Должностное лицо в уголовном законодательстве России и зарубежных стран. Монография

Бриллиантов А.В., Четвертакова Е.Ю.

Возрастное ограничение: 0+ Жанр: Юридическая Издательство: Проспект Дата размещения: 14.01.2016 ISBN: 9785392172665 Язык: Объем текста: 167 стр. Формат: epub

Оглавление

Введение

Глава 1. Понятие и признаки должностного лица в российском уголовном законодательстве

Глава 2. Понятие и признаки должностного лица в зарубежном уголовном законодательстве

Глава 3. Признаки должностного лица в нормах международного права и их отражение в национальном законодательстве

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

Глава 2
Понятие и признаки должностного лица в зарубежном уголовном законодательстве

§ 1. Этапы развития понятия должностного лица в зарубежном праве

Проблема определения круга лиц, способных нести ответственность за преступления против интересов службы, ведет свою историю с момента появления лиц, облеченных властными полномочиями. Неизбежным следствием возникновения государства с его чиновничьим аппаратом стало злоупотребление властью со стороны ее носителей. Б. С. Утевский называл корыстные должностные преступления, взяточничество, вымогательство исконными грехами чиновничества, его подлинно первородными грехами, появившимися на свет вместе с ним и неизменно ему сопутствующими.

Обществу и государству еще со времен зарождения государства было очевидно, что опасность деяний, совершаемых лицами, обладающими властными полномочиями, несравнимо выше, нежели посягательств со стороны частных лиц. Обладая особыми правами и зачастую пользуясь привилегированным положением в государстве, должностное лицо использует предоставленные ему возможности для совершения противоправного деяния. Указанные обстоятельства требуют наличия в законе более суровых мер воздействия по отношению к таким лицам.

Наиболее раннее из должностных преступлений — взяточничество было, как отмечал В. Н. Ширяев, в большей или меньшей степени «присуще всем временам и народам, приобретая временами характер «бытового явления». Одно из первых упоминаний о должностных преступлениях относится ко второй половине XXIV в. до нашей эры. В эпоху шумеров и семитов царь Лагаша (древнего города — государства на территории современного Ирака) Урукагина реформировал государственное управление с целью пресечения вымогательства незаконных вознаграждений у храмового персонала со стороны царской администрации, уменьшения и упорядочения платежей за обряды.

В Древнем Египте злоупотребления чиновников были широко распространены на всех уровнях государственного управления. За взятку писцы выкрадывали из архивов суда обвинительные документы, а полицейские чины выпускали арестованных грабителей. Общеизвестно были взяточничество и вымогательство суда. Недаром автор поучения, описывающий нечестивые деяния богача, позарившегося на достояние своего соседа-бедняка, пишет: «Он грабит, как крокодил, подобно кенбету (т. е. суду)», а молитва, которую обращает к Амону лицо, просящее помощи бога в суде, гласит: «О, Амон, склони уши твои к одинокому в кенбете (т. е. в суде), который беден и небогат. Когда кенбет вымогает (у) него серебро и золото для писца циновки, одеяния для слуг, да обретет Амон образ везира (высший судебный чиновник), чтобы высвободить бедняка».

Осознавая опасность взяточничества, разъедающего весь государственный аппарат, правители Египта использовали различные способы противодействия продажности чиновников. Так, были широко распространены поучения, обращенные к представителям власти, назначение на должность «людей… молчаливых, добронравных, умеющих судить сокровенное, внимающих словам Дворца и законам судебного зала». Лучшим средством для борьбы со взяточничеством считалось назначение судьями и высшими чиновниками богатых людей.

Однако не последнее место в системе мер противодействия злоупотреблениям должностных лиц занимали репрессивные методы. В «Указе Хоремхеба» (сер. XIV в. до н. э.), выбитого на каменных плитах во многих городах Египта, провозглашалось: «Что же касается подати серебром, золотом (и медью приказало мое) величество уничтожить ее, дабы не собирали подати с какого-либо имущества (членов) кенбетов Верхнего и Нижнего Египта… Всякий князь или жрец, о котором будут услышаны речи: “Он восседает, чтобы судить среди кенбета призванного, чтобы судить, и он творит в нем неправду против истины”, — вменится ему как великое смертное преступление».

