Воспоминания об Александре Солженицыне и Варламе Шаламове

Гродзенский С.Я.

Возрастное ограничение: 0+ Жанр: Биографии и Мемуары Издательство: Проспект Дата размещения: 16.09.2015 ISBN: 9785392198115 Язык: Объем текста: 171 стр. Формат: epub

Оглавление

От автора

Солженицын

Шаламов

Несколько слов в заключение

Для бесплатного чтения доступна только часть главы! Для чтения полной версии необходимо приобрести книгу

СОЛЖЕНИЦЫН

Исаич
(из воспоминаний школьника 50-х годов ХХ века)

За год до того по сю сторону Уральского хребта я мог наняться разве таскать носилки. Даже электриком на порядочное строительство меня бы не взяли. А меня тянуло — учительствовать.

А. Солженицын. Матренин двор

В 50-е годы прошлого века я учился во 2-й средней школе Рязани, носившую в то время имя Н. К. Крупской. В пору моего детства она была известна тем, что в 60-е годы XIX в. в размещавшейся в ее стенах духовной семинарии учился будущий академик, первый русский лауреат Нобелевской премии, физиолог Иван Петрович Павлов, а в 20-е годы ХХ в. здесь получил начальное образование писатель, многократный сталинский лауреат Константин Михайлович Симонов.

В 1981 году по случаю двадцатилетия окончания школы я посетил свою «альма-матер» и обнаружил, что со стендов музея истории школы исчезли коллективные фотографии нескольких выпусков, в том числе и нашего. Мне ясно дали понять, что причиной этого было указание идеологов из обкома КПСС: стереть все следы работы в школе Александра Исаевича Солженицына.

К концу 80-х годов объявленная М. С. Горбачевым перестройка привела к такому подъему гласности, что стало возможно прервать многолетний поток хулы в адрес Солженицына в теле- и радиоэфире, на страницах прессы, о нем стали много писать — и предвзято, и искренне. Все, относящееся к Солженицыну, приобрело общественный интерес. Вот и я решился рассказать о малоизвестной стороне его деятельности в конце 50-х годов, когда имя Александра Исаевича было известно лишь узкому кругу знакомых, считанному числу коллег да нескольким десятков учеников.

А. И. Солженицын

Эти воспоминания относятся к рязанскому периоду жизни писателя, о котором и он сам, и его биографы вспоминали неохотно. А было время, когда Солженицын говорил: «Рязань — близкий мне город. Я провел здесь 12 лет своей жизни. Это были годы кропотливого труда». Из дневника Л. К. Чуковской: «10.09.1964. Сам он родом из Ростова, но терпеть не может этот город. Самое мучительное — язык… И лица у людей жестокие. В трамваях, в очередях ругань страшная: чтобы тебя стукнуло головой, чтобы мозги повыскочили и т. д. “Я всю жизнь хотел жить в средней России, в Подмосковье, и вот только после отсидки попал в Рязань. Это мне по вкусу”» [13, с. 72]. Да и рукопись своего шедевра «З/к Щ-854», опубликованной под названием «Один день Ивана Денисовича», он подписал псевдонимом А. Рязанский.

Воспоминания нельзя рассматривать как свидетельские показания. Поэтому вряд ли по этим заметкам можно делать вывод о взглядах А. И. Солженицына, относящимся к середине ХХ в., и тем более к более поздним временам. Я пытаюсь взглянуть на далекие 50-е годы глазами школьника. Между тем пишущему это строки гораздо больше лет, чем было Александру Исаевичу в конце 50-х. Чаще всего воспоминания детства напоминают набор слайдов, сюжетно почти не связанных.

Первая часть мемуаров — «Исаич» — ограничена временными рамками от первой встречи с А. И. Солженицыным в школе до выпускного вечера. Я поддерживал отношения с Александром Исаевичем и позднее — приблизительно до 1970 года, но это другая тема, и ей посвящена вторая часть — «Миша».

* * *

А. И. Солженицын, математик по образованию (он окончил математическое отделение физико-математического факультета Ростовского университета), в нашей школе преподавал физику и астрономию. Как оказался он в нашей школе?

