конструкции, а создавать новые методологические средства для изучения таких явлений и процессов в обществе, на которые раньше практически не обращалось научное внимание (помимо прочего, это относится, например, к правовой жизни). На основе этого предполагается возможным формирование обновленной парадигмы социально-философского познания правовой жизни как формы социальной жизни, опосредованной правом.

Социально-философские основания исследования категории «правовая жизнь» требуют объективного и строго научного подхода к описанию и анализу законов развития социальной жизни общества. Если в качестве платформы таковых мы выдвигаем явление социального взаимодействия, то тем самым наши представления и о правовой жизни должны фокусироваться в этой плоскости. В связи с этим необходимо обратиться к тем научным направлениям, в рамках которых искомый феномен раскрывался наиболее последовательно. В частности, природа социального взаимодействия как отправной точки социальной жизни может быть обоснованно исследована, на наш взгляд, с позиции интеракционистского, коммуникативного и феноменологического подходов.

Постижение современной проблематики социально-философских основ правовых исследований следует начинать с рассмотрения трудов одного из создателей общей теории социологии — Т. Парсонса. Разработанный им инструментарий для анализа различного рода социальных явлений, к которым мы относим и правовую жизнь общества, под названием «теория социального действия» оказался весьма эффективным средством и заложил основы современной социологической теории, а также стал базисом для социологического прочтения права. Основная заслуга Т. Парсонса состоит в том, по мнению Ф. Уилкинсона, что его акцент на взаимодействии социальных субъектов в сфере правового регулирования открыл перспективы для «интеракционистского анализа права».

В процессе разработки своих идей Т. Парсонс, объективно оценивая и констатируя невозможность социологической науки первой половины XX в. обеспечить необходимый уровень сложного «динамического анализа», решил пойти по другому пути, по пути упрощения (своего рода научной редукции). Суть предложенной схемы заключалась в применении для анализа любых сложных социальных явлений в качестве исходной единицы или обобщающей постоянной структуры отдельное «действие», т.е. обычное поведение человека в той или иной ситуации. Согласно точке зрения Т. Парсонса, «в процессе научной концептуализации конкретное явление с необходимостью расчленяется на единицы или составные части». Подобный начальный элемент он называл «единичным актом», причем этот акт являлся наименьшей частицей в теории действия, и его анализ в рамках сложившейся системы таких актов по сути уже не требовался, хотя сам факт выхода на этот предельный уровень позволял вырабатывать устойчивый (универсальный) алгоритм исследования социальных явлений во всем их множестве.

Общая теория социологии, разработанная Т. Парсонсом, на наш взгляд, позволяет убедительно раскрыть механизмы функционирования «правовой жизни общества», а также оказать содействие в процедуре выявления логически взаимосвязанных элементов, образующих в дальнейшем эмпирические закономерности данного социального явления. Одним из главных выводов данной концепции, в частности, стало установление, что атмосфера внутригруппового взаимодействия оказывает на поведение индивидов значительно большее влияние, чем официально зафиксированные образцы поведения. Система правовых ценностей не является объективированной или предустановленной, она есть результат взаимодействий: индивидуальный акт поведения только тогда совпадает с нормой, когда он соответствует ожиданиям других в отношении действующего лица. Социальная роль действующего лица «определена нормативным ожиданием членов группы». Именно это взаимодействие ожиданий лиц имеет предопределяющее значение для ориентации человека в предусмотренной нормой ситуации.

В рамках правовой жизни общества накопилось огромное количество правового материала, данных и опыта, все это необходимо подвергнуть научной обработке и анализу. Для качественного осмысления всего массива имеющейся информации необходима теория анализа, которая бы могла объяснить ход развития и закономерности правовой жизни общества.

Современная правовая жизнь общества состоит из большого количества разнообразных сложносоставных образований и наслоений, поэтому для создания логически обоснованного и единого концепта необходимо выработать сквозную константу не только для затрагиваемого феномена, но и для всей теории права. На наш взгляд, подобной константой могла бы стать категория «взаимодействие», при помощи которой возможно объяснить и интегрировать отдельные элементы в единую систему.

