|
|
ОглавлениеБудет ли завтра? (Вместо вступления) II. Тревожная динамика глобального мира III. Природная основа антропосферы Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгуIV. Перспективы человекаГлава 10. Биосфера как стартовая площадкаТак далеко никогда историческое созерцание еще не заносилось, даже и тогда, когда оно видело сны; ибо теперь история человечества есть только продолжение истории животного и растительного царства; даже на дне морском исторический универсалитет ухитряется находить свои следы в виде живой слизи. Если мы удивляемся пути, пройденному уже человеком, как некоему чуду, то взор наш останавливается с головокружительным изумлением, как на еще более поразительном чуде, на современном человеке, который достиг того, что может мысленно проследить весь этот путь. Он гордо стоит на вершине пирамиды мирового процесса, закладывая последний замковый камень своего познания, он как бы хочет крикнуть прислушивающейся к его словам Природе: «Мы у цели, мы — сама цель, мы — венец Природы!» Фридрих Ницше, «О пользе и вреде истории» Если в предыдущем разделе, посвященном материальной основе бытия человека, мы самым естественным образом опирались на методологическую пирамиду материальную, то в этом разделе, где главным предметом становится сам человек, ситуация меняется принципиально. Завихренную жизнь человека современного не возможно ни осознать, ни распутать, не опираясь на методологическое богатство пирамиды духовной, где высшее принципиальней и важнее низшего. Казалось бы, это понятно и так. Однако следует еще раз подчеркнуть, что обе разнонаправленных пирамиды в конечном итоге не отрицают друг друга, но, в соответствии с принципом дополнительности, сложным образом обогащают друг друга. О сферахТак под плотным покровом Гармонии там утвердился Сферос, шару подобный, гордясь, что единствен и замкнут. Эмпедокл Задавались ли вы когда-либо вопросом, почему наша планета по своей форме являет собой шар (точнее, близка к нему)? Вопрос кажется пустяковым, но это далеко не так. Разумеется, можно толковать о красоте, разумности и симметрии простых форм, можно ссылаться на факт того рода, что при заданном объеме шар имеет наименьшую поверхность. Более того, сфера не только геометрически, но и физически уравновешена и соответствует принципу наименьшего действия. Более того, она отвечает мысли мудрого древнего грека Парменида, полагавшего, что и вся Вселенная — правильный шар. Позже эту идею использовал глава Александрийской библиотеки астроном Эратосфен при доказательстве шарообразности планеты: «Поскольку меридианы в Космосе являются большими кругами, такими же большими кругами обязательно будут и меридианы на Земле». Для нас, живых существ, шарообразность Земли — не только великий подарок, но и жизненная необходимость. Именно близость к этой форме (с небольшими отклонениями) обеспечивают ту приемлемую геометрическую, геологическую и географическую гармонию, которая необходима для относительно закономерного протекания большинства процессов на нашей планете, В этом смысле можно говорить об одинаковых условиях тяжести в самых разных местах, об устойчивости и известной свободе атмосферы, о соразмерности мирового океана и суши, о планетарном круговороте воды, а также многих иных свойствах элементов и веществ. Существенным фактором при этом является небольшая (относительно размеров планеты) неровность ее поверхности. Возвышенности и горы обеспечивают сток воды в моря и океаны — то есть то, что мы называем реками. Вечный круговорот воды — величайший механизм, без которого жизнь едва ли была бы возможна. Поразительным обстоятельством выступает наличие магнитного поля Земли, обусловленного токами горячей магмы под земной мантией, а также крайне важным влиянием Луны. Защитные по отношению к биосфере функции магнитного поля были осознаны сравнительно недавно, однако их роль беспримерна. Нам думается, что не случаен и угол наклона оси вращения планеты к плоскости эклиптики, обеспечивающий смену времен года. Эта смена создает удивительный порядок ежегодного спада и нового зарождения жизни. Можно было бы перечислить еще много факторов, больших и малых, но общая их системная соорганизованность не может не вызывать как естественного удивления, так и восхищения. Поистине, неведомый часовщик долго и скрупулезно настраивал этот удивительный природный механизм, сложнейшие конструкции которого современный человек способен