Несмотря на глубокие исторические корни преступлений, связанных с занимаемой должностью, длительное время ни в одном законодательном акте не существовало не только определения субъектов таких посягательств, но и сами признаки деяний, влекущих наступление уголовной ответственности, были предметом дискуссии для многих поколений правоведов.

Говоря о специфике проступков, совершаемых должностными лицами, следует отметить, что формирование понятия должностного преступления проходило в течение не одной сотни лет. Так, до XVIII в. в правовой доктрине не предпринималось попыток выработать понятие должностных преступлений как особой категории, включающей специфические деликты, совершаемые лицами, облеченными властными полномочиями.

В разные периоды общественного развития к должностным преступлениям, помимо деликтов, признаваемых таковыми в современном уголовном праве, относили и посягательства общеуголовного характера, совершенные лицом с использованием своего служебного положения, и проступки, не обладающие общественной опасностью, свойственной деяниям, влекущим уголовную ответственность.

Выделение в начале XVIII в. уголовного права в качестве самостоятельной дисциплины положило начало разработке учения о должностных преступлениях, представляющих собой самостоятельную группу криминальных деяний. В этот период в трудах А. Лейзера, Энгау, Мейстера и Коха должностные преступления рассматриваются как особая группа деликтов, отличающаяся от других своим субъектом, занимающим особое должностное положение.

Вместе с тем не получил однозначного разрешения вопрос о видовой принадлежности противоправных деяний, совершенных должностными лицами. В частности, Россгирт полагал, что «учение о преступлениях государственных должностных лиц не входит в систему уголовного права; поскольку должностное лицо учиняет какое-либо действительное преступление, его деяние подходит под общие родовые понятия, а в чем оно погрешает сверх того, это составляет нарушение особого долга службы, подведомственного особому производству».

К середине XIX в. должностные преступления стали рассматриваться как посягательства, направленные против государства. Подобную точку зрения разделяли К. Грольман, Клейншрод, Генке и другие авторы. Причем Генке, определяя круг должностных преступлений, относил к ним как случаи нарушения служебного долга, которые с очевидностью вытекают из самой природы и сущности государственной службы, так и такие случаи нарушения служебных инструкций, которые впоследствии были выведены из сферы уголовно-правового регулирования и отнесены к категории дисциплинарных проступков.

Существовали и иные взгляды на природу должностных преступлений. Так, Мартин предлагал рассматривать эту группу общественно опасных посягательств как преступления против порядка управления. Абегг полагал, что эти деяния причиняют вред государственной власти и государственному управлению.

Вместе с тем, несмотря на имевшиеся различия в определении места должностных преступлений в системе уголовного права, юристы XIX в. рассматривали их как посягательства на государственные интересы. Общественная опасность этих деяний заключалась прежде всего в том, что лица, получившие от государства властные полномочия, нарушают особые, только им присущие обязанности, принятые на себя вместе с должностным положением. Причем под обязанностями предлагалось понимать не только установления законов или положения инструкций, но и соблюдение нравственных норм. Так, Абегг, рассматривая общественную службу, как отношение не только договорное, но и нравственное, включал в сферу действия уголовного закона случаи нарушения норм нравственности, правил добросовестности, поскольку такие деяния подрывают доверие к должностному лицу.

В противоположность Абеггу Геффтер относил к дисциплинарным проступкам, не требующим применения к лицу уголовно-правовых санкций, не только поведение, несоответствующее достоинству должностного лица, но и пренебрежение общими обязанностями, лежащими на служилом сословии, несоблюдение служебных обязанностей, вытекающих из инструкции или природы служебного отношения, нарушение границ служебных полномочий, использование при отправлении должности недопустимых средств. Вместе с тем, сущность должностных преступлений Геффтер также определял через нарушение лежащего на должностном лице служебного долга. Разграничить между собой эти группы противоправных деяний, по мнению Геффтера, позволяет степень тяжести нарушения служебного долга.

