|
|
ОглавлениеЛенин (Ульянов) Владимир Ильич Троцкий (Бронштейн) Лев Давидович Сталин (Джугашвили) Иосиф Виссарионович Сокольников (Бриллиант) Григорий Яковлевич Молотов (Скрябин) Вячеслав Михайлович Крестинский Николай Николаевич Томский (Ефремов) Михаил Павлович Луначарский Анатолий Васильевич Преображенский Евгений Алексеевич Биографические справки о членах и кандидатах в члены Политбюро ЦК партии (1917–1924 гг.) Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгуПреображенский Евгений АлексеевичАвтобиография Преображенский, Евгений Алексеевич (автобиография). Родился я в 1886 г. в гор. Болхове Орловской губ. в семье священника. Очень рано научился читать и уже в 4 года читал рассказы в азбуке Толстого. В детстве был очень религиозен. Много времени проводил на колокольне тех двух церквей, где служил мой отец: ловил голубей, разорял гнезда ворон и недурно звонил в маленькие колокола. Из социальных чувств, пробудившихся у меня очень рано, было отвращение к материальному неравенству. Когда мне было 8 лет, я, помню, демонстративно выбросил матери купленные для пасхи новые сапоги на том основании, что мой приятель детских игр Мишка Успенский, сын сапожника, должен был из бедности надеть на пасху рваные сапоги. Сначала я учился в частной школе моего отца; потом перед поступлением в гимназию прошел два класса болховского городского училища. Первые два-три года в орловской гимназии учился хорошо, был вторым учеником, но потом потерял интерес к гимназическим наукам, потому что увлекался чтением газет, журналов либерально-народнического направления, романов наших классиков и учебников истории. На четырнадцатом году самостоятельно пришел к убеждению, что бога не существует, и с этого момента началась у меня упорная борьба внутри семьи против посещения церкви и прочих религиозных обрядов. Это отвращение к религии еще более укреплялось благодаря тому, что я наблюдал всю религиозную кухню с ее закулисной стороны собственными глазами. Мои атеистические воззрения еще более укрепились, когда я прочитал два атома «Истории культуры» Кольба. Это поверхностное произведение оказало на меня столь сильное влияние именно потому, что автор последовательно разоблачает все религиозные суеверия и религиозное невежество, не умея, впрочем, понять их исторической закономерности. Последнее, однако, было для моего тогдашнего развития скорей плюсом, а не минусом. Меня интересовало тогда не столько объяснение религии, сколько ее абсолютное отрицание. Прежде чем в мои руки попало первое подпольное произведение, я был уже достаточно радикально настроен под влиянием чтения «Русского богатства», «Русских ведомостей», «Отечественных записок», Салтыкова-Щедрина и особенно Добролюбова и Писарева. С другой стороны, во время каникул я постоянно наблюдал в деревнях Болховского, Мценского и Брянского уездов, где часто проводил каникулы, бедственное положение, нищету и забитость крестьянства. Когда я был в пятом классе гимназии, мне впервые попала в руки кое-какая нелегальная литература. Из этих первых произведений вспоминаю отпечатанный на гектографе фельетон Амфитеатрова «Господа Обмановы», перед этим напечатанный в газете «Россия», прокламацию революционного комитета студентов Екатериносл. горного института, описание избиения студентов казаками и несколько революционных стихотворений, как «Марсельеза», «Дубинушка», «Смело, друзья, не теряйте…» и т. д. Как сейчас вспоминаю один очень важный момент из своей биографии. Дело было летом, когда я приехал на каникулы домой в Болхово, забрался в самый темный угол нашего сада, где за баней была расположена маленькая лавочка в кустах сирени и начал перечитывать все мое нелегальное достояние, как старое, так и вновь полученное, в том числе рукописную тетрадь с различными студенческими прокламациями, юмористическими и лирическими стихами, а также с некоторыми фактами из революционной хроники. В определенный момент передо мной встал во всем объеме чисто практический вопрос: что же делать? Согласен ли я стать в ряды революционеров со всеми вытекающими отсюда последствиями, как исключение из гимназии, разрыв с семьей, тюрьма, ссылка и т. д.? И вот здесь-то я принял решение и твердо сказал себе: да, я перехожу в ряды революционеров, что бы ни случилось. В нашем городе этим летом единственная революционная «ячейка» состояла, по-видимому, из меня и моего товарища детства, сына местного купца Ивана Анисимова, впоследствии ставшего меньшевиком и, кажется, эмигрировавшего вместе с белыми. Мы отправлялись с ним вдвоем за город в наиболее глухие места и выражали наш протест против самодержавия пением «Марсельезы», но так, чтобы никто, кроме нас, не слышал. Когда мы проходили мимо болховской городской тюрьмы — жалкого старомодного зданьица, где обычно содержалось десятка два мелких воришек и конокрадов, наши мысли уходили к «Крестам» и Бутыркам, где томились дорогие нам борцы против самодержавного режима. Вернувшись после каникул в гимназию, я решил употреблять на гимназические предметы минимум времени, чтобы не спускаться только ниже тройки, а центр тяжести своей деятельности перенес на жадное чтение по ночам заграничных произведений на папиросной бумаге, посвящая все свое время днем чтению книг по истории культуры, по общей истории, особенно по истории революции, а также первым начаткам политической экономии. Кроме того, мы с Иваном Анисимовым начали расширять свою пропаганду среди учащихся, завели пару кружков, вступили в сношения с поднадзорными города Орла. В этот период у меня появляется мистическая страсть к размножению нелегальной литературы. Рукописный журнал «Школьные досуги», журнал, который я основал и вел вместе со свихнувшимся потом поэтом Александром Тиняковым, я к этому времени забросил в виду его политической бесполезности. Печатание на гектографе некоторых небольших вещей точно так же меня не удовлетворяло, хотя с одной и той же массы гектографа мы получали сто экземпляров. Я мечтал о типографии и для осуществления своей мечты к следующим каникулам подготовил «повышение уровня техники». В числе прочей революционной молодежи того времени в нашем кругу в Орле были дети владельца местной типографии Алексина. По моему настоянию Саша Алексин украл из касс типографии своего отца пять фунтов шрифта, который я предполагал употребить для более усовершенствованного печатания «Сборника революционных песен», «Марсельезы» и других. С этим шрифтом я приехал домой на каникулы и «открыл» типографию в бане своего отца в саду. Сделал кассы, разложил по ним шрифт и начал набирать «Отречемся от старого мира…». Чтобы мои уединенные занятия в бане не были подозрительными для семейства, я убедил отца в том, что мне физически полезно вставать на рассвете и ходить купаться в местную реку Нугрь. Купаться я, конечно, не ходил, а все время проводил в бане, пытаясь овладеть типографским ремеслом. Из моего набора ничего не выходило: буквы рассыпались, некоторых букв не хватало, а когда с огромными усилиями я набрал первый куплет и с душевным трепетом попытался получить первый оттиск, то все буквы вышли вверх ногами. Когда, наконец, я добился правильного набора, то букв не хватило на два куплета. Промучившись две недели над своим предприятием, я решил «закрыть» типографию, закопал шрифт в землю, а осенью отвез его обратно в типографию Алексина. Пришлось по-прежнему остаться на уровне гектографской техники, с тем чтобы потом перейти к мимеографу, на котором мы по поручению орловского комитета печатали те или другие воззвания. Внимание! Авторские права на книгу "Вожди. 4-е издание" (Девятов С.В.) охраняются законодательством! |
||||||||||||||||||||||
