|
|
ОглавлениеРаздел IV. Россия в XIX — начале XX в.. Глава 1. Россия в первой четверти XIX в. Глава 2. Россия во второй четверти XIX в. Глава 3. Культурный облик России в первой половине XIX в. Глава 4. Российская империя на переломном рубеже: 50—60-е гг. XIX в. Глава 5. Российская империя в последней трети XIX в. Глава 6. Характерные черты Российской империи XIX—XX вв. Глава 8. Революция 1905—1907 гг. И ее последствия Глава 9. Первая мировая война и крушение монархии в России Глава 10. Духовная, художественная и научная жизнь в России во второй половине XIX — начале XX вв. Глава 2. Гражданская война в России Глава 3. Укрепление большевистского режима Глава 4. Советская модель модернизации Глава 5. СССР и Вторая мировая война Глава 7. Первые попытки либерализации советской системы Глава 8. От стабильности к кризису Глава 9. Крах тоталитарного коммунистического режима Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгуГЛАВА 2. РОССИЯ ВО ВТОРОЙ ЧЕТВЕРТИ XIX в.§ 1. Российская империя после мятежа декабристов: психологические и политические последствия. Император Николай IСобытия конца 1825 г. явились потрясением имперской государственной системы и оказали сильное воздействие на умонастроения современников как в России, так и за границей. Еще совсем недавно казалось, что держава царей стоит прочно и нерушимо, что ее обошли стороной ветры социальных перемен и политических пертурбаций, сотрясавших Западную Европу с конца XVIII в. В этот период европейская консервативная мысль начала воспринимать Россию надежным защитником христианской традиции и исторического порядка. В 1811 г. известный французский католический философ Жозеф де Местр (1753—1821), бывший ранее посланником Сардинского короля в Петербурге, заключал: «Я все более убеждаюсь, что для России не годится правительство, устроенное по нашему образцу, и что философические опыты Его Императорского Величества (имеется в виду император Александр I. — А. Б.) закончатся возвращением народа к первоначальному его состоянию — в сущности, это и не столь уж большое зло. Но ежели сия нация воспримет наши ложные новшества и будет противиться любому нарушению того, что захочет называть своими конституционными правами, если явится какой-нибудь университетский Пугачев и станет во главе партии, если весь народ придет в движение и вместо азиатских экспедиций начнет революцию на европейский манер, тогда я не нахожу слов, чтобы выразить все мои на сей счет опасения». Декабрьский мятеж 1825 г. показал, что смутные опасения философа были не беспочвенны, что и в России обнаружились силы, настроенные на радикальные социальные переустройства. Ничего подобного в русской истории еще не случалось. На протяжении веков все прямые или косвенные выступления против власти, многочисленные заговоры, восстания и мятежи так или иначе, но вращались вокруг вечной русской дилеммы: царь плохой — царь хороший. И только декабризм в своем экстремальном варианте (П. И. Пестель) впервые поставил проблему совершенно иначе, исключив фигуру коронованного самодержавного правителя из грядущего государственного устроения. Хотя в буквальном смысле лидерами мятежа на Сенатской площади и не являлись «университетские Пугачевы», но главные теоретики и руководители декабризма явно ощутили на себе воздействие антихристианского философизма, сокрушавшего на Западе церковные авторитеты и социальные ранги. И если для Западной Европы утверждение утилитарной буржуазной философии, актуализировавшейся в политическом действии под лозунгом эгалитаризма, было исторически обусловленным, то в России, где не существовало аналогичных исторических условий, декларирование подобных идей воспринималось людьми государственного склада ума вещью не только недопустимой, но и преступной по отношению к России. Ярче всех подобное восприятие выразил самый видный интеллектуал той поры Н. М. Карамзин. Он назвал выступление декабристов «нелепой трагедией наших безумных либералистов» и признавался, что во время событий он, «мирный историограф, алкал пушечного грома, будучи уверен, что не было иного способа прекратить мятеж», так как «ни крест, ни митрополит не действовали». Трудно представить, каким бы историческим путем двигалась Россия, если бы не случилось «нелепой трагедии» 1825 г., но невозможно сомневаться, что отзвук ее ощущался довольно долго и многое определил в последующее тридцатилетие, когда главой Российской империи являлся император Николай I. Противостояние между исторической традицией социальной иерархии и либерально-демократической унификацией стало постепенно выкристаллизовываться в политическое противостояние между Россией и Западной Европой, олицетворяемой в