Механизм формирования результатов «невербальных» следственных и судебных действий в уголовном судопроизводстве. Монография

Россинский С.Б.

Возрастное ограничение: 12+ Жанр: Юридическая Издательство: Проспект Дата размещения: 01.05.2015 ISBN: 9785392189311 Язык: Объем текста: 260 стр. Формат: epub

Оглавление

От автора

Глава 1. Результаты «Невербальных» следственных и судебных действий в системе механизмов уголовно-процессуального познания

Глава 2. Механизм формирования результатов «Невербальных» следственных действий

Глава 3. Механизм формирования результатов «Невербальных» судебных действий

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

Глава 2.
Механизм формирования результатов «невербальных» следственных действий

§ 2.1. Следственные действия как средства познания обстоятельств уголовного дела

Различные аспекты проведения следственных действий в уголовном судопроизводстве традиционно являлись и продолжают оставаться предметом бурных дискуссий. Причем вплоть до настоящего времени в науке даже не сложилось единого мнения относительно их понятия и сущности. В этой связи позиции ученых разнятся и по поводу перечня следственных действий, а также по целому ряду других связанных с ними вопросов. Указанные теоретические проблемы исподволь обуславливают множество пробелов и недочетов в нормативной регламентации как всего уголовного судопроизводства в целом, так и самих следственных действий в частности. Причем принятый в 2001 г. Уголовно-процессуальный кодекс РФ, устранив некоторые из них, одновременно привел к появлению многих других. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в настоящее время в следственной и судебной практике наблюдаются серьезные затруднения, связанные с производством следственных действий, а также с проверкой и оценкой их результатов. В этой связи представляется целесообразным продолжение научных исследований, направленных на изучение феномена следственных действий в уголовном судопроизводстве в целях возможной оптимизации уголовно-процессуального законодательства и соответствующей практической деятельности. Причем наиболее важным вопросом, подлежащим первостепенному разрешению, является вопрос об уголовно-процессуальной и гносеологической сущности следственных действий в контексте их познавательной направленности.

Итак, что же из себя представляют следственные действия в уголовном судопроизводстве РФ? Какова их сущность? Отвечая на данный вопрос, сразу следует обратить внимание на отсутствие законодательно закрепленной дефиниции следственных действий. И это несмотря на то, что Уголовно-процессуальный кодекс РФ, по нашим подсчетам, употребляет термин «следственное действие» в том или ином контексте 178 раз! Кроме того, этот же термин используется в ст. 200.1 Уголовного кодекса РФ, в ст. 77.1 Уголовно-исполнительного кодекса РФ, в ст. 69 Кодекса торгового мореплавания РФ, в ст. 64 Федерального закона «О связи», в ст. 12 Федерального закона «О полиции», в ст. 13 Федерального закона «О Федеральной службе безопасности» и еще в целом ряде корреспондирующих УПК РФ законов и иных нормативно-правовых актов. В этой связи мы полностью согласны с З. В. Макаровой, которая пишет, что отсутствие данного понятия в УПК РФ трудно объяснить. И тем не менее, подобного легального определения следственных действий нет ни в ст. 5 УПК РФ, ни в других правовых нормах. Хотя в целом действующий Уголовно-процессуальный кодекс РФ просто изобилует другими — кстати, далеко не всегда необходимыми — дефинициями.

Более того, сущность следственных действий не может быть определена и из самого смысла закона. Сопоставление различных положений УПК РФ в определенном смысле исключает возможность единообразного понимания следственных действий в системе уголовно-процессуального регулирования. Применительно к разным ситуациям под ними фактически предполагаются различные правовые категории. Так, в контексте ч. 1 ст. 86 УПК РФ можно предположить, что следственные действия имеют сугубо познавательный характер и направлены на собирание доказательств. Вместе с тем ч. 2 ст. 164 и ч. 1 ст. 165 УПК РФ, устанавливая судебный порядок получения разрешения на производство следственных действий, включают в их перечень наложение ареста на имущество, которое одновременно является мерой уголовно-процессуального принуждения. А ч. 3.1 ст. 165 УПК РФ к следственным действиям и вовсе относит порядок реализации и уничтожения вещественных доказательств. В ч. 1–2 ст. 215 УПК РФ под окончанием следственных действий законодатель, очевидно, имеет в виду завершение любых действий следователя, составляющих содержание предварительного расследования и т. д. Кстати, на наш взгляд, примерно такой же смысл вкладывается и в определение неотложных следственных действий, под которыми, видимо, следует понимать всю осуществляемую органом дознания процессуальную деятельность до момента передачи уголовного дела следователю (п. 19 ст. 5, ч. 1–3 ст. 157 УПК РФ).