Аналогичную позицию занимает Мевес, отмечавший, что должностное преступление представляет собой проступок, заключающийся в нарушении обязанностей, возлагаемых на должностное лицо его должностью, и противоречащий нормам, регулирующим служебное и внеслужебное положение такого лица. Однако, в отличие от правонарушений должностных лиц, должностные преступления наряду с нарушением служебного долга заключают в себе причинение вреда общему правопорядку, затрагивают общественные и частные интересы и блага.

Различие в объекте посягательства было положено в основу разграничения должностных преступлений и дисциплинарных провинностей и другими учеными. В частности, Гельшнер полагал, что при должностном преступлении имеет место нарушение обязанности осуществлять правомерно и закономерно связанную с должностью власть. Это противозаконное осуществление власти может выразиться в причинении ущерба правам и интересам государственной власти, в нарушении правового отношения государственной власти к подданным, в изменении этих отношений и нарушении этим самым общего государственного порядка. При совершении дисциплинарной провинности имеет место лишь нарушение долга, затрагивающее существующее между государством и должностным лицом служебное отношение.

Дальнейшее развитие учение о должностных преступлениях получило в трудах Оппенгейма, предложившего при определении объекта указанных преступлений исходить из особенностей субъекта посягательства. Таким образом, под объектом должностных преступлений им понимались правовые блага, нарушение которых может быть совершено только лицом, занимающим какое-либо служебное положение. Причем в большинстве случаев эти правовые блага представляют собой интересы общества и государства, что, по мнению Оппенгейма, принципиально отличало их от дисциплинарных проступков и позволяло относить должностные преступления к деяниям, направленным против государства.

Развивая положения о природе должностных преступлений, сформулированные Оппенгеймом, Биндинг отмечает, что полномочия, предоставляемые должностному лицу, всегда заключают в себе возможность злоупотребления. Следовательно, объектом должностных преступлений являются те правовые блага, посягательства на которые доступны для должностных лиц в силу их должностной компетенции. Таким образом, в уголовно-правовой доктрине получает признание положение о возможности совершения должностного преступления исключительно специальным субъектом, нарушающим правоохраняемые интересы путем использования своего должностного положения. Причем, по мнению Биндинга, в качестве объекта такого посягательства могут выступать только правовые блага, доступные незаконному воздействию вследствие должностного положения виновного.

Подобная точка зрения на природу должностных преступлений сохранялась до последней четверти XIX в., когда должностное лицо перестало рассматриваться в качестве единственно возможного субъекта подобного посягательства. Расширение круга лиц, охватываемых понятием должностного лица, с одной стороны, и включение в число субъектов должностных преступлений лиц, не обладающих подобным статусом, с другой, обусловили необходимость доктринальной разработки критериев, позволяющих отграничить должностных лиц от иных субъектов преступлений, связанных со злоупотреблениями по службе.

Устанавливая ответственность лиц, занимающих особое должностное положение, законодатели периода становления учения о должностных преступлениях исходили не столько из признаков такого положения, сколько из наименования занимаемой должности. При этом в качестве определяющего критерия для установления ответственности должностного лица признавалась возможность злоупотребления своими полномочиями, которая вытекала из недостаточно четкой регламентации полномочий и свободы действий, предоставляемой такому лицу.

Следует отметить, что в период становления системы государственного управления вероятность злоупотреблений должностными обязанностями сводилась к минимуму благодаря их несложности и относительной определенности. Кроме того, как справедливо отмечал В. Н. Ширяев, в самой организации государственной службы заключался ряд условий, имевших характер предупредительных мер по отношению к злоупотреблениям должностных лиц. К примеру, деятельность должностных лиц в Афинах V–IV вв. до н. э. контролировалась советом пятисот, образованным из кандидатов, избранных десятью филами (территориальными округами). Совет пятисот проверял кандидатов на те или иные должности, требовал отчета от назначенных им должностных лиц, при обнаружении нерадения или злоупотребления какого-либо должностного лица он мог возбудить против последнего судебное преследование.