первую очередь Великобританией и Францией. Очень точно эти представления отразило высказывание поэта, дипломата и мыслителя Ф. И. Тютчева, сделанное в 1848 г.: «Давно уже в Европе существуют только две силы — революция и Россия». Сходных мнений придерживались в то время многие представители русского истеблишмента и в первую очередь сам царь, вскоре после восшествия на престол заявивший: «Революция на пороге России, но клянусь, она не проникнет в нее, пока во мне сохранится дыхание жизни, пока Божией милостью я буду императором». Несмотря на победу над Наполеоном и формальное существование Священного союза, России приходилось все чаще и чаще ощущать в Европе свое политическое одиночество. Монархические союзники царской империи — Пруссия и Австрия — скорее выступали в роли династических партнеров, преследуя в политике собственные цели, которые нередко не только не согласовывались с интересами России, но порой были им враждебны. Государственно-имперские интересы играли тут важную роль, но только ими широкое распространение в Западной Европе старых антирусских опасений и предубеждений дело не ограничивалось. Уже в XVIII в. с развитием гражданских свобод и распространением в ряде европейских стран неподцензурных изданий критика царской империи становится одним из отличительных признаков либерализма и демократизма. Такие настроения могли совпадать с видами власть имущих в той или иной стране в данный период или нет, но в большинстве случаев «симфония представлений» наблюдалась. Война с Наполеоном и его разгром на какой-то момент почти прекратили критику «русского монстра», но прошло немного времени, и они вспыхнули с новой силой. Русофобия превращается в факт политической жизни в первую очередь в Англии. Именно с конца 20-х, но особенно в 30-е гг. XIX в. в Англии и во Франции, нападки на «деспотическую», «агрессивную», «коварную» и «жестокую» Россию становятся общепринятыми. Характерный образец западноевропейских представлений той поры явила получившая широкую известность книга путешественника и литератора маркиза де Кюстина (1790—1857) «La Russe en 1839». Пробыв несколько недель в России, где его принимали с искренним радушием, маркиз написал сочинение, где подверг беспощадной критике не только сановно-придворный мир, но и ошельмовал весь культурный облик России, ее исторические и духовные ценности. Вердикт морального осуждения у де Кюстина непререкаем: «Россия, думается мне, единственная страна, где люди не имеют понятия об истинном счастье. Во Франции мы тоже не чувствуем себя счастливыми, но мы знаем, что счастье зависит от нас самих; в России оно невозможно». Это писал человек, дед и отец которого сложили свои головы на гильотине! Известный американский историк русского происхождения Георгий (Джордж) Вернадский (1887—1973), говоря о книге маркиза, заключил, что она — «озлобленный памфлет, направленный против России, Русской церкви, Русского государства, Русского народа». В коммерческом успехе этой книги американский профессор увидел «одно из звеньев большой цепи европейского русофобства». Русофобия становится не просто фактом общественной жизни, но и превращается в фактор политического действия. Россия оставалась и фактически, и по своему национально-государственному самосознанию страной православной, что издавна служило объектом ее шельмования в странах католического мира. В странах протестантских, в первую очередь в Англии, где религиозный фактор не играл существенной роли в политике, огромная царская империя внушала опасения геополитическим интересам Британской империи. Со страниц печати и из уст политических деятелей постоянно звучали голоса «об агрессивном курсе» в мировых делах, хотя, казалось бы, уж кто, как не Россия, став главной силой, сокрушившей наполеоновскую деспотию, одна фактически ничего не приобрела в результате этой победы, не потребовав для себя ни новых территорий, ни имущественных компенсаций, ни финансовой контрибуции. Самое удивительное, что об этом не только не вспоминали в Лондоне, но о таком беспримерном в мировой политике благородстве очень быстро забыли и в Париже. События первого десятилетия царствования Николая I — утверждение России в Закавказье и ликвидация широкой автономии Польши — дали западноевропейским антирусским страхам и предубеждениям новый мощный толчок, невзирая на то, что дипломатия Россия и письменно, и устно неустанно уверяла западные державы, что никаких экспансионистских намерений в Европе не имеет. Показательный в этом смысле обмен мнениями произошел между царем и послом США в Петербурге Д. Далласом в конце 1837 г. На замечание Николая I, что «он никогда не стремился извлечь для себя выгоду из