По версии, изложенной Солженицыным своему биографу Л. И. Сараскиной, в гороно он случайно встретился с директором 2-й школы Г. Г. Матвеевым; в разговоре выяснилось, что они воевали рядом, и поэтому директор принял на работу Солженицына. «Георгий Георгиевич был достойный человек. Но я просил математику и очень хотел ее вести, а он не мог ее дать из-за уже работавшего учителя — тот боялся конкуренции и убедил Матвеева предложить мне физику. Это намного утяжелило мои годы в Рязани. Физика требует эксперимента, классных опытов, подготовки лаборатории. Я это очень не люблю. Руки мои не талантливы. Матвеев согласился не давать мне классного руководства — за это спасибо. Взамен я взялся вести в школе фотокружок. Мы много чего делали с ребятами, но это тоже отнимало мое время» (из пояснений А. И. Солженицына, 2006 год) [14, с. 434].

Другую версию излагала первая жена А. И. Солженицына Н. А. Решетовская. После развода с Солженицыным она вышла замуж за В. С. Сомова, сыновья которого, ставшие пасынками Решетовской, учились как раз во 2-й школе. Будучи членом родительского комитета школы, Решетовская вела большую работу, ее высоко ценил директор школы Г. Г. Матвеев. Спустя несколько лет она обратилась к нему с просьбой принять на работу реабилитированного Солженицына, за которого вторично вышла замуж. Матвеев откликнулся на просьбу, тем более что Солженицын претендовал на минимальную нагрузку. Размер оплаты его не сильно волновал — Решетовская, доцент кафедры химии Рязанского сельхозинститута, обеспечивала семью.

А. И. Солженицын обладал несомненным педагогическим дарованием, а живущее в нем творческое начало позволяли ему сделать урок увлекательным, исподволь прививая нам любовь к физике, одному из труднейших школьных предметов. Методичность, требовательность, а порой строгость счастливо сочетались у него с чуткостью и доброжелательностью.

Солженицын уже имел опыт педагогической работы, преподавал математику, отбывая ссылку в Казахстане: «При таком ребячьем восприятии я в Кок-Тереке захлебнулся преподаванием, и три года (а может быть, много бы еще лет) был счастлив даже им одним. Мне не хватало часов расписания, чтоб исправить и восполнить недоданное им раньше, я назначал им вечерние дополнительные занятия, кружки, полевые занятия, астрономические наблюдения — и они являлись с такой дружностью и азартом, как не ходили в кино». Позднее он вспоминал: «Все светлое было ограничено классными дверьми и звонком». А следующие слова Александр Исаевич мог бы сказать и о работе в Рязани: «Только при справедливых оценках могли у меня ребята учиться охотно, и я ставил их, не считаясь с секретарями райкома» [14, с. 393—395].

Мне кажется, мы воспринимали Солженицына-учителя так же, как много лет спустя его сын: «Мои родители дали нам, братьям прекрасное домашнее образование. Не только в общем плане, но и по конкретным предметам. Они занимались с нами русским языком, математикой, физикой, астрономией (отец), русской историей. …Он [А. И. Солженицын. — С. Г.] замечательный педагог! Он один из самых лучших, а может быть, самый лучший учитель, с которым я встречался в жизни. Он обжигает, увлекает! Ты абсолютно не замечаешь времени, хочешь узнавать и узнавать дальше. Его урок похож на самое захватывающее приключение, как приключение Гекльберри Финна или Шерлока Холмса. Удивительно, как судьба одаривает людей: как будто не хватает его дара художника, общественного деятеля» [15].

Ему была интересна работа учителя. Помимо слов из рассказа «Матренин двор», взятых мною эпиграфом к очерку «Исаич», есть высказывание в неоконченной повести «Люби революцию»: «Педагогом надо родиться. Надо, чтоб учителю урок никогда не был в тягость, никогда не утомлял, — а с первым признаком того, что урок перестал приносить радость, — надо бросить школу и уйти. И ведь многие обладают этим счастливым даром. Но немногие умеют пронести этот дар через годы непогасшим» [16, c. 46].

Несколько иной тон — в автобиографическом повествовании «Бодался теленок с дубом», относящимся к годам, прожитым в Рязани: «В лагерной телогрейке иду с утра колоть дрова, потом готовлюсь к урокам, потом иду в школу, там меня корят за пропуск политзанятий или упущения во внеклассной работе». Жорж Нива, процитировав эти слова из «Теленка…», в другом месте говорит, что «в 1959 г. в Рязани Солженицын задумает написать повесть “Один день школьного учителя”» [17].