Должностные лица (магистраты) в Афинах осуществляли свою деятельность на основе общих принципов, к числу каковых относились:

1. Выборность. Все должности были выборными. Выборы производились в народном собрании открытым голосованием путем поднятия рук по жребию.

2. Срочность. Как правило, должностные лица оставались у власти один год, после чего слагали свои полномочия.

3. Коллегиальность. Обычно коллегия составлялась из десяти лиц. Во главе коллегии стояли председатели. Все прочие члены коллегии считались равными в правах.

4. Отсутствие иерархической подчиненности (исключение составляли военные должности).

5. Возмездность. Магистратам, за исключением стратегов, полагалось вознаграждение.

6. Подотчетность. По окончании срока полномочий должностные лица обязаны были отчитаться перед особыми коллегиями (эвфинов и логистов). Такие отчеты подлежали последующей проверке со стороны гелиэи (суда присяжных). До тех пор пока отчет не утверждали, бывший магистрат не имел права занимать новую должность, не мог распорядиться своим имуществом, не имел права выезжать за пределы Аттики и не мог рассчитывать на получение награды.

Все римские магистраты (кроме диктатора) избирались на один год, причем на каждую должность выбиралось несколько лиц. Магистрату предоставлялась возможность отдавать распоряжения самостоятельно, однако любой его коллега (а равно магистрат более высокого ранга) мог аннулировать отданное распоряжение. Тем самым ограничивалось личное усмотрение отдельных магистратов, и в ряде случаев возникала необходимость предварительного согласования мероприятий. Магистраты не получали вознаграждения. Более того, им приходилось нести значительные издержки, связанные с избирательными кампаниями и с выполнением должности.

Расширение полномочий, предоставляемых должностным лицам, влекло за собой и возможность злоупотребления ими. Так, положение наместника удаленной от Рима провинции открывало широкий простор для нарушений закона, поэтому по отношению к этой категории должностных лиц предупредительные меры отличались особой строгостью. К примеру, был установлен определенный срок пребывания наместника в провинции после оставления должности, запрещалось занимать должность наместника на своей родине и пр.

Рост недовольства населения римских провинций вымогательствами назначенных из Рима наместников привел к изданию в 149 г. до н. э. специального закона, установившего ответственность некоторых государственных чиновников за определенные злоупотребления и касавшегося почти исключительно ответственности за вымогательство взяток. Только через 25 лет после этого закона устанавливается уже и уголовная ответственность за взяточничество управителей провинций; по прошествии еще 15–20 лет уголовная ответственность за взяточничество распространяется на всех магистратов (лиц, занимающих государственные должности по выбору), в том числе и на судей.

Для уголовного права Древнего мира и Средних веков возможность привлечения должностного лица за злоупотребления по службе связывалась с наличием у лица властных полномочий лишь опосредованно, путем примерного указания в нормативном правовом акте субъектов должностных преступлений. Так, в ст. 28 «Великой хартии вольностей» 1215 г. провозглашалось: «Ни констебль, ни другой какой-либо чиновник не должен брать ни у кого хлеб или другое имущество иначе, как немедленно же уплатив за него деньги или же получив от продавца добровольное согласие на отсрочку (уплаты)». Такой же открытый перечень возможных субъектов должностных злоупотреблений предусмотрен и ст. 30 Хартии: «Никакой шериф, или бейлиф, или кто-либо другой не должен брать лошадей или повозки у какого-либо свободного человека для перевозки иначе, как с согласия этого свободного человека».

Характерный для Нового времени рост чиновничьего аппарата привел к расширению субъектного состава преступлений против службы за счет включения в него различных категорий лиц, облеченных властными полномочиями. Одновременно с этим в теории уголовного права предпринимались попытки классифицировать должностных лиц с учетом особенностей совершаемых ими деяний. Так, наряду с должностными лицами, способными быть субъектами любых преступлений против службы, например, взяточничества, выделялись определенные категории должностных лиц, признаваемых субъектами определенных видов преступлений. К таким лицам относили судей, тюремных надзирателей, кассиров и др.