затруднительного положения другой державы, а между тем все обвиняют его в политике насилия», посол североамериканской республики заметил: «Вы так могущественны, что вполне естественно внушаете зависть». На это повелитель России ответил: «Да, мы могущественны, но нам сила нужна для обороны, а не для нападения». Но русским заверениям не верили, отвергая наперед все предложения России, направленные на стабилизацию мировой обстановки. Когда во время визита в Англию в 1844 г. русский царь предложил правительству ее величества заключить международный пакт по поводу будущего Турции с целью «избежать мировой войны», причем в доказательство отсутствия у России экспансионистских намерений предлагал письменно «отказаться от любых притязаний на территорию Турции», то это предложение не вызвало никакого отклика. Невзирая на явное и тайное к себе нерасположение, за время правления Николая I Россия просто с какой-то маниакальной настойчивостью стремилась установить дружеские отношения с Великобританией и готова была для этого пойти невероятно далеко по пути политических и дипломатических уступок в самом спорном и самом главном вопросе мировой политики, касавшемся судьбы Османской империи. Русская идея о создании национального турецкого государства в Малой Азии под опекой и при поддержке великих держав, в первую очередь Великобритании и России, неизменно наталкивалась на враждебное противодействие в Лондоне, где поддержка разлагающейся империи Османов являлась одним из краеугольных камней английской политики. Враждебное восприятие России обернулось тем, что к концу XIX в. в Великобритании вдруг осознали, что реальным и самым мощным ее мировым противником является не Россия, а стремительно набиравшая силу Германская империя, а все многолетние антирусские инспирации Лондона вели лишь к его политической изоляции. Ошибочность подобного курса с горечью признал премьер-министр Великобритании лорд Солсбери. Выступая в палате лордов 19 января 1897 г., он сказал: «Я вынужден заявить, что если вы попросите меня оглянуться назад и объяснить настоящее через прошлое, возложить на эти плечи ответственность за трудности, в которых мы сейчас оказались, я скажу, что альтернатива была в 1853 г., когда предложения императора Николая были отвергнуты. Многие члены этой палаты остро почувствовали суть ошибки, которую мы сделали, если я скажу, что мы поставили все наши деньги на хромую лошадь». Но «хромая лошадь» продолжала участвовать в мировой гонке, теперь уже признавая своими новыми хозяевами не давних покровителей с берегов туманного Альбиона, а новых претендентов на мировое лидерство с берегов Шпрее. * * * Император Николай Павлович родился 25 июня 1796 г. в Царском Селе. Он был третьим из четырех сыновей императора Павла I. Тогда была жива бабушка, императрица Екатерина II, которая так радовалась увидеть еще одного внука и сама вынесла его на руках на балкон дворца, чтобы показать «свое сокровище» народу. Крещение состоялось 6 июля. Великий князь был наречен Николаем, именем, которым до того не называли членов императорского дома. Согласно традиции, новый великий князь получил все высшие ордена России и сразу же был зачислен на военную службу. Уже 7 ноября 1796 г. пятимесячный малютка получил чин полковника и был назначен шефом лейб-гвардии конного полка. Николай Павлович потерял отца, когда ему не исполнилось и пяти лет. Конечно, он не ведал о заговоре и не имел о том событии никаких личных впечатлений. Но с молодых лет он знал одно наверняка: как у второго брата царствующего Александра I у него не было никаких шансов стать царем. Он об этом никогда не думал и не мечтал. Лишь летом 1819 г. случилось непредвиденное событие: во время семейного разговора Александр I сказал брату Николаю, что тому со временем предстоит стать царем. Этот разговор оказался совершенно неожиданным и потряс молодого великого князя, который стал с жаром убеждать брата императора, что «не чувствует в себе сил и духу», чтобы служить столь великому делу, и в конце концов разрыдался. Александр I свернул беседу на эту тему и больше к ней не возвращался. Постепенно Николай Павлович успокоился и о возможности своего воцарения не размышлял. Ему нравилось военное дело, а другие предметы особого интереса не вызывали. Например, занятия по политэкономии и правоведению навевали лишь скуку. Позднее Николай I вспоминал, что на этих уроках «мы или дремали, или рисовали какой-нибудь вздор, иногда собственные их карикатурные портреты, а потом к экзаменам выучивали кое-что в долбежку, без плода и пользы для будущего», и считал, что «общие предметы или забываются, или не находят приложения в практике». Хотя Николай и не числился