Отсутствие единообразного легального определения следственных действий неизбежно обуславливало и продолжает обуславливать различные точки зрения, высказываемые по данному поводу в научных и учебно-методических публикациях. Несмотря на то, что проблематика следственных действий традиционно привлекала к себе повышенное внимание как советских, так и современных процессуалистов и криминалистов, тем не менее, какие-либо единые общепризнанные подходы в отношении их сущности наукой до настоящего времени не выработаны. Вместе с тем мы не можем не согласиться с С. А. Шейфером, считающим, что все имеющемся научные позиции можно условно разделить на две традиционные группы — предполагающие трактованные термина «следственные действия» в широком либо в узком смысле.

Широкий смысл в определенном смысле охватывает все процессуальные действия следователя (дознавателя) невзирая на их цели и задачи. В частности, И. М. Лузгин под следственными действиями понимал следующее: а) действия, посредством которых осуществляется собирание, проверка и исследование доказательств; б) действия, посредством которых регулируется процесс расследования, определяются его границы, сроки и порядок проведения; в) действия, связанные с предъявлением всего производства по делу соответствующим участникам процесса. Близкие взгляды прослеживаются в работах М. А. Чельцова, А. М. Ларина, И. Ф. Герасимова, Г. Г. Доступова, А. П. Кругликова и некоторых других авторов.

Узкий подход к сущности следственных действий связывает их с направленностью на достижение определенных задач уголовного судопроизводства. Сторонники данного подхода, как правило, олицетворяют следственные действия с собиранием новых или проверкой имеющихся доказательств. Так, в частности, А. Н. Гаврилов, С. П. Ефимичев, В. А. Михайлов и П. М. Туленков в своей коллективной монографии, посвященной рассматриваемой проблематике, писали о следственных действиях как о совокупности операций и приемов, которые осуществляются при расследовании преступлений для обнаружения, фиксации и проверки фактических данных, имеющих значение доказательств по уголовному делу. В свою очередь, Н. В. Жогин и Ф. Н. Фаткуллин под следственными действиями подразумевали те процессуальные действия, при помощи которых обнаруживаются, закрепляются и проверяются доказательства. При этом они уточняли, что если каждое следственное действие непременно является процессуальным, то не всегда бывает наоборот: существует ряд процессуальных действий, которые не относятся к числу следственных в узком смысле. С. А. Шейфер определяет следственное действие как комплекс регламентированных уголовно-процессуальным законом и осуществляемых следователем (судом) поисковых, познавательных и удостоверительных операций, соответствующих особенностям следов определенного вида и приспособленных к эффективному отысканию, восприятию и закреплению содержащейся в них доказательственной информации. Похожие научные позиции можно встретить в работах И. Е. Быховского, Н. С. Алексеева, В. Г. Даева и Л. Д. Кокорева, А. Б. Соловьева, В. А. Семенцова, В. М. Быкова, Е. С. Комиссаренко и целого ряда других авторов.

Данный подход нам представляется более рациональным, поскольку он в определенном смысле выделяет следственные действия из всей массы других форм реализации следователем своих процессуальных полномочий, наполняет их конкретным правовым смыслом. Тогда как широкий подход, относящий к следственным действиям любые формы реализации полномочий следователя, наоборот, размывает сущность этих процессуальных механизмов. Более того, он приводит к абсолютной бессмысленности их дальнейшего самостоятельного изучения, поскольку фактически предполагает отождествление системы следственных действий со всей системой досудебного производства (за исключением контрольных и надзорных механизмов со стороны руководителя следственного органа, начальника подразделения дознания, прокурора и суда) и таким образом лишает категорию «следственные действия» какой-либо научной автономности. Кстати, целесообразность использования не широкого, а именно узкого подхода вполне подтверждается целым рядом положений уголовно-процессуального закона, например п. 32 ст. 5 УПК РФ, предполагающего проведение не только следственных (судебных), но и иных процессуальных действий.

Вместе с тем, невзирая на общую целесообразность и разумность узкого подхода к сущности следственных действий в уголовном судопроизводстве, он имеет самый общий, неконкретизированный характер. Более тщательный анализ существующих теоретических воззрений по рассматриваемой проблеме показывает большую разницу между ними, проявляющуюся в деталях. Говоря об отдельных признаках следственных действий, ученые вкладывают в них совершенно различное содержание, обуславливающее отнесение к системе следственных действий весьма разные по своей природе уголовно-процессуальные приемы и процедуры. Поэтому для определения сущности следственных действий необходимо остановиться на рассмотрении каждого из этих признаков более подробно.