разрушить за считанные десятилетия, а при желании и за часы. Так не пора ли нам изменить свое видение окружающего нас мира и посмотреть на него по-другому? Ниже мы покажем, что образ и метафора сферы пронизывают самые разные пласты нашей жизни и нашего мышления. Хорошо известно, что люди привыкли смотреть на целое со стороны его частей, в особенности, если целое велико и не охватывается единым взором сразу, но скорее требует фиксации внимания на частностях и деталях. Примером такого подхода являются, в частности, сложившиеся представления о всемирной истории, которая, как правило, реконструируется из отдельных фрагментов, событий, результатов деятельности тех или иных народов и стран. Подобные представления были вполне оправданными для той поры, когда фрагментарное состояние мирового сообщества превалировало над его целостностью. Но теперь ситуация изменилась кардинальным образом. Современный мир сжался до невероятно малых размеров — промышленное освоение почти всей поверхности планеты, корабли, авиация и прочий транспорт, глобальное экологическое загрязнение фактически замкнули мир территориально и акваториально — в виде единой сферы. Экономические отношения в мире — посредством мировой торговли, свободного перемещения капитала и рабочей силы — обрели глобальные черты. То же самое можно сказать и о политике, ярким выражением чего выступает деятельность ООН и множества иных международных организаций. Ну, а коль скоро посредством Интернета, средств массовой информации и телекоммуникации мир обрел еще и единое информационное пространство, наступило время, когда необходимо учиться смотреть на его части со стороны целого. Основные принципы такого подхода были заложены еще в начале прошлого века А. А. Богдановым в его «Тектологии», но сегодня, в условиях многоаспектной глобализации, системный подход обретает особую востребованность и актуальность. Применительно к теме нашего разговора речь следует вести о внутренних и внешних процессах, о структурной перестройке всего общественного организма, включенного в биологический и географический контексты планеты. Важно понимать, что под влиянием процессов глобализации кардинально меняются и основы общественной жизни, и соответствующие им элементы и черты мировоззрения людей. Как следствие, стала другой и вся система отношений человека с окружающей его средой — биологической и географической. Человек биологический является неотъемлемой составной частью биогеосферы. Вместе с тем, человек разумный выходит далеко за пределы ее границ — именно потому, что он существо мыслящее, духовное, социальное. Это обстоятельство дает основание говорить об эволюции в целом куда более сложной системы, реально состоящей из трех неразрывно взаимосвязанных компонентов: географической среды, биосферы и социума. Речь идет о земном мире (включая ближний космос), мир внепланетный, тем более галактический, мы пока оставляем в стороне. Поскольку упомянутая система включает в себя три неразрывно связанные составные части, то для ее обозначения уже появился неологизм — «триосфера». Введение этого термина расширяет представления людей в отношении целостности земного мира и позволяет воспринимать его на таком предельно высоком уровне обобщения, без которого образ мира распадался бы на отдельные фрагменты. Новый взгляд расширяет угол зрения на те реалии, которые, казалось бы, уже исследованы со всех сторон, в то время как их понимание так и не вышло за пределы унылой плоскости, хотя по сути они пребывают в объеме. Это важно подчеркнуть, поскольку без расширения диапазона, без взгляда на ситуацию в целом мы можем воспринимать происходящее лишь фрагментарно, и планетарный, холистический подход к общечеловеческим проблемам в этом случае оказывается невостребованным. Однако в нынешнюю эпоху вполне созрели предпосылки для формирования целостной концепции мировых процессов. Сегодня не только возможно, но просто необходимо перейти от понимания отдельных фрагментов мира к его целостному восприятию. Это трудная задача, и вовсе не очевидно, что наука в настоящее время в состоянии легко с нею справиться, но браться за нее уже можно и даже необходимо. Добавим к этому, что наряду с географической, биологической и социальной сферами можно и нужно говорить также об их составляющих. В социосфере, например, тесно взаимодействуют экономическая, политическая, экологическая, информационная, культурная составляющие общественной