Не менее выдающимся представителем коммуникативного подхода и одним из учеников и последователей Т. Парсонса являлся немецкий ученый Н. Луман. Свои основательные социологические исследования он посвятил описанию общества как всеобъемлющей и основополагающей системе, акцентируя внимание на процессах его возникновения и функционирования. При изучении общества Н. Луман отталкивался не только от классических и традиционных социологических понятий, таких как система и функция, информация и коммуникация, но и использовал, в частности, биологическую концепцию «аутопойезиса» (самовоспроизводства).

Придерживаясь взглядов Н. Лумана, становится очевидным, что правовую жизнь общества невозможно понять, опираясь на единственный принцип или основополагающую норму. С другой стороны, несмотря на кажущуюся разнообразность и разнородность общественных явлений, таких как право, экономика, политика и т.д., автор считал, что все они в ходе свой дифференциации демонстрируют сравнимые структуры и ставил своей главной целью разработку «теории отдельных функциональных систем». В данном случае предполагалось использование единого понятийного аппарата для анализа всего многообразия предметных областей. Подобным ключевым элементом всей системы становится «аутопойезис», благодаря которому общество получает возможность «описать само себя» и совершить это «внутри себя, но так, как будто бы это осуществляется извне».

Правовая жизнь общества сложилась в результате «особенных открывшихся возможностей» или «эксклюзивности» по отношению ко всему остальному внешнему миру. Сформировавшись в рамках общества и являясь его подсистемой, она прошла процедуру отдифференциации. Это стало возможным благодаря наличию достаточного массива правовых «событий-споров и событий, разрешающих споры, в которых могли распознаваться правила дальнейшей практики, даже и в тех случаях, когда вспоминаемые события вовсе и не протекали как регулируемые какими-то правилами».

Таким образом, мы наблюдаем формирование аутопойетической системы. К примеру, наука «юриспруденция» может считаться аутопойетической системой лишь в том случае, если уже существует достаточно большой массив знаний, в данном случае правовых знаний, которые могут быть отрефлексированы, и, что самое главное, объект этой системы может быть подвергнут критическому анализу «на предмет его истинности или ложности».

Являясь аутопойетической системой, правовая жизнь общества имеет возможность самоописания или самотолкования, т.е. обращения «самой к себе» или выделения «в своем предмете себя самой». Однако при таком подходе появляется опасность, что описываемое нами явление правовой жизни может потерять свой предмет исследования, он просто растворится. В этом случае предметом исследования может выступить само «описание описания». И здесь нам на помощь должна прийти категория «взаимодействия», которая не только выражает собой жизненно-бытийную основу социальных отношений, но и способна помочь в описании многих общественных явлений.

Социолог Н. Луман в книге «Социология права», в частности, полагал, что, для того чтобы найти тот элементарный социальный уровень, на котором зарождается право, необходимо обратиться к свойствам «фактической жизни». По его мнению, «основы элементарных правообразующих структур и процессов» лежат в межличностных отношениях, а источник права, с его точки зрения, коренится в чувстве «ожидания» определенного поведения, которое становится основой поведения другого, и наоборот. Н. Луман определяет право как структуру социальной системы, которая покоится на конгруэнтной генерализации нормативных ожиданий поведения. По оценке самого Н. Лумана, это функциональное понятие права, из которого можно сделать вывод о том, что анализ развития права необходимо связывать с развитием общества.

Наиболее яркими современными представителями феноменологической социологии знания являются австрийский ученый, живущий в США (по сути сегодня — американский исследователь), П. Бергер и его германский коллега Т. Лукман. Отправной точкой их научной концепции выступает «жизненный мир повседневного обыденного знания», в котором социальная реальность и социальные институты являются продуктом человеческого сознания. Безусловно, подобный подход весьма интересен и находит как своих сторонников, свидетельствующих о невозможности рассуждений касательно общества без обращения к сознанию людей, населяющих его, так и критиков, отмечающих, что при подмене объективной реальности интерсубъективной происходит сужение научного кругозора. Вместе с тем обозначенная научная концепция позволяет взглянуть на правовую жизнь общества по-новому.