1. Первый сущностный признак следственного действия, безусловно, заключается в его процессуальном характере, в его обязательной регламентации в УПК РФ. Очевидность данного признака, по нашему мнению, не может вызывать никаких сомнений, поскольку обратное делало бы невозможным использование в процессе доказывания полученных таким образом результатов. В этой связи нельзя не согласиться с А. С. Князьковым, указывающим, что установленная законом правовая регламентация следственных действий придает уголовному процессу стабильность, необходимую для достижения его целей и задач. Именно процессуальная форма следственных действий устанавливает надлежащий уровень правовых гарантий, необходимых для признания доброкачественности их результатов. Как уже отмечалось выше, п. 32 ст. 5 УПК РФ прямо относит следственные действия к разновидности процессуальных. На процессуальный характер следственных действий указывает и ч. 1 ст. 86 УПК РФ, содержащая формулировку «следственные и иные процессуальные действия, предусмотренные настоящим Кодексом». И именно этим признаком следственные действия отличаются от внешне схожих с ними оперативно-розыскных и административных мероприятий, например следственный осмотр — от досмотра, допрос — от опроса, обыск — от обследования помещений, зданий, сооружений, участков местности и транспортных средств и т. д.

Отдельные авторы еще в большей степени акцентируют внимание на данном признаке, выдвигая в своих работах тезис о необходимости наличия в законе детальной регламентации процедуры каждого следственного действия. Именно подобной детальной регламентацией, как пишет Е. Г. Ларин, следственные действия и отличаются от розыскных действий следователя, в том числе имеющих познавательный характер (истребование, представление). Некоторые специалисты указывают на необходимость детальной процессуальной регламентации следственных действий как на гарантию соблюдения прав и свобод личности, а также единообразного и объективного подхода к фиксации получаемых сведений. Вместе с тем все подобные позиции лишены какой-либо целесообразности. На наш взгляд, любой акт уголовно-процессуальной деятельности, а не только следственное действие должен предполагать определенную степень формализации, т. е. иметь четко установленную законом процедуру. Именно наличие такой процедуры является важнейшим признаком той самой процессуальной формы, которая, собственно говоря, и позволяет выделять любые процессуальные действия из общей массы мероприятий, осуществляемых судебными и правоохранительными органами. И если законодатель почему-то уклоняется от регламентации процедурных правил некоторых упоминаемых в тексте УПК РФ действий, то, на наш взгляд, данный факт следует расценивать не как критерий для разделения следственных и иных процессуальных действий, а исключительно как недоработку самого законодателя.

Вместе с тем следует обратить внимание на весьма различную степень формализации тех или иных следственных действий. В отношении некоторых из них предусмотрены достаточно жесткие правила производства. Например, при проведении следственного осмотра, обыска, выемки или допроса законодатель регламентирует буквально каждый шаг следователя или дознавателя, тогда как производство следственного эксперимента или проверки показаний на месте носит более свободный характер, подчиняясь преимущественно принципам уголовного судопроизводства и общим правилам проведения следственных действий.

2. Еще один сущностный признак следственного действия связан с субъектами, уполномоченными на его проведение. Предвосхищая изложенное ниже, сразу обратим внимание, что мы придерживаемся мнения о том, что единственным участником уголовного процесса, уполномоченным на производство следственного действия, включая осуществление всех процессуально-распорядительных полномочий, а также непосредственное познание обстоятельств уголовного дела, является исключительно следователь. Хотя при этом в понятие «следователь» мы вкладываем более широкий смысл, чем тот, который вытекает из системного единства п. 41 ст. 5 и ст. 38 УПК РФ. В контексте взаимосвязанных положений гл. 22, 24–27 УПК РФ термин «следователь» приобретает собирательный характер и помимо собственно следователя охватывает также дознавателя, начальника подразделения дознания, следователя-криминалиста и руководителя следственного органа. В части производства следственных действий все эти лица выступают в качестве некой процессуальной альтернативы следователя; в вопросах непосредственного восприятия значимых для уголовного дела сведений их процессуальная роль и связанные с ней полномочия тождественны.

Высказанная нами позиция об исключительном нахождении следственных действий в непосредственном ведении следователя обуславливает их очевидный досудебный характер. По крайней мере, комплексный анализ УПК РФ демонстрирует отсутствие каких-либо полномочий следователя за пределами досудебных стадий уголовного судопроизводства или досудебного этапа возобновления производства по уголовному делу ввиду новых обстоятельств в порядке, предусмотренном ч. 4 ст. 415 УПК РФ. Анализ специальной литературы позволяет констатировать, что ученые, осуществляющие изыскания в области следственных действий, в большинстве согласны с их досудебным характером и их проведением исключительно следователем. Так, Н. А. Селиванов отмечал, что следственные действия помимо всего прочего должны быть направлены на решение основных задач предварительного расследования. И. Е. Быховский писал о следственном действии как о виде познавательной деятельности, осуществляемой в стадии предварительного расследования, а также при расследовании вновь открывшихся обстоятельств. М. П. Гутерман, присоединяясь к позиции И. Е. Быховского, особо подчеркивал, что следственное действие — это вид деятельности следователя. В. М. Быков подчеркивает, что следственные действия могут проводиться только уполномоченными законом участниками уголовного судопроизводства со стороны обвинения, т. е. следователем в широком смысле слова. Вместе с тем еще целый ряд авторов пытается распространить сферу применения следственных действий как на досудебное, так и на судебное производство, наделив таким образом правом их проведения не только следователя, но и суд. Указанные позиции, в частности, выдвигаются в работах Г. А. Абдумаджидова, Ю. Н. Белозерова и В. В. Рябоконя, С. А. Шейфера, В. А. Семенцова, Д. С. Хижняка и некоторых других специалистов.