жизни. Понятие «триосферы» в какой-то мере продолжает и, возможно, закрывает в качестве недостающего и окончательного звена тот ряд основных понятий, которые уже сложились в современной науке для описания различных оболочек Земли, первые представления о которых сформировались лишь после того как, во-первых, было установлено, что наша планета имеет форму глобуса, а во-вторых, накопился необходимый материал для соответствующих обобщений и понимания этих сфер в качестве целостных систем. Произошло же это лишь в XIX в., то есть спустя более трех столетий после того, как свершились великие географические открытия. Важным шагом на пути указанных обобщений можно считать появление в 1802 г. термина «биология», который был введен в научный оборот Ж. Б. Ламарком. Именно он заложил тем самым основу для последующих обобщений в области изучения жизни как планетарного явления. Спустя три четверти века Э. Зюсс ввел понятие «биосфера» для обозначения области распространения жизни на Земле. Он также предложил новые термины для описания твердой и водной оболочек Земли и назвал их соответственно «литосферой» и «гидросферой». Еще раньше газовая оболочка Земли получила название «атмосфера», что привело к появлению ряда новых терминов, предназначенных для описания наиболее крупных в масштабах планеты систем, число которых неизменно возрастало по мере того, как наука в своих обобщениях открывала все новые грани целостного мира. В 1876–1894 гг. Ж. Ж. Реклю в своем многотомном труде «Земля и люди» предпринял попытку дать общую картину развития человечества. После этой работы, и в особенности после того, как в 1926 г. вышла в свет книга В. И. Вернадского «Биосфера», понимание «многослойности» Земли прочно закрепилось в научном сознании и стало дополняться все новыми терминами из этого ряда. Так, географические оболочки планеты: атмосфера (которая в свою очередь делится на тропосферу, стратосферу и мезосферу), гидросфера и литосфера по совокупности стали именоваться понятием «геосфера». Она являет собой область распространения неживого (косного) вещества, составляющего основу жизни на Земле — то есть собственно биосферы, в которой теперь выделяются фитосфера и фитогеосфера. В качестве синонима «пленки жизни», слоя «сгущения» жизни (по Вернадскому) было образовано составное понятие «биогеосфера», а в 1940 г. появился еще один термин — «биогеоценоз», которым стали обозначать однородные участки земной поверхности с определенным составом живых и косных компонентов. Следует заметить, однако, что еще раньше, в 1920-е гг., появился термин «ноосфера», о котором еще будет специальный разговор ниже. Здесь же подчеркнем, что по Вернадскому, ноосфера есть новое геологическое явление на нашей планете. В ней впервые человек становится крупнейшей геологической силой. Он может и должен перестраивать своим трудом и мыслью область своей жизни, перестраивать коренным образом по сравнению с тем, что было раньше. Комплексный взгляд на еще одну оболочку Земли — сферу духовной деятельности, ставшую планетарным явлением, предложил религиозный философ П. А. Флоренский, который для обозначения данного явления предложил термин «пневматосфера». «Хочу высказать мысль, нуждающуюся в конкретном обосновании и представляющую скорее эвристическое начало, — писал он. — Это именно мысль о существовании в биосфере или, может быть, на биосфере того, что можно было бы назвать пневматосферой, т. е. о существовании особой части вещества, вовлеченной в круговорот культуры или, точнее, круговорот духа» [27, с. 45]. Еще одна попытка развития идеи духовных оболочек планетарного масштаба была предпринята философом и лингвистом Ю. М. Лотманом, который в дополнение к понятиям ноосферы и пневматосферы в качестве их составной, но при этом вполне самостоятельной части предложил термин «семиосфера». С его помощью он выделял особое семиотическое пространство, которое включает в себя не только сумму отдельных языков, но и социокультурное поле их функционирования. По мнению Лотмана, семиосфера включает в себя прежде всего естественный язык как наиболее емкую систему знаков и текстов, и эта сфера знаков, соединяющаяся с пневматосферой, сферой выражения духа, является составной частью ноосферы, сферы разума [19, с. 166]. Таким образом, к середине ХХ в. сложилась целая область научного знания, в которой человек и различные формы его духовной и общественной жизни рассматривались как планетарное