Когда же я впервые увидел Александра Исаевича? Самое смутное воспоминание относится к 1957 году. В нашем седьмом «А» подходил к концу урок математики. Едва зазвенел долгожданный звонок на перемену, в класс стремительно вошел мужчина средних лет с фотоаппаратом на штативе. Задребезжала речь, изобиловавшая словесными оборотами, характерными для фотографа-профессионала: «Внимание! Не двигаться!», «Так, отлично», «Еще раз»…

Я стал частенько встречать «фотографа» в коридоре. Причем без фотоаппарата, зато с учительской указкой. Походка его была быстрой, казалось, он всегда куда-то спешил и при этом все равно опаздывал, говорил торопливо и отрывисто, словно старался передать собеседнику максимум информации в единицу времени. При этом энергично жестикулировал, на каждого встречного бросал испытующий взгляд, слегка прищуриваясь. Позднее я узнал, что у него небольшая близорукость, а очки он обычно не носил.

Как-то во время перемены я увидел его разговаривающим с высокорослой десятиклассницей. То была известная в школе спортсменка, о чьих достижениях в легкой атлетике иногда сообщала областная газета «Приокская правда». Как и большинство спортсменов, Алла (назовем ее так) вела себя уверенно не только с одноклассниками, но и с учителями. Тем более я был озадачен, что перед «фотографом» она стояла словно первоклассница, а тот с ласковой улыбкой успокаивал: «Ну, что ты, Аллочка! Электростатика — это же совсем просто. И потом, было бы несерьезно с моей стороны сразу же предъявлять высокие требования…»

Когда этот мужчина отошел, я спросил Аллу, кто ее собеседник, и услышал в ответ: «Это новый учитель физики. Знаешь, такой дядька хороший. Наверно, он и у вас в классе будет вести физику — Бородавка из школы ушел».

Физику нам преподавал молодой выпускник Рязанского пединститута. Неплохой физик, но не очень хороший методист. В нашем 8 «А» классе с этим предметом дела обстояли плохо. Мы пытались решать задачи математически («по формулам»), не вникая в физическое содержание. Молодой педагог нервничал, рассыпал по классному журналу двойки, но сдвигов не было заметно. Неожиданно он ушел из школы, и тогда к нам пришел учитель по фамилии Солженицын.

Чем запомнился его первый урок? «Это, конечно, плохо, что мы знакомимся не в начале учебного года. Трудно придется и вам, и мне. Давайте помогать друг другу». Примерно такими словами начал Александр Исаевич Солженицын первый урок в восьмом «А» классе 2-й средней школы Рязани. Мы сразу окрестили его Исаичем и иначе между собой и не называли.

Исаич повел рассказ о законах Ньютона. При этом он подчеркнул, что в фамилии великого физика ударение следует делать на первом слоге. А Ломоносов, заявив, что «может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов российская земля рождать», перенес ударение ради рифмы. Объяснение материала сопровождал шутками, относящимися, однако, к изучаемой теме, чем сразу нам понравился. В речи его заметно было старомодное произношение «э» в словах «музей», «кофе», «одеколон».

Со второго урока учитель Солженицын начал опрос. Пробежав в классном журнале список учащихся, он вызвал к доске меня, видимо, заинтересовавшись учеником с громоздкой фамилией. Мы изучали закон сохранения механической энергии. Учитель скомкал подвернувшийся под руку исписанный лист бумаги, превратив в шарик, подбрасывал его, ловил, при этом спрашивал, как происходит превращение потенциальной энергии в кинетическую. Я пояснял: когда бумажный шарик летит к потолку, растет потенциальная энергия и уменьшается кинетическая, а когда падает, наоборот.

Вопросы учитель ставил несложные, например: как определить, на каком расстоянии от поверхности стола потенциальная и кинетическая энергии равны между собой? К всеобщему удовольствию, энергия, которой обладал бумажный шарик, не исчезла, я получил «пятерку», удостоившись одобрительной улыбки нового учителя.

Вернувшись на свое место, стал разглядывать в дневнике необычный автограф: буква «С» с закорючкой в верхней час­ти в форме крохотной буквы «А». «Александр Солженицын» — расшифровывалась подпись. Мне так понравился этот прием, что я тотчас им воспользовался и, предполагая, вскорости стать Сергеем Яковлевичем, «сконструировал» свою роспись из «С» с «Я» в верхней части.

Что же отличало Солженицына-педагога? Прежде всего — пунктуальность. За считанные минуты до урока приходил он в школу. Едва звучал звонок на перемену, урок прекращался. Солженицын не имел привычки задерживать учащихся и не мешкая покидал школу сам. Не то что минуты — секунды лишней не проводил он на работе. Обязанности свои исполнял исправно, но не более.