С последней точкой зрения согласиться достаточно сложно. Полагаем, что распространение сферы применения следственных действий на судебные стадии уголовного процесса приведет в конечном счете к размыванию их процессуальной сущности и обусловит их смешение с действительно близкими по смыслу судебными процедурами, предусмотренными гл. 37 УПК РФ. Ведь вполне очевидно, что, например, допрос следственный и допрос судебный — действия однородные, направленные на получение показаний от соответствующих участников уголовного судопроизводства; в их основе лежат идентичные способы восприятия субъектами познания обстоятельств объективной реальности, имеющих значение для уголовного дела, и формирования ими соответствующих мысленных образов. Подобную аналогию можно провести и в отношении следственного и судебного осмотра, освидетельствования, эксперимента, предъявления для опознания. Однако при этом также вполне ощутима и разница между ними. Следственные действия производятся односторонне лицом, осуществляющим уголовное преследование при соблюдении общих условий предварительного расследования (о чем совершенно справедливо пишет вышеупомянутый В. М. Быков). Тогда как близкие им по своей познавательной природе судебные действия проводятся судом в условиях гласности, процессуального равенства и состязательности сторон. Вполне естественно, что все эти факторы, обуславливающие современные механизмы реализации судебной власти, просто не могут не отразиться на процессуальных особенностях действий, предусмотренных гл. 37 УПК РФ. Неслучайно их производство регламентировано законом отдельно от следственных действий. И, кстати, именно поэтому те из них, порядок проведения которых урегулирован отсылочными нормами (например, ст. 288–290 УПК РФ), вызывают большое недопонимание и множество практических вопросов.

Смешение следственных и судебных действий, по нашему мнению, чревато еще одной опасностью, заключающейся в возможности неправильного толкования и, следовательно, применения ст. 83 УПК РФ «Протоколы следственных действий и судебного заседания». В этой связи следует напомнить, что выше мы уже предлагали именовать данный вид доказательств не протоколами, а результатами «невербальных» следственных и судебных действий. Однако представляется, что подобные идеи если и найдут законодательную поддержку, то еще очень не скоро. Действующая же формулировка ст. 83 УПК РФ при условии смешения следственных и судебных действий может вызвать большую процессуальную путаницу, особенно в части доказательственного значения протокола судебного заседания. Поэтому необходимо четко разграничивать следственные действия, проводимые следователем в досудебном производстве и близкие им познавательные действия, предусмотренные для судебного заседания. Последние целесообразно называть не следственными, а судебными действиями; к исследованию их сущности мы еще вернемся.

Рассматривая вопросы, связанные с непосредственным нахождением следственных действий в ведении следователя, необходимо обратить внимание на дискуссию по поводу отнесения к их числу судебной экспертизы. В настоящее время в науке можно выделить две основные точки зрения по этому поводу. Первая из них заключается в том, что судебная экспертиза является хотя и специфическим, но, тем не менее, следственным действием. В частности, такая позиция прослеживается в работах Г. А. Абдумаджидова, И. Е. Быховского, Ю. К. Орлова, В. М. Быкова, В. А. Семенцова и еще целого ряда других ученых. Она же присутствует и во многих современных учебниках по уголовно-процессуальному праву. В этой связи Е. А. Зайцева пишет, что деятельность эксперта является неотъемлемой частью следственного действия — назначения и производства экспертизы, которое, в свою очередь, представляет собой сложное действие, включающее в себя комплекс процессуальных действий следователя и лиц, вовлекаемых в процесс получения доказательства, — заключения эксперта. Отдельные специалисты к следственным действиям относят не всю судебную экспертизу в целом, а лишь процедуру ее назначения. В обоснование подобной позиции О. Я. Баев отмечает, что сама по себе экспертиза — лишь научное исследование представленных следователем объектов, предполагающее методику, а не тактику производства.