Другая классификация, предложенная французскими теоретиками-административистами начала XIX в. Бартелеми, Незаром и Бургеном, предлагала разделять государственных служащих на чиновников власти и чиновников исполнения. Под чиновниками власти понимались чиновники, обладающие властью (префекты, губернаторы колоний, дипломаты, судьи). Чиновники исполнения — это технические исполнители, работающие в государственных учреждениях на условиях и правах, аналогичных частным служащим. К ним предлагалось относить служащих министерств, инженеров, железнодорожников, учителей, профессоров, служащих почты, телеграфа, телефона и т. п.

Согласно классификации Дюги, государственные служащие подразделялись на чиновников-агентов и чиновников-служащих. Чиновники-агенты, по Дюги, — это подчиненные правилам иерархии или специальной дисциплины чиновники, неизменным образом связанные с функционированием государственной службы. Задача чиновников-агентов — обеспечение функционирования публичных служб, «где само существование нации зависит от правильного функционирования каждого из них». Подобное расширение понятия должностного лица, по мнению Б. С. Утевского, стирает грань не только между самими высокими должностными лицами и чиновническим пролетариатом, но и между государственными служащими и рабочими.

Однако проблема формирования понятия должностного лица не ограничивалась определением перечня лиц, относимых к категории должностных. Уже в XVIII в. предпринимались попытки выработки основных признаков, характеризующих должностных лиц как агентов высшего органа государственного начала. Примерно во второй половине XVIII в. государственная служба начинает рассматриваться не как служба исключительно государю, а как деятельность, направленная на достижение определенной общественной цели. Так, Беке в своей работе Von Staatsamtern und Staatsdienern (1797 г.) предлагал понимать государственную должность как совокупность всех действий одного и того же рода, которые должны быть выполнены для достижения определенной государственной цели.

Следует отметить, что направленность деятельности на удовлетворение интересов государства признавалась одним из неотъемлемых признаков субъектов государственной службы большинством авторов (Зейферт, Пертес, Цепфль, Цахарие и др.). Исследователи, разделяющие подобную позицию, обоснованно полагали, что к государственным служащим не могут быть отнесены как лица, исполняющие общую гражданскую повинность, например военную службу, так и несущие службу в интересах частных лиц или корпораций (придворные, служители церкви).

В качестве другого значимого признака лица, состоящего на государственной службе, юристами XVIII–XIX вв. называлось отправление им своих полномочий по поручению государства или с соизволения государства либо высшей государственной власти. Однако толкование указанного критерия различными авторами неоднозначно. В частности, сторонники формального подхода предлагали рассматривать подобное делегирование полномочий в качестве внешнего выражения воли высшей власти, понимая под ним лишь акт назначения на должность. Подобной точки зрения придерживались Гефтер, Блюнчли и др.

Другие исследователи видели в наделении государственного служащего полномочиями факт возложения на него определенного обязательства от имени и поручению государства. К примеру, изложенный подход нашел отражение в определении Цепфля, понимавшего государственную службу, как обязательство, возлагаемое на лицо в силу назначения верховной властью, действовать соответственно своему призванию для государственных целей.

Между тем направленность деятельности на удовлетворение интересов общества и государства, так же как и выполнение своих обязанностей по поручению высшей государственной власти, являются признаками, свойственными любому субъекту, состоящему на государственной службе. Однако развитие системы государственного управления приводит к появлению особого класса служащих, специфика положения которых связана с занятием ими определенных государственной властью должностей.

Наиболее острые дискуссии по проблеме отграничения должностных лиц от прочих государственных служащих развернулись в Германии XIX в. При этом большинство авторов исходили из того, что основным критерием, положенным в основу разграничения субъектов государственной службы, должно стать содержание осуществляемых ими действий. Однако, если еще в конце XVIII в. сфера деятельности должностных лиц не конкретизировалась (например, Зейфферт понимал под государственной должностью совокупность особенных и многочисленных действий одного и того же рода), то в начале следующего столетия полномочия должностного лица предлагалось ограничивать сферой государственного управления. Так, Геннер относил к государственным должностям лишь деятельность в сфере государственного управления, тогда как государственной службой могла быть признана любая работа, отправляемая подданным для государства, в том числе, связанная с простым физическим трудом (солдат, ночной сторож, рабочий на шоссе и пр.).