явление. В этой связи сначала в научном, а затем и обыденном языке стали широко использоваться не только обозначенные выше слова, но и такие понятия, как «антропосфера», «техносфера», «социосфера» и др. И все-таки, сколько бы еще не появилось новаций в понимании устройства нашей планеты и «многослойного» видения ее современного состояния, следует подчеркнуть, что все многообразие различных планетарных сфер, оболочек, «пленок» и т. п. можно свести, в конечном счете, к трем основным сферам: геосфере (области косной природы), биосфере (области жизни) и социосфере (области духа и социальных отношений). Их непременно следует рассматривать в единстве и взаимодействии, поскольку планета — система единая и целостная. Не будем при этом забывать и более общего взгляда, с позиции которого планета наша являет собой некую подсистему Системы солнечной, которая, в свою очередь, есть подсистема галактики и так далее. О войне человека с жизнью…нужно было видеть ненасытность волков, готовых сожрать этих бедных ягнят… Не найдется того мыла и той воды, которые смогут отмыть подобную жестокость! Маркус ван Варневийк Биос по-древнегречески — жизнь. Биосфера, пленка жизни, покрывшая планету, — это вечная борьба за ресурсы (территория, вода, пища…) отдельных особей и целых видов. Это вечное и беспощадное поедание друг друга, что классические экологи определяют холодным выражением пищевая пирамида. Когда леопард загрызает антилопу, как говорится, ничего личного, — в нейтральных терминах экологии это выглядит банально: для продления собственной жизни ему необходима порция биоэнергии и биоинформации. И ничего больше. Трава для этой цели ему не подходит, и не он в этом виноват. А вот художник или поэт видят это по-другому — просто и ясно, но с сокрушенным сердцем. Можно припомнить гениальную гравюру Питера Брейгеля «Большие рыбы пожирают малых», где всеобщее каннибальское пиршество показано с обнажающей силой, причем наверху этой жуткой рыбьей пирамиды, где из каждой глотки торчит другая рыбья пасть, орудует главный хищник и хозяин всего — человек, приготовившийся пронзить кинжально-острым трезубцем ту огромную рыбину, на которой он восседает. По этим следам можно обратиться к пронзительно точным строкам русского поэта Николая Заболоцкого: Лодейников прислушался: над садом Поэт в нескольких строках сжимает то, на что философствующему биологу нужны десятки, если не сотни страниц… (Вот почему мы хотя бы изредка пытаемся опереться на слова и мнения тех или иных поэтов — не только красного словца ради, но для быстрого прорыва в самую суть затронутой мысли или образа). Заболоцкий в данном случае — один из ярчайших примеров. Почему природа придумала именно этот механизм всеобщей «давильни»? Мы можем лишь строить философические догадки, но факт остается фактом. Несоответствие этого механизма даже самой элементарной нашей этике настораживает. Откуда эти наши разящие метафоры в адрес неразборчивого в средствах или откровенно жестокого человека — «волк», «гиена», «зверь», «хищник», «насекомое», «кровожадное животное»? Не перепутано ли здесь все, не поставлено ли с ног на голову? Ведь зверю (да той же гиене) не оставлена свобода выбора. А этика вне свободы теряет не только границы, но и всякую свою силу. Битва муравьев нас скорее забавляет, но на убийство волком овцы мы уже смотрим с содроганием. Но как тогда постигнуть индустриальный ужас мясокомбинатов и птицефабрик? Когда человек, уже знакомый с высотами этики, создает конвейеры смерти или сам вооружается на манер примитивного хищника, а то и паразита, это как? А если он жестоко преследует себе подобного? О метафизической связи индустриальной смерти скотобоен и печей концлагеря писал, правда, окольными намеками, еще Хайдеггер. Вспомним знаменитые уравнения Вито Вольтерры «хищник–жертва», описывающие колебательный характер этих непростых отношений. Биолог (с наклонностью к социологии и зоографии) вправе спросить, почему в африканской саванне именно столько львов и не больше, именно столько павианов и гиббонов, почему во льдах именно столько белых медведей или пингвинов и т. д. Пресловутое экологическое равновесие — это всего лишь следствие жестокой взаимной жратвы — от одноклеточных до китов. От этих вопросов не далеко до размышлений о конечности земного шара и о бесконечных потенциях (желаниях, стремлениях) жизни. На самом деле это немалый парадокс, не столь уж легко осмысляемое