Представители противоположной точки зрения стараются, наоборот, развести следственные действия и судебную экспертизу как различные уголовно-процессуальные категории. В частности, Ю. Г. Корухов отмечает, что судебная экспертиза — это самостоятельная процессуальная форма получения новых и проверки (уточнения) имеющихся доказательств. Он же указывает, что судебную экспертизу как самостоятельное процессуальное действие характеризуют своеобразные формы ее назначения, производства и процессуального оформления. Похожие мнения высказываются в работах В. Ю. Шепитько, С. Ф. Бычковой и А. В. Кудрявцевой. Кстати, ст. 9 Федерального закона «О государственной судебно-экспертной деятельности» определят экспертиз, не как следственное, а просто как процессуальное действие. Аналогичная трактовка содержится и в п. 10 ст. 1 проекта нового Федерального закона «О судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации».

Достаточно интересную позицию по этому поводу занимает С. А. Шейфер, полагающий, что экспертизу в целом нельзя считать следственным действием ввиду несоответствия экспертной деятельности сложившемуся в науке представлению о следственном действии. Вместе с тем он считает, что было бы ошибкой считать экспертизу полностью автономной формой познания и отрывать познавательную деятельность следователя от познавательной деятельности эксперта, ибо они, взаимодействуя, образуют неразрывное единство (сложный познавательный и процессуальный комплекс). На основании изложенного Шейфер указывает на особое место, которое занимает судебная экспертиза в системе следственных действий, представляя собой длительную опосредованную познавательную деятельность, направляемую следователем и осуществляемою экспертом по его заданию. Очень близкого мнения придерживается и Ю. Л. Дяблова, которая говорит о существовании некого комплексного следственно-экспертного действия «Назначение и производство судебной экспертизы».

Оценивая вышеприведенные точки зрения, мы считаем более состоятельной именно ту из них, в соответствии с которой судебная экспертиза не может расцениваться как разновидность — пусть даже весьма специфическая разновидность — следственного действия. Да, безусловно, эти процедуры имеют очень много схожего: и те, и другие строго регламентированы уголовно-процессуальным законодательством; и те, и другие направлены на познание обстоятельств уголовного дела и обуславливают формирование доказательственного материала. Но при этом они в достаточной степени различаются степенью участия в них следователя. Ведь в ходе производства судебной экспертизы непосредственное познание обстоятельств уголовного дела осуществляет не сам следователь; он не имеет на это никакого права. Здесь основная роль принадлежит другому участнику уголовного судопроизводства — эксперту, который посредством использования необходимых специальных знаний и применения соответствующих экспертных методик устанавливает сведения, имеющие доказательственное значение. Причем эксперт имеет в деле принципиально иной по сравнению со следователем правовой статус: он не является участником уголовного судопроизводства со стороны обвинения и не осуществляет процессуально-распорядительную функцию по ведению предварительного расследования.

В этой связи нельзя не обратить внимания на контраргумент Е. А. Зайцевой, полагающей, что уголовно-процессуальное познание может осуществляться следователем и в опосредованных формах, а экспертиза — не единственный случай следственного действия, где познавательные приемы применяет не сам следователь. В качестве примера ею приводится норма, регламентирующая освидетельствование лица противоположного пола специалистом-врачом, со слов которого следователь и составляет протокол. Вместе с тем подобный контраргумент нам представляется не совсем состоятельным; сравнение эксперта и врача-специалиста в данном контексте является неправильным. Позволим себе напомнить, что, в соответствии с ч. 1 ст. 58 УПК РФ, специалист привлекается к участию в процессуальных действиях лишь для оказания содействия в обнаружении, закреплении и изъятии предметов и документов, применении технических средств в исследовании материалов уголовного дела и т. д. Его участие при производстве следственного действия носит вспомогательный характер и направлено на оказание технической помощи следователю, если последний лишен возможности воспринимать какие-либо сведения «невооруженным глазом». Причем в случае, описанном Зайцевой, под такой «невооруженностью», очевидно, следует понимать противоположность пола по отношению к подвергаемому освидетельствованию лицу. Специалист при производстве следственных действий не делает никаких выводов и заключений. Он лишь обязан максимально точно и подробно передать следователю все то, что оказалось вне зоны восприятия последнего. Поэтому его роль, по нашему мнению, скорее носит характер передаточного звена; участие специалиста не может расцениваться как имеющее отдельное доказательственное значение. Эксперт если и не является самостоятельным субъектом доказывания (об этом в науке ведется отдельная дискуссия), то принимает собственное, автономное участие в вопросах познания обстоятельств уголовного дела.