К середине XIX в. относится следующий этап формирования понятия должностного лица. Он характеризуется большей степенью конкретизации, выразившейся в признании за этой категорией субъектов государственной службы определенной доли свободы при реализации возложенных на них полномочий в области государственного управления. В частности, в работе Шталя Philosophie des Rechts (1830–1837) отмечается, что «должностные лица, являясь частью советниками, частью исполнителями воли государя представляют собой необходимые орудия, при посредстве которых он выполняет свою миссию — попечение об общественной жизни, т. е. управление государством. Вместе с тем монарх и должностные лица составляют одно органическое целое, состоящее из двух элементов: первому, т. е. государю, выпадает на долю власть высшего решения, второму, т. е. чиновникам, — знание и разумение действительно существующих отношений жизни, необходимых для правильного решения… При этом разумение монарха только восполняется разумением должностных лиц».

Определение должностного лица, сформулированное Цахарие, в качестве одной из сущностных характеристик этой категории служащих также содержит наличие права собственного решения и распоряжения при осуществлении правительственных прав верховной власти.

Дальнейшее развитие этого признака послужило основой для выделения Блюнчли двух категорий должностных лиц — административных и судебных государственных чиновников. Первые — пользуются определенной долей правительственной власти, в связи с чем, вправе предпринимать все, что, по их мнению, целесообразно для общественного интереса, вторые — свободны лишь в сфере приложения и осуществления существующего права.

Таким образом, первостепенное значение при толковании признаков должностного лица приобрело содержание и сущность осуществляемой чиновником деятельности. До последней четверти XIX в. должностное лицо рассматривалось исключительно как субъект, наделенный публичной властью и осуществляющий ее от имени государства. Анализируя понятие публичной власти, немецкие государствоведы выделяли ее различные элементы. К примеру, Штейн, признавая за должностными лицами полномочия по реализации исполнительной власти, усматривал в ее содержании три составляющих: распорядительную, организационную и принудительную (полицейскую) власть.

Признак обладания публичной властью нашел отражение и в соответствующих дефинициях, предлагаемых правоведами XIX в. Так, Chevaux и Helie определяли публичных чиновников как агентов, осуществляющих именем государства часть публичной власти. Фейербах рассматривал субъекта должностного преступления как государственного служителя, облеченного публичным характером власти. Расширяя предложенные понятия должностного лица Кох включил в него дополнительные характеристики, в частности, «длительное отношение к самостоятельному управлению определенными, представляющими публичный интерес делами в определенной области под публичным авторитетом и вступление в это отношение путем принятия связанных с этим прав и обязанностей по отношению к представителям государства — общества».

Вместе с тем в правовой доктрине конца XIX в. понятие должностного лица перестает отождествляться с чиновником, занимающим ту или иную должность на государственной службе. К примеру, Wachinger допускал, что за лицом может быть признано значение должностного лица лишь в отношении какого-либо отдельного возложенного на него поручения и в пределах выполнения этого поручения.

Новые подходы к пониманию должностного лица начинают находить отражение в нормах уголовного законодательства отдельных государств. В частности, Уголовное уложение Германии 1871 г. исходило из положения о том, что не всякий, занимающий какую-либо должность, может быть признан в то же время и должностным лицом. Итальянское уложение 1889 г. выделяло в качестве основного признака должностного лица обладание субъектом публичными функциями, которые в том числе могут возлагаться на лиц, не занимающих государственную должность.