противоречие. Человек по своей естественной природе — биологический наследник войны за ресурсы. Неудивительно, что он легко и незатейливо перенес это в пространство человеческих отношений (сложно перекроив пространственные углы — в одни совесть допускается, другие для нее закрыты глухо). Отсюда межплеменная резня, каннибальство, а затем бесконечные войны — от каменного топора к луку, от арбалета к ядерной бомбе. Грань между жизнью и духом — это очень непростая полоса. Это очень нагруженное пространство. Человек мог бы считаться сверх-хищником (среди биологических видов) и гордиться этим своим чемпионством, но его, скажем так, — некая причастность к сфере духа многое меняет, многое опрокидывает и переворачивает. Опрокидывает не до конца, но исторический вектор все же отчетливо заметен. И вот великая сфера жизни, еще недавно казавшаяся столь обширной, скукоживается прямо на глазах, сползает куда-то вниз и начинает казаться лишь промежуточной ступенькой при подъеме «передового отряда жизни» в сверкающие выси. Только с этой «жизнью» (якобы мыслящей) и этими «высями» (якобы святыми) надо еще разобраться, ибо оценки здесь по большей части относительны. А вот биологическая встроенность человека в трофические цепочки почти абсолютна, но при этом включена в грустный и неизбежный цикл — сверх-хищник сам «насекомыми кусаем». Да и черви рано или поздно его съедят. Разумеется, сверх-хищнику это не очень по душе и он стремится вырваться. Отчасти ему это удается. А дальше — овладение «волшебной палочкой прогресса», открывающей пути человеку и тормозящей всю остальную жизнь, о чем выше уже говорилось. Человек перекраивает землю, видоизменяет одни ценозы, искореняет другие, закатывает огромные пространства под асфальт и бетон — если он сам себя убедил, что это свершается во имя высших целей, из самых возвышенных соображений строящейся цивилизации. Тут по необходимости вспоминается Кант со своим противопоставлением средств и целей. Завязывается этический узел немалого масштаба. Можно припомнить и тезис иных экологов-алармистов еще 1970-х гг.: если человек угрожает природе, то надо уничтожить человека. Лукаво-мягкий (он же — неоправданно суровый) антигуманизм этой фразы очевиден. В войне с человеком биосфера обречена. Разве только человек сам уйдет прежде, нежели «сделает земной шар необитаемым» (из выше приводившейся скорбной фразы Ламарка). Или вдруг возникнет новый союз — по библейской утопии — и лев ляжет вместе с ягненком? Впрочем, все это — актуальность нынешнего дня, в крайнем случае, дня завтрашнего, не дальше. Никакое устойчивое развитие вне этой логики или в стороне от нее — невозможно. Более того, ценностной эрозии может подвергнуться не какое-то там «развитие» человеческих институтов, но сама сердцевина, сам смысл человеческого существования. Не пропущенный сквозь суровое сито «мировой совести» смысл этот неизбежно будет подвержен быстрому саморазрушению. Если читателю не очень понятно или не близко выражение «мировая совесть», он вправе использовать более привычные словосочетания «идея блага», «замысел Творца», «этический суд Всевышнего», «категорический императив» или какую-либо другую сходную метафору. Если читатель (условный атеист и материалист) — против подобных метафор в принципе, то он неизбежно столкнется с неразрешимым противоречием в аспекте цены и ценности человека и легко придет к формуле «уничтожения человека». Эрих Фромм, все глубже вглядываясь в людей, пришел к мысли, что собственно человеческое начинается там, где оканчивается природное, где природа отставлена в сторону. В иносказательной форме — это и есть победа человека над биосферой, над жизнью на земле. Или — в крайней и экзотической форме — просто улет от нее. Тем не менее мы просто фиксируем исторически неизбежный процесс: человек не просто воюет с биосферой, он ее принципиальный оппонент, он все больше оттесняет ее (вдвоем на планете им места мало). При линейном прогнозе это неизбежно окончится уничтожением биосферы (Гегель сказал бы — снятием). Но как и насколько возможен человек без сферы жизни? И как совместить эти вопросы с объективным и неизбежно победным развитием глобализации? Один из ответов (в достаточно общей форме) вполне напрашивается. Кризис середины текущего столетия может означать очень важный (и неизбежно болезненный) перелом во всей человеческой истории. Предположительный крах биосферы — одно из условий этого перелома, или, возможно, историческая