Безусловно, нельзя не согласиться с С. А. Шейфером о значении управляющей роли следователя при производстве судебной экспертизы. Он абсолютно прав, говоря о том, что именно следователь определяет в своем постановлении о назначении экспертизы предмет и программу экспертного исследования, представляет эксперту объекты исследования, осуществляет контроль за объективностью, полнотой и научностью исследования, обеспечивает законные интересы обвиняемого, подозреваемого и других участников процесса и т. д. Но вместе с тем все эти действия сами по себе не носят непосредственного познавательного характера, а направлены на обеспечение надлежащего процессуального режима и создание необходимых организационно-технических условий предстоящей экспертизы. Сама же деятельность эксперта по проведению исследований и формулированию выводов, по сути, является автономной и никоим образом не может быть поставлена в зависимость от каких-либо властно-распорядительных указаний следователя; последний, согласно ст. 197 УПК РФ, лишь вправе присутствовать при производстве судебной экспертизы и получать разъяснения эксперта по поводу проводимых им действий. Кстати, именно поэтому мы не можем согласиться с рассмотренной выше точкой зрения О. Я. Баева и других авторов о том, что следственным действием является не сама судебная экспертиза, а лишь процедура ее назначения. Назначение судебной экспертизы — это механизм по смыслу аналогичный, например, подготовке к проведению обыска, состоящей в вынесении постановления, в необходимых случаях — получении судебного решения, составлении плана, выборе участников и т. д.

Следующим критерием, отличающим судебную экспертизу от следственных действий, является специфика ее процессуальной формы, заключающаяся в наличии дополнительных правовых гарантий для участников уголовного судопроизводства. Достаточно вспомнить, что только в отношении судебной экспертизы законодатель устанавливает обязанность предварительного ознакомления с соответствующим постановлением подозреваемого, обвиняемого, его защитника (ч. 3 ст. 195 УПК РФ), а согласно позиции, высказанной Конституционным Судом РФ, — и потерпевшего. Только при производстве судебной экспертизы участвующие в уголовном деле лица наделяются дополнительными процессуальными правами (ст. 198 УПК РФ). И наконец, только судебная экспертиза связана с необходимостью предъявить заинтересованным лицам ее результаты непосредственно после их получения (ст. 206 УПК РФ).

Ну и наконец, пожалуй, последнее существенное отличие судебной экспертизы от следственных действий заключается в особом процессуальном доказательстве, формируемом посредством ее проведения. Так, письменно представленные результаты экспертного исследования образуют содержание экспертного заключения (ч. 1 ст. 80 УПК РФ), тогда как следственные действия порождают либо соответствующие показания, либо результаты «невербальных» следственных действий, предусмотренные ст. 83 УПК РФ. Кстати, на примере последних различия между судебной экспертизой и следственными действиями весьма ощутимы. Ведь экспертное исследование, как правило, направлено на материальные фрагменты объективной реальности, подлежащие «невербальному» познанию, но не следователем, а экспертом. Следователь же воспринимает экспертное заключение не наглядно-образным способом, как это происходит при формировании результатов «невербальных» следственных действий, а в принципиальной иной, условно-знаковой форме — посредством письменной речи.

Таким образом, судебная экспертиза представляет собой не что иное, как самостоятельную процессуальную категорию, отличающуюся от следственных действий субъектом, осуществляющим непосредственное познание соответствующих объектов, принципиально иным правовым режимом и особым видом формируемых посредством ее проведения доказательств. В этой связи разумно вспомнить вышеупомянутую точку зрения С. А. Шейфера об особом месте судебной экспертизы в системе следственных действий. На наш взгляд, судебная экспертиза действительно занимает такое место, поскольку наряду со следственными действиями имеет доказательственный характер, но при этом не является элементом их системы. Судебная экспертиза — это то самое исключение из системы следственных действий, которое подтверждает общее правило.

Резюмируя все вышеизложенное, мы можем смело утверждать, что единственным субъектом, в ведении которого находятся полномочия по производству следственных действий, в том числе по осуществлению познания обстоятельств объективной реальности, имеющих значение для уголовного дела, является следователь (в широком смысле слова). Именно по этому признаку следственные действия следует отличать от родственных им познавательных действий, осуществляемых другими участниками уголовного судопроизводства, — от судебных действий и судебных экспертиз. Из сказанного фактически вытекает еще один признак следственных действий — их досудебный характер, т. е. возможность их проведения лишь в стадиях возбуждения уголовного дела, предварительного расследования, а также во время досудебного этапа процедуры возобновления уголовного дела ввиду открытия новых обстоятельств. Вместе с тем нельзя не согласиться с В. М. Быковым в том, что данный признак не отражает сущности собственно следственных действий, поскольку характерен для любых форм деятельности следователя.