наследником, Александр I приобщал своего младшего брата к государственным делам с ранней юности. В 1814 г. семнадцатилетний великий князь вместе с императором въезжал в Париж, а затем присутствовал на Венском конгрессе четырех великих держав — победительниц Наполеона. Позже он сопровождал брата-венценосца в его визитах в Англию, Австрию, Пруссию. Именно в Пруссии еще в 1814 г. Николай встретил и влюбился в юную дочь короля Фридриха Вильгельма III Шарлотту (полное имя Фредерика-Луиза-Шарлотта-Вильгельмина), на которой через три года и женился. Венчание состоялось 1 июля 1817 г. в церкви Зимнего дворца, а 17 апреля следующего года на свет появился их первенец Александр — будущий император Александр II. Прусская принцесса приняла православие и получила в России имя Александры Федоровны (1798—1860). Она приходилась родной сестрой первому императору (с 1871 г.) Германской империи Вильгельму I. Мать Николая Павловича — императрица Мария Федоровна — тоже была немкой по рождению (принцесса Вюртембергская), и родственные узы связывали Николая I неразрывно с Германией. Однако особого расположения к немцам у него не было. В детские годы его няней была англичанка, привившая ему вкус и интерес к английским нормам, привычкам. Будущий царь с ранних пор выказывал интерес к Англии. Зимой 1816—1817 г. Николай Павлович несколько месяцев пробыл в Англии. Здесь он вел жизнь светского человека, трогательно опекаемый королем Георгом III и героем войны с Наполеоном герцогом Веллингтоном. Однако уже тогда помимо балов, вечерних приемов, торжественных обедов и скачек у будущего царя проявилась тяга и к серьезным занятиям. Он посещал арсеналы, верфи, угольные шахты, промышленные предприятия, тюрьмы и больницы. Интерес к этим «скучным вещам» Николай проявлял неподдельный, что озадачивало хозяев. Герцог Веллингтон, ставший для великого князя добровольным гидом, однажды не удержался и шутливо заметил, что, очевидно, «его высочество готовится к роли правителя». На самом деле о подобном русский гость и не помышлял. Николай I любил всякие технические приспособления, машины, вообще все то, что тогда называлось «техникой», а общепризнанной «мастерской мира» была в то время Англия. Все сообщения о новых изобретениях и технических усовершенствованиях неизменно привлекали его внимание. Когда начали строиться первые железные дороги в Англии, то Николай Павлович сразу же решил, что «умная железка» должна появиться и в его империи. Уже в 1837 г. в России была открыта для движения первая железная дорога, связавшая Петербург с Царским Селом, протяженностью 27 километров. При нем же была построена и самая длинная для своего времени (более 600 километров) железнодорожная магистраль, связавшая два столичных города — Москву и Петербург. Ее строили около 10 лет, а движение по ней началось в 1851 г. По имени царя дорога получила название Николаевской. Еще раньше, в 1831 г., по желанию императора в Петербурге было открыто высшее техническое учебное заведение — Технологический институт, ставший крупнейшим центром подготовки технических специалистов в России. Целый ряд других начинаний и учреждений осуществился благодаря воле царя. В 1826 г. был открыт Румянцевский музей в Санкт-Петербурге (с 1861 г. — в Москве), в 1832 г. — Зоологический музей, а в 1834 г. начал действовать Университет Святого Владимира в Киеве. Через несколько лет, в 1839 г., под Петербургом была открыта крупнейшая в мире Николаевская (Пулковская) обсерватория. Николай I неизменно восхищался совершенством работы любой машины. Машина могла делать «то, что положено», а вот люди в большинстве своем этого делать не могли или не хотели. Он понимал, что из людей нельзя сделать «техническое приспособление», но не сомневался, что в государстве надо организовать дело так, чтобы подданные, во-первых, знали свои обязанности, а во-вторых, понимали, что за нерадивость, леность и бесчестность последует кара. Это были те важнейшие мировоззренческие государственные принципы, которыми Николай I стремился руководствоваться в течение 30 лет своего правления. Николая Павловича с детства отличала одна характерная черта, многое определившая и в политике империи: предельная аккуратность, даже педантизм в исполнении всех норм и правил. Он знал назубок все воинские уставы, неукоснительно их исполнял, владел в совершенстве искусством светского поведения, до мельчайших подробностей соблюдал все требования писаных и неписаных правил. Того же требовал и от других. Но эта, как казалось многим, «мелочность» раздражала и возмущала. После правления мягкого и снисходительного Александра I правление его младшего брата многим казалось «слишком жестким». Царь же считал