Опираясь на размышления представителей феноменологической социологии, можно дать следующее определение правовой жизни общества: это форма (опыт) юридического общения субъекта не только с самим собой, но и с людьми, находящимися как в непосредственном, так и в опосредованном правовом контакте. Причем этот опыт постоянно передается и модифицируется. Таким образом, правовая жизнь общества имеет пространственную и временную структуры. Например, древние народы и государства также жили и использовали свои правовые правила и обычаи для упорядоченной жизни общества, как это делаем мы сейчас с той лишь только разницей, что они не имели представления об используемом нами современном праве. То есть на протяжении веков опыт правовой жизни общества постоянно передавался и модифицировался, в результате сформировав то право, которое мы знаем в настоящее время, при этом каждое предыдущее поколение только предполагает, что может быть в будущем, тогда как каждое новое поколение опирается на прошлый опыт, пытаясь не повторять сделанных ранее ошибок, по сути взаимодействуя с прошлыми поколениями и таким образом познавая себя и окружающий мир.

Познание и понимание правовой жизни возможно только на «фоне оснований отдельных институтов, которые пронизывают ее, всего институционального порядка, в рамки которого она помещена». В свою очередь, «отдельные институты и институциональный порядок как целое реальны лишь постольку, поскольку они представлены конкретными людьми и событиями и переживаются непосредственно в повседневной жизни».

Интерпретативная социология П. Бергера и Т. Лукмана позволяет нам взглянуть на правовую жизнь общества с позиции «здесь и сейчас», т.е. представить ее в виде реальности, которая «интерпретируется людьми и имеет для них субъективную значимость». Подобный подход строится на некоторых субъективных переживаниях индивида, который, находясь в рамках реальности правовой жизни, вырабатывает отношение к окружающему его правовому миру и самостоятельно выбирает свою модель поведения. Отсюда правовая жизнь общества предстает в виде элемента социальной жизни, создаваемого не только действиями человека, но и ходом его мысли. Исходя из предложенной схемы появляется возможность проследить механизм конструирования правовой жизни общества.

В ходе различных видов «социальных взаимодействий», к которым можно отнести правовое или экономическое взаимодействие, люди обретают различные типы самих себя. Если учесть, что «социальное взаимодействие — это круговой процесс, в котором каждый дает другому идеал самого себя и в ответ от других получает их собственные идеалы», то мы становимся в итоге свидетелями бесконечной эволюции (самовоспроизводства) некоего усредненного шаблона или паттерна, например паттерна правовой жизни, который может выполнить легитимирующую функцию в социально сконструированном мире.

На наш взгляд, применение методов интерпретативной социологии в юриспруденции предоставляет возможность найти правовой элемент исследования в любом виде человеческой деятельности. Однако сам П. Бергер пишет о некоторой неоднозначности данного вопроса. С одной стороны, он отмечает специфический и очень широкий по своему охвату взгляд юриста по сравнению с тем же экономистом. Так, автор считает, что «почти любая человеческая деятельность может в тот или иной момент попасть в поле зрения законотворца, в чем, собственно, и заключается прелесть закона». С другой стороны, он недоумевает по поводу «специфической процедуры абстрагирования у юристов», проще говоря, указывает на искусственное сужение предмета исследования. Ведь из всего «богатства и многообразия человеческого поведения юрист выбирает» лишь отдельные элементы, которые напрямую относятся к сфере его «особой компетенции». Связано это с отличными друг от друга системами координат, в которых существует юрист, опирающийся прежде всего на закон, и социолог, отталкивающийся от реальности повседневной жизни. Поэтому, изучая одно и то же явление, они могут абсолютно не пересекаться друг с другом. Вместе с тем может возникнуть и прямо противоположная ситуация. В таком случае своеобразным связующим звеном между тщательностью и скрупулезностью закона и социальной реальностью повседневной жизни может выступить правовая жизнь общества, которую не просто можно, но и необходимо изучать, опираясь на известные достижения интерпретативной социологии, раскрывающей и конструирующей смыслы социальных явлений в их человеческом измерении, что крайне важно для права.