плата за некий позитивный (условно прогрессивный) выход из него. Что ж, биосфера — эта юдоль страдания, где все сражаются друг с другом и друг друга нещадно поедают — уходит в историческое небытие. Разве тут нет хотя бы оттенка некой высшей справедливости? По-другому говоря, жизнь как бурлящая область радости и творчества не исчезнет, нет, она просто освободится от страшных и низких своих сторон и примет — словно бы с выражением благородного просветления — некую более высокую, более чистую форму. Заодно можно увидеть еще один нюанс: предположительный экологический коллапс 2050-х гг. — вовсе не крах и не конец всего, это, говоря метафорически, просто отпадение промежуточной ступени космического взлета человека, который освободится, наконец, от многих темных своих сторон, в частности, от постыдной необходимости индустриального забоя животных. Только сбоку подбивается еще один не слишком простой вопросец: какой именно человек имеется здесь в виду? Насколько он близок к привычному нам образу Homo Sapiens XIX или XX вв.? Не случится ли страшного и непоправимого разрыва? В этой связи появляется еще одно измерение в понимании ноосферы: эта новая и высшая ступень есть великая историческая попытка избежать изнурительной войны с биосферой И еще один мотив: способны ли мы навсегда отказаться от великого образа земли-сада, земли-Эдема, земли полей, лугов, рощ и распевающих птиц? Образа, который неразрывно связан с понятием сферы жизни. Готовы ли мы к умиранию зеленой планеты, с которой лишь надо успеть вовремя сбежать? Если это так, то не является ли наша зелено-голубая планета просто стартовой площадкой для нового, галактического человечества? Именно эта версия представлена в талантливом, но пугающе-спорном фантастическом фильме «Интерстеллар» («Interstellar») Кристофера Нолана: пыльные бури перегретой планеты вот-вот уничтожат все живое, но крохотная группа мужественных астронавтов находит пути спасения — «кротовую нору» где-то возле Сатурна, через которую все человечество сможет перебраться в параллельную вселенную, на пригодную для жизни иную планету, где люди увидят новое небо и новую землю. Поэт Александр Блок размышлял о возможности таких исходов еще в 1904 г.: «И никто не спросил о планете, где мы близились к юности вечной…» Глава 11. Время, пространство и человекОднажды, и только однажды, в ходе своего существования как планеты, Земля могла покрыться оболочкой жизни. Подобно тому однажды, и только однажды, жизнь была в состоянии подняться на ступень мышления. Один сезон для мысли, как один сезон для жизни. Не забудем, что вершину древа с этого момента составляет человек. В нем как таковом, исключая все остальное, отныне сосредоточены надежды на будущность ноогенеза, то есть биогенеза, то есть в конечном счете космогенеза. Каким же образом тогда он может исчезнуть до времени, остановиться в своем развитии или прийти в упадок, если только одновременно с ним, а это мы признали абсурдным, не потерпит неудачу универсум? Пьер Тейяр де Шарден О «конце истории»Разговоры о конце земной жизни, о приходе «грядущего мира» — это все старые эсхатологические сюжеты, но кое-что сегодня звучит и на новый лад. Отпал ли вопрос о «конце истории»? Как эта тема звучит в наши дни? Эсхатология — это старинное учение о цели Космоса и цели истории, а также об их неизбежном конце. Мотивы эти обсуждались еще в древнем Египте — главным образом о смерти личной, затем у древних иудеев — тут уже масштабней, о конце мира. Но никогда не забывался вопрос и о тех событиях, которые за этим концом могут или должны последовать. Иудеям было свойственно мистическое осмысление истории — как процесса, таинственно направляемого волей и разумом личного Бога, где у каждого верующего неизбежно возникнет поворотный момент — преодоления самого себя в приходе грядущего мира. Христианская мысль с ее свежим напором стала решать эти вопросы по-своему. Ведь появилась совершенно новая фигура — Бог, спустившийся в виде человека — простого, доступного, говорящего человеческим языком, призывающего к свету в душе и правде. Но мог ли Он, собирался ли Он отменить идею конца света мирского? Да нет, нисколько. Напротив, этот ожидаемый конец вырос до великого символа. Эсхатологическое время как раз включилось с приходом с приходом этого человека, Мессии. В принципе, историю уже можно было останавливать. Но нет, история поначалу снята лишь незримо, она продолжает