Если наступал его черед быть дежурным учителем, строго следил за порядком, опрятностью учащихся. В руках он держал небольшой блокнот, в который записывал всех нарушителей. Когда его урок оказывался последним, то, как поло­жено, провожал учеников до гардероба, поторапливал их, проявляя явное нетерпение, пока его питомцы оденутся. И едва они высыпали за порог школы, уходил сам. Бывало, еще перемена после физики не кончилась, а он уже своей стремительной походкой удалялся от здания школы.

Стиль Солженицына-педагога отличался от большинства учителей. На одном из первых уроков класс хором «уличил» его в том, что в записи условия задачи на доске пропущены традиционные и казавшиеся нам обязательными слова: «да­но», «требуется определить», «решение». Уразумев, отчего это класс взволновало, Исаич, демонстрируя всем видом недоумение, произнес: «Зачем? Давайте экономить время и место».

Урок А. И. Солженицына строился не совсем традиционно. Мы привыкли, что первые 30 минут 45-минутного академического часа проводился опрос по ранее пройденному материалу, державший учеников в напряжении, и остающиеся 15 минут — изложение учителем нового материала, когда школьники чувствовали себя спокойно, могли расслабиться, а то и втихаря начинали готовиться к предстоящему на следующем уроке опросу.

На уроках Солженицына в течение всех 45 минут приходилось работать активно. Для получения оценки необязательно было выходить к доске. Достаточно в ходе урока несколько раз удачно ответить с места, чтобы получить высший балл. Вообще ему было тесно в рамках принятой пятибалльной системы, и он частенько пользовался плюсами и минусами. Ценил находчивость, остроумие. За блестящий ответ готов был поставить «пять с плюсом», но не помню, чтобы кто-то в нашем классе этого балла у Исаича удостоился.

Да и мои собственные ответы Александр Исаевич оценивал чаще всего в диапазоне от «четыре с плюсом» до «пять с минусом». Помнится, не вполне довольный мной, он сказал:

— Снова отвечал на «четыре с плюсом».

— Александр Исаевич, может быть, все же на «пять с минусом»?

— На «пять с минусом» оценивается отличный ответ, в котором допущены одна или две, но ни в коем случае не больше, оговорки. Ты отвечал на «хорошо», но мне понравилось твое объяснение, почему первый закон Ньютона можно рассматривать как частный случай второго закона, — поэтому заслуживаешь «четыре с плюсом».

И после паузы добавил:

— Понимаю, конец четверти. Тогда давай не будем торговаться, а завтра после уроков приходишь в фотолабораторию и сдаешь зачет, но «гонять» буду по всему материалу.

Он требовал всегда ответа на поставленный вопрос, не допуская рассуждений вокруг да около. На одном из первых уроков рассказал нам старый анекдот о белых слонах» (о том, как студент на экзамене, знавший только одну тему, ответ на любой вопрос профессора сводил к белым слонам).

Солженицын не терпел, когда что-то отвлекало от занятий. Он словно от зубной боли морщился, если слышал посторонний шум, и, не глядя на нарушителей, а лишь энергично погрозив пальцем в направлении шептунов, продолжал урок… Вот озорник нарочито громко чихнул, учитель лишь на секунду повысил тон, не давая расслабиться, и урок продолжается. Как-то послышался звон рассыпавшихся по полу монет, по классу покатился смешок. Исаич тут же погасил его: «Пусть теперь эти деньги так и лежат на полу до перемены» — и урок продолжался.

Если он узнавал, что кто-то пропускает занятия не по уважительной причине, а отговариваясь, например, репетицией школьного вечера, собранием спортивной секции, оформлением праздничной стенгазеты и т. п., его лицо приобретало скорбное выражение.

Вспоминаю особый случай. Дело было в середине последнего учебного года. Нам разрешили провести в будний день небольшой туристический поход, названный Днем здоровья. Затем, когда все настроились, неожиданно запретили. И решили мы на такой «произвол администрации» ответить коллективной акцией протеста — один день всем классом про­гулять занятия. Эта однодневная «забастовка» стала ЧП школьного масштаба. Отношение педагогов к нашей выходке колебалась от ироничного до агрессивно-злобного. Исаич же был приятно удивлен, что среди нас не было ни единого «штрейкбрехера».

На очередном уроке он был подчеркнуто мягок с классом. Правда, когда в решаемой им на доске задаче потребовалось применить новую формулу, весело бросил: «Я вам ее вчера объяснял? Объяснял!», налегая на «вчера».