Затрагивая проблематику использования социально-философских методов и подходов научного познания в теории права, следует отметить, что главной задачей подобных заимствований является создание стройной систематической теории. В желаемом виде такая теория должна отвечать критериям применимости в эмпирическом исследовании и практической деятельности в той или иной области юриспруденции. Отдельные элементы этой теории должны быть логически обоснованы и интегрированы в единое целое. Предполагаем в связи с этим, что, применяя модернизированный социально-философский подход при изучении концепции «правовой жизни общества», появляется уникальная исследовательская возможность использования различных парадигм познания социальной жизни. Социально-философские основания позволяют изучить движение «правовой жизни» на различных уровнях как от общества к человеку, так и от человека к обществу. В целом же следует заметить, что попытки использования различных социально-философских подходов к проблемам юриспруденции никак не должны носить «подпольный характер» по отношению к «концептуальному зданию закона», а наоборот, могут позволить видеть не только фасад такого здания, но и проникнуть внутрь него, изучать его имманентное строение и жизненно правовые закономерности.

Глава 3.
Параметры порядка и механизм самоорганизации правовой жизни общества

(К. В. Шундиков)

Ключевым направлением дальнейшего развития концепции правовой жизни в отечественном правоведении может стать некоторая модернизация ее методологических оснований, связанная в том числе с освоением познавательных ресурсов неклассической науки. В числе последних обращает на себя внимание междисциплинарная научно-исследовательская программа синергетики, направленная на объяснение природы механизмов самоорганизации структур порядка в сложных открытых неравновесных системах.

Отечественная правовая наука имеет пока весьма скромный опыт предварительной оценки роли синергетического метода в познании юридической реальности. Вместе с тем система социально-правовых коммуникаций, исследованием которой занимаются юристы, обладает всеми характеристиками самоорганизующихся систем, потому методологические ресурсы синергетики представляются полезными для познания этого проблемного поля. Правовая жизнь общества вполне может быть исследована как открытая развивающаяся через механизмы управления и самоорганизации система юридически значимых общественных отношений и актов деятельности субъектов права.

Использование синергетических конструкций в правовой науке сможет активизировать изучение правоведами тех проблем, которые ранее находились на периферии юридических исследований либо не рассматривались вовсе: неустойчивость правового порядка, соотношение закономерного и случайного в правовом регулировании, пороговые, кризисные и переходные состояния в правовой жизни общества, цикличность правового развития и др. Кроме того, взгляд на социально-правовую реальность через призму понятий и законов синергетики позволяет если не кардинально изменить, то по крайней мере существенно скорректировать представления правоведов по ряду фундаментальных проблем, в частности, тех, которые образуют основу инструментальных исследований: механизмы детерминации социально-правового порядка и правового регулирования, действие права, эффективность реализации правовых норм и пр.

При анализе синергетических эффектов в области правовой жизни общества одной из центральных проблем является понимание самой сути процесса самоорганизации, его типового механизма, которая в отечественной юридической литературе до сих пор не ставилась. Предметом рассмотрения правоведов выступали лишь ее отдельные аспекты.

В настоящей работе одним из исходных методологических положений при постановке проблемы самоорганизации правовой жизни является понимание последней как сверхсложной системы социальных связей, имеющих юридическую значимость. В структуру этой системы включаются довольно разноплановые по своему субъектному составу, объектам, содержанию и прочим параметрам общественные отношения. Эти отношения не являются однородными и в плане их нормативно-правового соответствия.

Структурный порядок отношений правовой жизни общества не отличается абсолютной стабильностью. Напротив, он представляет собою чрезвычайно динамичный, постоянно флуктуирующий, «живой» порядок, в котором началу стабильности всегда противополагается начало неустойчивости, типовым элементам — нетипичные, отклоняющиеся. И количественный, и качественный состав сложившихся структур правовой жизни общества находится в процессе постоянного движения и развития.