Начало ХХ в. характеризуется пересмотром сложившихся к этому времени подходов к определению субъектного состава должностных преступлений. Этот процесс был вызван целым рядом факторов: расширением сферы государственного воздействия на различные отрасли государственной деятельности, изменением в составе чиновничества в связи с его гигантским ростом, активной экспансией государства в экономической сфере, потребовавшей разграничения частного и публичного и др. В результате обладание публичной властью перестало рассматриваться в качестве основополагающего признака, отличающего должностное лицо от иных субъектов государственного управления, что неизбежно повлекло за собой пересмотр круга лиц, признаваемых субъектами должностных преступлений. В частности, согласно точке зрения Лабанда, «для понятия должностного лица безразлично, идет ли речь о службе высшего или низшего характера, т. е. связана ли она с изданием распоряжений с правом принимать решения или же она состоит лишь в выполнении служебных приказов». В связи с этим Лабанд предлагал относить к государственным чиновникам курьеров, истопников, швейцаров и смотрителей служебных помещений.

Несмотря на то что в законодательстве и правовой доктрине ряда государств обладание властными полномочиями утратило значение единственного признака должностного лица, оно, тем не менее, продолжало оставаться его важной характеристикой. К примеру, в английском праве под должностными лицами понимались те, кто наделены властью и уполномочены законом исполнять общественную обязанность. Предлагаемое определение позволяло признавать должностными лицами всех носителей общественной власти, независимо от того, служат ли они государству непосредственно или через посредников, призваны ли они на службу назначением, избранием или требованием закона, находятся ли они в особых служебных отношениях к государству.

Аналогичная трактовка понятия должностного лица предлагалась и норвежскими учеными, которые рассматривали в качестве признаков должностного лица наделение служащего публичной властью и отправление таких обязанностей, которые входят в число задач государственного управления. При этом законодательство Норвегии не делало различий между служащими, наделенными властными полномочиями постоянно или в силу специального поручения. И те и другие в равной степени признавались должностными лицами. В силу этого субъектами должностных преступлений признавались не только судьи, но и присяжные, эксперты, заключение которых носит для судей обязательный характер, третейские судьи, поскольку их решения имели силу приговоров.

Законодатели других стран при формулировании дефиниции должностного лица отказались от упоминания властных функций и включили в число отличительных признаков указанных субъектов публичный характер занимаемой должности или выполняемых обязанностей. Так, итальянское Уложение 1889 г. называло должностными лицами облеченных, хотя бы и временно, публичными функциями, платными или бесплатными, по службе государственной, провинциальной или общинной или по службе учреждений, состоящих в силу закона под охраной государства или общины (ст. 207). Столь широкая трактовка должностного лица позволяла относить к субъектам должностного преступления любых служащих, деятельность которых сопряжена с удовлетворением общественных интересов (работников частных железных дорог, благотворительных организаций, присяжных заседателей, третейских судей и даже свидетелей, нарушивших свои обязанности).

Размытость предложенной ст. 207 формулировки вызвала дискуссию относительно установления содержания публичной функции. При этом представители господствующей точки зрения придерживались традиционного определения должностного лица и предлагали отождествлять публичные функции с осуществлением государственной власти, связанной с реализацией закона или имеющих силу закона определений.

Вместе с тем сторонники расширения понятия должностного лица как субъекта должностного преступления понимали облечение публичными функциями как законное поручение принимать меры для удовлетворения общественной потребности. При подобном подходе для состава рассматриваемого понятия не требовалось ни самостоятельного осуществления государственной власти, ни распорядительной деятельности. Таким образом, понятие должностного лица расширялось настолько, что под него «могли подойти секретари, счетчики и органы чисто исполнительные».

Следует отметить, что в нормах итальянского Уложения 1889 г. четко прослеживается стремление отграничить должностных лиц от служащих иных категорий. В частности, наряду с понятием «публичные функции» Уложение предусматривает термин «публичная служба», содержание которого принципиально отличается от существа публичных функций. Так, к публичной службе относится служба, основывающаяся не на общих требованиях закона, а на «случайных требованиях общественной нужды (такова, например, служба вспомогательного персонала в кабинете министра, чистильщиков улиц, ловцов собак и т. п.)», а также вспомогательная служба при учреждениях (курьеры, швейцары и т. п.).