А. И. Солженицын делился с учениками не только знаниями, но и сомнениями. Если происхождение физического процесса ему не было известно, он этого не скрывал. Как-то Александр Исаевич заметил, что причину изучаемого явления современная наука объяснить не может, а в ответ на мою реплику с места («Мир физики полон загадок»), строго посмотрел в мою сторону и промолвил: «Две загадки в мире есть: как родился — не помню, как умру — не знаю».

Поругивая школьный учебник физики Пёрышкина («Такие учебники пишутся по договору в течение одних летних каникул», — как-то заметил он), об учебнике астрономии Воронцова-Вельяминова отзывался одобрительно. Можно сказать, педагогическая интуиция не подвела Солженицына. Если к Пёрышкину ныне обращаются разве что историки науки, то по учебнику Воронцова-Вельяминова познавали основы астрономии школьники до конца ХХ века.

Уроки астрономии Исаич вел, пожалуй, еще увлеченнее, чем физику. На первом занятии дал задание: каждый вечер в течение месяца выходить на улицу — следить за положением звезд на небе и вести дневник наблюдений.

— Знаю, — предупредил он, — в конце сентября, когда надо будет сдавать дневник, вы мне заявите: «Александр Исаевич, ничего не получилось — весь месяц шли дожди». Но не обманете. Я сам каждый вечер буду вести наблюдения.

Довелось мне быть свидетелем беседы Солженицына с коллегой — преподавателем астрономии. Попрощавшись с ним, Александр Исаевич произнес, глядя ему вслед: «Счастливый человек. Едет в экспедицию в полосу полного солнечного затмения. Представляешь, воочию увидит солнечную корону. Для нас, астрономов, нет ничего интереснее».

Объясняя природу белых ночей, говорил: «В Рязани белых ночей не бывает. Верно. Но обращали вы внимание, как долго тянется у нас летний вечер, как медленно наступают сумерки? В июне и в девять, и в десять вечера еще светло. До половины одиннадцатого можно фотографировать без лампы-вспышки. В южных широтах ничего подобного быть не может. Там мгла приходит так быстро, что кажется, будто день переходит в ночь мгновенно… — и закончил многозначительно: — Надо уважать тот край, где живешь».

Однажды после урока астрономии я шутки ради спросил, можно ли узнать, под какой звездой родился? Исаич ответил серьезно: «Можно. Надо только точно знать место и час твоего рождения». Говорилось это в эпоху, когда астрология именовалась «ложным учением, распространенным в капиталистических странах», а до нынешнего времени, когда гороскопы еженедельно обнародуются во всех популярных СМИ, было еще очень далеко.

Как-то поставив ученику «двойку» по астрономии, Солженицын в сердцах заметил: «Слушал твой ответ и подумал, что ты мог бы на равных вести беседу с Василием Семи-Булатовым из рассказа Чехова «Письмо к ученому соседу».

Тут выяснилось, что большинство присутствующих не читали этот рассказ. Исаич выдержал театральную паузу, затем скорбно произнес: «Как можно дойти до десятого класса и не прочитать все рассказы Чехова?! До какой же степени надо не любить русскую литературу, чтобы ограничиваться “прохождением” того, что положено по школьной программе!»

На следующем уроке Солженицын читал перед классом рассказ А. П. Чехова «Письмо к ученому соседу». Читал он очень хорошо, выделяя места, в которых Василий Семи-Булатов рассуждает на астрономические темы, например: «Могут ли люди жить на луне, если она существует только ночью» или «Как Вы могли видеть на солнце пятны, если на солнце нельзя глядеть простыми человеческими глазами, и для чего на нем пятны, если и без них можно обойтиться? Из какого мокрого тела сделаны эти самые пятны, если они не сгорают?».

Биографии и Мемуары Гродзенский С.Я. Воспоминания об Александре Солженицыне и Варламе Шаламове

Биографии и Мемуары Гродзенский С.Я. Воспоминания об Александре Солженицыне и Варламе Шаламове

В новой книге Сергея Гродзенского «Воспоминания об Александре Солженицыне и Варламе Шаламове» автор делится личными впечатлениями о выдающихся писателях, с которыми был знаком задолго до того, как их имена стали известны всему миру. А. Солженицын — его школьный учитель, В. Шаламов — близкий друг его отца. В книге приводятся ранее неизвестные факты из биографий известных писателей, например об их отношении к шахматам.<br /> Книга адресована широкому кругу читателей, в первую очередь тем, кто интересуется отечественной историей.

Внимание! Авторские права на книгу "Воспоминания об Александре Солженицыне и Варламе Шаламове" (Гродзенский С.Я.) охраняются законодательством!