длиться, хотя уже и под знаком конца. Второе пришествие должно выявить эту незримую реальность — и тогда можно будет объявлять подлинный конец исторических времен, связанный с воцарением Царства небесного. Но это все в мифологическом измерении. А ведь есть и реальное измерение, которое мы уже отчетливо видим и которое сегодня мы вправе связать с условной технической эсхатологией. При внимательном взоре становится ясно, что техно-эсхатология не только выглядит, но и по сути оказывается глубинно-христианской — в том смысле, что была порождением европейской христианской цивилизации (с ее мифологией, с ее наукой, ее техникой и ее искусством), и никакой другой. При этом надо иметь в виду, что христианское мировоззрение, опираясь на миф (он же догмат) о Боге, сошедшем на землю в виде человека, поразительным образом спустило Небо на землю, в результате чего и земля оказалась поднята на Небо. Таким образом, была размыта граница между небесным и земным. Во-первых, открылась совершенно новая точка взора на землю, открывшая пути ее свободного, разрешенного познания в небывалом прежде единстве теории и эксперимента. А, во-вторых, свободное христианское мышление с удивительной хваткой втянуло в себя все то познавательно ценное, что в более ранние эпохи накопили на своих запутанных тропинках герметизм, гностицизм и каббала. Все это привело к стойкому убеждению относительно беспредельного могущества человека и божественной силы его интеллекта. В этой связи интересно припомнить любопытнейшие совпадения XIII в. — Джотто начинает изображать Христа и апостолов как абсолютно живых людей, а Роджер Бэкон в это же время призывает исследовать физические явления не только напряжением схоластической мысли, но и прямо на натуре — с помощью эксперимента. Наконец, можно вновь вернуться к тому, что выше было написано в плане небывалого напора научно-технической мысли практически сразу по окончании Средневековья и цветения Ренессанса (которые на самом деле эту революцию готовило) — про XVI в. и последующие эпохи неостановимого наступления техники. Тут надо заметить, что «техницистский обрыв истории» тяжелой гирей висит над нами уже минимум полстолетия, но словно бы где-то сбоку в виде отвратной помехи, которую так не хочется лицезреть. Три главных компонента этой гири перечислить несложно — термоядерная война, экологический коллапс и, наконец, исторический провал человека массы (с неизбежными психологическими фрустрациями и социальными потрясениями). Мы действительно настолько привыкли к этой гире за истекшие десятилетия, что уже почти ее не замечаем. Мы привыкли к этой мрачной тени и тяжести, мы продолжаем рассуждать о ней достаточно легко и свободно, забывая, в сущности, что демонтаж этой гири — дело более чем ответственное и трудное. При этом мировое сообщество отнюдь не выглядит готовым к работе по грамотному обезвреживанию этого тройного «Дамоклова меча», более того — большинство мировых лидеров не дают нам особых поводов полагать, что они по своему профессиональному и человеческому масштабу соответствуют уровню этой грандиозной задачи. Интересно смотрел на эти такие острые уже для ХХ в. вопросы работающий в эмиграции русский философ Георгий Петрович Федотов. Он полагает, что эсхатологическое сознание многогранно, оно вырабатывает несколько типов «идеи конца». Сам философ отвергает две крайние концепции эсхатологии и вторящей ей культуры — концепцию бесконечного (а, значит, и бессмысленного) прогресса секуляризованной Европы (а вслед затем и мира), равно как и концепцию фатального конца насильственной, внечеловеческой и внекультурной эсхатологии. Живому христианскому сознанию не нужен бесконечный прогресс греховной и смертной культуры (даже если она смещается от дурной бесконечности к какой-то более сложной формуле времени), но также противно и равнодушное созерцание ее распада и гибели. Как можно созидать культуру и одновременно ожидать ее конца? Однако же мысль о конце неотвязна, приходится задавать себе неудобные вопросы. В частности такой: в подобном гипотетическом конце видится катастрофа или преображение? В божественном замысле истории, в самом составе ее содержится человеческая свобода, которая сообщает истории непредвиденность, непредсказуемость, множество путей и тропок. Творческие усилия людей на самом деле никогда не пропадают, все сотворенное людьми воскресает, преображается и складывается, как камни в стены вечного Града. Мысль