3. Следующим признаком, характеризующим следственные действия, по нашему мнению, является их познавательный характер, выраженный в направленности на установление обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела. Такая отличительная особенность следственных действий в целом корреспондирует рассмотренному выше узкому подходу к их сущности. Как уже отмечалось выше, авторы, придерживающиеся данного подхода, в большинстве (С. А. Шейфер, И. Е. Быховский, А. Б. Соловьев, В. А. Семенцов, В. М. Быков и др.) пишут о том, что следственные действия проводятся в целях собирания новых или проверки имеющихся доказательств. Подобная позиция ранее высказывалась и нами. На первый взгляд, эта точка зрения представляется весьма разумной и справедливой. Однако при более детальном анализе в ней усматривается достаточно серьезный пробел, связанный с неопределенностью самих процессуальных категорий «собирание доказательств» и «проверка доказательств». В этой связи мы были вынуждены пересмотреть свою прежнюю точку зрения и попытаться вникнуть в данную проблему более глубоко.

Итак, несмотря на то, что законодатель прямо предусматривает собирание доказательств в качестве одного из элементов доказывания (ст. 85 УПК РФ), четкой нормативной регламентации этого процесса в настоящее время не существует. Как справедливо отмечает В. С. Балакшин, уголовно-процессуальный закон регламентирует собирание доказательств в самой общей форме. Поэтому правильнее использовать выражение «собирание фактических данных и их источников». Автор полагает, что под собиранием следует понимать уголовно-процессуальную деятельность уполномоченных органов и должностных лиц по выявлению, отысканию, обнаружению и получению фактических данных и их источников с целью установления обстоятельств, имеющих значение для правильного разрешения уголовного дела. Л. Д. Кокорев и Н. П. Кузнецов писали, что собирание доказательств заключается в поиске и обнаружении источников необходимой информации, в обнаружении сведений о фактах, имеющих доказательственное значение. Они же добавляли, что собирание заключается не только в обнаружении доказательств. Сведения о фактах приобретают доказательственное значение, если они соответствующим образом закреплены способом и в порядке, установленном законом: составлен протокол допроса свидетеля, протокол осмотра места происшествия и т. д. Ю. К. Орлов отмечает, что собирание доказательств представляет собой довольно сложный процесс, состоящий в свою очередь из нескольких этапов (подэлементов) — поиска доказательств, получения доказательств, процессуального оформления доказательств.

Принимая во внимание вышеприведенные, а также многие другие высказанные по данному поводу позиции, можно сделать вывод, что собирание доказательств — это весьма пространная процессуальная категория, включающая в себя различные по форме и содержанию элементы деятельности дознавателя, следователя, суда, а также других участников уголовного судопроизводства, предусмотренных ч. 2–3 ст. 86 УПК РФ. В условиях подобной неопределенности собирания доказательств сопоставление этого процесса с целями следственных действий представляется весьма сложным и неоднозначным. Вряд ли можно предположить, что следственные действия направлены на получение доказательств, поскольку в реальности «готовых» доказательств, как правило, не существует. По справедливому замечанию С. А. Шейфера собирание доказательств нельзя уподоблять действиям грибника, собирающего в лесу дары природы. Вместе с тем в случаях приобщения к материалам дела вещественных доказательств или «иных» документов они, фактически, собираются уже в готовом виде. Трудно согласиться и с утверждением о том, что следственные действия направлены на обнаружение источников необходимой доказательственной информации. Такие источники должны быть установлены заранее и далеко не всегда процессуальным способом. В противном случае производство соответствующего следственного действия становиться невозможным. Например, если предположить, что источником свидетельских показаний является какой-то человек, то каким образом вообще возможно произвести допрос, заранее не установив его личность и не обеспечив его явку к следователю? Если источником информации является обстановка жилища, то как можно провести там осмотр или обыск, заранее не установив его адрес и другие необходимые сведения? Мы также полагаем, что цели следственных действий не следует ставить в зависимость от механизмов процессуального оформления доказательственной информации. Безусловно, подобными механизмами, например, необходимостью составления протокола, сопровождается процедура любого следственного действия. Но они в данном случае не играют существенной роли, а являются лишь обязательным условием установленной законодателем процессуальной формы. Вряд ли будет верным тезис о том, что следственные действия направлены на составление протоколов.

Более того, все вышеприведенные рассуждения также могут быть применимы и к проверке доказательств. Хотя, согласно ст. 87 УПК РФ, проверка доказательств осуществляется несколькими способами, вполне очевидно, что к производству следственных действий отношение может иметь лишь один из них — получение иных доказательств, подтверждающих или опровергающих проверяемое доказательство. Иными словами, в данном случае мы вновь сталкиваемся с категорией «собирание доказательств». Как справедливо пишет Ю. К. Орлов, проверка доказательств является таковой только в отношении проверяемых доказательств; для проверяющих она выступает как их собирание.