В отличие от итальянского Уложения в определении должностного лица, содержащемся в Уголовном уложении Германии, воплотились как традиционные подходы к толкованию признаков субъекта должностного преступления, так и новые тенденции, учитывающие характер осуществляемой чиновником деятельности. При формулировании признаков должностного лица немецкие законодатели исходили из положения о том, что занятие должности не обусловливает признание лица должностным. В связи с этим к должностным лицам в собственном смысле слова (Beamter), в отличие от служащих, занимающих должность, но не признаваемых должностными лицами (Amtsträger), относились чиновники, получившие определение на службу. Значение определения на службу заключалось в возникновении особого публично-правового служебного отношения к государству в целях отправления общественной службы. При этом само понятие должностного лица приобретало различное содержание в зависимости от толкования этого признака в теории и на практике.

В частности, широкое понимание определения на службу заключалось в принятии на себя публичных обязанностей для достижения государственных целей. Подобное толкование широко применялось в судебной практике и позволяло признавать должностными лицами служащих, призванных законным образом, действующих от имени органа государственной власти.

В немецкой уголовно-правовой доктрине получило распространение ограничительное толкование определения на службу, рассматривающее его как отношение властвования, обязывающее человека к свободному исполнению служебных обязанностей, которое отличается от частноправовых договорных отношений — отсутствием равенства контрагентов, а от частноправовых отношений властвования — публичным характером цели службы. Подобное понимание в значительной степени сужало круг лиц, признаваемых должностными, исключая из их числа служащих, уполномоченных лишь на отправление публичных обязанностей, а также лиц, занимающих публичную должность, не связанную с выполнением властных полномочий.

Несмотря на то что закон связывал понятие должностного лица с осуществлением государственной службы, не исключалась возможность отнесения к должностным лицам служащих, не находящихся в непосредственной зависимости от государства и не назначаемых на должность непосредственно государственной властью. В качестве представителей так называемой посредственной государственной службы, в теории уголовного права назывались лица, назначаемые на службу союзами, подчиненными государству и в силу этого находящимися под его наблюдением и контролем. В первую очередь, под такими союзами понимались корпорации публично-правового характера, в том числе политические союзы, союзы общин, школьные общины, учреждения для призрения инвалидов, кредитные учреждения, торговые, ремесленные, сельско-хозяйственные палаты, а также владельцы привилегированных поместий.

Выделяя в качестве основного признака должностного лица содержание возложенных на него обязанностей, теория и практика уголовного права Германии конца XIX в. называла и другие характеристики должностного лица, которые, однако, не признавались столь же значимыми. К подобным признакам можно отнести:

Юридическая Бриллиантов А.В., Четвертакова Е.Ю. Должностное лицо в уголовном законодательстве России и зарубежных стран. Монография

Юридическая Бриллиантов А.В., Четвертакова Е.Ю. Должностное лицо в уголовном законодательстве России и зарубежных стран. Монография

Монография посвящена вопросам о понятии и признаках должностного лица. Выбор проблемы обусловлен неоднозначностью теоретических подходов к определению указанного понятия, отсутствием единообразия применения соответствующей нормы уголовного закона на практике и, как следствие, наличием ошибок в следственной и судебной практике при определении такого специального субъекта преступления, как должностное лицо.<br /> В работе использована специальная литература, посвященная проблемам противодействия преступлениям со стороны должностных лиц, соответствующие постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации, материалы следственной и судебной практики.<br /> Особое внимание в работе уделено законодательству зарубежных стран, регламентирующему вопросы ответственности должностных лиц за совершение преступлений, включая законодательные подходы к понятию должностного лица.<br /> Монография ориентирована на работников научных учреждений и преподавателей юридических вузов, студентов и аспирантов, а также практических работников правоохранительных органов и судов.<br /> Работа подготовлена с использованием справочно-правовой системы «КонсультантПлюс».

Внимание! Авторские права на книгу "Должностное лицо в уголовном законодательстве России и зарубежных стран. Монография" (Бриллиантов А.В., Четвертакова Е.Ю.) охраняются законодательством!