о конце истории, как и факт неизбежной личной смерти, может стать источником постоянной проверки совести человека. В этой связи Федотов формулирует нравственно-философскую максиму, имеющую отношение к каждому смертному: живи так, как если бы ты должен был умереть сегодня, и одновременно так, как если бы ты был бессмертен; работай так, как будто история никогда не кончится, и в то же время так, как если бы она кончилась сегодня. Мари Жан Кондорсе, один из основоположников идеи исторического прогресса, еще в XVIII в. говорил о возможной высшей ступени в истории человечества, когда люди будут иметь равные возможности, права, доступ к собственности, образованию и творчеству на основе справедливого устройства общества. Аристократ и мечтатель Кондорсе, деятельный участник революции на стороне жирондистов, был приговорен Робеспьером к гильотине, но не стал дожидаться падающего на шею ножа и покончил с собой в тюрьме. Выражение «конец истории» через несколько десятилетий ввел Георг Гегель, уже в начале века XIX. Под этим понятием он имел в виду наступление почти той же стадии, что и упомянутый выше француз, но только уже на основании собственной грандиозно развернутой логики развития духа. Для Гегеля вообще было характерно обостренное внимание к истории духовной культуры, которой материальная культура (инобытие духа) принципиально подчинена, что позже пытался оспорить Маркс, решительно переворачивая все с ног на голову, а если точнее присмотреться к метафоре — то как будто с головы на ноги: действительно, у Маркса ноги (базис, то есть некая реальная хозяйственная деятельность по поддержанию жизни и некая сопряженная с этой деятельностью история) важнее и основательнее, это они командуют головой (надстройкой, в том числе и вершиной надстройки, то есть развитием культуры духовной). По Гегелю дух просыпается в человеке сначала в виде слова, а уже потом, как производное, в виде орудий труда. У Маркса же сначала труд, а уже потом мышление — что довольно странно, ибо начинать трудиться приходится без мысли в смутной надежде, что она возникнет. Гегель, однако, усматривал историческую направленность именно в духовном развитии, в движении мысли, что позволяло ему говорить именно в этом аспекте о цели этого движение, то есть о цели истории и о возможном достижении этой цели, что и моглобы означать некий венец, некое конечное состояние, но не в абсолютном смысле, а скорее как некую переломную точку, выводящую все развитие в качественно новую ситуацию, загадочную и непредсказуемую. Он не только понимал, он уже реально мог наблюдать, что в лоне христианства за несколько столетий вызрела совершенно новая культура, очевидным образом преодолевшая феодализм. Гегель уже увидел сложившееся в ряде мест Центральной Европы общества относительно независимых горожан с их волей к свободе и достоинству, с их цеховыми союзами, с их гуманными правовыми и нравственными принципами, с их энергией и желанием производить, торговать и строить, открывать неизвестное и творить новое (именно такого типа общество стали называть буржуазным, от слова бург — город, а его жителя бюргером (по-немецки) или буржуа (по-французски); любопытно, что и в русском языке точно таким же способом возникло слово граждане — свободные горожане (по большей части городские ремесленники и купцы) — от того же понятия город, град; отсюда и ясная идея гражданского (читай — буржуазного) общества или, что почти то же самое, свободных, самостоятельных горожан, то есть либеральной демократии, то есть бытия профессионально состоявшихся людей в обстановке социальной и личной свободы. В идеологических битвах прошлого столетия характерное словечко буржуй было нагружено (особенно, в русской традиции) столь отрицательным смыслом (богач, эксплуататор, мироед), что уже на лингвистическом уровнем позволяло в ряде случаев одерживать временные победы лево-экстремистским и право-экстремистским движениям. Возможно, немецкий мыслитель несколько переоценил потенции либеральных горожан его времени, но сам принцип он оценил верно. Последующие эпохи показали, что общество свободных людей исторически оказалось более конкурентно способным и на практике доказало свою жизнестойкость как культурно-экономическую, так и военную. Внимание! Авторские права на книгу "Планетарное человечество: на краю пропасти" ( Кацура А.В., Мазур И.И., Чумаков А.Н. ) охраняются законодательством! |
||||||||||||||||||||||