Важным моментом в понимании механизма самоорганизационных процессов в синергетике является идея о многофакторной детерминации порядка в системе. Согласно теориям самоорганизации, как формирование, так и сохранение, а равно изменение (эволюционное или скачкообразное) структур порядка в сложной системе определяются воздействием не одного, а целой группы внутрисистемных факторов и проявляются, по сути, как результирующая их воздействия на систему. Существование структур порядка в системе правовой жизни в эволюционный период ее развития поддерживается преимущественным воздействием одного или нескольких детерминирующих факторов, которые в терминологии синергетики называются параметрами порядка. Именно последние определяют доминирование тех или иных типов поведения и связей элементов в системе, обусловливают широко распространенные модели их взаимодействия. Наряду с актуальными, фактически действующими параметрами порядка в системе всегда присутствуют и потенциальные параметры, конкурирующие с первыми и при определенных условиях способные заменить их. Эта конкуренция — важный фактор эволюции любой сложной открытой системы.

Кроме того, постановка проблемы механизма самоорганизации заостряет внимание на значении внутрисистемных свойств правовой жизни в процессе формирования ее относительно устойчивых структур. Характеризовать этот процесс как самоорганизацию следует именно потому, что он является итогом активности и взаимодействия множества элементов системы. Внешние воздействия на систему способны лишь стимулировать ее самоорганизационные ресурсы, но прямо не детерминируют результаты самоорганизации.

При достижении системой критического уровня нестабильности действие детерминационного механизма сменяется процессом спонтанного скачкообразного изменения порядка в системе. Прежние параметры порядка утрачивают свое решающее влияние на систему, и последняя переходит в новую фазу развития. При этом определяющую роль в таком «скачке» может сыграть случайная флуктуация, принципиально непредсказуемое и непредвиденное изменение в поведении того или иного компонента системы.

В бифуркационной точке возникает момент вариативности, возможность нелинейного развития системы, множественность вариантов ее дальнейшей организации и функционирования. Но, как только случай сделал свой выбор, в силу вновь вступают детерминационные механизмы, проявляются новые параметры порядка, определяющие новую структурную организацию системы, а также путь ее развития до следующей точки максимальной неустойчивости.

Постановка проблемы механизма самоорганизации системы, таким образом, позволяет сосредоточить фокус исследования на тех процессах, которые определяют итоговый результат и проявляются на макроуровне системы в виде организации упорядоченных структур отношений. Эти процессы отличаются неоднородностью, разнонаправленностью, действием целой группы детерминирующих факторов, конкурентным и координационным взаимодействием компонентов системы, изменением и распадом уже сложившихся и формированием новых, ранее не существовавших связей. В терминологии классической теории управления речь идет о попытке понимания того, что происходит в «черном ящике».

Экстраполяция универсальных методологических положений теории синергетики на рассматриваемый нами объект позволяет нам сформулировать предварительное рабочее определение феномена самоорганизации правовой жизни общества. Самоорганизация правовой жизни общества — процесс формирования, поддержания и изменения относительно устойчивого порядка в системе юридически значимых социальных отношений посредством взаимодействия ее структурных компонентов.

Вышеприведенная дефиниция, безусловно, выражает лишь самое абстрактное, приближенное, а потому во многом гипотетическое представление о сущности самоорганизационных процессов в социально-правовой сфере, основанное на понятийно-методологической матрице синергетического подхода. Такое представление должно быть уточнено в процессе анализа специфики механизмов самоорганизации, проявляющих себя в области правовой жизни общества. Вместе с тем уже такая предварительная проекция дает возможность сформулировать научную проблему и обозначить своего рода «алгоритм» ее решения в рамках правовых исследований. Последний представляется нам следующим образом.

Под ред. Малько А.В. Правовая жизнь российского общества в условиях глобализации. Монография

Под ред. Малько А.В. Правовая жизнь российского общества в условиях глобализации. Монография

В данной монографии исследуются актуальные проблемы правовой жизни российского общества в условиях глобализации. Анализируются процессы влияния глобализации на различные уровни, виды и сегменты юридической действительности, в том числе и на теневую (негативно-противоправную) ее часть.<br /> Законодательство приводится по состоянию на февраль 2017 г.<br /> Издание рассчитано на студентов, магистрантов и аспирантов юридических вузов, ученых-юристов и практиков, а также всех тех, кто интересуется рассматриваемой в монографии проблематикой.

Внимание! Авторские права на книгу "Правовая жизнь российского общества в условиях глобализации. Монография" (Под ред. Малько А.В.) охраняются законодательством!