Таким образом, точка зрения о том, что следственные действия проводятся в целях собирания и проверки доказательств, нам представляется ориентированной в правильном направлении, но вместе с тем несколько неопределённой, расплывчатой. Подобный подход не позволяет в полной мере уяснить сущность следственных действий и разграничить их с другими процессуальными действиями, имеющими место в досудебном производстве, например с представлением и истребованием, которые также направлены на собирание доказательств. Более того, собирание и проверка доказательств — это категории, подразумевающие некий процесс, динамику, движение, тогда как любая цель всегда представляет собой определенный конечный результат. В современной философской литературе цель определяется как идеальный или реальный предмет сознательного или бессознательного стремления субъекта; конечный результат, на который преднамеренно направлен процесс. Кстати, данная позиция достаточно хорошо отражена в работах С. А. Шейфера, который, основываясь на философских публикациях, связывает цель следственного действия с закрепленным в законе предвидением возможности получения определенного познавательного результата, имеющим основанием многократную практику достижения этого результата в прошлом. Он же в продолжение своей мысли указывает, что специфической целью следственного действия является извлечение информации определенного вида и содержания из исследуемых объектов — следов события. Подобный тезис в полной мере согласовывается с высказываемой ранее позицией А. А. Чувилева и Т. Н. Добровольской, писавших, что к целям следственных действий необходимо относить установление обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела. Эта же точка зрения наличествует и в работах В. А. Семенцова.

Цели производства следственных действий действительно очень тесно переплетены с собиранием и проверкой доказательств, но при этом они не тождественны. Собирание и проверка доказательств — это процессы, сопутствующие производству следственных действий, но вместе с тем связанные скорее не с их целями, а с их содержанием, выраженном в обнаружении, восприятии, исследовании, фиксации и процессуальном оформлении доказательственной информации. При этом целью следственного действия, очевидно, является установление каких-либо новых сведений, имеющих значение для уголовного дела, получение какой-либо значимой доказательственной информации. Полагаем, что как раз в этом и проявляется поисково-познавательный характер следственных действий, о котором постоянно упоминается в процессуальной и криминалистической литературе. Следовательно, мы не можем согласиться с позициями Г. А. Абдумажидова, А. Б. Соловьева, В. М. Быкова, Н. С. Мановой и Е. С. Комиссаренко, полагающих, что познавательная направленность — это признак, который хотя и присущ всем следственным действиям, но не выражает их сущности, поскольку познавательный характер носит все доказывание в целом. Следственные действия всегда должны проводиться с перспективой расширения объема познанных обстоятельств уголовного дела. В этом, на наш взгляд, и заключается их гносеологическая природа. И именно этим они кардинально отличаются от других близких процессуальных процедур, находящихся в арсенале органов дознания и предварительного следствия.

Юридическая Россинский С.Б. Механизм формирования результатов «невербальных» следственных и судебных действий в уголовном судопроизводстве. Монография

Юридическая Россинский С.Б. Механизм формирования результатов «невербальных» следственных и судебных действий в уголовном судопроизводстве. Монография

Монография посвящена комплексному анализу сущности и процессуальных механизмов формирования доказательств, предусмотренных ст. 83 УПК РФ в общей системе средств уголовно-процессуального познания и доказывания. Исследуя современные методологические подходы к познанию и доказыванию в контексте возможного отхода от «традиционных» постулатов советского (марксистско-ленинского) диалектического материализма, учитывая научные достижения в области психологии, психофизиологии, нейропсихологии, автор приходит к выводу о существовании «невербального» способа уголовно-процессуального познания как одного из методов восприятия органом дознания, следователем или судом фрагментов объективной реальности и формирования на этой основе соответствующих мысленных образов. По мнению автора, именно этот гносеологический механизм и составляет сущность доказательств, подпадающих под диспозицию ст. 83 УПК РФ, которые впредь предлагается называть не протоколами, а результатами «невербальных» следственных и судебных действий.<br /> Методологически отталкиваясь от закономерностей «невербального» способа процессуального познания, автор рассматривает гносеологическую сущность следственных действий, основанных на наглядно-образном восприятии фрагментов объективной реальности, предпринимает попытки их систематизации. Помимо этого, в работе исследуются отдельные и, по мнению автора, наиболее актуальные проблемы теории, законодательного регулирования и практики некоторых «невербальных» следственных и судебных действий, в частности судебного осмотра, следственного и судебного освидетельствования, обыска, выемки, проверки показаний на месте и т. д.<br /> Законодательство приводится по состоянию на март 2015 г.

Внимание! Авторские права на книгу "Механизм формирования результатов «невербальных» следственных и судебных действий в уголовном судопроизводстве. Монография" (Россинский С.Б.) охраняются законодательством!