иначе и при исполнении закона ни для кого не делал исключений. Характерный в этом отношении случай произошел в 1830 г., когда в некоторых местностях империи разразилась эпидемия холеры. Из уважения к правилам, им же утвержденным, монарх, возвращаясь из поездки по России в Петербург, как «простой смертный» безропотно 11 дней просидел в Твери в карантине. Воцарение Николая I сопровождалось смутой, кровавыми событиями, и это несчастье навсегда запечатлелось в его памяти. Вскоре после воцарения император, имея в виду 14 декабря 1825 г., сказал французскому послу графу Лаферроне: «Никто не в состоянии понять ту жгучую боль, которую я испытываю и буду испытывать всю жизнь при воспоминании об этом дне». В период своего правления он прилагал немало усилий, чтобы не допустить никакой деятельности, направленной против власти. Николай I никогда не сомневался, что самодержавная, «Богом данная» власть царя — необходимая форма правления в России. В отличие от старшего брата Александра I он никогда не испытывал влечения к модным европейским теориям социального устройства жизни, терпеть не мог «всякие там конституции и парламенты», которые приводили лишь к хаосу и нарушали древнейший принцип законной, легитимной власти коронованных правителей. Однако это не означало, что царь не видел несовершенств самодержавной системы, которые стремился искоренить не введением принципиально новых органов управления, не путем коренного реформирования учреждений, а, как ему казалось, единственно верным путем — совершенствованием существующего государственного механизма. Он осознавал порочность крепостной системы. Через несколько лет после воцарения в беседе с П. Д. Киселевым Николай I изложил свои взгляды: «Я хочу отпустить крестьян с землей, но так, чтобы крестьянин не смел отлучаться из деревни без спросу барина или управляющего: дать личную свободу народу, который привык к долголетнему рабству, опасно. Я начну с инвентарей; крестьянин должен работать на барина три дня и три дня на себя; для выкупа земли, которую имеет, он должен будет платить известную сумму по качеству земли, и надобно сохранить мирскую поруку, а подати должны быть поменьше». Однако за три десятка лет Николай I так и не рискнул заняться разрешением самого жгучего социального вопроса — ликвидацией крепостного права. Начиная с 1826 г. шесть раз учреждались государственные комитеты по крестьянскому делу и многие стороны крестьянского вопроса впервые в истории были подробно исследованы. Правительство вполне осознало необходимость положить конец злоупотреблениям крепостным правом и приняло в этой связи ряд законодательных положений. Изучалась и возможность отмены крепостного права, но сразу же возникали такие трудности и опасности, которые власть преодолеть в тот момент не могла. Поэтому в 1842 г. был лишь принят закон об обязанных крестьянах, открывавший путь к переходному состоянию. Принимаемые отдельные меры принципиально проблему не решали. Царь это понимал, но так и не рискнул пойти на кардинальные преобразования социального миропорядка. Лично он был смелым и волевым человеком, и обвинять его в малодушии в данном случае нет никаких оснований. Его страшила перспектива нарушения спокойного и предсказуемого течения государственной жизни, которая, как ему думалось, могла наступить, если разом разорвать все путы и ограничения, складывавшиеся веками. Он опасался хаоса, анархии. Революционные события в Европе 1830 г., но особенно 1848 г. лишь усиливали антиреформаторские настроения царя. За годы своего царствования Николай I объездил всю Россию и почти везде встречал неполадки и неустройства. На окраинах было еще хуже, чем в центре. После посещения Закавказья написал: «Нельзя не дивиться, как чувства народной преданности к лицу монарха не изгладились от скверного управления, какое, сознаюсь, к моему стыду, так долго тяготеет над этим краем». Наказывал, выгонял со службы чиновников, издавал грозные указы, но положение мало менялось к лучшему. Николай I был способен проявить участие, снисходительность и поддержать талантливое начинание. В 1826 г., во время коронации, в Москву был вызван из ссылки А. С. Пушкин, с которого царь еще раньше снял опалу и заметил тому: «Ты будешь присылать ко мне все, что сочинишь, — отныне я буду сам твоим цензором». Потом по этому поводу много возникло домыслов, но в ту эпоху подобное заявление свидетельствовало о том, что поэт признан государем, властью, что сразу же повысило к нему интерес всей «читающей публики». Внимание! Авторские права на книгу "История России с древнейших времен до наших дней. Учебник. Том 2" (Сахаров А.Н.) охраняются законодательством! |
||||||||||||||||||||||
